Восемь лет назад.
Часы на стене монотонно и равнодушно тикали. Надо признать, они неслабо так раздражали, но поскольку остались единственным напоминанием о родителях, брат и сестра берегли их, как зеницу ока. Девочка вздохнула, переведя на них взгляд больших серых глаз, обрамленных пушистыми ресницами, и заколола темные пряди волос, оглядев результат своих стараний в зеркале. — Тебе нравится? Мальчик поправил спадающую с худых плеч лямку черной майки и посмотрел на сестру, согласно кивнув. — Очень нравится. Наоми красавица! Наоми Танидзаки улыбнулась и свалилась на диван рядом с братом, вырывая из рук учебник и со скучающим видом перелистывая страницы. — Серьезно? И ты понимаешь что-то в этой дребедени, Джуничиро? Джуничиро Танидзаки страдальчески закатил глаза и положил учебник на стол, с наигранной строгостью погрозив девочке пальцем. — Понимаю. И ты будешь понимать, когда станешь слушать Оду на уроках. А то потом, когда станешь взрослой, лет так через пять, вообще ничего понимать не будешь. Наоми беспечно отмахнулась, вытянув ноги в школьных синих чулках, и закинула их на стол. — Да ладно, я слушаю Оду. Он интересно рассказывает, хоть и сложно. Хорошо, что у меня есть ты! А то все вокруг такие умные, я уже боюсь на Осаму даже смотреть. Вдруг он мои мысли прочитает, а? Брат погладил ее по макушке, другой рукой потерев кончик своего слегка вздернутого носа. — Не прочитает. Он супер-умный, это правда, но и мы не дураки. У тебя не очень с точными науками, зато ты все понимаешь в гуманитарных. Вон, успела сочинение и себе, и мне за урок написать. Танидзаки-младшая согласно кивнула, но, по обыкновению, не стала выпрашивать еще похвалы, а о чем-то задумалась, разглядывая брата с задумчивым видом. Вдруг выпалила, придвинувшись ближе к нему и заглядывая в карие глаза. — Слушай, братец. А если я умру, ты за меня отомстишь? Джуничиро подскочил на диване, строго глядя на девочку. — Ты что говоришь такое, Наоми! Конечно, ты не умрешь. Я не позволю! Она улыбнулась и покачала головой, философски пожав плечами. — Джуничиро, но я же не маленькая и все прекрасно понимаю. Все умирают, и я тоже умру. Я же слабая, не как Федор или Дазай. Танидзаки-старший взял ее ладони в свои, крепко сжав их и поглаживая. — Сестра, я сделаю все, чтобы мы с тобой выбрались отсюда вдвоем, живые и здоровые. Понимаешь? Ты не слабая, но я сделаю все, чтобы защитить тебя! Наоми смотрела в его глаза, не отрываясь. И произнесла серьезным, несвойственным ей голосом. — Но если что — отомстишь? Джуничиро, не задумавшись ни на секунду, кивнул с такой же мрачной серьезностью. — Отомщу. Часы на стене монотонно и равнодушно тикали.***
Чуя совершенно не понимал, что будет ему и говорить и как собирается выразить словами все то, что чувствует. Хотелось рассматривать его долго-долго, потом бубнить что-то про то, что очень волновался, вывалить на него всю ту бурю эмоций, которая бушевала в нем все это время. Но все эти желания разбивались о мрачное осознание того, что Дазай до сих пор не пришел в школу, а его сообщения остались непрочитанными. Обычно Осаму приходил раньше его и уходил позже, и возможности с наглым видом поджидать бинтованного Чуе не представлялось. Сейчас, за десять минут до урока, место рядом с ним все еще пустовало, но желания паясничать у Накахары отчего-то не возникало. Странное чувство заставляло его сердце тревожно колотиться о грудную клетку. Беспокойство? Волнение? Страх? Чуя как раз сбросил очередной звонок Дазаю, яростно сжав челюсти и решив, что если он сдержится и не влепит пощёчину этому бинтованному, когда тот войдет, то может рассчитывать на премию "Самому терпеливому в мире человеку", как знакомая до боли фигура появилась в дверном проеме. Накахара подскочил, и Ацуши скосил на него взгляд, многозначительно