52 герца

      Беннет, подскочив на ноги, что-то восторженно говорит — его глаза красиво сияют, наполненные яркими искрами настоящего восторга. Ещё бы — столько времени биться над переводом почти стёршихся фресок, столько времени ломать голову над мудрёными загадками! И всё ради этого момента, пусть ещё совершенно неизвестно, что кроется там, в шипящей тьме. Будет ли там сумеречный меч, ради которого затеяна вся экспедиция? Или там будет нечто другое, но не менее ценное?       В ушах звенит. Будто огромная волна всё же смогла догнать, схватить за ноги, утянув за собой на самое дно — все звуки доносятся будто через толщу кобальтовой воды, начавшей замерзать, хороня внутри себя хрупкое человеческое тело, угодившее прямо в ловушку. Кэйа напротив ухмыляется — щурит глаз, а блеск в нём — холодный и опасный, острые тысячелетние льды. Привалившись к стене и скрестив руки на груди — на плечах красиво проступают мышцы, — он просто смотрит, будто следит за каждым вдохом Дилюка. Кэйа не шевелится, едва заметно периодически высовывая кончик языка — будто поднявшая голову змея, изо рта которой вырывается длинный раздвоенный язычок, пробующий воздух на малейшие колебания и определяя, где точно находится вкусная добыча.       Трещины в пустошах затягиваются, засасывают клубок тревоги, сковавшей цепями тело. Дрожь последним касанием острого лезвия проскальзывает по напряжённому позвоночнику, растаявшим льдом капая на холодный пол и скрываясь в маленьких трещинках у подножия статуи бога.       Дилюк промаргивается, ведёт плечами, отбрасывая липкое одеяло очередного наваждения. Выныривает, жадно хватая ртом воздух, наполняя им засыхающие лёгкие. Попавший внутрь кислород дурманит голову, кружит её. Кэйа, стоящий прямо напротив, наконец мягко отталкивается от стены — самыми кончиками вечно холодных пальцев, — и грациозно проскальзывает ближе, бережно касается плеч, потянув тёплое тело Дилюка наверх.       Его движения — плавность, грация, обманчивая мягкость. Фантомный перезвон золота, сопровождаемый пьянящим сладким запахом вина, проливающегося на смуглую кожу драгоценными камнями граната. Его движения — скрытая сила, подводный айсберг, способный сокрушить даже самый легендарный корабль, утащить его на вязкое ледяное дно. Тёмные волосы блестят в тусклом свете фонарика, будто острая чёрная чешуя, переливающаяся глубоким ультрамарином.       — Ты в порядке, мастер? — с хрипотцой в голосе спрашивает он, помогая подняться Дилюку на ноги. — Радость лишила дара ходить? — аккуратной поступью по тонкому-тонкому льду язвит, чуть склонив голову вбок.       — Такое событие, как ты только догадался, — глухо отзывается Дилюк, огрызнувшись в ответ.       В воздухе чувствуется холод, температура совершенно точно упала (и, кажется, продолжает падать) — Дилюк уверен, что это ему не кажется. Как и гнетущая атмосфера, сгустившаяся чёрным дымом в просторном главном зале храма — давящие камни и змеиные кольца вокруг грудной клетки. Будто что-то хотело напугать, показать, что не нужно лезть туда, куда не следует — не нужно совать свои любопытные носы в древние тайны, прочно запечатанные за каменной плитой.       Дилюк не верит в богов, но почему всё чаще и чаще начинает задумываться об обратном? Виноваты ли яркие рассказы Кэйи, оживающие сразу, как только слетят с пухлых губ — упадут на серую мёртвую пустошь и, ударившись, очнутся от долгого сна? Виновата ли сама таинственная атмосфера Каэнри'и — целой цивилизации, похороненной всем миром? Или виновато всё вместе?       Беннет оборачивается на них, а затем, убедившись, что и Дилюк, и Кэйа идут следом, ныряет в раскрывшую пасть тьму, пропадая в её густоте, сжираемый.       Сердце волнительно колотится в груди. Тревога укладывается внизу живота, уступает место приятному волнению, тёплым предвкушением засев прямо в солнечном сплетении. Но это — иллюзия, змеиный клубок не исчезает — замирает, обращаясь в хрупкий камень.       Мысли скачут; шаги эхом прокатываются по залу, окружают. Чернота заглатывает, кругляшок фонарика падает на чёрную и местами порушенную лестницу, уходящую ещё ниже. Она больше, чем та, что у самого входа в храм — ведёт прямиком глубже под землю. Влажная одежда жжёт кожу, по телу пробегает дрожь. Под подошвой знакомо скрипят маленькие камушки, отколовшиеся от лестничных блоков, а температура с каждой ступенькой продолжает падать. Будто они спускаются в сам Йотунхейм, вечно обдуваемый ледяными ветрами и снежными бурями — наступают по снежному ковру, устилающему мёрзлую землю, красиво сверкающую в солнечном свете просыпанными бриллиантами.       Невозможно точно передать щемящее чувство, наполняющее всё тело, когда забываешь про всё, оставляешь у божественного изваяния, как сумку с вещами. Остаётся только приятное покалывание в ладонях, электрическими зарядами опускающееся к самым кончикам пальцев, потрескивающее.       Внизу их встречает не менее просторное помещение. Беннет восхищённо охает, медленно водя светом от фонарика. Оно меньше, чем главный зал, замечает Дилюк своим зорким, как у сокола, глазом, но такое же просторное. Но для чего нужны были настолько высокие потолки? Поместится несколько взрослых людей, поставленных друг другу на головы — и то, наверное, ещё останется нетронутое пространство. Есть ли это только культурный знак, помпезное решение древних архитекторов, что проектировали это могучее строение несколько тысяч лет назад? Или это — вместилище для огромного жилистого тела?       