My heart will go on

Огромная толпа пассажиров столпилась у причала Саутгемптона. Через полчаса отплывал Титаник. Стоял невыносимый шум, все чуть ли не кричали. Многие люди были с кучей чемоданов, сумок и других вещей. Кто-то отказался оставлять собак дома и решил взять их с собой. Некоторые члены экипажа стояли около трапов, проверяли билеты, а потом смотрели, есть ли в волосах пассажиров вши. Никто бы не хотел оказаться в одной каюте с таким человеком. Девочка лет шести сидела на плече своего отца и с детским вожделением смотрела на пароход. – Большая лодка, правда? – улыбаясь, спросил отец. – Это не лодка, это корабль, – с важным видом, но чуть картавля, произнесла девочка. В это время к толпе подъехала машина такси. Дверь открылась и оттуда вышел молодой юноша лет восемнадцати, богато одетый, да и в целом завидной внешности. Огненные волосы, отрощенные с одной стороны, красиво развивались на ветру. Он приподнял края чёрной шляпы, находившейся на его голове, и яркими сапфировыми глазами пробежался по всему Титанику. Вдруг к нему быстро подлетела девушка такого же возраста и схватила его за руку. – Милый! Ты только посмотри! Чуя, он такой огромный! – верещала она, а Чуя лишь закатил глаза. Девушку звали Юан. Чуя Накахара наследник богатой семьи, но и Юан может похвастаться тем же. Их родители решили всё самостоятельно, и молодых людей известили о будущем браке, когда всё было уже готово. И вот, через полчаса они отправятся на Титанике в Америку, где и поженятся. А затем лишь званые ужины, разборки с деньгами и наследством, каждый божий день придётся натягивать на лицо дружелюбную улыбку и строить из себя приятного молодого мужчину, любящего свою жену. О! Как же Чуя ненавидел Юан! Честное слово, каждый раз, когда она начинала без умолку болтать о чём-то, у него возникало сильное желание схватить её за горло и сжимать всё сильней, пока из горла будут вырываться лишь редкие хрипы. – Дорогая, давай поторопимся, – с натянутой улыбкой предложил Накахара. – Корабль не будет ждать нас одних. Из машины такси вышла дама средних лет, одетая в дорогое платье, поверх которого была короткая модная шубка. На её голове находилась широкая шляпа, украшенная парой перьев. Рыжие волосы женщины были собраны в пучок, а чёлка спадала на левый глаз, практически полностью закрывая его. – Чуя, пусть Каджи расплатится с водителем и разберётся с багажом! – прикрикнула она, подходя к нему. – Хорошо, мама, – покорно согласился он. Спорить с его матерью, Коё Озаки, было подобно смерти. Она не терпела никаких пререканий и, когда Чуя был маленьким, часто нещадно наказывала его либо порками, либо на целый день оставляла одного запертым в тёмной комнате без еды и воды. Ох, Накахара до сих пор не может забыть те дни, когда он сидел в углу той комнаты, вжавшись в стены, и тихо плакал. Комната никак не освещалась, все окна были наглухо забиты досками или занавешены тканями, светильников не наблюдалось. Внутри маленького мальчика всё сжималось от ужаса, когда его закрывали здесь. Каждый раз он представлял, как из темноты вылезает страшное чудовище со множеством лап и глаз и утаскивает его в эту самую темноту. И никто бы не услышал его криков и мольб о помощи. Коё строго-настрого запрещала всем слугам приближаться к двери комнаты, где сидел маленький Чуя, а тем более отпирать дверь. И когда наконец поздним вечером дворецкий заходил в помещение со свечой, то всегда находил Чую в углу, сжавшегося, с опухшими глазами. Но Накахара никогда не бросался к двери как ополоумевший от голода