***
Оочи Фукучи гребаный козел. Все, что ни происходило бы, он оборачивал против факта существования всего человечества и существования учеников "Арены" в частности. Именно это и оставалось думать Чуе, бегущему десятый километр с остальными несчастными, записавшимися на курс директора. С физической подготовкой, так-то, у Накахары все было отлично, даже более чем. На физкультуре во всех предыдущих школах он был любимцем учителей, собственно, как и на остальных уроках. Несмотря на не слишком впечатляющий рост, обладал весьма, в свою очередь, впечатляющим телосложением. Подтянутый, натренированный, Чуя мог похвастаться как недюжинной физической силой, так и скоростью с выносливостью. В общем, идеал, как нескромно подмечал и сам Накахара, красуясь иногда у зеркала перед душем. Последнее, о чем он мог подумать, записываясь на этот чертов курс Фукучи, который представлялся легким времяпровождением в окружении Ареновцев и возможностью больше узнать об устройстве школы, так это то, что он этот самый курс не потянет. Чуя моргнул, пытаясь убрать пот с глаз, но вместо этого, совершенно чудодейственным образом, стал свидетелем путешествия своей рыжей мокрой пряди с виска на лоб. Пожалуй, он бы безнадежно вздохнул, если бы дыхание не было столь ценным дефицитом в условиях этого ада. Нашарив взглядом Оочи, беспечно потирающего усы и разглядывающего несчастных учеников из-под полуприкрытых век, он чуть не задохнулся то ли от прилива ненависти, то ли жажды. Скорее всего, имели место быть оба фактора. Накахара обвел взглядом бегущих рядом с ним. Впереди всех двое, на удивление, совершенно не выглядят уставшими или измучанными. Чуя невольно поразился их выносливости, но тут же вспомнил, что Тачихара назвал их членами "шайки любимчиков" Фукучи. Они к такому, наверное, привыкли... Теруко Оокура, девушка с волнистыми волосами, кроваво-красным хвостом сбоку, сладенькой ехидной улыбкой и вечным восхищением в глазах по отношению к Оочи (описание полностью соответствовало скомканному рассказу Тачихары), бежала так резво, что, казалось, уже сделала еще один лишний круг. Рядом с ней, не отставая ни на шаг, мчался уже знакомый Накахаре, и, если честно, отчасти благодаря итогам размышлений Дазая, а отчасти просто потому, что было в нем что-то настораживающее, пугающий до дрожи Дзено Сайгику. Оба были не очень высокими, и, в целом, обладали весьма хрупким телосложением, но вырывались вперед так заметно, что Чуе, с его лаврами лучшего спортсмена прошлых школ, и не снилось. Все в "Арене" не как у людей. — Все в "Арене" не как у людей, да? Чуя отшатнулся, что было весьма проблематично в условиях непрерывного бега, и метнул испепеляющий взгляд в сторону Дазая, беспечно улыбнувшегося в ответ. Тот бежал примерно в середине, не отставая ни на шаг, но и не вырываясь вперёд. И, судя по всему, успевал читать его мысли. — Как ты угадал, о чем я думаю? Осаму беспечно фыркнул в ответ, стягивая на бегу кофту и завязывая на поясе. К сожалению Чуи, под ней оказалась туника с не менее длинными рукавами, а кроме бинтов, полюбоваться было нечем. — Да у тебя же все на лице написано. Фукучи с презрительным видом дунул в свисток, милостиво прогремев "еще два круга, оболтусы", и Чуя проглотил ответную колкость, надеясь только дожить до конца экзекуции. Дазай ухмыльнулся, глядя на его потуги сохранить более-менее человеческий облик и не бежать, высунув язык. За усмешку получил скорченную в лучших законах жанра гримасу от Накахары и ухмыльнулся еще шире. — Скучно здесь, лис. Давай я тебе лучше расскажу, вон, про тех двоих. Хотя Чуя не обладал настолько невыразительными умственными способностями, что сам не догадался бы, Дазай по-детски указал пальцем в спины все так же отдаляющихся от них Теруко и Дзено. Эта фраза была скорее утверждением, чем вопросом, но Накахара все равно рьяно закивал, отметив про себя, что во времена своего хорошего настроения Осаму почти душечка. — Это, как