Неделю спустя.
Огненные локоны удивительно правильно лежали на бледной ладони, скользили в слабой, осторожной хватке так, словно только и созданы были для того, чтобы Осаму Дазай зарывался в них пальцами, любовался и разглядывал, как самое ценное сокровище. Накахара тщетно пытался сделать вид, что совершенно не смущен происходящим, но не мог удержаться от стесненных вздохов, периодически невольно вылетающих из губ, занятых, в общем-то, другим делом. Пожалуй, еще никогда он не чувствовал себя так спокойно и взбудоражено одновременно, как сейчас, полулежа на своей собственной кровати и ощущая, как невыносимо приятно прижимать самого желанного на свете юношу к себе, видеть, как тот хихикает над его тщетными попытками написать хоть два слова в открытый вордовский документ то с несчастным проектом, то со своим расследованием происходящего в стенах "Арены". Связать хоть в мало-мальски разборчивые предложения свои спутанные, пульсирующие в висках мысли Чуе совершенно не представлялось возможным: слишком уж отвлекали его ловкие тонкие пальцы, играющие с шелковыми локонами, манили разодранные в уголках алые губы, иногда невзначай касающиеся его виска, и блестящие, смеющиеся глаза цвета самого крепкого в мире коньяка с самым неповторимым вкусом. Чуя не выдержал и отставил свободной рукой ноутбук на тумбочку, безжалостно захлопнув крышку и проведя ладонью по ровной прохладной поверхности затихшего устройства. Дазай усмехнулся, осознав, что своей цели отвлечь Накахару, не дать ему написать ни строчки и раззадорить недвусмысленной лаской добился, и невинно захлопал глазами. Они оба, кажется, хотели что-то сказать, но взглянули друг на друга и расхохотались, не выдержав наконец целых двадцати минут тихого хихиканья. Накахара больше строить из себя обиженного не стал и только легонько ущипнул Осаму за нос, улегшись поудобнее на кровати и закутав их обоих в плед. Дазай весело хмыкнул и уложил подбородок ему на плечо. Повязка вдруг с тихим шелестом, напоминающим вздох, выскользнула из плотно завязанного на виске узла и едва не обнажила тайну, которую Чуе хозяин бинтов еще пока не открыл — его глаз. Накахара быстро понял еще пару месяцев назад, что тема "мумийности" Дазая пока для него закрыта на пять огромных амбарных замков, затянута предупреждающей сигнальной лентой и украшена знаком "Не затрагивать — убьет!". Не составило труда осознать то, что даже малейшее, случайное внимание к белым полосам на бледной коже может вызвать у юноши неконтролируемую, взрывную реакцию. Казалось, сам факт того, что Чуя понимал и видел его слабое место заставлял Осаму все сильнее раздражаться, стоило Накахаре затронуть эту тему. Поэтому он выжидал. Ждал момента, когда Дазай будет сам готов раскрыть ему свою тайну, позволит увидеть полотно шрамов от ударов жизни на своем теле и расскажет историю их появления. И, наконец, откроет ему тайну повязки на своем глазу. Чуя был уверен, что дело не в конкретном физическом увечье там — отчего-то он осознавал это с такой четкостью, словно знал наверняка. Было там что-то более глубокое, какая-то тонкая нить, ведущая в самую глубь жизни человека, олицетворяющего собой почти неподвластную ему самому тайну. И поэтому сейчас с готовностью отвернулся, позволив Осаму вернуть повязку на глаз и крепче затянуть узел. Когда тот коснулся его плеча, позволив открыть глаза и повернуться, Чуе показалось, что он ощутил волну короткой, теплой благодарности за свою тактичность затылком. Дазай отвлек его от размышлений легким пинком, и оба погрузились в нирвану, размышляя каждый о чем-то своем и несомненно общем. За окном валил снег, заставляя чертыхаться несчастных уставших дворников, дрожать и отряхиваться худых бродячих собак со свалявшейся шерстью, бегать по заснеженным извилинам троп юрких котов в поисках теплого сухого местечка, оставлять на белом покрывале четкие следы лап и ног, людей и зверей. Снег все не прекращался. Они смотрели на него почти зачарованно, и, казалось, где-то там, между легкими кружащими пушинками, спрятаны, надежно укрыты от чужих глаз и темные секреты "Арены", и запутанные интриги ее основателей, и искалеченные, навсегда сплетенные вместе судьбы ее учеников. Тишину разорвал звук уведомления, пришедшего на телефон Осаму. Тот на настойчивый звук, повторившийся снова и снова, никак не отреагировал, все так же задумчиво разглядывая танцующие за окном белые хлопья. Чуя пихнул его локтем под бок и сунул в руки телефон, морщась от чириканья уведомлений. — Отвечай! Не у всех так прокачан скилл терпения, как у тебя, я уже слушать это не могу. Осаму хмыкнул, но телефон взял, лениво разблокировав и заходя в переполненный мессенджер. — Я поэтому это дзинь-дзинь и установил. На моем опыте всем на нервы безотказно действует. Раньше стоял звук то ли сирены, то ли пожарной тревоги... Вот там кайф был! Правда, сработало один раз у Фукучи на уроке. Накахара настолько проникся историей садистского воздействия звуков на мозги всех находящихся рядом с Дазаем, что не удержался и прыснул. — И что? Дед кого-то убил со страху? Осаму зашел в чат с Ацуши, который, как оказалось, и бомбардировал его лавиной сообщений, и неопределенно хмыкнул. — Почти. В общем, сирену пришлось убрать... Чуя вытянул шею и заглянул через плечо Дазая в его телефон, беспрепятственно исследуя гору сообщений от Накаджимы.Ацуши (отключи уведомления, не забудь) 16:24 Дазай!! Ацуши (отключи уведомления, не забудь) 16:24 Я тут услышал от "Y" Ацуши (отключи уведомления, не забудь) 16:24 Что им дополнительно зачислят баллы!!! Я не знаю, сколько! И почему??!! Ацуши (отключи уведомления, не забудь) 16:25 Представь?? Там я сам не понял пока, за что, но говорят, Федор постарался...!! Это же нечестно! Я все разузнаю Ацуши (отключи уведомления, не забудь) 16:25 Но ты представь! И что теперь! Мы же проиграем!! Ацуши (отключи уведомления, не забудь) 16:25 Блин, а вдруг реально проиграем????
