52 герца

      Мягко говоря, пробираясь втайне от всех глаз к нужному месту, чувствует Дилюк себя до ужаса глупо. Сейчас время близится к обеду, а территория лагеря достаточно открытая и не располагает для того, чтобы прятаться — любой рабочий, подняв голову, наверняка сможет выцепить его яркую рыжую макушку.       И это вторая попытка. Первая не увенчалась успехом: пусть после посиделок у костра они и отправились в палатку Кэйи вместе, Дилюк не смог выцепить такие необходимые пять-десять минут. Сначала он надеялся, что после всего выпитого нерадивый консультант непробудно уснёт, а затем — что получится выбраться из по-настоящему медвежьих объятий глубокой ночью.       Кэйа удивительно крепок к алкоголю и не менее удивительно чутко спит, будто змея, сгрёбшая в свои стальные кольца пойманную добычу. Стоит хрупкому телу дёрнуться — жилистое тело сожмётся вокруг; с оглушительным хрустом разломает кости и зальёт землю дурманящей кровью.       Набрасывая капюшон худи на голову, он едва не сразу же начинает об этом жалеть. Солнце, ещё не поднявшееся на самый пик, нещадно жалит, намертво прилипая к чёрной ткани, а по спине катится крупная капля пота. Но тёмный цвет одежды не так выделяется среди не менее тёмных палаток, наставленных рядом друг с другом, чтобы занимать как можно меньше места, как его вечно непослушные волосы, сейчас собранные в небрежный пучок. Последнее, что Дилюку сейчас хочется — чтоб хоть одна живая душа видела, как он пробирается в чужую палатку. В любой другой момент он скорее бы сказал, что это аморальный поступок — без спроса хозяина врываться и бесцеремонно копаться в чужих вещах. Даже когда они заходили толпой в палатку Адлера, грызла совесть.       Но Адлер без вести пропал, а Кэйа — вот он, живой и здоровый. Вальяжно бродит по раскопу, помогая полностью очарованному Хоффману разобраться в запутанной истории этого места. Восстановить единую линию хронологии, вписав новые даты, протянуть её дальше.       И всё внутри буквально кричит, что так нельзя. Может, даже лучше накинуться с кулаками.       Не лучше, одёргивает Дилюк сам себя. У него горячая кровь, закипающая до жжения в венах, но сейчас он работает не один. Если Кэйа действительно шпион — сердце больно сжимается, — то любое неправильное действие может легко навредить как простым рабочим, так и его команде. А этого Дилюк никак позволить не может. Достаточно Адлера, за которого ещё грызть и грызть самого себя, разрывая на мельчайшие куски. За которого оправдываться перед Джинн — Дилюк поймёт, если она решит разорвать их с Ассоциацией сотрудничество. Оправдываться перед семьёй самого Адлера — сейчас он даже не представляет, как посмотреть им в глаза. Никакая денежная компенсация не заменит живого человека — мужа, отца, сына.       Вокруг подозрительно нет ни одного человека, лишь боги ему свидетели. Прохладный ветер игриво дует в спину, норовит скользнуть под капюшон, сорвать его. Лёгкий, смеющийся, знающий про небольшую шалость Дилюка, подгоняющий: иди быстрее, быстрее! Скользни вниз, пригнувшись; прислушайся — два удаляющихся голоса, подожди минуту, пока шаги не сольются с пением птиц. Ведь лишь боги смотрят, впитывая каждый осторожный шаг; чёрный хвост скрывается в бездне.       На мгновение у него перехватывает дыхание, а воздух кажется насквозь пропитанным холодом, смертью и кровью. Дилюк жадно хватает раскрытым ртом кислород, проглатывая огромный ком, рвущий опустошённые сосуды — больно. Он горбится, схватившись ладонью за грудь, стараясь мелко дышать, чтобы непонятный приступ скорее прошёл. Едва не осев на землю, Дилюк открывает глаза, сжав зубы: листья на деревьях вовсе не багряные и напившиеся чужих жизней, а маняще зелёные, слабо шелестящие. По спине скользит мерзкое ощущение чужого пристального взгляда. Он спешно оборачивается, озираясь по сторонам, стараясь выцепить глазами хоть кого-то, но вокруг — лишь пустой лагерь, все жители которого сейчас упорно работают на раскопе рядом. Но чувство — липкое-липкое; он ведёт плечами — не исчезает, сросшееся с кожей, а земля отдаёт слабую пульсацию бьющегося сердца, покрытого прочной ледяной бронёй.       Будто боги — бог — играют с ним.       Минуя ещё несколько палаток, Дилюк наконец останавливается перед нужной. Ещё раз осмотревшись по сторонам, он проворно ныряет внутрь, поёжившись от холода внутри, будто плотная ткань, натянутая на металлические дуги, не пропускает ни капли тёплого солнечного света.       Палатка Кэйи не отличается от того, что видел Дилюк ранним утром, когда прозвеневший будильник заставил поднять своё ещё сонное тело и выйти. Тот же небольшой раскладной столик с пустым пластиковым стаканом после вчерашнего вечера — на белых ребристых стенках застывают гранатовые разводы; одноместный спальник, в котором они спали, вжавшись друг в друга — хватаясь, будто за последнее спасение. И две небольшие спортивные сумки, к которым Дилюк, стараясь прислушиваться к окружающим звукам, направляется, присаживаясь перед ними на колени. Вжикнувшая молния вынуждает вздрогнуть и ещё раз усомниться в необходимости того, что он сейчас делает.       