Пять лет назад.
— Очень рад видеть вас всех в этом зале вместе со мной, в добром здравии и светлой памяти! Аудитория одобрительно зашумела, радуясь дежурному проявлению вежливости как дети, к которым соизволил обратиться уважаемый взрослый. В просторном помещении было светло и тепло, но мужчине, сидящему среди десятков восторженных чиновников казалось, что краски сгущаются, образуя тучи над их головами, а по шее бегают волны мурашек. Он слегка отвернулся от оратора и пересекся взглядом со своим соседом, шутливо подмигнув тому. Поправив очки, сползающие с переносицы, тот тепло усмехнулся в ответ. — Чего такой кислый, старина? — Считаешь, я должен радоваться тому, что слушаю этот бред сейчас? И зачем только сюда созвали всех, кто в правительстве страны важнее моли, Анго? Духота страшная. Мужчина, которого назвали Анго, хихикнул и склонился чуть ближе к лицу соседа, чтобы обменивающиеся любезностями чиновники не услышали разговор. — Просто усатый — душнила, а температура нормальная. Ты, в конце концов, должен радоваться: награждают ведь, да еще и такие важные шишки. Ара страдальчески закатил глаза и показал средний палец соседу. — Знаешь, куда и сколько раз я этих шишек? Ответить Сакагучи не успел, потому что шушукающихся, как школьников, мужчин, окликнули по именам, повторяя с легкой укоризной. — Повторяю, начинается церемония награждения! Оба тут же состроили серьезные мины, а Анго под столом наступил на ногу Ары. — Хочу выразить особую благодарность бойцу наших тайных подразделений, одному из ведущих специалистов в области разработки новейшего военного оборудования, члена Совета, человеку, заслуги которого можно перечислять бесконечно долго. Арахабаки! Когда он принимал награду из цепких холодных рук Оочи Фукучи, грудь распирал неприятный склизкий ком отвращения к этому старикашке. Улыбка на лице человека, которого все в правительстве знали как бойца "Арахабаки" была светлой и ясной, но на душе его было темно. Он раскланялся, выражая слова признательности за высокую оценку его служения Родине, мысленно подмечая каждое движение этого мужчины. Ара впервые видел его так близко: водянистые глаза, кажется, серого цвета, сухая подтянутая фигура, почти незаметная паутинка морщин и крепкие, цепкие руки. Перепачканные в крови по плечи. Он любил прозвище "Арахабаки". В его паспорте значилось "Ара", но так позволялось звать его только самым близким людям. Ара Накахара звучало даже слегка забавно, но по его крайне настоятельной просьбе фамилию не стали афишировать. Он хотел, чтобы сын рос со своей гордой фамилией, ему не пришлось бы менять ее потом... если вдруг что. Значит, так. Арахабаки поднимался все выше по карьерной лестнице. Взгляд Фукучи казался все тяжелее.***
— Нет, ну серьезно? Нам придется организовывать все это вместе с "Х"? Нет, я не хочу! Теруко надула губки и решительно стукнула сжатым кулаком по столу. Волнистые локоны, в которые завивался ее хвост, подпрыгнули в знак солидарности с настроением хозяйки. Мори потер бледными пальцами переносицу, мысленно взывая ко всем Богам, которые от него еще не отвернулись, умоляя помочь ему справиться с этой несносной девчонкой. Ее не волнует вообще ничье мнение, кроме разве что, своего любимого Оочи. Он устало вздохнул и протянул почти жалобно. — Оокура, понимаешь, вы должны организовать это вместе. Должны. Это просто факт, и нельзя его оспорить. Что тут сложного — заняться организацией новогодней вечеринки с детьми из параллели? Перемолвитесь парой дежурных фраз, и все. Никто ведь не заставляет вас становиться лучшими друзьями. Теруко сделала губами "пам" и зло топнула ножкой, глядя снизу вверх на Огая так, словно от ее решения зависела вся жизнь директора. — Я сказала, что не буду! У меня гениальный талант к организаторской деятельности, я справлюсь и сама! Максимум — возьму Дзено, а то он совсем стух в последнее время. Все, мое слово нельзя оспаривать. Мори едва не взвыл, думая о том, что Фукучи — страшный человек. Так извращенно отомстить ему за неприятности, появившиеся после нескольких не самых приятных результатов его научной деятельности — это надо постараться. Теперь на