кивнув Акутагаве. Чуя предпочел сделать вид, что этого жеста не заметил, и метнулся к Дазаю, разглядывая его во все глаза. Осаму тут же встретился с ним взглядом единственного глаза, потемневшего то ли от освещения, то ли от постоянной бессонницы и отвратительного настроения, и кивнул. Накахара впился взглядом в синяки под его глазами. И, конечно, в общем в синяки. В глаза сразу бросились слои новых, сверкающих белизной бинтах на его теле, тонких руках, шее, затянутые повязки на лице, скрывающие большую его часть. Пропитанных кровью. Дазай молча отодвинул его, и уверенной, хоть и слегка неровной походкой, прошел к их парте. Чуя осознал, что все это время они оба молчали, и сел рядом с ним, попытавшись тронуть за плечо. Осаму увильнул от касания так резко, что Накахара невольно вскинул руки, показывая, что не хотел сделать больно. — Доброе утро, получается? Дазай смерил его уничижительным взглядом и вдруг весело фыркнул. — Получается, доброе. Чуя помолчал, пытаясь сдержать вздох удивления. Не получилось. Почему-то звук слегка насмешливого спокойного голоса соседа обрушился на него волной тепла в сердце, и осознание того, что Накахаре его страшно не хватало (голоса или его обладателя, Чуя не решил), неожиданно навалилось на него со всех сторон. Не успел он ответить этому побитому высокомерному идиоту хоть что-то, он резко повернулся к нему и выпалил с таким видом, словно только и думал об этом последнюю неделю. Отчасти, впрочем, так и было. — Послушай, я представляю, с какой скоростью ты станешь заваливать меня вопросами. Сразу объявлю, что отвечать на них я не буду. Накахара тяжело вздохнул, отметив, что это было очень ожидаемо, но перебивать не стал. Осаму бесцеремонно подвинул к себе запястье соседа, взглянув на циферблат часов, и продолжил. — Так вот. Телефон я в руки не брал, но, подозреваю, ты мне писал. Если уж я не слишком высокого о себе мнения. Скажу сразу, ответить возможности не было. Хочешь верь, хочешь нет. Обсуждать то, что случилось между нами, я не хочу. Просто знай, что я долго об этом думал. И решил, что стоит просто закрыть на это глаза. Надеюсь, ты провел эти каникулы хорошо. Дазай пробормотал последнее предложение куда-то в стену, и Накахара с трудом успел отозваться за долю секунды до звонка. — Слушай, я скучал. Скучал. Коё начала диктовать тему, и весь класс лениво зашелестел листами бумаги. Осаму пытался понять, почему так быстро бьется сердце. Чуя уже понял.***
Окно между занятиями образовалось весьма удачно. Юкичи проверял тетради учеников, заторможенными, отточенными до автоматизма движениями выводя оценки на полях. Отвлечься от мрачных мыслей, вопреки обыкновению, это не помогало. Сейчас у Ареновцев идет третий урок. Все в школе, все в порядке, первый учебный день второй четверти проходит, как полагается. Вот только на душе у Юкичи нехорошо, предчувствия сжимают сердце и обволакивают холодком. Все в школе, он это уже понял. Но чтобы находиться в пределах "Арены", необязательно быть живым. Фукудзава резко вздрогнул от стука в дверь и прокашлялся, чтобы его голос не звучал очень уж напугано, когда он произнесет это "Войдите". Вышло так себе. — Здравствуй, мой дорогой друг. Чего сидишь, скучаешь? Юкичи вяло улыбнулся в ответ на приветствие вошедшего в кабинет Мори и кивнул, приглашая сесть на диван в углу помещения. — По той же причине, что и ты. Образовалось окно, вот и сижу, проверяю тетради. Огай проигнорировал предложение присесть на диван и прошествовал к Юкичи, уложив руку тому на плечо. — По той же причине, что и я? Друг мой, а с чего ты взял, что я скучаю? Мори негромко рассмеялся, склонившись к хмурому лицу Фукудзавы. Тот поднял на него серьезный взгляд, повертев в руках ручку и отодвинув стопку тетрадей. — Мори, довольно шуток. Не