А если Кэйа вовсе не шпион?       Совесть коварно шепчет на ухо встать и уйти, пока ещё совсем не поздно, пока ещё есть возможность сделать шаг назад и отступиться от полного идиотизма и абсурда идеи. Но Дилюк, смяв её, отбрасывает как можно дальше. Если есть вероятность, что из-за его халатности и невнимательности пострадают ещё люди, Дилюк обязан пойти на такой в каком-то смысле отчаянный для себя шаг.       В голову закрадывается мысль о том, что бы сейчас сказал отец. Наверное, ничего — что тут можно сказать, когда сын пренебрегает всем воспитанием, что в него было вложено? Только разочарованно покачать головой и, поджав губы, удалиться в молчании. Крепус наверняка бы придумал тысячу и один способ, как правильно выйти из сложившейся ситуации и выяснить правду — хотя бы её часть.       Но Дилюк, к своему огромному сожалению, не отец.       И поэтому он, набрав в грудь побольше воздуха, заглядывает в первую сумку, аккуратно отодвигая вещи, чтобы не навести внутри бардак, который владелец уж точно сможет заметить. Папка с пропускными документами, которые Дилюк успел изучить вдоль и поперёк, исследовав каждую вмятину на хрустящем бумажном листе, пластиковый зип-пакет с предметами гигиены, несколько тёмных хлопковых футболок, спортивные брюки.       Во второй же сумке оказывается убранная на самое дно тёплая куртка с непромокаемой тканью — явный расчёт на проливные дожди, — пара толстых книг каэнрийской истории и ужасно знакомый потрёпанный мешочек. Кончики пальцев невольно касаются грубой пошарканной ткани, явно вот-вот порвущейся в нескольких местах, а внутри нащупываются холодные перезвякивающие кругляшки с начертанными на деревянной поверхности рунами. И рядом — одна серьга; она приятной тяжестью натурального металла ложится в руку. Золото явно старое — потемневшее, будто владелец уже очень и очень долго не занимался чисткой. Золотые рамки прочно обнимают крупный ромбовидный сапфир, переливающийся чистым голубым озером под разными углами. И правда, вспоминает он, одно ухо у Кэйи проколото.       И, что действительно поражает Дилюка до удивлённо распахнутых глаз, больше ничего. Ни каких-то спрятанных в одежду или карманы гаджетов, ни прочего барахла, которое обычно берут с собой люди в очень долгие и дальние путешествия. Даже он сам набрал разной литературы для чтения вне работы — и это не считая вкладов в запас привезённого сюда кофе, еды и рабочей канцелярии. Кэйа же... будто ехал сюда совсем налегке.       Не может же человек на почти полгода брать лишь это?       Или может?       Агрессивно мотнув головой, Дилюк возвращает все сумки на свои места. Он тщательно прощупывает спальник на предмет потайных карманов — пусть и спал тут сегодня, но, возможно, не обращал внимания. А затем осматривает стол на наличие второго дна, но тоже ничего не находит.       Наверное, те боги, что смотрят на него, сейчас громко смеются. Влез в чужую палатку, перерыл все вещи, и остался в итоге ни с чем.       Дилюк тихо смеётся. Но звучат острые надломы, треснувшее отчаяние.       Выбирается из пропахшей холодом палатки в разбитых чувствах. Было бы намного легче, если бы он смог-таки найти что-то, указывающее на правду, какой бы отвратительно смердящей и гнилой она не была. А сейчас — чернеющее ничего, десятки разных догадок, ветвящихся и путающихся между собой, изводящие до ползущей по телу тревоги, закручивающейся вокруг шеи. Или, может быть, всё это необъятное множество кривых дорожек — лишь плод его больного воображения, неосознанно ищущего подвоха во всём?       Лучше разбиться сразу, чем медленно трескаться под весом мыслей — а что, а если, а как. Всё указывает на то, что в документации ошибка, допущенная простым человеческим фактором. Если Кэйю отправили сюда действительно в самый последний момент, то могли не успеть внести изменения, а затем вовсе забыть, и такое тоже бывает, рассуждает Дилюк, отходя от палатки и наконец стягивая с себя худи. Влажную кожу тут же покусывает пронёсшийся ветер.       Всё указывает на то, что Кэйа совершенно не при чём, но что-то Дилюку всё равно не даёт покоя. Может быть, он действительно излишне параноит, проецируя свои лезущие из щелей страхи на зыбкую реальность, идущую тонкой рябью. Что-то глубоко сидит внутри, будто... будто на самом деле он и правда уже давно знает ответ, но упрямо его отрицает, предпочитая не замечать вовсе, стараясь заделать мнимую дыру. Груз ответственности давит. Любая ошибка — даже самая маленькая — может в итоге стоить безумно дорого.       Выйдя к раскопу, Дилюк смешивается с толпой. Перекидывается парой слов с рабочими, идёт дальше. Он решает: пусть в палатке не удалось ничего найти, но затею докопаться до правды не бросит, даже если придётся костьми лечь на мёртвых пустошах — среди тысяч и тысяч таких же, давно преданных земле.       