***
— Огай-мать-твою-Мори! Мужчина вздрогнул, оторвавшись от своего кропотливого занятия, требующего усиленного внимания, и вздохнул, отправляясь открывать дверь на кодовом замке под аккомпанемент воплей Оочи Фукучи, щедро осыпанных оскорблениями. К тому же, в очень разной степени подвергающихся цензуре, но неизменно качественными. Открыв дверь директору, он ловко увернулся от летящего в него кулака и протолкнул мужчину внутрь кабинета, свободной рукой нажав на кнопку, перекрывающую вход в подвал. Проводить для Фукучи экскурсию в его научные владения сейчас — явно не лучшая идея. — Мне кажется, в имени "Огай Мори" не очень уместно звучит "мать твою". Ты чего такой злющий, а, Генъитиро? Фукучи недовольно поморщился, услышав свое настоящее имя. Тем более из уст Огая, перепачканных чем-то алым и вязким. — Зато в сердце обладателя имени "Огай Мори" очень уместно смотрелась бы гребаная пуля. Ты вообще понимаешь, во что вылились твои занятия? Мори со скучающим видом уселся на кожаный диван и дружелюбно похлопал рукой в перчатке по месту рядом с собой, приглашая Оочи немного успокоиться. Фукучи прожег Огая выразительным взглядом и почему-то отказался. — Послушай, у меня все под контролем. Наоми была мне необходима, я положил на нее глаз много лет назад! С каждой секундой я все ближе к великому открытию, понимаешь? И плевать, сколько для этого должно умереть. В науке лишних жертв не бывает. Оочи рявкнул на Мори, сжав кулаки, и от того, как исказилось его лицо от ярости, шрамы на щеке стали еще заметнее. Огай твердо выдержал взгляд, отогнав ощущение необъяснимого волнения. Фукучи на его территории, в его собственном ледяном царстве, и все карты в руках Мори. — Ты! Черт бы тебя побрал, Мори-сраный-баран-Огай. Ты ближе не к своему великому открытию, а к тому, чтобы сдать нас всех с потрохами и значительно пошатнуть репутацию "Арены" в глазах учеников. Если они убьют тебя, наш авторитет падет. Огай устало потер виски и поднял тяжелый взгляд на разъяренного мужчину. — Ну же, прекрати строить из себя героя, Оочи. Ты знал, что так будет, и специально заказал информацию о расследовании 11-"X" у Q, только чтобы подтвердить свои догадки. Чего ты хочешь от меня? Ответ последовал незамедлительно. — Хочу, чтобы эти волнения у юных детективов прекратились. Сделай это. Убери братишку девчонки, если потребуется. Фукучи наклонился к лицу Мори, словно подтверждая серьезность своих намерений. Огай медленно кивнул, с трудом сдерживая наползающую на губы ухмылку безумца. Он, конечно, догадывался, что ему повезет и он сможет заполучить еще одного подопытного, но как же все-таки приятно слышать такой приятный приказ! — Вот так бы сразу, Фукучи. Тебе бы только мать мою приплести и назвать сраным бараном. Знал бы ты, как тебя за глаза называют. Фукучи отошел от Огая и с невозмутимым видом сплюнул на пол, выходя из кабинета. — Догадываюсь. Мори весело и свободно рассмеялся, как только дверь за директором захлопнулась. Хохот отражался от высоких стен и эхом обволакивал фигуру мужчины, который давно перестал быть человеком. Огай ввел код, состоящий из тридцати двух знаков, и, тихонько напевая себе под нос, спустился в свою лабораторию. Находящуюся прямо под "Ареной". Ухмыльнулся тому, что раньше было симпатичной, дружелюбной и приветливой девушкой, словно это могло ему ответить, и подошел, стерилизуя руки и меняя перчатки. Сильный запах крови, спирта, чего-то едкого, чего-то, что здоровый разум тут же отверг бы, пропитал огромное помещение. Мори Огай давно уже не испытывал рвотных позывов и прочих реакций обычного гражданского, который впервые побывал в его маленьком ледяном мире. Он взял скальпель почти с нежностью, переведя такой же ласковый взгляд на остатки девушки, лежащей на больничной койке. Голос Мори Огая дрожал от с трудом сдерживаемого безумного хохота. — Что ж, дорогая Наоми, нам предстоит немало работы. Тебя стоит как следует подготовить к встрече с братиком!***