понимаю, зачем ты пришел после того, что сделал. Ты ведь знаешь, что я считаю твои занятия зверством! Огай задумчиво потрепал мужчину по светлым, поседевшим гораздо раньше положенного волосам, и резко сжал их, приблизив лицо Юкичи к своему. Голос его звучал спокойно, но резко и холодно. — Друг мой, ты же знаешь, я очень не люблю с тобой ссориться и готов не делать этого никогда. Однако стоит тебе задеть тему моих важнейших исследований, и — упс! — дядя Огай становится очень злым. Тебе ли не знать, Юкичи, зачем я это делаю! Какую великую цель преследую! Фукудзава едва сдержался, чтобы не рявкнуть на Мори и вырваться из его хватки, но выдохнул, успокаиваясь. Огай — спокойный и рациональный человек. До тех пор, пока дело не коснулось его научной деятельности. — Во-первых, отпусти меня. Огай смерил его пронзительным взглядом, но покорно расслабил железную хватку сильных рук. Для скольких подопытных эта хватка стала последним, что они почувствовали в жизни? — Во-вторых, Огай, ты прекрасно понимаешь, что все очень скоро догадаются, что ты забрал эту девочку. И я знаю, что ты с ней сделаешь. К тому же, у нее есть брат, с которым они не разлей вода. Уверен, он начнет какую-нибудь детективную деятельность. — Отлично, отправится вслед за сестренкой. Юкичи с силой сжал в руках карандаш, заставив его жалобно хрустнуть и эффектно развалиться на две половинки. — Мори. Друг, я ведь тоже помню, для чего ты начал все это изначально. Вот только ты давно уже отклонился от цели, понимаешь? Думаешь, она бы хотела того, что ты творишь? Если бы она могла это видеть!.. Огай резко вскинулся и нервно ухмыльнулся, услышав последние слова. — Но она не может. В том-то и дело, мой дорогой друг, что она никогда больше не сможет. Видеть, слышать, говорить. Дышать. Ничего! Юкичи мысленно отвесил себе пощечину за то, что затронул самую больную тему для Мори, о которой тот в общем-то говорил крайне редко. И тихо произнес, не глядя ему в глаза, мягко, как ребенку. — Ты ничего уже не изменишь. Не поймет. Фукудзава никогда не поймет его, Огая. Горечь его безумной боли и обжигающую радость мыслей о том, на пути к какому невероятному открытию он стоит. Юкичи слабый. Он напоминает Мори самого себя раньше, гораздо раньше: ценитель человеческих жизней, беспокоящийся о каждой. Но зачем беспокоиться о жизнях кого-то, если самая важная для него давным-давно погасла? И кто он такой, гениальный ученый Мори Огай, если сможет с этим смириться? — Посмотрим. Фукудзава вздрогнул от резкого хлопка двери, проводив взглядом фигуру директора. Посмотрим?..***
"Аппарат абонента выключен, или.." Черт! Он резко сжал в ладони мобильник, выругавшись сквозь плотно сжатые зубы. Тачихара молча коснулся его плеча, но тот дернулся, вскакивая и нервно прохаживаясь по коридору. — Она всегда, всегда меня предупреждала, когда куда-нибудь уходила. Понимаете? У нас с ней связь! Что-то случилось, я это чувствую! Акутагава сочувственно кашлянул, а Кека тихо пробормотала, не глядя в глаза Джуничиро. — То есть, Куникида говорил, что она к нему не приходила, но ты уверен, что в школу она заходила, верно? Танидзаки нервно сглотнул и кивнул, слушая рассуждения девушки. — Получается, исчезнуть она могла в промежутке между входом в "Арену" и кабинетом Доппо, если все же дошла до школы. Вывод очевиден: нам нужны записи с камер видеонаблюдения, чтобы увидеть, заходила ли Наоми в школу, и, если да, в какой зоне пропала! Если повезет, может, это произошло не в слепой зоне. Ученики переглянулись, и голос подал Накахара, слегка неуверенно возразивший. — Звучит круто, но нам ведь никто не даст их посмотреть, правильно? И, на мой взгляд, нам не нужно привлекать внимание и давать понять директорам, что мы заинтересованы пропажей Танидзаки-младшей. Подтвердить то, что