Но до чего забавно: ему всё больше начинает казаться, что что-то нарочно пытается сбить его с поисков меча. Сначала пропажа Адлера (и сразу следом целый лагерь Фатуи), затем происшествие с Беннетом, которое до сих пор упоминается с опущенным взглядом и ползущим по коже страхом, и много-много разных мелочей. И, наконец, слова Джинн — хотя это действительно скорее очень интересная случайность.       Если вся голова будет забита этим и тем, как добраться до истины, то времени на тщательные размышления насчёт древних загадок попросту не остаётся. Это рождает невнимательность — пусть Дилюк садится за работу, готовясь к новому витку мозгового штурма, но не может сосредоточиться полностью, освободив свою черепную коробку от посторонних, сбивающих мыслей. Так очень просто упустить то, что находится перед глазами — достаточно просто прочертить ломанную линию, соединяя все отрезки в единую картину, словно созвездие на небе. Да и детектив из него никудышный — насмотревшись фильмов, можно, конечно, возомнить из себя великолепного сыщика, но реальность иная. Дилюк хорошо разбирается в хитросплетениях древности, но не в околокриминальных расследованиях.       Дилюк хорошо разбирается во многих хитросплетениях, но только не в тех, из которых соткан Кэйа. Он — запутанные терновые ветви, покрытые ледяными иголками; безжалостно режущими, если полезть туда, куда не нужно, пытаясь прочистить себе путь дальше. И это манит — так чертовски манит, будто на кону стоит очередная загадка, оставленная давно ушедшими людьми. Несмотря ни на что найти ответ, раскопать земные слои, вытащить — покорёженное временем, выцветшее, хранящее бессмертную память и совершенно бесценное.       Спрыгивая в раскоп — от кроссовок поднимается небольшое облако пыли, — Дилюк думает лишь о собственной глупости.       И, конечно же, о Кэйе.        — Скинуть-то скинула, — Сахароза обмахивается смятыми во влажной ладони бумагами, — но господину Альбедо нужно время, чтобы это всё проверить и найти что-то новое. А связи, как вы могли заметить, снова нет. Лоуренс всё утро жаловался на то, что она пропала аккурат в середину его разговора с семьёй.       — А так Альбедо ничего не смог узнать? — пожевав нижнюю губу, спрашивает Беннет.       — Нет, — качает головой. — Я спросила, мог ли мастер Дилюк с господином Кэйей просмотреть карту в гробнице, о которой шёл разговор несколько месяцев назад. Господин Альбедо говорит, что те сведения — не совсем точные и были получены от какого-то забугорного информатора. В гробницу никто не спускался уже несколько тысяч лет. Единственное, откуда мы можем что-то знать о её внутреннем устройстве — если где-то кто-то находил таблички, чертежи, ещё что-то, где была хоть какая-то фиксация факта.       — А если постараться найти?       — Если что-то такое и дошло до наших дней, — вмешивается наконец Дилюк, — и было найдено, то давно разошлось по рукам коллекционеров, как бы это не было печально слышать. В теории, мы, конечно, можем задействовать некоторые связи, попросить об этом Альбедо — с его источниками точно на кого-нибудь выйдем. Но скупщиков древностей сотни по всему миру. Вот это точно будет поиск иголки в стоге сена.       Эмбер растерянно переглядывается с Беннетом.       — А если сократить зону поисков?       — Не выйдет, мастер прав, — Беннет чешет в затылке. — Как минимум, нам нужно знать хотя бы примерно тех, кто когда-либо посещал остров. Коллекционеры дикие богачи, им купить билет в экспедицию ничего не стоит. А ещё вы сами все знаете, как распространены перепродажи. Платят какой-то взнос тем, кто едет на раскоп, оттуда привозят. Плюс разные аукционы. Чтоб отследить всё это хотя бы частично, нужно много денег и ещё больше времени. И всё с вероятностью девяносто девять процентов, что нужное найти не сможем.       — Поэтому, — Сахароза поправляет очки, — наличие какой-то карты — пятьдесят на пятьдесят. Даже если напрячь господина Альбедо или ещё кого, мы в итоге просто потеряем очень много времени. С условием сидящих на хвосте Фатуи, позволить себе мы этого не можем. Чёрт знает, что они выкинут. И, главное, когда. Может, шпиона подбросят.       Дилюк кусает губы, а сердце глухо бьётся где-то в глотке, пробивая пульсирующими волнами жгучего волнения. Жгучего, как самая низкая температура. Команда явно на взводе из-за всего, что успевает произойти и свалиться им на головы — буквально — за всё время раскопок на территории храма. Как правильно невзначай подать такую информацию, как собственные неоднозначные подозрения? Не посеет ли это ещё больший раздор и кучу недоверия? Дилюк, в конце концов, просто хочет, чтобы они были осторожны и в безопасности, могли работать в комфорте, но никак не рождать панику. И опасения.       Он прикрывает глаза, морщась, как от головной боли. Перекатывает слова на языке, и, прокашлявшись, всё же решается произнести:       — Нет ли за Кэйей чего-нибудь подозрительного?       Беннет непонимающе переглядывается с не менее удивлённой Эмбер.       — Да нет, — он растерянно моргает, — я ничего не замечал, хотя работаем обычно двадцать пять на восемь вместе. Вы до сих пор переживаете?       