— Итак, повторим все сказанное раннее для особо недалеких. Рампо начал свое небольшое выступление в собственных лучших традициях, оглядев преданную публику, состоящую из учеников сплоченного 11-"Х". Театрально вздохнул и решил все-таки уточнить, чтобы "серая масса" точно поняла, о ком он. — То есть, для вас. Эдогава кивнул Дазаю, и тот подошел ближе к королю эрудиции, дедукции и самодовольства, подхватывая его речь. — Итак, вчера мы с вами пришли к выводу, что под подозрение попадают четыре человека. От попадающих под наименьшее подозрение до самых главных подозреваемых. Класс согласно закивал, вслушиваясь в имена так, словно в их звучании был скрыт ответ о совершении преступления. Чуя скосил глаза на мертвенно-бледного, сгорбленного и нервно обгрызающего ногти Танидзаки-старшего, на которого смотреть без жалости нельзя было. Какого же ему, бедному, слушать, как обсуждают похищение его любимой сестры! — Куникида Доппо. Наоми направлялась к нему ранним утром, и это единственный человек, чье имя точно фигурирует в нашем расследовании. Против его вины свидетельствует сразу несколько фактов: в примерное время исчезновения Наоми он находился в своем кабинете, это подтверждает тот факт, что зачастую Доппо там и ночует. Когда Куникида впервые покинул его, чтобы узнать, почему Танидзаки-младшая не пришла к нему, о ее исчезновении уже знал класс от Джуничиро. Из этого вытекает, что у него просто не было ни времени, ни возможности замести улики. К тому же, дверь его кабинета находится в достаточно проходном месте "Арены", и его бы точно заметили. Ну и, конечно, думаю, все понимают, что Куникида под наименьшим подозрением в силу своего специфического склада характера. Все согласны? 11-"X" согласно закивал. Чуя быстро строчил в заметках все, что считал самым важным в речи Осаму, чувствуя неожиданно приятное теплое чувство в груди от звуков его уверенного голоса. Дазай чувствует себя на своем месте, он не кажется таким загнанным и мрачным, как вчера. Странно, что Чуе так приятно об этом думать, словно с ним самим случилось что-то очень хорошее. Раньше с ним такого не бывало... Рампо продолжил, и Накахара вновь обратился в слух. — Брэм Стокер. Он тоже ночует в "Арене", но в общежитии с несколькими другими учителями. Он попал под подозрение, поскольку в тот день вел себя несколько странно. Обычно Брэм появляется в школе к самому началу уроков, а нередко и опаздывает в силу своей любви поспать, появившейся, как мы знаем, после получения травмы. Однако вчерашним утром Стокер был в школе с самого утра, вел себя довольно нервно и задумчиво, вопреки своей обычной спокойной, меланхоличной манере. Ацуши взволнованно зашептал что-то на ухо Акутагаве, и по толпе прошелся взволнованный шепот. В вину Брэма совсем не верилось, но такое его поведение действительно было крайне необычным. Дазай предупреждающе поднял руку, и переговоры тут же стихли. Речь Эдогавы продолжил он. — Однако, прошу заметить, эти улики очень и очень косвенные, и, более того, имеют вполне логичное объяснение. Все знают, что Брэм является опекуном Аи Коды, ученицы 3-"Х" класса, верно? Так вот, я поговорил с Одой, и узнал, что в тот день Ая должна была пересдавать ему контрольную по геометрии, которую почти завалила в прошлый раз. Вот и весь секрет: Стокер вскочил рано утром и дергался весь день, потому что волновался за девочку и результат ее пересдачи. Проверочную она писала до начала уроков, и Одасаку лично видел, как к кабинету ее подвел Брэм. Спешу отметить, что контрольную Ая пересдала на "отлично". От невозмутимо рассказывающего о теориях и убийствах Дазая было необычно услышать эти слова, сказанные с едва заметной улыбкой на устах. Ученики радостно заулыбались, выдохнув от облегчения: никому не хотелось, чтобы всеми любимый Брэм оказался причастен к похищению Наоми. Накахара не отрывал взгляд от Дазая, широко улыбаясь и словно позабыв о том, что они вообще здесь обсуждали. Они вдруг пересеклись взглядами и отвернулись друг от друга, чтобы не распалять одновременно вспыхнувшие в сердце огоньки. Рампо дождался окончания перешептываний и подытожил. — Ну, вот. К тому же, в силу того, что Брэму, у которого вторая группа инвалидности, в общем-то не слишком легко было бы незаметно похитить и спрятать сильную и здоровую шестнадцатилетнюю девушку, он точно вне всяких подозрений. Идем дальше! В этот раз первым заговорил Дазай, называя имя очередного подозреваемого. — Йосано Акико. Все о ней наслышаны, и, как известно, относятся к ней по-разному, но с неизменным восхищением. Она могла бы показаться нам ангелом, девушкой, которая исцелит