ты уже, надеюсь, понял, Теруко Оокура и Дзено Сайгику. Про него ты уже самое основное знаешь, да и про Теруко тебе, наверное, рассказывали? Пытаясь хоть как-то выровнять дыхание, Накахара геройски прохрипел в ответ. — Немного... Дазай кивнул, потрепав Чую за плечо, по видимому, от прилива возбуждения. Девать ему его, что ли, некуда? Вон Фукучи так смотрел, как будто хотел еще десять кругов приказать бежать. — В общем, это любимцы старого козла Фукучи. Раньше их было четверо, Теруко, Дзено и Тэтте. Чуя настороженно взглянул на Осаму. Наверное, головушку ему все-таки припекло, да и бежать нелегко. — Ты назвал троих. Дазай в ответ то ли рассмеялся, то ли закашлялся. — Я знаю. Так вот, их было четверо, и они были единственными, на кого Оочи почти не орал. Вернее, орал, но как-то более ласково, что ли. Потому что они супер-выносливые, и обожают его все, как один. Раньше все они были учениками "Y" класса. Чуя, отметив приближение долгожданное белой полоски на асфальте, отмечающей финиш, поинтересовался. — А теперь? — А теперь один на том свете. А другой... О, вот и финиш! Не успел Накахара схватить Осаму за рукав, чтобы остановить и приказать уже договорить, как тот вприпрыжку убежал вслед за Теруко и Сайгику, с легкостью обогнав Ацуши и Танидзаки. Мрачно взглянув ему вслед, Чуя доковылял до финиша под громогласный рев Фукучи, и тут же отобрал из перебинтованных худых рук бутылку воды, выпивая остатки залпом. Осаму страдальчески закатил глаз, затягивая туже сползающие повязки бинтов, ворча что-то про "наглых рыжих коротышек". Накахара не ответил. Не потому что решил не поддаваться на провокации, нет, с Дазаем это вообще казалось невозможным. Просто он увидел кровавые следы-полумесяцы от ногтей на внутренней стороне ладони Осаму, и не смог заставить себя отвести взгляд. Свежие, покрытые едва заметной коркой, еще не зарубцевавшиеся. Дазай резко завел руку за спину и поднял взгляд на Чую, уже заметившего, что последние следы наслаивались на другие, переплетались с ними, делая кожу полем битвы, усеянным следами поражений. Во взгляде Осаму читалась неожиданная, явная озлобленность, почти ненависть. Он заметно подобрался, словно готов был то ли бежать, то ли нападать. Юноша плотно сжал челюсти, а плотный слой бинтов на шее не смог скрыть нервно дернувшийся кадык. Взгляд Накахары, в свою очередь, выражал смесь чувств, определить которые словами было почти невозможно, а в душе кипела еще большая буря страсти. Он смог рассмотреть эти следы не более пары секунд, мельком, смазано. Но ему не могло показаться, это так же ясно, как то, что Фукучи сейчас орет на Кеку за недостаточно подобающую спортивную форму в виде кролика на футболке. И то, что Чуя увидел — всего лишь ладони. Что может скрываться за остальными слоями бинтов на бледном худом теле? Что там, под бинтами? Взглянув в сверкающий яростью глаз Осаму Дазая, он увидел страх в его глубине. Постоянно подрагивающие руки сейчас била явная и заметная дрожь, а искусанные губы скривились в маске презрения. Лидер 11-"X" класса, неужели ты напуган тем, что кто-то посмел слегка приподнять завесу, увидеть самый краюшек той тайны, которую ты скрываешь? Одну ее маленькую часть? Чуя выбросил бутылку воды в ведро и решительно улыбнулся, облокотившись о ствол дерева и поежившись от порыва осеннего ветра, скользнувшего по влажной от пота коже. Слишком рано для того, чтобы Дазай хоть немного подпустил его к себе. Слишком рано. А поэтому Накахара потянулся и пошел в сторону спортзала вслед за всеми, крикнув замеревшему в напряженном недоумении Осаму. — Эй, пошли, чего замер? Фукучи ругаться будет. Дазай нервно вскинул бровь, с трудом сдерживаясь, чтобы скованный напряжением смех, единственно возможная реакция, не вырвался наружу. Иначе Накахара действительно посчитает его психом. Давно пора. Решил сделать вид, что ничего не заметил? Умный ход, лис. Жаль, что в конце концов придется тебя уничтожить. Придется же? — Пошли.***