пёс на кость, а спокойно сидел и делал вид, что всё в порядке, хотя красные глаза и нос его выдавали. Он бы никогда не смог перешагнуть через собственную гордость. Но когда он стал взрослее, ему пришлось понять, что иногда всё же нужно поступиться гордостью, чтобы самому не было хуже. О, как же Чуя ненавидел это ощущение! Когда он мог съязвить, поставить мать на место, но вместо это лишь спокойно, с лёгкой улыбкой отвечал заученными фразами. Накахара проследил, как Каджи подошёл к водителю и всунул ему несколько купюр в руку, чей номинал явно был в несколько раз выше, чем стоимость простой поездки. – Доставьте вещи в каюты 20 и 21. Если спросят, скажете, что вас послал Чуя Накахара, – устало произнёс Каджи, а Чуя, убедившись, что дело сделано, снова присоединился к своей матери и будущей невесте. Водитель же, не веря своей удаче, подхватил вещи и направился ко входу на корабль. Через несколько минут Чуя с девушками уже были на борту Титаника. Да, он был поразительно велик, но шум здесь сейчас стоял невыносимый. Слава богу, что у них каюты первого класса, которые позволить себе мог точно не каждый. Немного попетляв, Чуя подошёл к своей каюте. – Наша соседняя, – хихикнула Юан и, сказав что-то Коё, она вместе с ней зашла в комнату. Накахара вошёл в свою каюту, закрыл дверь и тихо выдохнул. Как же он устал от этой жизни. Нет! Не время давать слабину! Он что, малолетний паренёк, не умеющий держать себя в руках? Чуя помотал головой, отгоняя ненужные мысли, и попытался сосредоточиться на том, чтобы разложить вещи в своих апартаментах. Каюта представляла собой спальню, гостиную, санузел и небольшой коридорчик, соединяющий комнаты. Мебель везде стояла из чистого дерева, иногда позолоченая; на столах были полностью состоящие из золота подсвечники; диваны, кровать и подушки были до ужаса мягкими. Но всё это не создавало ни малейшего ощущения уюта. Просто дорогая мебель, которой ещё никто не пользовался, всё это было лишь пустышкой. Красивая оболочка, но под ней пустота и уныние. Да, мебель сделана качественно и красиво, но когда смотришь на неё, ты ничего не ощущаешь. Никаких приятных воспоминаний, ассоциации лишь с домами богачей, возомнивших себя богами этого мира и ставящими всех людей ниже себя. Чуе уже блевать хотелось от этой каюты. Накахара направился к собственным вещам, доставленным в комнату. Надо было их разместить в каюте на ближайшую неделю. Он решительно не желал, чтобы его вещи разместил Каджи, поэтому приказал ему помочь Юан и Коё. Одним из первых, что Накахара достал, являлась картина Клода Моне "Японский мостик". Одна из самых любимых Чуи. Кто бы что не говорил, но Накахара был ярым поклонником творчества Моне. Тяжело было сказать, что такого в его картинах. Они были насквозь пропитаны жизнью, ощущались лёгкими и невесомыми. Пейзажи Моне были невероятными, слишком трудно передать словами всю их красоту. Чуя поставил эту картину рядом с диваном и потянулся за следующей. "Туманное утро на Сене в Буэ" 1897 года. Эта однозначно была его самой любимой. Рассветы всегда завораживали Накахару, а здесь он передан во всех красках, выглядя донельзя прелестно и загадочно. Утро Чуя поставил рядом со своей кроватью. Оставалось ещё около семи картин. Все эти пейзажи являлись подлинниками и были куплены за немалые деньги. Чуя никогда бы не пожалел о купленных картинах. Они уже являлись неотъемлемой его частью. Накахара вздрогнул, когда Титаник неожиданно подал гудок. Корабль отправится через несколько минут. Через несколько минут начнётся его новая жизнь.