вас, поможет, утешит и все дела. Вот только учитывая то, с каким дьяволом она работает, Йосано — ангел смерти. Под подозрением она, в основном, по одной причине: теснее всего связана с Огаем, много знает о его работе, и имеет, конечно, высшее медицинское образование, а потому, учитывая, что Наоми нужно было похитить быстро и незаметно, вполне могла прибегнуть к каким-то медицинским препаратам. Неясно сразу несколько моментов. Первое: зачем Йосано похищать девушку? Ну, об этом, конечно, можно подумать, примерив на себя "шкуру" каждого подозреваемого, но Акико все-таки всегда ассоциировалась у нас с хоть и болезненным, но обязательным излечением, к тому же, значительно более приятным, чем тот же процесс у ее непосредственного начальника. Но я прекрасно понимаю, что в мои рассуждения и предчувствия вы имеете полное право не верить, а поэтому приведу вполне весомое доказательство. Той ночью Йосано гостила в комнате общежития у Коё, и, по словам любезно согласившегося помочь мне Брэма, который, в свою очередь, глаз не мог сомкнуть из-за волнения, свет в их комнате горел до глубокой ночи, был слышен смех и разговоры, а затихло все ближе к утру. Появилась Коё в школе ровно к восьми часам утра, и в тот же момент на посту медсестры материализовалась Йосано. Подтвердит Акутагава, он каждый понедельник забирает у Акико дозу лекарств. Рюноскэ согласно закивал, не отрывая восхищенного взгляда от Дазая. Итог рассуждения о возможной вине Йосано подвел, конечно, Рампо. — Так вот. Думаю, все согласны с тем, что Акико, может, и была причастна к некоторым грязным делишкам, но здесь уж точно не при чем. Единогласно, овощи? Овощи послушно закивали. Накахара бодро улыбнулся в ответ на очередное ласковое обращение от Эдогавы, вслушиваясь в имя последнего и самого главного подозреваемого. — Огай Мори. Надо признать, он подходит нам сразу по нескольким причинам, и каждая из них очень весомая. Во-первых, Мори является единственным подозреваемым, в преступлении, совершенном которым, мы видим четкий и ясный мотив. Похищение "на благо науки"? Вполне в его стиле. Мотив вполне вероятный, конечно, но без доказательств мы бы ничего точно знать не могли. К слову, у нас их и не будет: будут только факты, постепенно соединяющие произошедшее в целую картину. Например, ясно, что Мори остается единственным, кто мог похитить Наоми незаметно, быстро и тихо. Его кабинет находится в укромном месте, почти в самом дальнем от центра "Арены". О нас хоть раз позаботились и решили оградить от вечного холода оттуда, наверное. Зато это единственный быстрый путь к кабинету Доппо: нелюбимый всеми, поскольку приходится вилять между узкими коридорами и пытаться не откинуть коньки от холода, но зато не нужно делать широкий крюк. Выходит, что в глухом местечке, через которое, вероятнее всего, и шла Наоми, сильному зрелому мужчине, имеющему, к тому же, доступ к различным транквилизаторам, ничего не стоило схватить девушку и утащить в кабинет, "не отходя от кассы". К тому же в тот день у Огая вообще не было занятий ни с одним классом, а значит он был свободен весь день. Выводы напрашиваются сами собой… Рампо поправил оправу очков, и они с Дазаем проговорили одновременно. — Огай Мори — главный подозреваемый. Чуя выдохнул, осознав, что все то время, когда разговор шел об Огае, даже не дышал. Стало ясно, что сейчас все одновременно начнут излагать свои мысли, и рассеянный взгляд Накахары скользнул к месту, где должен был быть Джуничиро. Чуя моргнул, словно пытаясь повысить четкость и без того орлиного зрения. Место пустовало. Когда Накахара растерянно заговорил, среди гула голосов его слова прозвучали неожиданно громко. — Джуничиро пропал!..***
Пять лет назад.