она вошла в "Арену", наверное, можно не только с помощью камер, записи с которых, я думаю, могут удаляться в зависимости от прихотей Фукучи или других "высших сил". А уж если мы подтвердим тот факт, что Наоми пропала на территории школы, круг подозреваемых похитителей значительно сузится. Все перевели на него удивленные взгляды, и Чуя слегка неловко усмехнулся, надеясь, что не ляпнул какой-нибудь глупости. Судя по тому, что Рампо смерил его снисходительно-одобряющим взглядом поверх очков, он попал в точку. Дазай ткнул его в спину, шепнув на ухо "Ты почти не такой беспросветно тупой, как кажется на первый взгляд". Сочтя это за весьма сомнительный комплимент, Накахара весь обратился в слух, стоило только заговорить Эдогаве. — Неплохо соображалка работает, рыжий. Но только "неплохо". Ладушки, ты прав, привлекать внимание своим расследованием и правда не стоит, хотя я не уверен, что получится, учитывая, что Джуничиро уже весь извелся за три часа, весь класс ходит с обеспокоенными кислыми минами, и мы орем на весь коридор наши планы. Но тогда следующий вопрос: как мы сможем доказать, что Наоми не пропала где-то по пути в школу? Конечно, в "Арене" очень хорошая физическая подготовка для учеников, да и ранним утром в оживленном Петербурге вряд ли можно было незаметно напасть на девушку, однако самый важный вопрос остается без ответа: как мы докажем, что Наоми ступила за порог школы, и исчезла уже в ее пределах? Все нерешительно замолчали. А действительно, как? Помочь им в этом могут свидетели и прохожие, которых, естественно, найти не получится, записи с камер, получить которые без риска еще большей опасности невозможно, и охранники, которых вообще никто и никогда, кажется, не видел. Вдруг тишину нарушил дрожащий от напряжения и чистой ярости голос Джуничиро Танидзаки. — Как доказать? Очень легко. Я это чувствую. Пожалуй, скажи бы это кто-нибудь другой с подобной интонацией, все бы нервно захихикали, а Рампо со вздохом протянул, мол, "Так и знал, что ваш IQ стремится к температуре тела", но из побледневших уст брата пропавшей Наоми фраза звучала по-особенному значимо. — У нас с ней особая связь с самого рождения. Я ощущаю малейшие изменения в ее настроении, все, что с ней происходит, и наоборот. Это почти телепатия! И в какой-то момент, около шести утра, когда Наоми уже давно не было, я подскочил на постели с бешено колотящимся сердцем и ощущением, что мне в шею вставили нож. Я уверен в двух вещах: в том, что моя сестра не загуляла и не решила побыть в одиночестве и отключить телефон, не предупредив меня. С ней случилось что-то страшное и непоправимое, какая-то беда. А второе... Я знаю, что это произошло в стенах "Арены". После этих слов в коридоре повисла зловещая тишина. Все переваривали осознание того, что Джуничиро совершенно прав, но никто не решался заговорить первым. Рампо сделал шаг вперед и решительно хлопнул в ладоши, привлекая к себе всеобщее внимание. — Ну что ж, дорогие друзья! Я не склонен доверять чувствам и интуиции, но здесь, как мы все понимаем, это единственный возможный вариант. Эдогава выждал театральную паузу, давая одноклассникам время согласно покивать в такт его словам. А потом напускная веселость исчезла, и голос юноши звучал серьезно и твердо. — И чего вы уставились? Теперь у нас есть почти полная картина случившегося. За исключением, конечно, главного. Через десять минут урок у Стокера, а после него соберемся снова и все обсудим. Круг подозреваемых значительно сузился. Круг подозреваемых значительно сузился.***