После экзекуций от Оочи, во время которых Накахара не успевал ни то что с другими учениками знакомиться, а моргать по расписанию, он растянулся на парте, радуясь малой загруженности дня и разглядывая Дазая боковым зрением. Тот либо уже про все забыл, либо был настолько потрясающим актером, что ни одним движением, биением сердца, взглядом и вздохом не выдавал своего настроения. Само собой, первый вариант Чуя даже не рассматривал. — О чем задумался? Голос Ацуши, перегнувшегося с задней парты и заглядывающего ему за плечо, заставил вздрогнуть. Осаму оторвал задумчивый взгляд от учебника по высшей математики, который, небось, мог продекламировать наизусть, и усмехнулся, глядя на испуганно дернувшегося Накахару. Тот отозвался, бросив Дазаю недовольное "не смешно, придурок", и повернулся к Накаджиме. — Да ни о чем. Я умираю после этого курса Оочи, который еще и посреди учебного дня стоит! Какой ублюдок это придумал? Акутагава, не отрывая, как обычно, хмурого взгляда от толстой книги с изображениями диковинных растений, усмехнулся одними уголками бледных тонких губ, бормоча в ответ. — Угадай с трех раз. Накахара с обреченным видом обвел взглядом троицу, решив, что Фукучи определенно заслуживает самого качественно прожаривающего котла в аду. — Оочи. Получив необязательное, в общем-то, подтверждение, Чуя закатил глаза и стек по своей парте. Дазай ткнул его под ребра ручкой, по-видимому, посчитав это самым лучшим способом привлечь внимание. — Завтра, кстати, мой великолепный курс по ядоварению испоганит своим присутствием Достоевский. Акутагава и Ацуши сзади тоже навострили уши, и Накахара сделал вывод, что он первый, кому Осаму это рассказывает. Отчего-то это польстило. — Подожди, в каком смысле? В плане, он же и так посещает каждое занятие. — Ага. А в этот раз мы будем вести курс совместно. Я не очень-то против, все равно в ядоварении мне нет равных, пусть позорится... Чуя закатил глаза, сдерживая ухмылку и слушая перешептывания Ацуши и Рюноскэ. Дазай в своем репертуаре. — Не поубивайте там друг друга, ладушки? Его сосед, теребя ворот рубашки, взглянул на него и как-то слишком весело усмехнулся. — Не станем.***
Молчание этих двоих чертовски напрягало. Тем более его, маленького незаметного человечка. Он был именно таким, в чем сам заверял всех, кто мог подумать обратное. Юноша сам не заметил, как стал покачиваться на носках, взволнованно впиваясь бегающим взглядом то в бледное, почти белое в темноте комнаты лицо Достоевского, то в Гоголя, глаза которого, как всегда, сверкали блеском затаенного ожидания, словно тот в нетерпении ждал, когда поймут гениальную шутку, которую тот выдал. Оба выглядели мрачно и решительно, но по-разному. На лице Федора это казалось маской, за которой пряталось абсолютная скука и незаинтересованность происходящим, а Николай выглядел действительно взволнованным, что играло на руку его постоянному радостному перевозбуждению. Сглотнув, Иван Гончаров решил, что раз такие многоуважаемые личности позвали его к себе, значит, он им зачем-то нужен. Придя к этому гениальному выводу, Гончаров произнес хриплым от волнения и дрожащим от льстивого восхищения голосом. — Вы звали меня, да? Звали? Чем я могу быть полезен? Николай равнодушно окинул его взглядом, взяв красный воздушный шарик, лежащий на столе, и стал надувать его с сосредоточенным видом. Достоевский удостоил Ивана ответом, брошенным негромко и резко. — Звали. У нас есть дело для тебя, которое тебе нужно будет провернуть. В обмен на жизнь, как ты понимаешь. Хотя, что уж там, я уверен, тебе за счастье послужить. Увидев, что Гончаров собирается с видом радостной собаки, вьющейся у ног хозяина, убеждать Федора в том, что тот безумно счастлив услышать это, он остановил его взмахом бледной руки. Казалось, от этого движения в комнате похолодало. — Тебе нужно будет сделать это не сейчас, не беспокойся. Словно тот беспокоился. — Мы скажем тебе, когда