Он перегнулся через весь стол, тщетно пытаясь достать до колбы в его углу хотя бы кончиками пальцев. Каждый раз до цели не хватало пары миллиметров, и он раздраженно сводил брови, не оставляя своих тщетных попыток. В конце концов его сосед, наблюдавший за этим всем с ангельским терпением, не выдержал и обошел стол кругом, пододвинув тому колбу с мутной синеватой жидкостью. В ответ на этот жест милосердия Осаму Дазай фыркнул и откинулся на спинку стула, взглянув на подростка напротив со смесью скуки и недовольства. — Федя, если бы я не мог обойти стол кругом, обязательно бы тебе об этом сообщил. Как видишь, от меня таких жалоб не поступало, поэтому с твоей стороны этот акт был очень милым, но совершенно необязательным. Достоевский страдальчески закатил глаза и уселся на стул рядом с Дазаем. — Иначе ты бы еще сорок минут пытался достать до этой колбы пальцами. Осаму хотел возразить, но заинтересованно воззрился на Федора. — Почему именно сорок? — Потому что ты занимался этим семнадцать минут и подвинул пальцами ее ближе к себе на сотую долю миллиметра. Однако, ты и сам понимаешь, что это незначительное расстояние будет все увеличиваться по мере того, как ты будешь придвигать колбу ближе к себе, и сможешь взять ее приблизительно через сорок минут. Не делай вид, что не посчитал это сам. Дазай вздохнул и покорно кивнул, признавая правоту Федора. Его тонкие, чуть подрагивающие пальцы старательно пытались открутить крышку колбы. — Посчитал. Но разве ты будешь винить меня за то, что я хотел услышать твои рассуждения? Федор неопределенно хмыкнул, одновременно нашарив пальцами пинцет и начиная старательно подцеплять им частицы чего-то фиолетового из полиэтиленового пакета. — Лучше всегда знать мысли врага и все в таком духе? Осаму бодро кивнул, справившись наконец с крышкой, и поморщился, вдохнув химический аромат, сразу же заполнивший помещение. — Фу, как воняет. К тому же, милый Федя, от тебя нечасто услышишь длинные тирады и рассуждения после того, как ты прошел курс лечения у Мори в начале года. Достоевский помолчал, но уверенная рука, держащая пинцет, чуть дрогнула. — Побочный эффект, наверное. С того момента я пересмотрел некоторые свои взгляды на жизнь. Но это того стоило. Дазай, мурлыча себе под нос, поставил колбу на стол, и Федор, тщательно отмерив дозу, бросил несколько крупиц в ярко-синюю мутную жидкость. Осаму уложил подбородок на изгиб локтя, наблюдая за химическим вальсом в колбе. — Что ж, я и до этого не особо разделял твои взгляды на жизнь. Боюсь представить, насколько изменились они после столь занимательного времяпровождения с Огаем. Федор вновь крепко закрыл колбу крышкой, тщательно взбалтывая жидкость. На его бледном лице появилось выражение, напоминающее ухмылку. — Не боишься. Тебе же очень интересно, правда? Ну да ладно, ты ведь и сам понимаешь, что я физически не могу с тобой поделиться тем, что происходило в стенах его лаборатории. Осаму выхватил у него колбу и открыл крышку, вновь вдыхая химический аромат. — После тебя теперь даже банки холодеют, серьезно. А пахнет ничего, зря это я... Сказать по правде, в общих чертах все это мне известно, просто очень уж ты охладел ко всему. Во всех смыслах. Даже к своим этим друзьям. К другу. И на новенького мальчишку совсем не злишься, кажется, хотя он к Николаю так и липнет... Федор с равнодушным блеском в фиалковых глазах наблюдал за тем, как Дазай наливает содержимое колбы в стакан, заполнив его ровно до отметки в три четверти, как и просил Огай. — Милый Осаму, тебе не стоит говорить о том, чего не знаешь. Понял? Дазай хихикнул и кивнул, даже не потрудившись принять более-менее виноватый вид. Федор взял стакан в руки и кивнул на второй, пустой и девственно чистый. — Спасибо, что помог подготовить мое лекарство. Конечно, без тебя было бы гораздо легче, но разговор вышел занятный. Мори знал, что ты будешь смотреть такими щенячьими глазами, поэтому разрешил выпить тебе то, что осталось. Твоему организму от этого ничего не будет, подействует, как легкий эйфоретик. Но твое любопытство я утолю, так уж и быть. Осаму радостно усмехнулся, быстро перелив остатки содержимого колбы во второй стакан. Все-таки Огай может быть душкой, когда захочет! Подростки пересеклись взглядами и замерли так на несколько секунд, словно сражаясь на поле невидимой битвы. Оба одновременно расплылись в довольных ухмылках, признавая ничью, и чокнулись стаканами, опустошая их содержимое. Густая жидкость обожгла гортань и скользнула вниз, по трахее, затрудняя возможность глотать. Она хлынула к пищеводу, одновременно запуская два разных механизма в их организмах. Нервную систему Дазая сжало и тряхнуло, импульс искусственно полученного наслаждения, близкого к эйфории, ударил по каждой клетке, заставив его удивленно выдохнуть сквозь плотно сжатые зубы. Неожиданная легкость в теле и мягкое, приятное