В углах видны слои паутины. Холод сгущается, начиная неприятно жалить и кусаться, щипать до алеющих следов. Изо рта рвётся облако пара — Беннет шмыгает покрасневшим носом. Он наводит фонарик на стены, охнув снова (и наверняка мысленно заплакав) — вновь фрески. Старые и потёртые, идущие с пола до потолка; простенькие схематичные рисунки красиво переплетаются с древним ушедшим языком, с витиеватыми иероглифами и схематичными буквами.       — Это... — неуверенно начинает говорить Беннет, наведя свет сначала на одну из жаровен, а затем медленно смещая на огромную каменную плиту. Проморгавшись, он всё же нервно хихикает: — Скажите, что это не то, о чём я думаю.       — Это то, о чём ты думаешь, — бархатный голос Кэйи отскакивает от стен, оседая мягким шёпотом в голове.       — Ещё одна дверь, — хмыкает Дилюк, подойдя ближе. — Две.       Две каменные плиты, сливающиеся друг с другом — и, видимо, при открытии образуют огромную дыру.       При мысли о том, как оно должно выглядеть, по спине вновь бежит волна дрожи.       Они негромко переговариваются, начиная строить разные догадки. Фресок много — Дилюк пытается тщательно вглядываться в рисунки на стенах, подмечая для себя разные детали — в особенности то, что здесь очень много нового, того, чего не было ни в гробнице Дайнслейфа, ни в главном зале. Он подходит ближе, касаясь рукой одной из; стена привычно и ожидаемо шероховатая. Чёрное пятно бездны и вылезающее из неё тело, покрытое иссиня-чёрной чешуёй, тонкая женская фигура рядом.       — Хель, — неожиданно раздаётся голос Кэйи над плечом, из-за чего Дилюк крупно вздрагивает и прикусывает кончик языка, чтобы не сказать консультанту чего-нибудь едкого — такого, например, что к людям не принято подкрадываться со спины, как хищник к добыче. — Ты так долго смотришь на её изображение, — пожав плечами, объясняет Кэйа, когда Дилюк поворачивается к нему лицом и окидывает хмурым взглядом.       — Ты говорил, что Змей с ней как-то связан, — припоминает Дилюк.       — Говорил, — соглашается Кэйа, переводя взгляд на плохо сохранившуюся фреску, — Хель — его прародитель.       — Типа матери? — раздосадовано спрашивает Беннет, не прекращая разглядывать ровные линии плит.       — Почти, — поколебавшись, всё же даёт ответ Кэйа, немного помолчав и поворочав в своей голове разные мысли. Заложив руки за спину, он шагает ближе, задумчиво рассматривая древнее изображение.       — Получается, — фыркает Беннет, почесав подбородок, — если углубиться в мифологическую родословную, то Один и Локи ему... деды? А остальная знаменитая хтонь — что, дяди?       — Это очень утрированно, — качает головой Кэйа. — Но Один в дедах звучит круто. Дед-пират. Солидно.       — Дед-пират?..       — Он так гнался за мудростью Девяти миров, что спустился к самым корням Иггдрасиля, где протекает подземный источник. Мимир, охраняющий воду, потребовал плату, но я ведь уже говорил, что золото богам не нужно? — Кэйа лукаво усмехается. — Богам не нужны драгоценные камни и сверкающие металлы, богам нужно нечто большее. Великий Змей требовал в оплату человеческую душу, а Мимиру нужен был правый глаз Всеотца. С того момента он начал носить повязку, скрывающую пустую глазницу — разве нет чего-то общего с человеческими байками о пиратах? Правда вместо диковинных разноцветных птиц на плечах сидят чёрные вороны, — он быстро стреляет по внимательно слушающему Дилюку острым, смеющимся взглядом. — Но на самом деле я бы не давал нашему другу такие родословные. Пусть и порождённый Хель, Великой Матерью, он всегда был сам по себе, одинокий страж безлюдных земель.       Пожевав нижнюю губу, Дилюк задумчиво хмыкает, после чего окидывает Кэйю внимательным взглядом. С его лица слезает ухмылка, уступая место снова тому же тоскливому отпечатку. Пустота кобальтового дна, будто растаяли ледники, слившись с тёмной водой и став с ней единым целым.       Одинокий бог среди безжизненной пустоши, залитой чужой кровью от вечно голодного и чёрного, как первородная бездна, сумеречного клинка. Одинокий среди сотен людей и обречённый на вечное скитание, но однажды утонувший в человеке, кладя потом ему на самое сердце ледянок цветок, словно свои пролитые слёзы по короткому человеческому мигу.       — Но Дайнслейф... — роняет в затянувшуюся тишину Беннет.       Кэйа качает головой, не дав ему закончить свою мысль:       — Дайнслейф — померкнувшая серебряная звезда для случайно увязнувшего бога смерти.       В конце концов, нет ничего более странного — и глупого, — чем бог смерти, возжелавший человека.       Они замолкают, принимаясь молча осматриваясь открывшееся пространство. Беннет открывает рот, чтобы сказать что-то ещё, но Дилюк, поймав слегка растерянный взгляд зелёных глаз, отрицательно качает головой, безмолвно прося пока не трогать ушедшего в себя консультанта. Кэйа стоит к Дилюку боком, рассматривая одну фреску за другой, то и дело изредка грустно усмехаясь уголком губ, а под ногами у него — ледяные осколки из сломанных масок. Они с хрустальным звоном осыпаются вниз, дают вдохнуть свежий воздух, чтобы через несколько мгновений, когда он покачает головой — тёмные волосы, собранные в низкий хвост, змеями расползаются по спине, — нарасти новой ледяной бронёй.       