Подумав, Дилюк кивает:       — Иногда мы недооцениваем пронырливость Фатуи.       — Я могу отметить профессиональную подкованность господина Кэйи, — Эмбер теребит кончик хвоста. — Пусть он и кажется не самым открытым человеком — во всяком случае, не помню, чтоб он особо рассказывал о себе, но так делают многие... — пожимает плечами, — но из него Фатуи примерно такой же, как из Адлера. Никакой, мастер.       — Да, — соглашается Сахароза, — повадки у них другие. Конечно, человек может быть невиданных шпионских талантов, но не в случае господина Кэйи. Я понимаю, что вы волнуетесь, мастер. Если мы всё же заметим что-то из ряда вон выходящее, сразу сообщим. А так... — она поджимает губы, — он хороший работник.       — Что-то случилось? — задаёт вопрос Эмбер, попадая прямо в точку. — Нам казалось, что эти вопросы остались в прошлом, и вы тоже смогли сработаться.       Говорить, что Джинн, оказывается, знать не знает, кто такой этот загадочный Кэйа Альберих, может быть, и правильно — сразу очертить необходимые границы, направить общее внимание в необходимое русло, повысив настороженность, но Дилюк принимает решение этого не делать. Во всяком случае, хотя бы пока что. До тех пор, пока он сам что-нибудь не выяснит — достаточно уже того, что они обвинили Адлера, который, если верить словам остальных, к Фатуи никакого отношения точно не имеет.       Или, может быть, Дилюк просто пытается отсрочить неминуемое и оправдать лжеца, трусливо сбегая от собственных страхов, пытающихся его сожрать.       Пытаясь всеми силами найти хоть какую-то нить взаимосвязи Кэйи с Фатуи, Дилюк старательно пытается выбросить из головы то, что общего у Каэнри'и и консультанта значительно больше. И дело вовсе не в обширнейших знаниях. Дилюк, к сожалению, ещё не может точно сказать — указать, — где эти нити начинаются и к чему именно ведут, но всем своим нутром чувствует. Что это всё не просто так, тут точно что-то есть, но что?       Где найти эту часть пазла, чем её закрыть, чтобы в голове наконец появилась цельная картина?       Или она уже есть, просто он — жуткий упрямец, отрицающий очевидные вещи?       — Мне вчера Виктория разрешила начать заниматься хоть какой-то работой, — видя хмурое лицо Дилюка, решает перевести тему Беннет. — Я ещё раз просмотрел все наши записи и переводы, и вот вроде понимаю, о чём речь, и в то же время не понимаю совершенно ничего.       Дилюк усмехается. Это скребущее, раздражающее чувство его преследует едва не каждую встречу с Кэйей, не давая покоя.       — Я не так давно подумал кое о чём, — пытается включиться в работу он, — эти залы посвящены Змею и его истории. Очень большую часть всего этого занимала тема с душами. Если табличка указывает не просто на стороны света, а на конкретные места, которые имели какое-то большое значение для этого бога?       — Что-то вроде... — Эмбер мычит, формулируя мысль, — мест, где он мог оставить часть своей души?       Дилюк согласно кивает.       — Мы знаем, что там точно есть указка на гробницу Дайнслейфа, а местный герой явно был очень значим не только в людских жизнях.       — «Сияющее солнце становится чёрным, земля погружается в тёмную воду, бремя Аустри взрывается, всё море бушует над горами», — почёсывая подбородок, тихо тянет Беннет. — Здесь точно описывается затмение. Но можем ли мы считать, что момент, когда Змей защитил людей от вторгшегося божества, достаточно значим?       — Если держать в голове, что он до определённого момента карал тех, кто даже случайно оказывался на его территориях.       — Но почему тогда не момент кораблекрушения? — фыркает Эмбер. — Или момент заключения первой сделки? Логично предположить, что это более значимые события.       — Было бы славно узнать это у самого Змея. Если бы этот чёрт, конечно, вообще существовал.       — Это решило бы все наши проблемы, — поддакивает Беннету Эмбер.       Сахароза усмехается:       — Если верить в его сомнительный нрав, вы бы скорее стали обедом, чем получили какие-то ответы.       — А может, — Беннет передёргивает плечами, — спросить, что думает господин Кэйа?        Так или иначе, всё всё равно возвращается к Кэйе. Будь это разные мысли или ход работы, будто он — главное звено, а не одно из.       Но сколько бы Дилюк не рассуждал, прикидывая в голове разные варианты, всё сводится к нелепейшей ошибке в документах Джинн, а интуиция упрямо твердит, что что-то тут не так. А что именно — он никак не может понять. Будто разрывает на две части, одна из которых — хорошая, а другая — где все его самые плохие прогнозы сбываются, а Кэйа и правда оказывается совсем не тем, за кого пытается себя выдать. Однако даже если допустить шальную мысль о том, что Кэйа не посланный сюда работник Ассоциации, а кто-то совсем другой, то куда тогда запропастился настоящий консультант? Неужели тоже как сквозь землю провалился? Или Дилюк, поддаваясь натянутым, как струны, нервам, начинает строить уж совсем сумасшедшие теории, не имеющие места быть?       