его плечах организация этой чертовой вечеринки, и, что самое страшное, работа с этим ужасающим монстром в юбке. — Хорошо, тогда я прибегаю к самым крайним мерам. Оокура вызывающе изогнула идеальную бровь, наблюдая за тем, как пальцы Огая ловко скользят по экрану смартфона, набирая сообщение. Спустя минуту мужчина отложил гаджет и откинулся на спинку кресла, не глядя на девушку, уже набравшую в грудь воздуха для очередной гневной тирады. Монологу не суждено было увидеть свет, поскольку дверь распахнулась, и в нее вошел заспанный недовольный Фукучи, потирающий щеку, на которой остались следы от стола, на котором тот мирно сопел пару минут назад. — Ну неужели это было так сро... Договорить Оочи не дали. Теруко запрыгнула к нему на шею с радостными воплями, прижимаясь щекой к груди. — Фукучи пришел, Фукучи пришел! Он усмехнулся и погладил девушку по макушке, с трудом отцепив от себя. Оочи бросил сочувственный взгляд на Мори и положил руку на плечо верной поклоннице. — Теруко, послушай, я понимаю твое нежелание работать с параллельным классом и не виню тебя за это. Но эта вечеринка — моя идея, понимаешь? А ты, Оокура, талантливая ученица и моя любимица... Ты можешь помочь мне? Девушка моргнула, глядя на Фукучи, и Огай медленно сполз под стол. Пространство разорвал радостный вопль: НУ КОНЕЧНО, ДОРОГОЙ ФУКУЧИ! ВЕЧЕРИНКА ПРОЙДЕТ В ЛУЧШЕМ ВИДЕ!***
— Мы серьезно будем страдать этой херней? Черт, нет. Скажи, что ты шутишь! Тачихара страдальчески простонал, барабаня по металлическому ограждению балкона желтыми от табака пальцами. Ветер трепал их волосы, и вся четверка щурилась от его яростных порывов. Этот балкон — дьявольское место какое-то. Дазай весело усмехнулся, выдыхая облако дыма в лицо задумчиво разглядывающего верхушки небоскребов где-то вдали Накахаре. Тот пнул его по бедру, заставив ойкнуть. — Да, я сказал, мы будем страдать этой херней, понятно? Это не предложение и не вопрос. Так сказал старик Фукучи, и не просто так. Я уверен, что он ожидает там чего-нибудь грандиозного. А еще уверен в том, что это, скорее всего, произойдет. Тачихара переглянулся с Акутагавой, кутающимся в длинное пальто. Заговорил Чуя, лениво отбирая сигарету у Дазая и с наслаждением затягиваясь. — Да как ты куришь это лавандовое дерьмо? Да, ребят, я, наверное, что-то не так понял, но почему вы в таком шоке от одной мысли об этой вечеринке? Как-нибудь переживем общение с "Y". В конце концов, мы ведь их не ненавидим. Рюноскэ судорожно закашлялся, и Мичизу с Накахарой тут же обеспокоенно повернулись к нему, разглядывая бледное изможденное лицо. Дазай презрительно скривился, не соизволив повернуться к парню, и протянул. — Приду-у-урок. Дело не в том, ненавидим мы их или нет. Нам вообще глубоко посрать на них большую часть времени, когда они не обгоняют нас по количеству набранных баллов и не пытаются устроить кровавое месиво из нас или самих себя. Просто лично я уверен, что на Новогодней вечеринке в выпускном классе просто не может не случиться какой-нибудь досадной оказии. Акутагава наконец прокашлялся, хрипло втянув воздух, и юноши вернулись к разговору. Тачихара почесал затылок, неуверенно взглянув на Осаму. — Оказия?.. — Вы серьезно не знаете, что такое оказия, гребаные вундеркинды? Акутагава робко поднял руку, собираясь ответить, но Накахара с готовностью отозвался первым. — Оказия — непредвиденный, редкий, из ряда вон выходящий случай, неожиданность. Осаму изогнул бровь и оглядел его то ли с презрением, то ли с недовольством. — Молодец, лисенок, определение из Википедии. — Дазай, я, вообще-то, тоже знал... — Акутагава, заткнись! — Простите. — За что он извиняется? — А за что ты на него наорал? — Завалите, защитники справедливости. — Кого? Тебя, котенок? — Очень смешно. — Думаю, он не шутил. — Хотите, я как-нибудь пошучу?.. — Сначала вылечись. — Звучит, как оскорбление. — Это и было оскорблением. — Дазай, простите... —...Сил моих больше нет. Остаток перемены прошел за замечательной беседой, наполненной обменом любезностей. Впереди — большая часть второй четверти, интриги, убийства и немного поцелуев. А еще — Новогодняя вечеринка.***
Два года назад.