Хочется, так безумно хочется подойти ближе, спросить шёпотом на ухо, что случилось — что же тебя так гложет, — но Дилюк останавливает себя на полушаге, едва не звонко шлёпнув себя по ноге.       И снова скребущее чувство, что он что-то упускает. И не просто что-то, а очень важное.       — Мастер, господин Кэйа, — вдруг зовёт Беннет, стоя у какой-то арки на другом конце зала, — тут ещё одно помещение.       — Жилое, судя по всему, — делает вывод Дилюк, когда заходит в смежную комнату и бегло окидывает её взглядом.       Она меньше, чем та, в которую они спустились — в углу стоят крупные керамические сосуды. Крышка звонко скрежещет, когда Дилюк аккуратно сдвигает её. Слой паутины рвётся, свисая серой полупрозрачной тряпкой. Внутри, естественно, пусто. Скорее всего, некогда там была или вода, или вино, учитывая интересную специфику подношений божеству.       Фресок здесь почти нет, только голые тёмные стены, сколовшиеся в некоторых местах. Около дальней стены простенькая кровать из уже совсем ветхого дерева с металлическими подпорками — они, видимо, и не дают ей разрушиться насовсем. Чем-то напоминает древнеегипетские кровати первой династии, датируемые тремя тысячами лет назад: деревянная рама как каркас, несколько подпорок из металла внизу, и натянутые шкуры вместо привычных матрасов, а на ножках — вырезанные звериные головы. Дилюк опускает взгляд ниже и тут же усмехается: здесь — ползущие вверх змеи. Ладонью ощупывает гладкую деревянную поверхность, изредка цепляясь за небольшие неровности. Кто вообще мог жить в-       Невольно посмотрев чуть в сторону, он цепляется за небольшого размера предмет, стоящий прямо на резном мраморном пьедестале.       — Беннет, посвети-ка сюда, — кинув через плечо просьбу, Дилюк ловко огибает деревянную кровать, оставляя её позади.       Свет медленно падает на искусную стойку для меча. Чёрный холод материала — скорее всего, тоже мрамор, думает Дилюк, трепетно прикасаясь кончиками пальцев к предмету. Поверхность испещрена хаотичным плетением нитей — густые ветви Иггдрасиля. Узор такой же, как стороны подножия змеиной статуи и такой же, как орнаменты в гробнице каэнрийского народного героя.       Стойка и пьедестал, на котором она стоит, резко выделяется из всего антуража комнаты. Обычные керамические сосуды для хранения жидкостей, деревянная кровать, пусть и явно для человека, имеющего минимум средний достаток — насколько Дилюк помнит, более бедные люди не могли позволить себе такую роскошь. В их домах было спальное место на полу; спали на жёстких циновках или на шкурах животных.       — Кто вообще мог жить в храме?.. — почесав в затылке, раздосадовано спрашивает Беннет.       — Может, кто-то из жрецов, — предполагает Дилюк.       Беннет отрицательно качает головой:       — Судя по тому, что мы перевели и поняли, в эту часть храма пускались только какие-то избранные типа Дайнслейфа.       — А если он здесь и жил? Чёрт, — ругается Дилюк вслух, устало потерев переносицу двумя пальцами. Он надеялся, что вопросов станет хоть немного меньше, но нет — они, кажется, лишь растут в геометрической прогрессии, медленно начиная разрывать голову — ещё чуть-чуть, и она лопнет, взорвётся, как воздушный шарик, проткнутый острой иголкой. — Гляньте на стойку. С какой стороны не посмотрю, она никак не вписывается в местный интерьер.       Возможно, живший тут человек отдал все свои сбережения за это приобретение, но вряд ли только за пустую стойку. Даже если эта догадка верна, не в чёрном мраморе дело — и нельзя игнорировать одинаковые узоры ветвей. Да, это может быть лишь совпадением, отпечатком сложившейся на острове культуры, но...       — Хотите верить, что стойка от сумеречного меча? — спокойно спрашивает Кэйа, прикрывая на мгновение глаз.       — Хотелось бы, — соглашается Беннет, тщательно осматривая находку. — В любом случае, нам, кажется, придётся заняться новым переводом, — вымученно выдыхает, — чтобы хоть что-то понять. Даю руку на отсечение, на фресках обязательно промелькнёт и меч, и стойка. И ещё с десяток разных загадок.       — А может, — Кэйа передёргивает плечами, — стоит остановиться и не лезть дальше?       — Боишься божьей кары? — в тысячный раз спрашивает Дилюк, вопросительно вскинув бровь.       Кэйа в ответ лишь вяло посмеивается:       — Не боюсь, — тихо хмыкает, — но стоило бы. Иногда, мастер, скрытое должно оставаться скрытым.       — Я тебе уже говорил, — Дилюк скрещивает руки на груди, — если бы твоя божья кара существовала, уже давно бы обрушилась мне на голову. И не только тут, — фыркает. — Я был во многих местах, которые звались святыми.       — О, — притворно удивившись, охает Кэйа, — ты и правда считаешь, что Адлер ушёл в запой или сбежал к Фатуи?       Слова стрелой вонзаются в солнечное сплетение; пробивают и застревают. Кэйа смотрит расслабленно, но цепко, будто готов действительно броситься вперёд, вгрызаясь зубами в шею.       Дилюк сжимает руки в кулаки.       — Это не относится к делу, — сделав несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, цедит он.       — Неа, — фыркает Кэйа, — относится. Ты сам видишь, что происходит. Неужели ты правда считаешь, что сумеречный меч стоит чьих-то жизней?       — Я сам могу о себе позаботиться.       Кэйа согласно кивает, а затем едко ухмыляется:       — Не спорю, ты можешь. А твои люди? — он вопросительно приподнимает бровь. — Твои люди могут о себе позаботиться и знают ли они, что в случае чего будут лишь расходным материалом на пути к цели?       — Господин Кэйа, — вмешивается поднявшийся с колен Беннет, видя, что атмосфера начинает накаляться, а Дилюк мечет взглядом молнии, — но мы же уже сделали такой путь, нельзя останавливаться на половине.       Кэйа пожимает плечами:       — Просто подумайте хорошенько, — он облокачивается на стену, снова сложив руки на груди, будто теряет всякий интерес к только произошедшим находкам.       Одежда успевает почти полностью высохнуть, но холод не прекращает забираться под ткань и царапать острыми гранями песка кожу, впитываться внутрь, промораживая изнутри. Дилюк уже видел Кэйю таким — в гробнице Дайнслейфа. Такого же неожиданно и непривычно молчаливого, хотя отлично видно, что ему есть, что сказать. Это же Кэйа — у него всегда на одно слово найдётся ещё тысяча, но сейчас он вновь заковывает себя в прочную броню из прозрачного льда с голубыми отливами, скрывшись, спрятавшись.       Что достаточно странно для настолько заинтересованного в этой стране человека — Дилюку всегда казалось, что он должен гореть энтузиазмом ярче, чем вся команда вместе взятая. Однако Кэйа выглядит скорее раздражённым, чем хоть немного заинтересованным или удивлённым.       Страха на его лице тоже нет.       Да, чужая душа — те ещё потёмки и просто ужасающие дебри, но всё же это кажется Дилюку странным.       Кэйа — загадка, окутанная тьмой бездны с манящим шлейфом древности. Обычные тайны рано или поздно обязательно можно вскрыть, будто прочный замок, сломать, прорвавшись вглубь. Стоит просто собрать окружающую информацию, соединить её в единое целое, чтобы трещины затянулись сами собой, то как разгадать чужую душу — сплошное неизвестное пятно.       Одна часть Дилюка хочет докопаться до истины, растопить ледяные щиты, выросшие плотным змеиным кольцом вокруг Кэйи, а другая — броситься с головой в изучение новых фресок и не вписывающейся в интерьер стойки.       К тому же, приходит мысль, если есть стойка, обязательно должен быть и сам меч. Может ли она быть от легендарного сумеречного клинка, кровожадно пьющего чужую кровь, напитывающегося тёплой жижей, вытекающей из тел вместе с жизнью?       Трещины становятся больше, шире. Между ними гулко пульсирующая чернота зияющей бездны — и она готова засосать, проглотить, похоронить любого. Она таится в тени, как и хохочущие древние твари, пожирающие гуляющих по руинам призраков ушедшего и проливаясь на землю жидким пламенем чужих миров, стекающим по роскошным ветвям.       Плиты в предыдущем зале совершенно точно раздвигаются подобно той, что и привела сюда, над которой они столько времени бились. Дилюк думает, что сейчас должно быть немного легче — теперь они в курсе, что загадка может быть спрятана во фресках, в замысловатых кеннингах. Теперь они приблизительно знают, где и что искать, на что стоит обращать внимание и какие детали с чем соединять, будто пазлы. Холод кусает за загривок — Беннет продолжает осматривать стойку, но обхватывает себя руками, тщетно пытаясь разогнать кровь по телу, дорваться до крупинки тепла. Да и у самого Дилюка то и дело по телу проходит дрожь, вынуждающая зябко ёжиться.       И только Кэйа, продолжающий безмолвно стоять чуть поодаль от них, будто вообще не чувствует холодное дыхание изрыгивающей монстров бездны.       По лагерю продолжают ползать разные шепотки, касающиеся неожиданного исчезновения Адлера: кто-то слепо верит в то, что он — шпион Фатуи, сбежавший к своим, а кто-то — в мистику и в божественные происки. Во что верить действительно, к какому кораблю мнений присоединиться, Дилюк не знает. Спроси его ещё месяц назад — уверено сказал бы, что виноваты Фатуи, но сейчас, в этот самый момент, что-то в голове щёлкает, будто переключается рычаг — дамба рушится и всё перемешивается между собой в сплошную безобразную кашу.       Он уверенным шагом проходит между нескольких землекопов, стоящих у палаток — видимо, взяли небольшой перерыв, — коротко здоровается с ними кивком головы, не собираясь задерживаться. В руке чувствуется вес термоса с горячим чаем и его приятная теплота, прокатывающаяся по ладони.       Опутанное белыми цепями солнце с утра прячется за серыми тучами, грозящимися пролиться на землю холодными иглами дождя. Ветер шумно играет с зелёными и пышными кронами деревьев, трогает листья, колышет мощные ветки высоко над серыми пустошами.       Пыль поднимается вверх. Дилюк недовольно хмурится и сощуривает глаза, чтобы не попал мелкий песок — какие-то частички всё равно просачиваются, и он, прикрыв лицо рукой, старается быстро проморгаться, замечая на рукаве худи какое-то пятно. Кажется, по завершению экспедиции, когда они будут возвращаться на обитаемую землю, всю эту одежду стоит выбросить прямо вместе с убитой обувью. И телефоном, вспоминает он, аккумулятор которого напрочь отказывается нормально держать заряд.       Вчера они тщательно осмотрели оба найденных помещения. Если бы Дилюк не знал, что это — храм забытого божества, то сказал бы, что они нашли гробницу. Зачем в храме — месте поклонения — тайные помещения, очень непонятно. Такое он видит первый раз в жизни, а сравнивать уж точно есть с чем. В храмах обычно святилище и места для молящихся, в крайнем случае — какие-то небольшие служебные комнатушки. И, судя по всему, это не всё — за теми огромными каменными плитами совершенно точно есть что-то ещё. Кэйа не спешит особо что-то рассказывать, будто тщательно фильтрует информацию в своей голове прежде, чем её озвучить — и это на него совсем не похоже, только если не пытается что-то скрыть и утаить.       