***

Титаник массивно возвышался над небольшими домиками у причала в Саутгемптоне. Эхо пароходного гудка разнеслось по окрестностям. В одном из многолюдных дымных кабаков небольшая компания из четырёх человек сидела около окна и играла в покер. – Din dumma skit! Jag kan inte fatta att du satsar på våra biljetter! – гневно прошипел один шведский юноша, Олаф, другому в то время, как два паренька, сидящих рядом, тихо насмехались над ними. – Du blåste våra pengar. Bry mig inte nu, jag försöker få tillbaka dem, – ответил Свен, сосредоточенно разглядывая карты и, наконец, кидая одну. Американец, Дазай Осаму, улыбаясь во все тридцать два зуба, произнёс: – Побей меня снова, Свен. И взял карту, плавно переместив её в руку. Глаза Дазая ничего не выдавали. Оставалось только гадать, повезло ему с картой или же нет. Ода Сакуноскэ, англичанин, отказался от карты. Посреди стола лежала огромная куча банкнот, мелочи, а сверху два билета третьего класса на Титаник. – Что ж, друзья, пора вскрываться, – хмыкнул Дазай, вынимая изо рта сигарету, которая была у него до этого. – Дазай, я на тебя не злюсь, но если ты проиграл мои деньги... – начал Ода и первым выложил свои карты. – Ньент, – лишь прокомментировал Осаму содержимое карт. Олаф и Свен кинули карты на стол рубашкой вниз. – Сквот, и, увы, Свен, у тебя две пары, – вздыхая, подытожил Дазай, всё ещё не выложив свои карты. – Прости, Одасаку. – Осаму, у меня слов не хватает, чтобы описать, какой ты мудак, – прошипел Сакуноскэ. – Прости, Одасаку, – настойчиво продолжал Дазай, – но свою мамашу ты снова увидишь нескоро. Все за столом переглянулись в недопонимании. – Ведь у меня козыри! – вскричал Дазай, кидая на стол свои карты. – Мы с тобой едем в Америку, чёрт возьми! Олаф потянулся к Свену, норовя его поколотить, а Ода с Дазаем начали как можно быстрее сгребать в свои мешки с вещами выигранные деньги. – Молодые господа, – неожиданно обратился к ним бармен. – Вы не успеете, Титаник отплывает через пять минут, – улыбаясь, сообщил им эту новость. И правда, часы над стойкой упрямо показывали без пяти двенадцать. Дазай быстро закидал оставшиеся деньги в мешок, схватил его и билеты и выбежал из трактира, прихватив с собой Оду. Свежий морской ветер развевал его непослушные каштановые волосы. Забинтованная рука сразу же потянулась их поправить. Свобода...К этому слову у Дазая было особое отношение. Как же он обожал его! Сво-бо-да! Короткое слово в три слога так весело и красиво срывается с языка и звучит в воздухе. Ещё с пятнадцати лет Осаму сбежал из дома и отправился в самостоятельное странствование. Сначала из Рочестера в Нью-Йорк, затем в Париж, потом в Лондон, ну и, наконец, он оказался в Саутгемптоне. Дазай ненавидел, когда кто-то его удерживал, пытался ставить какие-то ограничения. Отношения с девушками и парнями, которые были у него до этого заканчивались одинаково: партнёр пытался привязать к себе Дазая, но он сразу же сбегал. Тогда он не был готов к серьёзным отношениям. Сейчас же он не знал, да и не хотел думать об этом. Дазай затормозил перед Титаником. Возвышавшийся на семь этажей корабль очаровал его. Он что-то пробормотал себе под нос, явно высказывающее удивление и восхищение. – Потом полюбуешься, – Ода схватил его за руку и дёрнул в сторону, призывая двигаться дальше. Дазай и Одасаку подбежали к проверяющему, впихнув ему в руки билеты, когда тот уже отсоединял трап. – Постойте, мы пассажиры! Вероятно, их растрёпанный и нервный вид немного его убедил, поэтому он всего лишь, нахмурившись, поинтересовался: – Проверку проходили? – Конечно, у нас нет вшей! – как можно убедительнее и оскорблённее заверил его Дазай. – Ладно, проходите, – отмахнулся от них проверяющий и начал присоединять трап обратно. Ода и Дазай переглянулись с ликованием во взглядах. Как только трап был спущен к берегу, друзья помчались на борт корабля. Буквально через минуту Титаник издал последний извещающий гудок и начал медленно отплывать от пристани. Дазай небрежно схватил Сакуноскэ за руку и протащил на верхнюю палубу, проталкиваясь через толпу людей, где все махали близким руками и выкрикивали прощания. Осаму опёрся двумя руками о перила и закричал во весь голос, не щадя свои связки: – Прощайте! Надеюсь, мы с вами никогда больше не увидимся! Его волосы топорщились на ветру, но он выглядел до ужаса счастливым, покидая этот город и эту страну. – Кому ты кричишь? Ты же никого там не знаешь, – заметил Ода. – Дорогой мой Одасаку, я пытаюсь сделать вид, что мы с тобой хоть кому-то да нужны, – безмятежно улыбнулся Дазай, и в его улыбающихся глзах промелькнуло что-то наподобие отчаяния.