Мягкие пряди его волос прекрасно смотрелись в ловких руках Николая. Надо признать, они оба вообще смотрелись крайне органично. Интересно, почему их так друг к другу тянет? Запретный плод сладок, получается? Федор качнулся на стуле, не отрывая пристального взгляда от хихикающих Гоголя и Сигмы. Что он чувствовал, глядя на этих голубков? Сказать по правде, ничего. Может быть, маленький Федя и ощутил бы что-то вроде ревности, но нынешнему Достоевскому это чувство было столь же неведомо, сколько и его родительница любовь. К тому же, маленький Федя не позволил бы этому произойти, потому что любил маленького Колю. Неправильно и неумело, но все-таки любил, и знал, что его любят в ответ. Однако Достоевский уже давно не маленький Федя. Он взрослый: взрослый и умный. Умный, поэтому понял, что ему нельзя любить. И перестал. Скрипя своим не охладевшим еще тогда сердцем, но разлюбил, оставил преданного Николая рядом с собой, однако чувства уничтожил и похоронил за стенами "Арены", которые не покидал много дней. Здесь — никакой любви. Как бы ни был дорог ему Гоголь, ничего не может быть дороже жизни. И, поскольку в "Арене" эти понятия неотделимы, дороже победы. Но, наверное, Достоевский допустил где-то ошибку и дал слабину, потому что позволил Николаю это. Федор лениво бросил в урну смятую бумажку, остатки переписки с Колей на уроке, прекрасно зная, что она не долетит. Сигма вздрогнул и хотел метнуться, чтобы поднять ее, но парня опередила Теруко, быстро подхватившая ее с пола и бросившая в урну. Стрельнула заискивающим взглядом в сторону Достоевского, и ожидаемо не получила ответа. Собственно говоря, он ей и нужен-то особо не был, однако образ держать стоило как полагается. Николай и Сигма закончили шептаться и расселись по своим местам. Федор повернулся к соседу и с улыбкой забрал у того из рук сворованную заколку-бантик из прядей волос озадаченной Агаты Кристи. Протянул ее девушке, благодарно улыбнувшейся ему и усмехнувшейся Гоголю. Достоевский оценил отвлекающий маневр и улыбнулся Николаю. — Выглядишь счастливым, моя душа. Гоголь отсалютовал ему, пытаясь извернуться и присвоить себе что-нибудь с парты Луизы и Кристи. — А то. Жизнь прекрасна, Федя, и беспокоиться не о чем. Юноша согласно склонил голову себе на плечо. — Абсолютно согласен. Надеюсь, это действительно так. Потому что иначе тебе будет больно расставаться со своей игрушкой, милый Коля.***
— О милосердный Отец! Отче Наш! К Тебе возношу мольбу о прощении за грешные поступки мои! Умоляю Тебя, позволь покаяться в ошибках и поступках неправедных. Подари мне Свое прощение, позволь очистить душу свою от грехов и наполнить сердце лишь любовью к Тебе и искренней верой. Молю, прости меня, раба Твоего, ибо каюсь я. Да восхвалю я Тебя до небес, Господь мой. Во имя небес и всех святых. Аминь. Мужчина всхлипнул, с трудом договорив последние фразы, и утер рукавом выступившие в уголках глаз слезы, с обожанием и смирением впившись взглядом в лики святых, украшающие стены церкви. Он молился так уже несколько часов, все прося прощения за какие-то проступки, и сейчас с трудом оторвал взгляд от невысокого церковного купола, на дрожащих ногах направляясь к выходу. Шелест одеяний остановил его, и на плечо мужчине легла рука священнослужителя, спокойно и тепло улыбнувшегося ему. — Господь простит все твои грехи, и ты обретешь покой на небесах. Он услышал тебя. В глазах молящегося появился свет благодарности, и он низко поклонился облаченному в церковные одеяния мужчине, благодаря за благословение. Проводив взглядом слегка хромающего бедняка, священнослужитель развернулся и прошествовал к своему уголку в храме, потерев виски затекшими пальцами. Как все же замечательно, что их храм настолько мал и находится в такой заднице города, что до него мало кто добирается, а несколько постоянных посетителей почти не вызывают в нем раздражения. Правда, иногда забредает кто-то вроде этого несчастного, словно специально, чтобы раздражать священника, много лет служащего в этом захолустном храме. Его, Натаниэля