Кэйа — бархатные ленты заснеженных вершин и морозные поцелуи. При неожиданном воспоминании, вскочившем в голове, грудную клетку несильно сжимает — щемит, теплом проливаясь. По загривку пробегает приятная дрожь, а перед глазами — холодное дыхание, ощущающееся на собственном лице; чужие губы на своих в мимолётном и коротком прикосновении, полном осторожности. Ломая собственные барьеры, возведённые в голове прочными стенами, а дальше, за ними — длинная тропинка, тянущаяся инеем в звенящую неизвестность. Чувствуя, как к щекам приливает кровь — подумать только, взрослый человек, а краснеет, как подросток, — Дилюк сжимает зубы, едва заметно мотнув головой. Густые рыжие волосы, выбившиеся из высокого хвоста, щекотно хлещут по щекам, перетекая жидким огнём на шею. Он ещё не думал о том, что произошло на озере — совершенное помешательство. Будто его всегда ясный разум задурманил аромат сладкого вина, терпким послевкусием оседающий на языке, и свежий запах распустившихся вокруг белых цветов, пока вода вокруг колебалась от движений, расходилась волнами и кругами, а лёд пульсировал и раскалывался на части, с всплеском падая вниз и уходя сразу на дно.       Кэйа непонятный, но почему к нему так ужасно сильно манит, будто привязали киноварной нитью, за которую тянут, как непослушную собаку за поводок? Есть ли это шутка трёх сестёр, прядущих человеческие судьбы, или нечто ещё?       Дилюк мотает головой, делая глубокий вздох, шумно выдыхая спустя несколько долгих секунд — после того, как лёгкие начинает жечь и распирать. Не время думать о том, что произошло, и о Кэйе в частности — уж точно не посреди узкой дорожки между палатками.       Но как бы он не пытался уйти от этих мыслей, они — тысячелетняя плотная паутина, ловящая прямиком в прочную ловушку. Всё так или иначе каким-то невероятным образом возвращается к консультанту, пусть сейчас есть дела намного важнее. Пока Беннет и сам Кэйа заняты очередным разбором множества фресок (как бы с ними не просидеть ещё пару месяцев, ломая головы), Эмбер помогает Сахарозе с документированием и описью новой посуды, вытащенной прямиком из тайных помещений под недовольные консультантские хмыки, сам Дилюк направляется к себе в палатку после того, как всё же уговорил Брук приготовить ему обед отдельно — просто бутерброды и чай. Если верить словам Свена, наконец появилась нормальная связь, а это значит, что нужно попытаться связаться с Джинн. Да, пока они на острове, по бюджету ничего не ударит, но вот когда вернутся... во всяком случае, он будет точно знать, одобрили ли дополнительное финансирование и есть, на что рассчитывать в какой-нибудь непредвиденной ситуации, или не одобрили и в случае чего нужно быть чуточку скромнее, если не хочет выплачивать затраты из своего кармана — за экспедицию и её организацию и так выложил достаточно круглую сумму.       И просто стоит связаться с самой Джинн, чтобы хотя бы кратко посвятить в курс дел — она, как помогающее лицо, так или иначе во всём задействована.       Но говорить ей про Адлера или нет, Дилюк не знает. Не может решить. Истошно вопящая справедливость, сидящая острым куском льда в груди, требует рассказать — такое Джинн уж точно должна знать, но другая его сторона считает, что лучше промолчать, хотя бы пока — вдруг ситуация разрешится и им-таки повезёт найти Адлера. Не шпиона Фатуи, а простого рабочего — целого и здорового.       Отойдя от людей, Дилюк подносит ко рту наполовину выкуренную сигарету, затягиваясь. Табачная горечь вязко растекается по языку, уходя вниз, а серый дым, поднимаясь над головой, сливается с такими же руинами древнего города.       С самого начала, как только Дилюк сюда приехал и ступил на храмовый теменос, почувствовал что-то, что объяснить до сих пор не может. Он всю жизнь обожал древние тайны, дышал ими так же, как и отец — пройтись по руинам, закрыть глаза, вдохнуть полной грудью застарелый воздух, гуляющий вокруг со свистом, будто пытается прошептать на ухо, рассказать свою историю. Позвать с собой в самую лесную глубь, где исчезает пыль дорог, а горная свежесть смешивается с пушистыми мхами, укрывающими голые камни и поваленные деревья, украшая зелёным пледом твёрдую кору.       Сигаретный дым проникает в самые лёгкие; Дилюк слегка закашливается, почувствовав в горле слабое першение. Глубоко забирается вместе с разными мыслями, скачущими одна на другую — Адлер и пять тел в лагере Фатуи, заинтересованность отца в сумеречном мече, ледяной цветок на сердце героя, необъяснимые явления, следующие за ним по пятам и древние тайны, сокрытые в глубинах божественного дома, Кэйа.       Термос с тихим звяком ставится на небольшой столик в палатке, а в руку ложится тяжёлый корпус телефона с потрескавшимся экраном — повреждённый сенсор раздражающе тормозит, открывает совсем не то, и только со второй или третьей попытки нужное. Вторая полоска связи то появляется, то исчезает — вот так и правда удачный день, белая полоса. До сегодняшнего дня было стабильно глухо, будто случился настоящий апокалипсис — когда больше нет ни электричества, ни сотового обслуживания, ничего: только оружие в руках, постоянное чувство тревоги и желание выжить. Наконец они смогут связаться с Альбедо и, может быть, получить какую-то новую ценную информацию — или хотя бы передать всё то, что удалось узнать и найти.       