***

– Наверное, эта нужная, – нахмурившись, с сомнением произнёс Ода через час. А Дазай, не испытывая ни капли смущения, с размаху открыл дверь предложенной каюты, с широченной улыбкой приветствуя двух сидящих там юношей, которые с удивлением воззрились на него. – Теперь мы ваши новые соседи, – сразу поставил он их перед фактом и грохнулся на единственную свободную кровать на полу, другая находилась над ней. Оде ничего не оставалось, кроме как проследовать за Дазаем и занять верхнюю койку. – Эм... привет? – неуверенно поздоровался паренёк, одетый в белую рубашку и чёрные брюки. Его светлые волосы топорщились и не желали лежать аккуратно, одна прядь, длиннее чем остальные, свисала справа от лица. – Я Ацуши Накаджима, а это Рюноскэ Акутагава, – представился сам и указал на своего соседа. На Акутагаве красовалось ухоженное чёрное пальто, под которым были чёрная рубашка и такого же цвета брюки. Волосы были, неудивительно, чёрные. Лишь концы двух свисающих вдоль лица прядей были окрашены в белый. Акутагава ничего не сказал, только кивнул и отвернулся обратно к Ацуши. – Я Дазай Осаму, а это мой друг Ода Сакуноскэ, – представился в ответ Дазай, скакивая с постели.– Надеюсь, вы не имеете ничего против того, что Ода храпит. Это худшая его черта, – его лицо было серьёзно, но в глазах блестели озорные огоньки. – Все буквально прибывают в ужасе после того, как поспят с ним в одной комнате, но... Сакуноскэ не придумал ничего лучше, чем схватить Дазая за плечи и вытолкать из каюты под удивлённые взгляды соседей, закрывая за собой дверь. – Надеюсь, у тебя хоть когда-нибудь появятся мозги, – обречённо выдохнул он. – Я хочу на верхнюю палубу, – неожиданно заявил Дазая. Вообще, такие фразы, не вписывающиеся в диалог, из его уст звучали довольно часто. Так что Ода уже привык к резким переменам темы в их разговорах. – Твоё право, – он пожал плечами. – Я, пожалуй, хочу прогуляться по коридорам нижних этажей. – Какой ты скучный! – рассмеялся Дазай и поспешил к лифту, который должен был отвезти его на свежий воздух. Очутившись на палубе через несколько минут, Дазай направился к косу корабля. Пойдя к самому его краю, он расставил руки на перилах и блаженно прикрыл глаза, позволяя прохладному ветру ерошить пряди волос, приятно обдувать лицо. Хотелось смеяться во весь голос от наслаждения и внезапно нахлынувших эмоций. Дазай покачнулся и открыл глаза, ресницы чуть трепетали от ветра, бьющего в них. Прямо перед ним расстилалось бескрайнее море. Солнце отражалось в его волнах, посылая блики. Голубое, лазурное, синее, бирюзовое, оно пленило взор любое. Хотелось развести руки в стороны и улыбаться самой счастливой улыбкой, хотя на то даже не было причины. Другие пассажиры обязательно странно бы косились на него, если бы заметили. Дазай чувствовал, что на Титанике обязательно случится что-то, что кардинально изменит его жизнь.