Полностью погрузившись в себя и свои полные хаотичности мысли, превращающие обычно логичное мышление в полный хаос и неразбериху, он не замечает, как сбоку оказывается до ужаса знакомая фигура, грациозно присаживающаяся на часть сломанной колонны.       Положив голову на сомкнутые в замок ладони, Кэйа внимательно смотрит на хмурого, как самое пасмурное небо, вот-вот готовое пролиться дождём, Дилюка.       — Мастер сегодня необычайно молчалив, — спустя несколько минут наконец подаёт голос он.       Дилюк вздрагивает.       — Я работаю, — повернувшись к Кэйе, Дилюк сбрасывает с лопаты землю.       — Ты о чём-то думаешь. Мне кажется, ещё немного и твоя симпатичная голова начнёт дымиться.       — О работе думаю, — отмахивается.       Но Кэйа усмехается. Он подаётся чуть вперёд, ловя кажущийся совсем карминовым взгляд Дилюка, удерживая. Слегка прищуривается — с обычной хитринкой, плавающей льдиной в кобальтовом море.       — Что тебя беспокоит? — хватается когтями за самое-самое, пронзает, упрямо тащит к себе ближе.       Дилюк пытается проглотить вставший поперёк горла ком. Кэйа видит — ждёт ответ. Можно привычно отмахнуться, как от мерзко пищащего комара, продолжить настаивать на том, что во всём виновата работа и только работа, но эта ложь едва не осязаемая — падающий пепел сгораемых надежд. Лгать Кэйе, лгать самому себе, лгать всем вокруг. Может быть, лжецами являются они оба, друг друга стоящие половины? Расколотые льды, столкнувшиеся в бескрайнем холодном море, сцепившиеся.       По спине катится капля пота. Футболка брошена на колонну рядом с Кэйей.       — Чего ты хочешь добиться?       — Я? — едва не оскорблённо охает Кэйа, но сразу же ухмыляется. — Я вижу, что ты чем-то встревожен. Разве это не есть нормально — испытывать волнение за небезразличного для себя человека?       Вонзив лопату в землю, Дилюк, облокотившись на неё, вопросительно поднимает бровь.       — Это ты сейчас мне в любви признался?       — М-м? — певуче тянет Кэйа, ухмыляясь шире. — Как ты мог такое подумать, в этом же нет ни капли романтики! Я только констатировал факт. Для признания я бы использовал что-то более масштабное. Чтобы каждая птица могла знать-       — Упаси бог, — фыркает Дилюк, уголки губ которого едва заметно поднимаются, но он всеми силами пытается держать лицо.       — Ты не веришь в богов.       — Кэйа.       — Ладно-ладно, — поднимает руки ладонями вверх, — молчу. Однако... может, ты предпочтёшь увековечить наши узы клятвой перед богами? Великий Змей ближе, чем ты думаешь.       — Я предпочту, чтобы ты работал работу.       — Ранишь в самое сердце, — Кэйа со смехом хватается за грудь. — Как ты не видишь, мастер? Я прямо сейчас усердно тружусь.       — Заговариванием зубов, господин Кэйа?       — Ауч. Я созерцаю вашу красоту, господин, она пленила меня с первого взгляда, это безумно тяжёлая работа.       — Кэйа, — с нажимом повторяет Дилюк.       Проблема в том, что Кэйа настолько ловко дёргает за нити, пронзающие его душу, что всё вокруг действительно забывается. И разговоры с Джинн, и собственные изводящие мысли. Он теряет голову — кружит, ведёт. Правда в том, что рядом с Кэйей комфортно. Он — лёд, но вместо того, чтобы заморозить насмерть, мягко окутывает в холодное одеяло, словно защищая от всего окружающего мира. Как в этом не потеряться, как сохранить всё в уме, чтобы после не разбиться осколками вдребезги, которые больше не выйдет никак собрать и склеить?       — Ты можешь со мной поделиться тем, что так беспокоит. Я бы хотел, чтобы твои мысли занимал я, а не тревоги.       — Спасибо, — шумно выдыхает Дилюк, зачёсывая ладонью влажные волосы назад, — я ценю это. Но с некоторыми своими проблемами вполне могу справиться самостоятельно, большой мальчик.       Кэйа низко посмеивается. Он подмигивает — сейчас Дилюк уже может это различить и понять.       — Соглашусь, ты большой мальчик. Но не взваливай совершенно всё на себя одного.       Дилюк открывает рот, чтобы прошипеть ответную колкость, но прерывает подбежавшая Эмбер. Она перекидывает длинный хвост на другое плечо; каштановые волосы стекают по шее. Опираясь на колени, она показывает указательный палец, прося подождать минутку, пытаясь отдышаться как можно скорее.       — Господин Кэйа, — в перерывах между тяжёлыми вздохами, произносит Эмбер, выуживая из кармана помятый стикер, — Беннет просил передать это вам. Говорит, не может понять вот эти слова, — кончиком пальца указывает на подчёркнутые строчки.       Кэйа забирает из её рук бумажку, пробегая быстрым взглядом по переписанной с одной из фресок надписи.       — Беннет сказал, не может понять, что такое «чёрные змеи» и как они связаны с дворцом.       — Солдаты Чёрного Змея, — принимается объяснять Кэйа, стрельнув взглядом по внимательно слушающему Дилюку, — королевская стража, которую возглавлял Дайнслейф. Названа, как можно понять, в честь божества. Своеобразная элита из элит. Стражей и охраны было много, но эти ребятки — самые высокопоставленные лица среди таких же, как и они.       — Спасибо, — благодарит она, и, забирая из рук Кэйи стикер, задаёт следующий вопрос. — Господин Кэйа, а что вы делаете? Я думала, вы помогаете Лоуренсу.       — Я объяснил ему всё, что его интересовало, — Кэйа поднимает голову, подставляя ярким и обжигающим лучам лицо. — А сейчас, дорогая, я наслаждаюсь наконец выглянувшим солнцем. Заодно, смотри, — кивком головы указывает сначала на снятую из-за жары футболку, а затем на ещё более хмурого Дилюка, — мастер, быть может, загорит.       — Ты или берёшь лопату и спускаешься копать сам, — шипит Дилюк, — или тебя спускаю я.        После завершения рабочего дня Дилюку кажется, что у него сгорели не только плечи — печальный взгляд на красную, воспалённую кожу, — но и вся спина. Надевая чистую, просторную футболку размера оверсайз, чтобы не травмироваться ещё больше, он шипит сквозь крепко сжатые зубы от прокатившейся волны боли при соприкосновении солнечных ожогов с лёгкой тканью. Мышцы ноют от долгой физической работы, но чувство это оказывается приятным и умиротворяющим. Будто из него выбивают часть тревог — или просто забивают в дальний угол разума, — заменяя это усталостью. Ещё совсем живые — почти осязаемые — воспоминания о Кэйе с лопатой в руках вынуждают губы растянуться в слабой улыбке.       Беннету разрешено работать пару часов в день и он успевает перевести — не без помощи Кэйи — часть одной стены, где древние художники решили увековечить в настенной истории о Дайнслейфе и его отряде. Было действительно интересно узнать, что солдаты Чёрного Змея возникли за несколько лет до появления на свет героя и изначально были узконаправленными телохранителями предыдущего короля, а только потом, уже с приходом Дайнслейфа, получили наконец настоящую известность. Каэнрийский народ только-только начал медленно делиться на части, где одна — глубоко верующие люди, почитающие своё божество, дающее покровительство и защиту от смертельных угроз из вне, а другая — те, кто решил, что люди сами творцы своих судеб. Дайнслейф — связанный серебряными нитями со Змеем — поднявшись в звании, стал капитаном королевской стражи, после названной в честь бога.       Деталь, которая Дилюку кажется очень забавной: до сделки Дайнслейф крепко стоял на мнении, что боги и божественное — ненужный пережиток прошлого, мешающий человеку шагать самостоятельно в своё собственное будущее. А затем, если верить легендам, стал верным слугой Каэнрийского Змея, связав свою судьбу и отдав богу душу.       Пусть и ради спасения семьи.       Насколько же надо быть в отчаянном положении, чтобы буквально продать себя, преклонить колени перед древней и бессмертной тварью?       Но как только время Беннета истекает и Виктория выгоняет из больничной палатки всех посторонних, Кэйа, ещё раз прошвырнувшись по раскопу и не найдя себе занятие, возвращается на квадрат Дилюка.       (— Мастер, — звучит его озорной голос сзади, — а твои родители случайно не виноделы?       Дилюк, выдохнув, хмуро поворачивается к нему, уже предчувствуя очередную шутку.       — Что ты задумал, — с подозрением выдыхает он.       — Просто я заметил, — начинает Кэйа, и, вытащив из глубоко кармана шорт небольшую монетку — один евро, если Дилюк правильно видит — начинает ловко подкидывать в ладони, — что ты пьянишь меня не хуже вина.       — Я ж тебя предупреждал, — помолчав, с угрозой произносит он, и, воткнув лопату в землю, ловко хватает Кэйю за одежду, потянув вниз).       Недовольно пыхтя что-то про рабский труд, Кэйа неумело орудует лопатой, бросая полные недовольства взгляды, которые Дилюк старательно игнорирует. Они здесь все, в конце концов, не на курорт приехали. Если у консультанта закончится его непосильная консультантская работа, Дилюк с превеликим удовольствием найдёт для него новую. Желательно ту, где он не сможет просто рассиживаться на сломанной колонне, пригревшись на солнце подобно вылезшей из своей холодной норы змее.       Однако рядом с ним так... так легко. Сглаживающие накалённую атмосферу фырки, плавно перетекающие в привычные шутки-колкости и стирающиеся мифы, медленно обретающие форму.       Кэйа умело дёргает за нити, обходит неудобные темы, скользит.       Покачав головой, Дилюк только разворачивается, чтобы выйти из шатра и отправиться на ужин, как встречается взглядом с взволнованным Свеном, мнущимся на пороге.       — Что-то случилось? — спрашивает Дилюк с опаской в голосе.       — Мы там случайно нашли кое-что. И... — он морщится, — короче, мы решили, что вам стоит взглянуть.       Весь путь проходит в напряжённом молчании. Свен ловко перебирается через лежащую на земле колонну, и, обогнув часть храма, поворачивает к заднему двору, погружённому в идущую мушками темноту. Большая часть фонарей расставлена по жилой части лагеря, несколько — у главного входа в храм, оставляя большую часть комплекса без света. Слишком много энергии требуется, а запасы не вечные, будет весьма проблематично, если что-то в итоге закончится или сгорит от перенапряжения.       