Звонок проходит с четвёртой попытки. Кусая нижнюю губу, Дилюк постукивает указательным пальцем по задней части телефона.       — Боже, — наконец прерываются раздражающие гудки взволнованным голосом Джинн. — Дилюк! Я уже подумала, что ты никогда не выйдешь на связь.       — Прости, — скомкано извиняется, — её тут фактически и нет. Ребята с утра на ушах, обзванивают всех своих близких. Я хотел узнать, — морщится, — пришёл ответ на запрос о финансировании?       Джинн мелодично смеётся на том конце трубки — Дилюк уверен, что в уголках её глаз собираются едва заметные морщинки:       — Неужели ты мне позвонил только из-за этого? Я ранена в самое сердце!       Дилюк хмыкает от знакомой формулировки; в его голове она приобретает более низкий тембр голоса, а гласные растягиваются, обрастая мягким бархатом.       — Конечно же, я хотел узнать, всё ли у тебя хорошо?       — Всё отлично, — отсмеявшись, отвечает она без капли упрёка в голосе. — Ответ на запрос пришёл, недели, наверно, две назад. Могу поздравить: он одобрен, поэтому в средствах вы не стеснены. Как продвигаются раскопки? Проблем нет?       — Да, никаких проблем, — едва не прикусив себе кончик языка, выдавливает из себя Дилюк. — Двигаемся со скрипом, но двигаемся. Беннет в восторге от твоего консультанта. Не хочу этого признавать, но от него есть толк.       — О! — выдыхает Джинн. — Я всё переживала о том, что ты отправишь беднягу Сайруса обратно на континент через день-два.       — Оказалось не всё так плохо, как... — он осекается, и, помолчав несколько секунд, осторожно переспрашивает: — Сайруса?       Джинн вопросительно мычит.       — Ну да, Сайрус, — кивает она, забывая, что собеседник всё равно не сможет увидеть, — а что такое?       — Какой Сайрус?       — В смысле? — из её голоса исчезают последние смешинки, сменившись лёгким непониманием. — Наш работник, эксперт по Каэнри'и. Лучший в своём деле.       — Разве он не Кэйа?..       — Кэйа?.. — едва не по слогам произносит она имя, замолчав на несколько секунд — слышно только задумчивое сопение. — Извини, я немного не понимаю, о чём ты. Мужчину, которого мы к вам послали, зовут Сайрус.       Дилюк громко хмыкает, нахмуриваясь. Он пытается в голове соединить детали, но получается совершенно ничего.       — Такой примерно моего возраста, высокий, говорит на немецком с акцентом, длинные тёмные волосы?       — Что? — удивлённо переспрашивает Джинн. — Нет же... если мне не изменяет память, ему около сорока пяти. Из Потсдама, отлично говорит на родном немецком, — совсем озадаченно произносит она, — и волосы у него, вроде как, короткие... Может, с лёгкой залысиной даже.       — Подожди, — Дилюк сглатывает горький ком слюны, вставший поперёк горла, — мы вообще о разных людях говорим-       Джинн отвечает ему что-то, но из-за помех не получается разобрать ни единого слова. Змеи в животе начинают шипеть, двигаться, разгоняя мерзкую дрожь по всему телу. Он пытается ответить, что не может понять её дальнейшие слова, но звонок резко прерывается вовсе, оставляя в ушах звенящую тишину, а на экране — перечёркнутые пустые полоски, красноречиво дающие понять, что связь оборвана и когда появится снова — неизвестно.       Змеи шевелятся; медленно начинают расползаться склизкой тревогой по всему телу. В ушах — свистящий шёпот ветра, хохот древних тварей, хруст ледников.       А перед глазами — вязкое кобальтовое море с упавшими звёздами, самодовольная ухмылка, бархат голоса.       И золотые перезвоны, морозная свежесть, пьянящее вино.       Под рёбрами больно сжимается, ноет. Тянет; Дилюк смотрит в одну точку, силясь переварить полученную информацию, но всё, что получается — обессиленно уронить руку с зажатым в ладони телефоном вдоль тела.       А твари, спрятавшиеся в бездне, оглушительно смеются, пока рядом с ними в черноту ныряет длинный змеиный хвост, несущий смерть и холод.       Злость. Она яркая, как вспышка перед глазами, мощный взрыв сверхновой — внутренности пульсируют, а затем сжимаются до крошечного комка и разлетаются, окропляя серые руины алыми бриллиантами, переливающимися в лучах умирающего солнца; киноварные лепестки тянутся вниз, выпивая всё до дна, оставляя лишь безобразные разводы.       В голове грохочет, по спине периодически стекает холодная дрожь.       Дилюк изо всех сил пытается уложить слова Джинн в голове, переварить их, но никак не получается. Они лежат огромным комом, гниют, отравляя ядом — почти таким же, как и тот, что капает с огромных змеиных клыков.       Как это вообще может быть так?       Может быть, Джинн ошиблась?       Он пытается начать мыслить хоть немного рационально, но кипящая ярость пузырится в венах. С неба мелко капает, оставляя на лице щекочущие отпечатки, а на земле — тёмную мокрую сыпь.       Как Джинн может не знать, кто такой Кэйа? Неужели сам Дилюк — или кто-то другой из команды — не смог бы понять, будь приехавший консультант не тем, за кого себя выдаёт? Он ведь рассказывал что-то о своей жизни в Германии — пусть немного, лишь упоминаниями, но такое было; и Ассоциацию тоже когда-то вспоминал. Кэйа показывал им своё разрешение на въезд сюда и дальнейшие действия, показывал пропуск — все документы, необходимые для дальнейшей работы на раскопках храма.       