тепло в животе обволокли его со всех сторон, легонько щекоча "центры удовольствия" в мозге. Достоевский давно привык к такому эффекту и почти не обращал на него внимания. Для него это ощущалось гораздо слабее, почти отдаленно. Впрочем, Федор принимал это отнюдь не для ощущения эйфории и прочих занимательных штучек, получаемых с помощью наркотических веществ. Эта жидкость являлась новейшим изобретением, новым дыханием современной медицины, и предназначалась совсем не для того, чтобы быть средством получения эффекта легкости. Федору Достоевскому это было жизненно необходимо. Теперь. Спустя несколько минут Дазай хрипло закашлялся, опустошив еще и стакан воды, и с нервной усмешкой взглянул на Достоевского, стеклянным взглядом рассматривающего потолок. — Веселые же с тобой посиделки, Федор. Как-нибудь еще обязательно к тебе зайду. До встречи. Достоевский кивнул на прощание Осаму, морщась от исчезновения четкости зрения. Сил не хватило даже на то, чтобы ухмыльнуться Дазаю перед его уходом, а на святое посягать он не собирался. Федор вздохнул и прикрыл глаза, чувствуя, как его утягивает куда-то глубоко вниз. Да, теперь ему приходится жить так. Но это гораздо лучше, чем никак.***
Он с трудом пытался скрыть волнение, то и дело перебрасываясь ехидными фразочками с Дазаем. Сердце колотилось неожиданно быстро, и он чувствовал, что весь буквально дрожит он нетерпения. Хотя они всего лишь идут в квартиру Осаму. Но первый раз! Накахара то и дело поглядывал на юношу, пытаясь взглядом просверлить дыру в его затылке. Тот ворчал о том, что чувствует это и считает, что Чуя наводит на него порчу. Чуя порчу наводить не собирался, но огрызался с таким видом, словно только об этом и думает. — Слушай, что-то мне неспокойно. Это же неправильно, что мы оставили Джуничиро. Вдруг именно мы бы его нашли? Осаму оглянулся через плечо со слегка усталым видом, взглянув на него пристально и неотрывно единственным глазом. — Я же тебе уже сто раз объяснял. Никто его не оставлял: если остались Рампо и другие, то такие, как мы, будем только мешаться в поисках. К тому же… мне кажется, если он не хочет, чтобы его нашли, его не найдут. «Арена»—словно живой организм, и, пусть это звучит глупо, мне кажется, каждый из нас чувствует ее как-то по-особенному. А она, в свою очередь, чувствует нас. Чуя задумчиво склонил голову на плечо, рассматривая Дазая, но кивнул, скрипя сердцем. — Наверное, ты прав. Осаму только самодовольно усмехнулся, подбросив связку ключей на ладони, и прошагал к подъезду в старой многоэтажке, не очень качественно сохранившейся с советских времен. Чуя оглядел дом жадным взглядом, словно пытаясь запечатлеть эту картину, запомнить каждую деталь. Выглядит небогато. Пахнет, к слову, так же. Как только они ступили в подъезд, Накахара страдальчески сморщил нос от аромата кошачьей мочи, смешанной с бодрящим зрелищем отходов жизнедеятельности. Дазай взглянул на него то ли с усмешкой, то ли с неодобрением, и легким шагом взлетел на лестничные пролеты, не обращая внимания на специфический запах. Пока Накахара поднимался по лестнице, кряхтя и проклиная советские многоэтажки и проектирование ступеней, на которых двадцать чертей ногу сломят, он вдруг почувствовал что-то странное. Вроде вины. Черт, он ведь живет вполне неплохо. Совершенно не нуждается в деньгах, проживает в просторной, хорошо обставленной квартире, может в любой момент купить себе все, что захочется: в мерках разумного, конечно. Отчего-то ему казалось, что так живут все. А Дазаю, например, приходится вдыхать эти ароматы и подниматься по ужасающим ступеням каждый день. Конечно, сам Чуя не виноват в том, что живет не бедно, но какое-то странное чувство по отношению к себе шевелилось в его груди, когда он на последнем издыхании доползал до лестничной клетки. — Ой, мамочки… Какой это этаж?.. Что со здешним лифтом? Осаму весело ухмыльнулся, явно находя забавными страдания Накахары. — Всего лишь девятый. А лифт… он здесь вроде бы есть, но никто и никогда не видел его работающим. Чуя в ответ нервно хмыкнул, входя в квартиру вслед за Дазаем. Первое, что он почувствовал, шагнув в помещение, был запах. Спертый, жаркий, почти осязаемый воздух, щедро сдобренный ароматом дешевого алкоголя и чего-то едкого щекотал ноздри, сдавливая виски. Голова