Готорна, у которого и без того голова раскалывается на части. Натаниэль поморщился от накатившей снова головной боли и стукнул по стене храма, отозвавшейся тихим гулом. Когда-то он, наверное, сказал бы себе, что с этим пора завязывать, но сейчас мужчина погряз так глубоко, что завязать уже не представлялось возможным. Да и не то чтобы ему хотелось: желающих служить здесь днем с огнем не сыщешь, а он с переменным успехом исполняет свои священные обязанности. Конечно, сразу после того, как попытается слегка просохнуть от очередного двухнедельного запоя. Пытаясь отвлечься от ощущения, что его голову сжимают тиски, Готорн буравил взглядом то место, где минуту назад валялся на коленях молящийся нищий. Что он там такого натворил, интересно? Украл у приятеля полтинник или пнул бродячую кошку? Натаниэль негромко усмехнулся своим мыслям, тут же получив наказание в виде огненного тяжелого шара в висках. Это же какой нужно быть дрянью, чтобы делать настолько химический алкоголь! В целом, Готорн вполне осознавал, что проблема явно была не в химиках-умельцах, но отчет себе в этой мысли отдал уже давно. В его прогнившей насквозь душе это не вызвало никаких чувств, если начистоту. Пожалуй, когда-то очень давно он тоже, узнав о всех своих нынешний деяниях, стал бы биться головой об пол и захлебываться в мольбах о прощении за грехи. Священнослужитель натворил столько ужасных вещей, что всем прихожанам, с благоговением склоняющим перед ним головы, не снилось в самых страшных снах. Но такой Натаниэль потерялся так давно в беспросветных годах однообразного мучения и растворился так далеко во тьме, что нынешний никак не мог с ним согласиться во всей этой святой вере и замаливании грехов. Нет, Натаниэль Готорн верил в Бога. Верил абсолютно точно и безоговорочно. Просто он считал, что чтобы верить во Всевышнего, совсем необязательно самому пытаться сравниться с ним в благих делах и прочих слащавых радостях. Говоря по правде, Натаниэль прекрасно знал, что попадет в Ад, если уж это веселое местечко действительно существует, и ему сполна воздастся за все его деяния. Но от этого мужчина не испытывал совершенно никаких эмоций, кроме, разве что, сдержанного нетерпения. В голове продолжал звучать дрожащий голос бедняка, отчаянно замаливающего свои грехи. "О милосердный Отец! Отче Наш! К Тебе возношу мольбу о прощении за грешные поступки мои..."***
Он был везде. И не был нигде. Одновременно. Самое незаметное, самое низшее существо, которое могло уничтожить тех высших, что брезговали к нему обращаться. Работающий на всех и ни на кого, не преданный ни одной живой душе и верный каждому, кто заплатит, Кюсаку Юмено, или просто Q. Он невыразительной тенью скользил по коридорам, одетый во штопанный заботливым Одасаку сотню раз плащ, незаметный и ничем не угрожающий. Безоружный на взгляд неосведомленного. Но соображающий хоть сколько-нибудь отлично знал, что оружие Q самое безотказное и смертоносное. Информация. Владеющий информацией всесилен. Тот, у кого повсюду глаза и уши, обладает ниточками, за которые можно дернуть, чтобы кардинально повернуть ход событий. Q за ниточки дергал редко. Его роль — быть глазами и ушами. Q постучался в кабинет верховного директора и мгновенно получил ответ. Проскользнул в образовавшуюся щель, услышав тихий хлопок закрывшейся двери. Оочи Фукучи улыбнулся ему, но Q не улыбнулся в ответ. Он молча протянул аудиозапись и пачку фотографий, получив свое щедрое вознаграждение, и дождался восхищенной ухмылки, появившейся на лице директора. Поклонился, ознаменовав окончание сделки, и выскользнул из кабинета также быстро и незаметно. Q служит одновременно "X" и "Y", это знают все. Но мало кто знает, что Q работает и на директоров. "...Круг подозреваемых значительно сузился."***
Семь лет назад.