ты пригодишься, но ты, Иван, должен быть всегда готов исполнить наш приказ. Ты ждал этого, верно? Гончаров судорожно закивал, рассыпаясь в льстивых благодарностях, но его не очень любезно вытолкал из комнаты Гоголь, поморщившись. Он развернулся и бросил воздушный шарик в сторону Федора, усмехнувшись. Шарик описал плавную дугу в воздухе и приземлился равно в холодную ладонь Достоевского. Николай сел в кресло, поджав ноги, и вздохнул. — Лебезит, за версту чувствуется. Как шавка. Федор усмехнулся, перебрасывая шарик из одной руки в другую. — Вот и хорошо, нам же лучше. Он уж точно выполнит любой приказ. Гоголь кивнул как-то рассеянно, словно думал о чем-то или ком-то другом. Достоевский бросил шарик ему в руки. — О чем ты задумался, Коля? Николай принял подачу и метнул назад, в Федора. — Да так. О наших. Завтра же урок с Доппо! Фу. Достоевский улыбнулся, растянув бледные тонкие губы в усмешке. О нет, Коленьке его так легко не провести. Он с легкостью перебросил шарик в руки друга. — Ты же помнишь, душа моя? Совсем скоро самую важную роль предстоит сыграть тебе. Эта партия будет важна и для нас, и для "X"-класса. Хотя, мой милый, ты ведь не Гончаров, кому я рассказываю... Ты у меня все знаешь. Николай взглянул на него серыми блестящими глазами, откинув челку со лба. Помолчал недолго и отозвался, бросив шарик Федору с неожиданным напором. — Я помню, Федь. Зачем ты говоришь это сейчас? Достоевский принял подачу. И понимающе, сладко улыбнулся. Сияли ледяным непроницаемым светом только лиловые дьявольские глаза, не сочетаясь с изогнувшимися в улыбке губами от слова совсем. — Надеюсь, что ты сделаешь правильный выбор, моя душа. Федор Достоевский лопнул шарик. О, одно чувство он испытывать не способен...***
— ..."Великодушие"! Мое собственное изобретение, очень занимательное, как я считаю. Жидкость, созданная из идеально точно рассчитанных до сотых миллиграммов доз сильнейших ядов мира! Бесцветна, не имеет запаха, а вкус, приторно-сладкий, едва заметен на языке и его крайне легко спрятать в еде или напитке! Лучше он, спешу заметить, работает в напитках, но сути дела не меняет. Яд попадает в большинство тканей организма, но первым делом парализует желудочно-кишечный тракт, благодаря чему первым симптомом становится обильная кровавая рвота, доходящая иногда до того, что жертва умирает, самолично выплюнув все жизненно важные органы. Конечно, есть у него один-единственный небольшой минус, заключающийся в том, что если ошибиться на долю сотой миллиграмма любого из элемента, он потеряет свою абсолютную убийственность, а жертва даже сможет сказать что-нибудь в перерывах между адскими спазмами. Конечно, летальный исход, скорее всего, будет неотвратим, однако медицинская помощь, к сожалению, может помочь жертве. В таком деле очень важна точность! Тишина стояла гробовая. Вернее, иногда она нарушалась шуршанием листов бумаги со стороны стола Мори, которому, судя по всему, было глубоко наплевать на происходящее здесь. Хотя, он-то и ни к такому от этих двоих привык, наверное. Увидев кислое выражение лица Дазая, собирающегося, судя по всему, раскритиковать его изобретение на все лады, Федор с улыбкой поднял вверх палец, добавив. — Ах, ну и, конечно, в лучших традициях моего прекрасного друга Осаму Дазая, я позволил себе немного символичности. Яд называется "Великодушием", поскольку, на мой взгляд, это не только отличное название для убийственной жидкости, которую я для забавы сделал так просто и почти без мук уничтожающей объект, но и является отличной параллелью с ядом "Восхищение" авторства, как вы все помните, самого Осаму. Его яд вызывает восхищение, это правда. Но разве не великодушно в своей прозаичности мое изобретение? Заданный аудитории вопрос, собственно говоря, предназначался только для Дазая. Тот растянул губы в усмешке, кивнув устремившему на него вечно холодный взгляд Федору. — Ага, заставить жертву выблевать кишки — это очень