Щёлкают небольшие фонарики, сразу же проливающиеся на остывающую землю кругами света. Ноги увязают в длинной траве, путаются в оплетающих стеблях, будто именно здесь пролегают ветви Иггдрасиля, мощно врастая внутрь земли и поддерживая на себе весь хрупкий человеческий мир.       Что они могли найти? Что может быть такого, способного снова поднять внутри бурю из едва-едва улёгшегося налёта внутри — ядовитого и едкого?       А если это что-то связано с Адлером? Ведь тогда, когда он потерялся, тревогу первыми забили тоже Свен и Лоуренс. Неужели спустя столько времени, затраченного на безуспешные поиски, они наконец смогли наткнуться на первую зацепку, отвечающую, что же случилось в ту злополучную ночь, окутанную покалывающим кожу холодом? В ночь, когда на улице был и сам Дилюк, и Кэйа, просидевшие под открытым звёздным небом намного больше времени, но так ничего и не заметившие?       С каждым шагом тени сгущаются, а разгуливающие вокруг фантомы прошлого сменяются тихим, шипящим смехом таящихся в углах тварей, вылезших наружу из необъятной пасти бездны, что снова висит над головами. Вдалеке виднеется пляшущий огонёк света, исходящий от фонарика в руках сидящего на обломке змеиной статуи Лоуренса.       — Тебя только за смертью посылать можно, — фыркает он на подошедшего Свена.       — Сбегай быстрее.       — Чтоб ты знал, — поднимается Лоуренс со своего места, отряхивая запачканные грязью джинсы, — без солнца здесь жуть как холодно просто сидеть.       — Я сделаю тебе согревающий чай, когда вернёмся в палатку, — скрещивает руки на груди Свен, а затем переводит внимание на Дилюка. — В общем, мастер, это, может быть, ничего и не значит, но...       — Но мы нашли вот эту штуковину, — перебивает друга Лоуренс, протягивая небольшую пластиковую карточку и переводя небольшое колечко света на землю, — вот тут.       — Нам просто показалось это немного странным... Я сначала подумал, может, обронил из наших кто? Но мы присмотрелись к фотке, к имени, и хоть увольте, мастер, знаем всех в лагере, но не этого мужика.       В руки ложится гладкий пластик — слегка покоцанный по краям. Под светом фонарика Дилюк рассматривает карточку с задней стороны, отмечая и трещинки-царапины, и грязь, и несколько крошечных сколов у левого верхнего угла. С профессиональной точки зрения он может сказать, что вещица пролежала здесь давно.       — Я внимательно осмотрел это, — Лоуренс кивает на небольшую лунку, — и нет, оно не было закопано. Скорее припорошено землёй. И, скорее всего, без вмешательства человека.       — Что, боги спустились на землю? — хмыкает Свен.       — Природа, — шикает на него Лоуренс, — природа. Всё естественно. Карта пролежала тут уже не первый месяц, присмотрись к земле.       Дилюк поворачивает вещицу и замирает, а сердце перестаёт биться. С небольшой фотографии паспортного варианта на него смотрит статный мужчина с лёгкой проседью у виска и небольшими возрастными морщинками; сильная шея, не скрытая белым воротничком рубашки, перетекает в широкие плечи. Снизу стоит печать Ассоциации, говорящая о подлинности документа, а чуть выше красуется короткая надпись с должностью и именем.       Сайрус, консультант.       Дорогу обратно Дилюк не помнит. Нестерпимо хочется закурить, но сигарет в карманах не нащупывается. В глотке стоит вязкий ком слюны, перекрывающий путь кислороду. Сосуды ссыхаются, а дыхание перехватывает. Земля под ногами расходится пульсирующими алыми нитями, словно тончайшие реки человеческой крови, стекающиеся к храму. Впитывающиеся в землю, давая напиться растениям — и листва кажется багряной-багряной. Ставший ледяным ветер разносит шёпот тварей, трусливо следующих по пятам, а с верхушки деревьев срывается вверх воронья стайка, сливаясь чернотой лоснящихся перьев с червоточиной бездны.       Слабая пульсация собственного сердца перетекает к исходящей от острова призрачной дрожи, прошивая насквозь, словно ударившая в голову молния.       Внутри нет злости, нет ярости, есть лишь расколотый лёд в венах. Он царапает, царапает, царапает, впивается, оставляя кровоточащие порезы. Звуки вокруг приглушены, исчезая в оглушительном звоне в ушах, а змеи в животе расползаются в разные стороны, больно кусая острыми клыками.       Ладонь режет пластиковая карточка, впиваясь в кожу до красных ноющих полос.       Внутри нет злости, там — шторм, носящий короткое и певучее имя.       Свен предполагает, что, может быть, кто-то случайно прихватил чужой бейдж, но это сущий бред. Консультанта у них никогда не было, только нанятые Ассоциацией рабочие и сама команда, занимающаяся непосредственным поиском магических артефактов, затерянных для всего остального мира. Консультант — инициатива Джинн именно на эту экспедицию, потому что она видела, как усердно бьётся Дилюк над тайной сумеречного меча, всей душой желая его отыскать. Поэтому других консультантов быть не может — тем более тех, о которых мысли не успокаиваются ни на секунду.       Цепь странных стечений обстоятельств рвётся, звенья с оглушающим лязгом валятся вниз, придавливая всем своим весом. Дробят позвоночник при попытке пошевелиться, спастись.       