тут же закружилась, и Накахара оперся о дверной косяк, чтобы не пошатнуться от ангельского сочетания ароматов. Потом он обратил внимание на убранство квартиры. Убранство. Весьма пафосно звучит для двухкомнатной квартиры общей площадью квадратов двадцать, захламленной всяким мусором, тесной и темной. Чуя сделал шаг, осторожно, словно боясь, что пол, который в последний раз мыли явно не позже рождения Христа, засосет его ногу и утащит куда-нибудь в глубь этого очаровательного местечка. Кстати, насчет Христа. Когда они в абсолютной тишине прошли в гостиную, Накахара не сдержал удивленного выдоха. Стены были покрыты сплошь иконами: потемневшими от времени, самыми разными, заполняющими комнату, словно бесконечное полотно. На стене, прямо напротив двери, висел массивный деревянный крест, облупившийся и покривившийся. В гостиной, казалось, запах алкоголя и затхлости становился только сильнее, однако к нему примешался стойкий аромат воска, сладковатый и тошнотворный. Точь-в-точь как в церкви, но алкоголь и кисловато-едкий запах там, к счастью, не встречался. Чуя не удержался и удивленно пробормотал. — Ты веришь в Бога? Голос Дазая оказался таким резким и ледяным, что Чуя покосился на него с опаской. — Нет. Осаму взглянул на Накахару как-то странно, настороженно и устало. Словно ожидал, что сейчас тот вывалит все, что думает об этой каморке, демонстративно задержит дыхание и пулей вылетит из квартиры. Чуя решительно поднял голову, встретившись взглядом с Дазаем, и тепло ему улыбнулся. — Ничего себе дизайн, никогда такого не видел. Мне нравится. Осаму закатил глаза и фыркнул, проворчав "Ну конечно, это вам не дворец, господин Накахара", однако Чуя ясно увидел в его взгляде облегчение. Неужели он и правда мог подумать что-нибудь не то? — Пошли в мою комнату. Впрочем, эта фраза была лишней, поскольку уже через мгновение Дазай затащил его в комнату, бросив на кровать, и с усмешкой показал язык в ответ на возмущения. — Оказывается, когда ты не ожидаешь, тебя легко завалить. Накахара ответил красочным потоком нецензурной брани и ухмыльнулся, окидывая взглядом помещение и его хозяина. — Иди ко мне. Уютная у тебя комната. Осаму усмехнулся, даже не потрудившись сделать вид, что поверил, и рухнул рядом с Чуей. Они пролежали так в уютной тишине пару минут, глядя в потолок и считая там трещины, складывающиеся в причудливые узоры. Затем Накахара поинтересовался убийственно-серьезным тоном. — Стесняюсь спросить, ты планировал меня завалить только в одном смысле? Дазай молчал около пяти секунд, и Чуя уже собирался продолжить свой гениальный монолог, как тот накинулся на него, отфыркиваясь от прядей волос, лезущих в глаза, и пытаясь придушить. Потасовка длилась не меньше четверти часа: они то затихали, хихикая и восстанавливая дыхание, то снова набрасывались друг на друга, как дикие коты, кусаясь и царапаясь. А потом одновременно осознали, что оказались в крайне интересной позе. Накахара навис над юношей, одной рукой держа за волосы и зарываясь в непослушные локоны, а другой случайно скользнул под край рубашки. Его рука коснулась мягкой, слово шелк, кожи, тут же сменяющейся бинтами, ощутила выпирающие ребра и скользнула по плавному, мягкому изгибу талии. В процессе потасовки он почувствовал, что повязки слегка растрепались, а под его пальцами оказалось бесконечное поле рубцов и шрамов, осязаемое, болезненно заметное. Ощутив их, Чуя вдруг почувствовал странное, волнующее ощущение, от которого тело показалось слишком тесным. Осаму под ним, в свою очередь, оказался в позе очень нетривиальной. Стройные ноги юноша скрестил на бедрах Накахары, а руками обвил изящную шею, невольно притянув его ближе к себе. Прядь рыжих волос Чуи не пожелала более быть заправленной за ухо и выскользнула, упав на бледную щеку Дазая и пощекотав ее. Обоих это наконец вывело из странного оцепенения, и юноши отскочили друг от друга так резко, что оба ударились о стены. Никто из них этого не заметил. Дазай смотрел на него с таким выражением лица, которое описать вообще не представлялось возможным. Оба раскраснелись и тяжело дышали, но на бледном лице Осаму (теперь понятно, почему он такой белый — никакого кислорода в квартире) румянец казался нежными, гранатовыми рассветными облаками или воплощением цветения