Жизнь бродячей кошки тяжела, полна трудностей и опасностей. Голода. Голод — он повсюду. В каждой частичке гибкого и худого кошачьего тела. Он сводил челюсти, тянул в животе, бил по мозгам. Все мысли, которые только могли появиться в маленькой пушистой голове, становились незначительными. Единственное, что оказывалось важным — еда. Ее некогда бывшая белой шерсть свалялась, осталась комьями висеть на впалых боках, умные зеленые глаза потускнели и помутились, а грация сменилась резкостью, присущей существам, изо дня в день борющимся за жизнь. Один мальчик, подкармливающий ее после школы время от времени, прозвал ее Белоснежкой. Он говорил ей, что она самая прекрасная кошка, которую он только знал, но у нее очень жестокая судьба. Сначала он гладил ее, ласкал отчего-то всегда дрожащей бледной ладонью, шептал всякие нежности, а потом доставал еду в запачканном чем-то полиэтиленовом пакете. Мясо, колбаса, дешевый корм — Белоснежке было все равно, что именно для нее уготовил мальчик сегодня. Она набрасывалась на еду с одинаковым вожделением, давясь и заглатывая куски целиком. Потом они подолгу сидели так вдвоем, и мальчик рассказывал ей что-то. Она ничего не понимала, но слышала в рассказах свое имя, на которое привыкла отзываться, и послушно внимала его речам. Они оба были самыми одинокими существами на планете: бродячая вечно голодная кошка с белоснежной шерстью и не менее голодный мальчишка с бинтами по всему телу. — Слушай, а что, если Белоснежка покончила с собой? Вдруг она знала, что яблоко отравлено, но все равно откусила? Тогда он помолчал, словно ожидая от нее ответа, и кошка подняла голову, выжидательно заглядывая в глаза мальчику. — От отчаяния. Когда поняла, что мать подсунула ей яд. Или… Это было неясное отчаяние, связанное с самой сутью нашего грешного мира. Тогда ещё интереснее... Правда ведь, Белоснежка? Белоснежка не была уверена в том, что это правда, но согласно проурчала. Мальчик радостно погладил ее, продолжая мерно рассказывать что-то непонятное. Так проходили их дни. Мальчик не приходил к ней вчера, но оставил немного еды перед этим, и Белоснежка не чувствовала себя покинутой. Однако припрятанный кусочек колбасы своровал кто-то из ее бродячих конкурентов, и она беспокойно прохаживалась по закуткам недалеко от массивного и пугающего ее здания, из которого обычно выходил мальчик. В животе крутило и тянуло, а ей самой хотелось выть от голода. Иного выхода нет — придется выходить на поиски пропитания. Белоснежка блуждала по темным, неприветливым улицам холодного города и чувствовала, что инстинкты затуманивают разумные кошачьи чувства, а желание броситься к любой, совершенно любой еде берет над ней верх. — Кис-кис. Мягкая кошачья поступь замедлилась, а оглушительно-восхитительно-невероятно приятный мясной аромат проник, казалось, в каждую клеточку ее тела. Белоснежка дернула рваным ухом и сделала несколько осторожных медленных шагов вперед, глядя на мальчишку, держащего в руке немаленький кусок колбасы. Совсем маленький, даже меньше, чем ее мальчик. Может, он специально послал его, чтобы она не голодала? Ну конечно, именно так. — Кис-кис-кис. Иди сюда. Я дам тебе кое-что вкусненькое. Обещаю, тебе понравится! Голос. Ей сразу не понравился его голос. Она посмотрела на мальчика, отметив то, какие у него необычные большие глаза и странные двухцветные волосы. Ее мальчик тоже, кажется, был странным, но он нравился ей. А этот — нет. Она сможет без еды. Ее мальчику бы не понравилось, что она берет еду у этого. Она точно это почему-то знала. — Стой, глупая. Кис-кис-кис! Я же говорю тебе, здесь еда! Белоснежка попятилась, немного выгнув спину, и уже собиралась бежать, как вдруг мальчишка вздохнул и положил на кусочек колбасы сверху еще что-то безумно ароматное. Животные тем и отличаются от людей, что над ними берут верх инстинкты. — Кис-кис... Я не сделаю тебе больно. Я просто хочу покормить тебя, понимаешь? Подойди, не бойся, ага? Это еда. Может, она и чувствовала, что что-то не так, но когда сделала два последних шажка до аппетитного кусочка колбасы, ее это уже