— Потише, старина, здесь же ребенок! Чуя оскорбленно поднял глаза от планшета, оторвавшись от кровавой битвы, разворачивающейся на экране. — Дядя Анго, вы-то куда? Я не ребенок! Мне, между прочим, скоро десять. Ара поперхнулся от смеха и страдальчески поморщился. — Рыжий, тебе девять исполнилось полгода назад. — Ну я же говорю, скоро десять! Сакагучи усмехнулся и покачал головой, усевшись удобнее на диване и заправив прядь прилизанных темных волос за ухо. — Прошу прощения, Чуя, что это я говорю. Ты действительно уже взрослый. Однако, послушай, я вижу, как мой друг Ара хочет изрыгнуть поток нецензурной брани, а ты такого за жизнь еще наслушаешься. Поэтому бегом к маме на кухню! Накахара, в общем-то, против не был, но на всякий случай решил возмутиться. — Не хочу на кухню! — Я слышал, там готовят торт... Чуя округлил глаза и без слов метнулся за дверь. Мужчины рассмеялись, убедившись, что мальчик покинул гостиную, и вернулись к разговору. Между прочим, так и не узнав, что Накахара сделал выбор не в пользу торта, который все равно потом попробует. Гораздо интереснее подслушать и ничего не понять, зато стать свидетелем разговоров взрослых. — Анго, это же гребаный… капец. — Могу заметить, что ты очень культурно выражаешься. Рефлекс дома быть лапочкой работает? — Вроде того. Нет, ты представь! Этот тараканище усатый явно мутит какую-то воду. Говорю тебе, у него нехилые мутки с теми, кто лижет его старую задницу. Там заговор, сто процентов! Сакагучи закинул в рот виноград и согласно кивнул, отвечая с набитым ртом. — И я про то же. Государственная власть стала делиться на "черных" и "белых". Такие как мы им не нравимся, это понятно. Усатого должны любить и уважать, спонсировать все идеи и с обожанием тявкать, валясь в ногах. — Старина Анго, ты описал ситуацию в стране очень точно. Он подмял под себя половину власти, а те заглядывают ему в рот, не понимая, во что ввязываются! — Я согласен с тобой, Ара. Но ты понимаешь, что нельзя в открытую идти против него? Ничего еще не доказано, а если мы начнем пытаться влезть, очень скоро найдется какой-нибудь грабитель, неожиданно решивший тюкнуть нас битой по башке в темном переулке. Тем более, сам понимаешь, работа у нас опасная, обставить все как несчастный случай — раз плюнуть. Ара зло сжал кулаки, буравя тяжелым взглядом стену. — Анго, ты ведь скоро поднимешься на самый верх, мы оба это понимаем. Моя работа кровавая и грязная, но необходимая. А твоя — еще более нужная, пожалуй, однако и ума надо побольше моего. Так что когда-нибудь ты должен будешь застать тот момент, когда усатого таракана траванут дихлофосом. Сакагучи усмехнулся и кивнул другу, чокнувшись бокалами. — Не лезь на рожон, старина. И мы увидим это вместе.***
Чуя вскочил на кровати, чувствуя, как бешено бьется сердце, оглушая и без того растерянно озирающегося юношу. Что ему только что приснилось?.. Он уцепился за обрывки сна, за какие-то важные слова и фразы, которые обязательно нужно запомнить, но картина ускользала от него, оставляя в голове только основную мысль диалога, ощущение того, что он ничего не понимает и хочет торт, лица отца и Анго. И что-то еще. Осознание того, что это не сон, а воспоминание, и все привидевшееся ему действительно происходило на самом деле. И что во сне было заключено что-то очень, очень важное.