Ветер шепчет; что-то на давно-давно забытом языке, подталкивает в спину, веля идти быстрее. Фантомы расступаются, испуганные, а насекомые привычно прячутся в трещинах серых руин в желании спастись, уйдя от гибели. Грудную клетку с силой сжимает, словно вокруг успевает обвиться чёрный гибкий хвост, а в самое ухо раздаётся тихое шипение, пока раздвоенный язык касается ставшей прохладной кожи, пробуя душу на вкус.       Ледяные искры и блеск чешуи.       Кэйа, Кэйа, Кэйа.       Имя звучит набатом в голове, ритм — будто удары о шаманский бубен с начертанными на коже рунами.       Море — кобальтовое-кобальтовое, на глубине переходящее в глубокий ультрамарин, а дальше — лишь необъятная бездна.        Море — кобальтовое-кобальтовое; а в него льётся золото обманчиво красивого янтаря.       Дилюка ведёт в сторону, перед глазами начинает плыть. Он рукой опирается на один из рабочих шатров — кажется, это лаборатория Сахарозы, — тошнота подкатывает к самому горлу. Желудок сжимается в спазме; он сплёвывает на землю остатки обеденного перекуса, принесённого Эмбер. От губ тянется прозрачная нить слюны; пружинит, обрывается, летя на землю. Плеск — доносящийся шум волн и ядовитая морозная свежесть, пронизывающая, кажется, каждую клетку тела, оставляя чернеющие ожоги. Он едва стоит на ногах, а когда пытается выпрямиться, колени подгибаются. Рукой цепляется за лабораторию, сжимая жесткую ткань тента в пальцах, будто стоит ему упасть — и больше не сумеет подняться, становясь лишь ещё одними костями, на которых возведена великая цивилизация далёкого прошлого. На языке чувствуется горечь оставшейся желчи; Дилюк утирает рот тыльной стороны ладони, пытаясь сглотнуть.       Удушливый запах. Азот, кровь — забиваются в нос; вдох через силу. Он медленно поднимается на ноги, распрямляя согнутые колени, и немигающим взглядом смотрит в сердце бездны. Оно бьётся сверкающими звёздами, переливается яркими отблесками. На мгновение Дилюку кажется, что вокруг — ничего, кроме мёртвых пустошей, усеянных обездушенными телами — сожранные, — а где-то позади него вылезает наружу древняя тварь, поднимая голову с костяными наростами ближе к небу, к яркому и тёплому солнцу, бросающему алые лепестки небесных цветов на чёрную острую чешую. Ему кажется, что тварь внимательно смотрит. Пристально-пристально, пробуя языком трещащий холодом воздух и улавливая колебания.       Кажется, что тварь смотрит — прямо ему в спину, хитро щурит огромные змеиные глаза.       Покачнувшись, Дилюк находит в себе силы не опираться на палатку, а делать небольшие шаги в одном направлении, куда так манит, будто некто — нечто — тянет за привязанную к шее киноварную нить, натянутую, как нервы; стоит лишь тронуть пальцем, как мягкая кожа лопнет, и хлынет кровь. Он по-прежнему с силой сжимает в руке пластиковый бейдж, не обращая никакого внимания на боль, а фантомы, оставленные за спиной, боязливо перешёптываются, словно идёт прямиком в раскрытую ловушку голодной мышью, позвоночник которой вот-вот разломает ударом.       Под хруст веток под ногами Дилюк добирается до рабочего шатра команды, застывая перед ним на несколько секунд. Будто идущий на казнь к своему палачу; переводит дух перед тем, как взяться за тканевую дверцу и распахнуть её, ныряя внутрь.       Сидящий за столом Кэйа поднимает голову, реагируя на шум, а затем округляет глаз в немом удивлении. Он несколько раз быстро скользит по идущему прямо к нему Дилюку сверху вниз.       — Дилюк? — склонив голову набок, обеспокоенно спрашивает. — Что случилось? Ты, конечно, и без того бледноват, но сейчас на тебе буквально нет лица.       Певучие, но грубые слога проносятся ветром.       Подойдя к заваленному бумагами и книгами столу, Дилюк долго смотрит прямо на Кэйю. Наваждение не исчезает, обнимая ледяными лапами, но затянутая на шее нить ослабевает, падая на землю. Вздох даётся через силу. Он смотрит прямо — в ультрамариновый океан, а сердце — такое глупое — сжимается в груди до крошечной изюмины, иссыхая без кислорода.       Кэйа, Кэйа, Кэйа.       Горная свежесть, золотые перезвоны, пьянящая сладость вина, разлитая бронза. Становящийся мягким холод прикосновений — нежных до падающих звёзд перед глазами.       Он оттягивает неминуемое, застывая мраморной статуей.       — Дилюк? — снова переспрашивает Кэйа, вглядываясь в чужое лицо, с которого успевает схлынуть, кажется, вся краска. — Бездны ради, ты меня пугаешь-       Усмешка режет губы. Горькая, будто самый крепкий алкоголь. Дилюк не отвечает; лишь швыряет на стол пластиковую карточку, ловя ещё один изумлённый взгляд на себе. А затем, будто в замедленной съёмке, наблюдает, как Кэйа тонкими длинными пальцами цепляет бейдж, беря нагретый документ в ладонь, переворачивает, беззвучно читая консультантское имя. Наблюдает, как Кэйа тихо охает.       А затем, нечитаемо дёрнув уголком губ, медленно поднимает взгляд обратно на Дилюка.       Море — кобальтовое-кобальтовое.       А на его дне плещутся ставшие в миг острыми льды.