не заботило. Мальчик наблюдал за тем, как она ест. Наблюдал с восторгом и вожделением, любовался, как самой прекрасной в мире картиной. В ожидании того, что произойдет дальше. Когда кусок пищи попал в желудок кошки, по всему худому телу вдруг прошла крупная волна дрожи. Воздух прорезал сдавленный кошачий вой, и она задрожала, царапая когтями землю. Мальчишка, которого все звали Q, сел перед ней на колени, с вожделением наблюдая за тем, как несчастное создание бьется в адских мучительных судорогах. На его душе стало невероятно тепло и приятно, когда кошка, царапая землю и мечась по земле, затихла спустя несколько минут. Q расплылся в счастливой широкой ухмылке, поднял бездыханное кошачье тело на руки и развернулся, оставляя кровавое пятно на асфальте позади себя. У каждого свой способ почувствовать себя счастливым.***
— Я удивлен, что Мори все еще жив. Удивительное достижение. Не все способны на это после задушевной беседы с Теруко. Федор хмыкнул и отложил толстый книжный том, смерив соседа внимательным взглядом серьезных лиловых глаз. — Мы, однако, не можем утверждать, что Огай все так же радовал нас своим присутствием, не появись вовремя Фукучи. Коля отбросил учебник в дальний угол комнаты, поморщившись от взметнувшегося облака пыли. — И то верно. Интересно, что все-таки задумал Фукучи... Не затевает он всяких праздников просто так, не в его духе. Достоевский зарылся пальцами в темные пряди волос, покачивая ногой. — Конечно, это не просто так. Думаю, он в ожидании того, что мы выкинем нечто интересное. Наверное, наши расслабились, а это все-таки выпускной год. Николай поморщился, притянув к себе Федора за щиколотку и удобно уложив голову на его ноге. — Да ладно тебе, не бубни хоть ты про выпускной год. Мы-то знаем его важность и без напоминания. А насчет вечеринки — полагаешь, что-то вроде новогоднего кровавого месива? Достоевский задумчиво разглядывал пальцы своих ног, глядя куда-то сквозь пространство. — Да не думаю, что прямо-таки месива, душа моя. Хватит какого-нибудь показательного убийства или чего-то в таком духе. А для нас это хорошая возможность выровнять количество баллов в четверти... Мы отстаем, сам видишь. Гоголь легонько ущипнул друга за холодное колено. — Звучит невесело, мне не нравится. Все у нас отлично, в первой четверти обогнали, и в этой обгоним. Или хотя бы сравняемся. В конце концов, ты ведь и сам говорил, что баллы сейчас не главное. За окном где-то вдалеке взвизгнули тормоза. Юноши помолчали. — Не главное, но единственное, о чем мы можем говорить с абсолютной уверенностью. Думай, что хочешь, Коля, но я не могу позволить им обогнать нас. Нужно просто постараться, обойдемся без гениальных планов. Николай поднял задумчивый взгляд на Федора. Чего-то в его словах не доставало, звучал он как-то неправильно, непривычно. — Ты недоговариваешь, Федя. Я же тебя насквозь вижу. Тонкие губы тронула кривая усмешка. Достоевский перегнулся и почти сложился напополам, склонившись к лицу Николая. — Ты всегда был очень проницательным мальчиком, мой милый Коля. А знаешь... я расскажу, что ты должен будешь сделать, моя душа. Готов выслушать меня? Гоголь расплылся в фальшиво-широкой ухмылке и кивнул, чувствуя, что его начинает мутить. Конечно, он готов.***
— У меня от одного взгляда на тебя начинается нервная чесотка. Дазай многозначительно изогнул бровь, отобрав у Накахары шляпу, которую тот с сосредоточенным видом вертел в руках. — Это свидетельствует только о том, что у тебя чесотка. Я здесь вообще не при чем. Чуя вернул головной убор на законное место в своей сумке и фыркнул. Ацуши робко поднял голову, придвинувшись ближе к напряженно печатающему что-то Акутагаве. — Ну чего вы ссоритесь все время, а? Мы же так хорошо сидим вчетвером, готовимся к проекту, тишина, покой... Юноши переглянулись и одновременно съязвили "Я любя". Фраза, произнесенная в тишине и отражающаяся от высоких стен пустого кабинета "Арены" сарказмом не показалась. Что сейчас вообще происходит? Все просто. После окончания занятий Ацуши предложил посидеть и позаниматься проектами в пустом