великодушно, согласен. Конечно, нет ничего лучше и изящнее моего "Восхищения", но твою попытку конкуренции я оценил, Федор. — Ох, Осаму, ты обязательно испытаешь восхищение от моих методов. Обещаю. Прозвучало это как-то странно, но Ареновцам не привыкать делать выводы из брошенных невзначай слов и взглядов. Юноши очаровательно улыбнулись друг другу, вновь вернувшись взглядами к притихшим ученикам. Дазай перевел взгляд на Накахару, который слушал их почти с восторгом, и неожиданно подмигнул. Так, словно хотел обратить на что-то его внимание. Понять, когда он просто моргает, а когда подмигивает, было очень легко. Еще и адский холод от слова совсем не помогал совершению активной мозговой деятельности... Чуя скривил гримасу в ответ, побарабанив пальцами о соседний стул. Его пустота ощущалась как-то по особенному ярко, учитывая то, что стало с его соседом по парте на ядоварении. Откуда-то из другой части кабинета постучал рукой по дубовому столу Огай. — Давайте там ближе к практической части, ага? Достоевский и Дазай одинаково послушно кивнули, и Осаму по-хозяйски хлопнул в ладоши. — А теперь вам предстоит узнать смертельную дозу тетродоксина, напоив друг друга собственноручно сваренным напитком. Если кто-то ошибется, финита ля комедия, как и всегда. Εμπρός, αδαείς! Чуя вздохнул, мысленно отметив то, что курсы ядоварения в этом дурдоме — смертельно веселая штука.***
— В последнее время меня часто мучают сны. Ну, понимаешь, то есть не кошмары. Просто сны. Почти все об отце, о том, как мы жили раньше.. Я вспоминаю людей, с которыми мы были близки в то время, какие-то случаи и обрывки разговоров. Не знал, что это вообще возможно вспомнить с такой точностью. Но я уверен, что это не просто сны, иногда они такие четкие, что напоминают видения. Словно подсознание подбрасывает мне какие-то подсказки. Накахара задумчиво вытянул ноги, наслаждаясь прохладным осенним ветром, хлещущем по щекам и треплющем пряди волос. Сегодня был последний день первой четверти, и Дазай вел себя особенно легко и как-то искренне, открыто. Казалось, они оба избавились от какого-то давящего груза, преследовавшего их все время учебы. Впереди была неделя, не занятая интригами и расследования, неделя нормального отдыха нормальных людей. Поиграть в это было бы здорово. — Может, я схожу с ума? Он перевел взгляд на Осаму, задумчиво глядящего вдаль и слушающего его, как всегда, внимательно и жадно. На мгновение Чуя замер от странной правильности картины, возникшей перед ним. Острый, изящный профиль юноши напротив, слегка прищуренный взгляд удивительного коньячного глаза, облака, комьями мчавшиеся мимо их двоих, удивительно светлые на темном, по-осеннему гадко нависшем над ними небом. Не греющее, но освещающее его солнце, играющее с каштановыми локонами, как шаловливый котенок. Изящная шея, перебинтованная, со скрытыми от чужих глаз тайнами. Какая же Осаму Дазай красивая загадка!.. — Не сходишь. Это я тебе честно говорю. Голос юноши выдернул его из странных, непривычных и неправильных мыслей, заставил вздрогнуть и стыдливо отвести взгляд. Дазай продолжал, говоря тихо, спокойно, мерно. — Тебе действительно нужно прислушаться к тому, что ты хочешь сказать сам себе. Такие сны никогда не приходят просто так, это я знаю. Запоминай то, что слышишь там, понял? Каждое слово. Это пригодится тебе. Образы, действия... Твой мозг хочет тебе что-то сказать. Дазай взглянул на сидящего рядом с ним Накахару, почувствовав странное жжение где-то в животе. Его медные пряди развевал ветер, собранные в хвост волосы непослушными прядями рассыпались по плечам, а глаза невыразимо манящего цвета спокойного величественного океана так и приказывали смотреть в них, не отрываясь. Его руки, сильные, крепкие и изящные одновременно. Осаму думал, что узнал о рыжеволосом новеньком все, когда раскопал то самое. Теперь он смотрел на него и понимал, насколько мало знает о том, что творится в его душе. Какая же Чуя