Мысли — огненный водопад. Они проносятся в голове с чудовищной скоростью, падают вниз, разбиваются, разлетевшись по сторонам прозрачными каплями, почти сразу же исчезающими навсегда. Внутри теплится непонятная надежда на то, что произошло какое-то дикое недопонимание, ведь они с Джинн и договорить-то не успели, как связь снова пропала, оставляя вокруг лишь тишину, нарушаемую стрёкотом насекомых и шорохами ветра снаружи палатки.       Бессмыслица.       С сигареты падает серый пепел; пылью летит вниз, исчезая по пути, подхватываемый порывом холодного ветра. Горечь сильнее собирается на корне языка, а голову слегка кружит от частых и сильных затяжек. Под ногами хрустят сухие веточки, отскакивают мелкие камни, грязью оседая на и без того убитых кроссовках.       Нет, Дилюк полностью согласен, что у Кэйи тайн — вагон и маленькая тележка, но не настолько, чтобы лгать всем. Ещё и делать это так искусно, что ни у кого никаких неправильных мыслей не возникает. Должна быть какая-то ошибка, иначе почему этот самый Сайрус так и не приехал? Может ли быть так, что что-то случилось ещё в Берлине, но информация просто не дошла до Джинн? Пусть это и странно, ведь она обязана о таких изменениях узнавать первой, тем более и времени с приезда консультанта прошло уже достаточно много — несколько месяцев. Или всё это — лишь тщетные попытки Дилюка успокоить себя, зажать руками кровоточащее сердце, прощупывая руками мерзкие шрамы и рубцы; чувствуя, как течёт горячая кровь, как пальцы прилипают друг к другу, а в нос забивается отвратительный запах железа, скручивающий желудок в болезненных спазмах. Да, у Кэйи множество тайн за спиной — а у кого их нет, — но неужели сам Дилюк, всегда до ужаса проницательный и видящий суть, не смог заметить подвоха, погрязнув в глубоком кобальте по самую макушку, как в болоте?       В голове появляется вариант, что Кэйа мог прибыть на остров со своими личными целями — например, найти всё тот же сумеречный меч, но ведь он сам множество раз говорил, что нажива сокровищами не интересует, что он не забирается в гробницы ради исследований и вообще интересуется только культурой, историей и архитектурой давно покинутой цивилизации. Это тоже ложь?       Трещины становятся больше, не сходятся; из них вырывается всё та же смердящая жижа, заливающая всё вокруг.       А может ли Кэйа быть связан с Фатуи? Вдруг Адлер не один? И вдруг именно поэтому тогда, когда они приехали в поисках карты, Кэйа решил договориться, имея за спиной какой-то неясный план, в детали которого не посчитал нужным посвятить Дилюка, попросив подыграть.       Выкуренная сигарета летит в мусорный мешок, валяющийся у чьей-то палатки, а Кэйа находится недалеко от исследовательского шатра команды вместе с тяжело вздыхающим Беннетом.       — Пойдём, — Дилюк, сжав зубы, с силой хватает опешившего Кэйю за запястье, резко потянув на себя, — поговорим.       — Ого, мастер, — от неожиданности подавшись вперёд, он едва удерживается на ногах, покачнувшись. Широко распахнув глаз, открывает рот, чтобы что-то сказать, но Дилюк не позволяет:       — Шагай. За. Мной, — зло чеканит каждое слово, не разжимая железной хватки.       Склонив голову вбок, Кэйа поднимает свободную руку ладонью вверх, словно признаёт своё поражение. Повернувшись к глупо хлопающему глазами Беннету, держащему кипу бумажек в руках, он кидает быстрое:       — Попробуй накидать примерный перевод предложения, а я вернусь и вместе додумаем, у кого и откуда растут ноги.       Дилюк тянет на себя, сжав ладонь сильнее, но Кэйа, кажется, этого совсем не замечает. Он покорно идёт следом, часто моргает, пытается понять, что же такое произошло — и это злит только сильнее. Будто ты сам не понимаешь, хочет громко выплюнуть Дилюк, но, собрав оставшуюся силу воли не зарычать прямо посреди жилых палаток, быстрым шагом направляется к выходу с раскопа.       — Вау, мастер, ты сегодня поражаешь. Неужели вот так сразу? А как же цветы и ужин?       Дилюк сжимает зубы сильнее, ничего не отвечая. Ситуация и без того раскалённая почти до предела, но Кэйа продолжает подливать масло, щедро приправленное своими шутками — совсем неуместными, будто бы делает это совершенно специально.       Но через пару минут Кэйа что-то спрашивает — уже взволнованный, и недовольно цыкает, когда ответом ему служит пронзительная тишина и яростное сопение.       А в голове столько вопросов — чернеющая бездна над головой заразительно смеётся. Холод чужой руки кажется обжигающим, будто они — Кэйа и сам Дилюк — сотканы из противоположных элементов — лёд и пламя, — совершенно несовместимых с самого начала, но так глупо потянувшихся друг к другу, совсем не думая, к каким последствиям может привести. Огонь иссушит воду, оставив после неё быстро исчезающий пар; холодная жидкость потушит яркое пламя.       На них заинтересованно оборачиваются мимо проходящие рабочие. Ещё бы — всегда холодного и хмурого Дилюка нечасто можно увидеть в таком состоянии, когда пламенные языки в глазах, а из-под ног выскакивают рыжие искры.       Отойдя на достаточное расстояние от работающих на их раскопе людей, Дилюк несколько долгих секунд смотрит на смуглое запястье в своей бледной ладони, а затем отпускает, спрятав сжавшиеся в кулаки руки в большие карманы худи.       — Ничего не хочешь объяснить? — шумно и прерывисто — от прошивающего насквозь волнения — задаёт вопрос Дилюк.              Кэйа вопросительно вскидывает бровь. Он внимательно осматривает чужую фигуру с головы до ног, ворочая в своей голове разные мысли.       — Объяснить... что? — задаёт Кэйа ответный вопрос, совсем не понимая, что от него требуется. — Мы с Беннетом начали работу, стойку передали Сахарозе, и-       — Я звонил Джинн, — снова перебивает Дилюк.       Кэйа тихо охает:       — Ты звонил Джинн, — подталкивает он, — и дальше что?       — Кто ты, чёрт возьми?       Вопрос врезается острым копьём — Кэйа широко распахивает глаз, сглатывает; на губах проскальзывает очередная ухмылка.       — Кэйа Альберих, ваш скромный консультант, — пожав плечами, отвечает он, с лёгким прищуром уставившись на Дилюка в ответ.       Но по венам течёт жидкий огонь.       — Прекращай строить из себя идиота.       — Так кто строит, мастер? Ты спросил очевидный вопрос — я дал не менее очевидный ответ.       — Да ты что? — притворно удивляется Дилюк, раздражённо цыкнув. — И поэтому Джинн сказала, что знать не знает никакого Кэйю Альбериха?       — Тебе голову продуло, — отмахивается он. — Для себя, дай угадаю, ты уже записал меня в предатели?       — Консультант, которого она отправила сюда, зовут Сайрус, — злобно выплёвывает Дилюк, сделав шаг ближе.       До Кэйи — считанные сантиметры. Дилюку приходится чуть задрать голову, чтобы смотреть в глаза — глаз, — цепляться за каждую реакцию, за каждую почти незаметную ухмылку, сделанную только уголком губ.       Глупое израненное сердце в груди снова пропускает удар, замирая на несколько долгих-долгих секунд, будто каждый раз умирает, а затем оживает вновь — и цикл этот бесконечно повторяется, а из чёрных, как бездна, ран, вытекает густая гранатовая жижа, проливаясь блестящим ковром под ноги.              Дилюк понимает, что разговор этот — глупый до невозможности. Он же в самом деле не думает, что Кэйа, будь присланным сюда шпионом, вот так просто раскроет все свои карты, отдаст их — на, рассматривай и изучай, как древнюю реликвию, к которой много тысяч лет не прикасалась человеческая рука, напитывая холодную и мёртвую поверхность живым теплом.       — Так бывает, — просто отвечает Кэйа.       И это становится будто спусковым курком. Дилюк рычит, одним рывком хватает Кэйю за грудки, притягивая ещё ближе к себе — холодное море с упавшими в ледники звёздами, — и смотрит внимательно, жадно впитывая каждое движение синего глаза.       Кэйа недовольно морщится.       — Так бывает? — гневно шепчет Дилюк.       — Так бывает, — соглашается цыкнувший Кэйа, попытавшийся выбраться из чужой хватки, но Дилюк дёргает его на себя снова. — Да, я не он, доволен? — раздражённо шипит в ответ, а ноты акцента становятся ярче. — Сайрус, — имя звучит почти незнакомо из-за рубяще-певучих слогов, — соскочил в последний момент. Я понятия не имею о причинах, они меня не касаются — и, признаюсь, мне они безразличны.       Ткань песочного пиджака натягивается сильнее.       — Тогда почему Джинн не в курсе? Она — ваше непосредственное начальство.       — Да я откуда знаю? — громко цыкает Кэйа, с силой сбрасывая с себя горячие руки Дилюка, и отступая на маленький шажок назад. Он ладонью зачёсывает отросшую чёлку назад, открывая цепкому взору чёрную повязку. — Мне сказали приехать — и вот я тут. Так чего ты хочешь ещё от меня? Пропускные документы ты видел лично, — складывает руки на груди и напрягается, будто змея, готовящаяся кинуться на обнаруженную добычу. — Может, того мужика инсульт поймал, — закатывает глаз, — сколько ему, пятьдесят? Это глубокая старость, Дилюк, может произойти что угодно. Охлади, мастер.       Дилюк отступает. Ярость медленно отступает, будто морской отлив, обнажающий часть дна — не успевшие уплыть рыбы беспомощно бьют хвостами, жадно пытаясь сделать вдох, но медленно-медленно задыхаются.       — Считаешь, это должно меня убедить?       — Считаю, что для начала стоит остудиться.       Внутри — тянущая пустота, сосущая дыра. Гнев рассеивается, будто сдувает ветром, оставляя после себя высушенную землю, испещрённую порезами. Одной частью себя Дилюк понимает, что может быть действительно какое-то ужасное недоразумение, недопонимание, рождённое оборвавшейся связью, а другой — то, что здесь что-то не так, только что именно не может понять.       Может быть, и здесь Фатуи приложили свою руку, пусть и верить в это не хочется. С ними, в конце концов, ни в чём нельзя быть наверняка уверенным. Они же как тараканы — абсолютно везде, пролезающие даже в самые маленькие и узкие щели.       Они стоят друг напротив друга; Кэйа нечитаемо смотрит Дилюку в глаза — так пристально-пристально, из-за чего по коже начинают бежать мурашки, а тревога, приросшая к животу, ощутимо шевелится.       Только вокруг не распускаются диковинные белые цветы, не оживают древние призраки. Вокруг — мёртвая пустошь, покрытая ледяной обжигающей коркой, нарастающей острыми шипами.       Холодно.       И будто холод этот исходит от стоящего перед самым носом Кэйей.       А капающие дождевые капли превращаются в крошечные пушистые снежинки, сыплющиеся прямо с чернеющего неба — медленно кружатся, танцуют, невесомые. Бесконечный ледниковый вальс в морозном дыхании — вьются вокруг друг друга, падают близко-близко, оставаясь на коже холодными укусами.