кабинете-комнате отдыха Фукудзавы. Акутагава согласился, потому что не мог отказать Накаджиме, хоть и не признал бы этого никогда. Дазай — потому что знал, что Чуя не захочет, а Чую вообще не спросили. Обстановка, в целом, была очень приятной. Они помолчали секунд двадцать, а затем снова стали пинать друг друга локтями, обсуждая каждое написанное предложение. Акутагава сидел с невозмутимой каменной физиономией, надеясь не вызвать ненароком гнев Дазая. После часа увлеченной работы воцарилась звенящая тишина, прерываемая вздохами и ругательствами кого-нибудь из юношей, попавших под удар. Ацуши не выдержал первым, когда ему по макушке любезно заехал пяткой Накахара. — Давайте поболтаем о чем-нибудь? Что насчет... Дазай, у нас есть что-то типа плана, как обогнать "Y" в этом году? Дазай уложил ладонь на макушку Чуи, снисходительно поглаживая по волосам, как щенка. Накахара презрительно скривился и сделал вид, что ему это просто сердце разрывает. — Абсолютно никакого плана. Все трое юношей ошеломленно взглянули на него, а Чуя извернулся так, что чуть не свихнул шею. Осаму потянул за край повязки на лице и усмехнулся. — Потому что они проиграют без нашей помощи. На Дазая тут же посыпались вопросы о том, что он, в конце концов, имел в виду, но они остались без ответа, и юноша только хмыкал в ответ, упиваясь минутой славы. Чуя ущипнул того за бедро и получил кулаком в лицо. Серьезные разговоры на этом закончились. Когда Накаджима и Рюноскэ вышли из комнаты, побитые и уставшие в значительно большей степени, чем до этих посиделок, Дазай и Чуя расхохотались в голос. Отчего-то вдвоем им всегда легко было смеяться с чего-то, находить темы для разговоров и скандалов. Впервые в жизни Осаму не испытывал дискомфорта при долгом общении с человеком, не хотел побыстрее свернуть диалог, а ловил себя на мысли, что не хочет, чтобы это заканчивалось. Они посидели пару минут в абсолютной тишине, разглядывая друг друга. Чуя вдруг почувствовал, как на сердце опускается давящая тяжесть. А что, если в конце этого выпуска они оба умрут? Да хоть и один из них. Что, если эти дни, дни, которые пролетают прямо сейчас — самое драгоценное, что у него есть, и он всю оставшуюся жизнь будет жалеть о том, что не сделал... ...этого. Когда их губы соприкоснулись, Чуя ощутил, что голова начинает кружиться, и, если бы не диван, на котором они развалились, его ноги бы дрожали от нахлынувших чувств. В первое мгновение ему показалось, что Дазай сейчас отпрянет, оттолкнет его, оставив одного с бешено колотящимся сердцем и лихорадочным блеском в глазах, но чужой ловкий язык расслабился, огладив его собственный, и они слились в страстном, безумном, опьяняющем поцелуе. Движения их языков то замедлялись, сливаясь в одно целое медленными, почти ленивыми движениями, то ускорялись, становились резкими, грубыми, смешиваясь с укусами и оттягиваниями губ друг друга. Чуя сам не понял, в какой момент его руки стали крепко сжимать талию Осаму, умело оглаживая изгиб поясницы и бедер, но, когда это случилось, они уже переплели все возможные части тела, не отрываясь друг от друга ни на секунду. Сердца колотились где-то в горле, а поцелуй из рваного и животного превратился в отрывистый, чувственный и глубокий. Где-то между напористых касаний губ и сплетений языков Чуя спросил, не отрываясь от лица юноши. — А что будет... если кто-то из нас умрет? Дазай усмехнулся в поцелуй, не сдержав стон от болезненного прикусывания губы. — А что будет?.. Ничего... Точно так же канем в лету, как и остальные... Накахара нехотя оторвался от припухших алых губ, скользнув языком по рваным ранам и кровоподтеков от зубов на них. Языком коснулся нити слюны, стекающей по острому подбородку Осаму, и размазал ее еще сильнее. — Выходит, наша цель — просто не сдохнуть? Дазай усмехнулся и погладил Чую по бедру, мстительно сжав его. — Что, только сейчас доперло? Они переглянулись и рассмеялись, вставая с мягкого дивана. Чуя положил ноутбук в бездонную сумку и пробормотал, оглядывая стены и потолки комнаты. — Слушай, а здесь же нет камер? — Что значит "нет