Накахара красивая загадка!.. — О чем ты за-а-адумался, лис? Накахара повернулся к Дазаю вновь и почувствовал, что совершенно не владеет своим телом. Удивительная слабость и одновременно легкость наполнила его с ног до головы, и Чуя придвинулся ближе. Оказалось, он не владел не только телом, но и голосом. — О том, что ты очень красивый, котенок. Дазай сглотнул, чувствуя, что ему резко захотелось умереть от нахлынувших эмоций. Чуя понял, что прозвище прозвучало совсем не издевательски, как обычно, а как-то по интимному тепло. Накахара осознал, что сейчас накроет его искусанные алые губы поцелуем. Скользнул еще ближе, осторожно коснувшись пальцами шелковых локонов волос юноши. Оба ничерта не соображали, повинуясь какому-то глубокому, неотвратимому чувству, противиться которому не было ни сил, ни желания. Дазай опередил его, прижавшись к его губам первым. Накахара резко впился поцелуем в ответ, прикусывая, оттягивая и играя языком. Они вцепились друг в друга, не желая отпускать, выводя невероятные узоры на губах и языках, не слыша ничего и никого из-за бьющихся с зашкаливающей скоростью сердец и пульса в ушах. Они целовались, целовались жадно, страстно, почти зло впиваясь друг в друга. Осаму было плевать, наверное, впервые за очень много лет, на чужие руки, касающиеся его тела. Накахара наслаждался ощущением стройного, подтянутого, пылающего огнем юноши, целующего его с всепоглощающей агонией страсти. Чуя совершенно неожиданно понял, что находится именно там, где должен был. На своем месте. Они одновременно выдохнули, отпрянув друг от друга на добрые пару метров. Колдовство то ли рассеялось, то ли вспыхнуло с новой силой. Три глаза, округлившиеся до размера блюдец. Два сердца, сходящих с ума, пытающихся выпрыгнуть из грудных клеток. Двое ошеломленных юношей, тяжело дышащих и чувствующих, как равнодушных холодный ветер скользит по влажным припухшим губам. Одно пугающее, непонятное, странное, всепоглощающее чувство.Что только что произошло?
***
Отсмеявшись и обняв всех встречающих его, немного припоздавшего, он отряхнулся от мокрого снега, прилипшего к зимнему пальто. Радостно хлопнул в ладоши, радуясь тому, что наконец в тепле. — Такая холодрыга на улице, ужас! Рыжеволосая девушка лет так двадцати пяти весело рассмеялась, проведя его к праздничному столу. — Вот все тебе не так! Новый Год же, здорово, что не слякоть! — И то верно. Кормите меня давайте, я голодный, как собака! Все снова засмеялись, усаживая парня за стол. Компания самых близких друзей, у которых нет секретов друг от друга. — Рассказывай, дружище, как жизнь? Я соскучился по тебе, старина Анго! Его звали Анго. Молодого мужчину, лучшего друга его отца, который всегда заразительно смеялся, носил ужасно интересные очки и ходил с синяками под глазами. О, он точно подарит классные подарки! Дядя Анго хороший. Накахара Чуя знал это всегда, и поэтому радостно улыбнулся, услышав его имя. Его отец рассмеялся и потрепал того по мягким рыжим локонам. — Я-то что? Работаю на благо нашего государство и получаю дырку от бублика. Но все мы с такого начинаем, а затем будем вершить судьбы! А, старина Ара? Я прав? Старина Ара — это его папа. Его все звали так, и Чуе нравилось, как это звучит. Его мама усмехнулась, накладывая салат. — Да конечно. Будешь вершить судьбы, а? — Дорогая, ты меня недооцениваешь! Я уже! Великий судьбовершитель! Отец, смеясь, закатил глаза. Чуе понравилось, как это звучит, и он повторил с серьезным видом. — Судь-ба-бо-вер-ши-тель! Анго ухмыльнулся. — Даже твой двухлетний сын прекрасно понимает, что из тебя судьбовершитель, как из вашей собаки балерина. Чуя, глаголешь истину! Накахара важно кивнул, потому что ему нравилось глаголить истину, хоть он и не знал, что это значит. Папа поспорил, что сможет сделать из их собаки балерину. Тепло и уютно дома. Все люди родные, все лица знакомые. Он самый счастливый мальчик с самой лучшей семьей! Его папа — судьбовершитель!