розы, холодной осенью нашедшей пристанище на его щеках. Он судорожно сжимал в руках край бинта, который потянул за собой Накахара, когда отпрянул, и дрожал, сам не зная от чего. От чего именно из сотен чувств, мечущихся в поисках выхода внутри него. Юноша свел острые колени, молясь, чтобы Чуя не увидел, что как минимум одно из них нашло вполне естественный в такой ситуации выход. Накахара был слишком занят своей ошеломительной проблемой, чтобы заметить Дазаевскую. Ему было невыносимо жарко и тесно, но теперь он понимал, что все эти ощущения, в общем-то, были сосредоточены в одном месте. Ощущение растрепанного, настоящего, невыносимо прекрасного Осаму под ним. Ощущение его мягких изгибов, неожиданно плавных и эффектных, которые казались необычными для худощавого парня. Ощущение гребаных шрамов, шрамов, шрамов. Ран, от касания к которым у Накахары окончательно сорвало крышу. При мысли о том, как они появились, болело сердце. При мысли о том, что он безумно хочет зацеловать каждый из них, болело в паху. Еще тогда, несколько недель назад на первом уроке курса Фукучи, Чуя, увидев несколько рубцов на его ладонях, мельком, краем зрения, ощутил что-то невероятное. Будь он тысячу раз проклят, если не сделает все, чтобы Дазай не получил больше ни одного. Накахара понял, что надо спасать ситуацию. И со всем этим, и с ужасающей теснотой в его брюках. Он вздохнул и хотел что-то сказать, но Дазай вдруг опередил его. — Я, конечно, догадывался, что ты хочешь меня облапать, но не так открыто же, извращенец. Чуя изумленно заморгал, убедившись, что это не отвлекающий маневр, чтобы в следующую секунду сбросить его с ненавистного девятого этажа. И негромко, чувствуя, как потихоньку напряжение отпускает его, но все-таки захихикал. Осаму пнул его куда-то в ногу и нервно рассмеялся, зарывшись пальцами во взмокшие от пота волосы. За следующие несколько часов они относительно успокоились, перебрасывались ничего не значащими ехидностями, немного поработали над их многострадальным проектом, чуть-чуть пообсуждали происходящее в "Арене", похихикали со всяких несмешных мелочей (Черт, Накахара, чем тебе показалось смешным слово "опершись"?) и выпили пять стаканов воды со льдом. (Как отметил Дазай, язвительно ухмыляясь, это единственное, чего ему не жалко. Говоря по правде, ничего другого просто не было.) В общем, как бы оба не желали этого признавать, они были совершенно счастливы. Когда Дазай провожал его, протяжное "Не приходи-и больше, я тебя не жду-у-у" прозвучало как самое теплое и искреннее приглашение, которое Чуя когда-либо слышал, а Осаму давал. Накахара шел домой, пытаясь не поскользнуться на ужасающей ноябрьской грязи и слякоти, кутался крепче в шерстяное пальто и улыбался от уха до уха. В его голове, конечно, крутилось множество мыслей. Об убийствах, пропавших братьях и сестрах, о том, почему в квартире Осаму такой отвратительный запах и специфическое убранство. Дазай явно не пил, а резкий отрицательный ответ о вере в Бога не оставлял ни капли сомнений, и в мыслях Накахары события, образы и фразы исполняли причудливые танцы, выстраиваясь в ровный, закономерный ряд и рассыпаясь на тысячи осколков. В его голове, конечно, крутилось множество мыслей. Но самой главной оставался Дазай. Это нисколько не изменилось, когда дома он закинул в себя бутерброд, и, стоя под горячим душем, осозновал, что сегодня последние сомнения о природе трепета где-то в животе при виде дерганного соседа по парте полностью испарились. Не изменилось, когда он, расслабленный и отдохнувший, валялся в кровати, доделывая оставшиеся уроки. Когда погасил свет и понял, что до сих пор ощущает под подушечками пальцев бесконечное полотно шрамов и рубцов, старых и новых ран. И, естественно, не изменилось, когда его рука невольно потянулась вниз, скользнув под ткань пижамных шорт. Накахаре никогда не было так великолепно, так потрясающе хорошо от самоудовлетворения. Его образ, голос, смех, сам Осаму сводил его с ума, даже не находясь рядом. Только мысли о нем довели до абсолютного, феерического пика наслаждения, а на губах расцвела невольная улыбка. В его голове, конечно, крутилось множество мыслей. Но самой главной оставался Дазай.***