камер"? Конечно, есть. Они здесь везде есть. Поймав изумленный взгляд Накахары, Дазай прыснул в кулак. — Да шучу я. Это один из немногих кабинетов, где камер нет, но об этом почти никто не знает, так что я тебе этого не говорил. Чуя попытался стукнуть шутника сумкой по макушке, но промахнулся, чуть не сбив со стола вазу. Покачнувшись, та застыла в опасном положении, заставив юношей застыть в неестественных позах, чтобы ни в коем случае не спровоцировать предмет интерьера на эпичное падение. Поразмышляв над своим положением еще несколько мучительно долгих секунд, ваза все-таки вернулась на законное место, заставив их обоих облегченно выдохнуть. Дазай задумчиво почесал затылок, переводя взгляд с Чуи на многострадальную вазу. — А почему, в общем-то, меня волнует эта ваза? Я ведь могу ее сбить и свалить все на Ацуши или Акутагаву... А лучше на тебя. Накахара посмотрел на Осаму так, что охота ронять вазу у него как-то пропала. Выходя из кабинета, они хихикали и толкались в проеме, пытаясь завоевать право первенства на выход из помещения. В итоге оба вывалились одновременно, пища и отвешивая удары кулаками. Настроение было просто великолепным. Пир во время чумы? Ну и пусть. Чума — время пира.***
В небольшом узком помещении было так жарко, что на глаза наворачивались слезы, а густые клубы пара поднимались к потолку и кололи кожу. Стенки дешевой душевой кабины, когда-то бывшие прозрачными, давно потемнели от пыли и грязи, и подтеки, никогда не смываемые с запотевших стекол, застыли кровавыми подсохшими мазками, как в фильме ужасов. Они почему-то никогда не смывались, но Дазай не очень-то и пытался. Сказать по правде, ему было плевать. Он прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как тугие струи воды обжигали покрасневшую кожу, стекая по изгибам юного тела. Осаму зажал в зубах щетку, морщась от жжения в нанесенных пару дней назад порезах, омываемых водой. Эта своеобразная огненная терапия отлично помогала ему привести мысли в порядок и разложить все по полочкам. А разложить нужно было многое. Например, то, что сейчас он толкался в свою руку и пытался сдержать рвущиеся наружу стоны, сжимая в зубах щетку, шипел от ярости и возбуждения и понимал, что с этим нужно что-то делать. Итак, он уже осознал, что бороться с этим бесполезно. Задушить это ужасное чувство никак не получается, а единственный возможный выход — убить объект, вызывающий его, почему-то вызывал отторжение. Конечно, он бы и так не стал этого делать: глупый, опасный и непродуманный ход, однако что-то в глубине его души подсказывало, что будь этот поступок хоть тысячу раз необходимым, он все равно не сумел бы. В этом-то и заключалась... Толчок. ...проблема. Он совершенно искренне почувствовал, что рыжий и вполне себе бесстыжий новенький вызывает в нем удивительные эмоции, которые он никогда раньше не испытывал. А еще страшнее было то, что он абсолютно не хотел от этого ощущения... Толчок. ...избавляться. Кажется, что он в тупике. Дазай Осаму очень не любил оказываться загнанным в угол, но обожал часами искать выход из напряженной ситуации. Перед глазами потемнело, виной чему была то ли убийственно-жаркая температура в ванной комнате, то ли бешеный темп, который взял юноша, толкаясь себе в руку. Прежде чем закрыть рот ладонью и судорожно выдохнуть от накатившей волны горячего удовольствия, он подумал. Если эту проблему не получится решить... Толчок. ...нужно обратить ее себе на пользу. Спустя пару часов на телефон проверяющего диктанты третьеклассников Одасаку пришло смс от контакта "Дазай!". Именно так, с восклицательным знаком. Когда он обзавелся современным телефоном, то не сразу разобрался, как ставить смайлики, и, чтобы показать важность этого контакта, подписал его именно так. Осаму предлагал ему поменять потом, но восклицательный знак прижился и стал для Оды сигналом со всех ног бежать к телефону.Дазай! 03:56 Привет, Одасаку:) Прости, что пишу поздно. Надеюсь, ты спишь. Давай встретимся завтра или в любой день, когда тебе будет удобно. Со мной все хорошо, но я в заднице. Надо поговорить. Твой друг. (^･ｪ･^)