Его дыхание было тяжелым и быстрым, но абсолютно тихим. Само собой, иначе самопровозглашенная поисковая группа, тщетно прочесывающая всю территорию "Арены", кроме, разве что, детского корпуса, непременно бы его нашла. Джуничиро Танидзаки облегченно улыбнулся, решив, что выждал уже достаточно, и, раз все разошлись еще полчаса назад, нехотя покидая стены школы и обещая друг другу продолжить поиски завтра, можно выходить. Его укрытие было простым и надежным. Когда он сумел улизнуть под шумок, и, слава богам, получил фору в пару минут, перед ним встал выбор: где прятаться? Его явно будут искать, будут, несмотря на то, что уроки закончатся. Рампо придумает какую-нибудь гениальную отмазку для своего любимого Фукудзавы, и они смогут выискивать его до самой темноты. Танидзаки знал, что детский корпус обыскивать не будут. Здорово, конечно, было бы там спрятаться, но туда не попадут не только юные сыщики, но и он сам, поскольку за входящими и выходящими оттуда контроль неслабый. Помочь бы, конечно, мог вездесущий Q, но, сейчас у него нет ни времени, ни желания заниматься его поисками. Искать тщательнее всего будут у кабинета Огая. Конечно, они сразу все просекут! Подумают, что Джуничиро бросился мстить за сестру, сломя голову. Танидзаки считал наименьшим, что он может сделать ради отмщения за его милую Наоми, это хотя бы подождать. Поэтому он и сидел в каморке со швабрами на первом этаже, радуясь своей смелости, удачливости, тому, что сюда заходили пару раз, равнодушно окидывали взглядом помещение и не догадались убрать половую тряпку с пустого ведра впечатляющих размеров. И никто, конечно, не знал, что теперь оно не пустое. Когда Танидзаки умело и быстро скользил по знакомым с детства, родным коридорам "Арены", он думал, что все-таки очень благодарен 11-"Х" за то, что волновались о нем, бегали здесь не один час, прошерстили всю школу, чтобы найти его. Все они — его друзья. Самые лучшие, верные, прекрасные друзья. И ему очень жаль, что увидев их в последний раз, он не смог попрощаться. "Они знают, как я благодарен им за все и как я люблю их." Джуничиро быстро утер единственную горячую слезу, скатившуюся по его щеке. Сейчас не время. Они поймут, обязательно поймут, что Танидзаки не мог поступить иначе, не мог простить то, что у него отобрали лучик света, смысл жизни. Дверь в кабинет Мори была приоткрыта, а это значит, что его задача значительно упростилась. Танидзаки быстро скользнул в щель, озираясь в поисках ловушки, но ее не было. Вместо этого, в освещении лунного света, нежная и хрупкая, как печальный цветок в ночи, здесь была его сестра. Она сидела за первой партой, мечтательно глядя в окно, на сияющие звезды и мерцающую луну. В своей школьной форме, с гладкими, блестящими темными прядями волос, в прекрасном беспорядке рассыпавшимися по гладким девичьим плечам. Вполоборота, подперев щеку кулачком, самое нежное и восхитительное создание в хрустальной ночной тишине, невинная и ласковая Наоми Танидзаки. Джуничиро громко ахнул и бросился к сестре, захлебываясь в рыданиях, в родном звучании ее имени, в восторженном, невероятном счастье забыв про все логические связи, про невозможность происходящего, про все на свете... Когда Танидзаки подбежал к девушке и упал перед ней на колени, сначала он увидел только ее прекрасное печальное лицо, губы, изогнувшиеся словно в мучительном сожалении, которым наполнена была ее улыбка, большие серые глаза, в которых отражался диск огромной луны, такой же одинокой и скорбящей. Но когда он схватил ее за руку, Джуничиро понял, что случилось что-то страшное и непоправимое. Когда он ощутил в своей ладони ее холодную, податливую, словно вылепленную из воска руку, когда увидел, что ее грудь не поднимается и не опускается, глаза не моргают, застыв в безжизненном блаженстве, как у самой дорогой куклы, Танидзаки понял. Он закричал, сжимая ее хрупкую ладонь, прижимаясь к холодному лбу и ледяным щекам. Ощущал запах чего-то вроде формалина, ощущал что-то неестественное, неправильное, ощущал невыносимый ужас. Он кричал, когда сзади бесшумно выскользнула высокая фигура в белом медицинском халате, кричал, стоя на коленях перед самым дорогим в мире человеком, целуя ее застывшее лицо, кричал, когда Огай Мори подошел к нему сзади и быстрым, умелым движением ввел шприц в шею. Кричал, потому что понимал, осознавал с ужасающей четкостью. Наоми мертва.