Накахара почувствовал, как у него зарябило в глазах, и ощутил мимолетный укол удивления: это ж с какой скоростью Ацуши это строчит-то? Дазай лениво пролистал сообщения и вздохнул, нажав кнопку "отключить уведомления". — Ну вот напомнил же сам себе, знал, что так будет... Забыл все-таки. Чуя скептически изогнул бровь, решив все-таки задать Дазаю вопрос о содержимом смс — сам он, видимо, не посчитал эту тему достойной для обсуждения. — Не понял... Ты что, знал, что он будет тебе об этом писать? И вообще, это правда или бабка-на-лавке-нашептала? Осаму весело хмыкнул и демонстративно заправил за ухо Чуе рыжую прядь волос, погладив по макушке, как несмышленого ребенка. — Ну я же тебе уже говорил... Или не говорил? В любом случае, точно намекал, и то, что ты не понял — твои проблемы. Накахара чуть не задохнулся от возмущения, нависнув над юношей. — И в какой это момент я должен был осознать твой гениальный намек? Это когда ты мне говорил, что у шпрот срок годности закончился? В числах скрывался тайный знак? Типа, количество сообщений, которое Накаждима тебе пришлет? Пятнадцатого декабря... Нет, это сегодня... А срок годности неделю назад... Восемь сообщений? Но сейчас только шесть... Еще два! Или два — это тоже что-то значит? Дазай почувствовал, что шестеренки в его гениальных мозгах стали крутиться очень уж активно, пытаясь переварить поток мыслей Чуи. — Тебе бы мыльные сериалы про шпионов на "России-1" снимать. Срок годности шпрот... Тайный знак... Видимо, тебе реально их есть не стоило. Они еще пару минут пообсуждали двойное дно и скрытый смысл хранения и производства шпрот, но Осаму вскоре все-таки вернул беседу к отправной точке. — Давно я знал всю эту хрень с подводными камнями от Достоевского. Более того, я уверен, что баллы эти они получат с помощью Фукучи, который им в последнее время очень уж потакает. Прикажут какому-нибудь готовому на все Гончарову говорить заученные вещи на его уроке, выдадут за следствие гениальности всех учеников 11-"Y", и пожалуйста, вот вам недостающие баллы, которые их выведут вперед. Накахара привстал на локте от возбуждения и напряженно свел брови. — И что, разве это так просто сделать? В чем же тогда смысл всей этой гонки за баллами, если все поверят такому дешевому спектаклю? Разве тогда это все вообще честно? С лица Дазая медленно сползла усмешка, и он взглянул на Накахару задумчивым, тяжелым взглядом. — Понимаешь, мальчик-который-пришел-в-"Арену"-в-выпускной-год, сейчас баллы являются валютой, ценность которой то вырастает до невероятных небес, то падает ниже плинтуса. Когда-то нечто подобное было и с долларом, но у нас хуже, поверь. Я не волнуюсь и не беспокоюсь об этом... Помнишь, я сказал тебе, что не мы не будем предпринимать никаких шагов по уничтожению "Y"? Чуя медленно кивнул, чувствуя, как сгущается вокруг них воздух. — Поверь мне. В этой четверти они уничтожат себя сами.***
Пурга немного утихла, но ветер все равно набрасывался на них яростными порывами, заставляя щуриться и кутаться в пуховики и шерстяные пальто. Сумерки опускались на город, окна многоэтажек тут и там вспыхивали теплыми квадратами света, а на детских площадках копошились их законные обитатели с покрасневшими носами и щеками, вязаными варежками на руках и радостным блеском в круглых глазах. Чуя и Дазай шли рядом, вдыхая морозный воздух, любуясь красотой зимнего вечера в самом сердце холодной, неприступной и великой России. Глядя на счастливые и открытые лица детей, каждому из них становилось по-своему тепло и по-своему непередаваемо грустно. Это была не зависть. Скорее, светлая грусть по тому детству, которое не получил каждый ученик "Арены", проживая свою лучшую пору в жизни в постоянном ожидании новой боли, нового ужаса и новой смерти. Накахара размышлял о том, что, в сущности, очень мало знал о смерти и о страхе. Что его-то детство не было таким. Что он должен пережить все это, должен разделить с этими людьми горечь и боль, которую им довелось пережить. Потому что Чуя чувствовал: "Арену" вместе с ее обитателями из его души уже не вытравить. — Лис? Накахара повернул голову, взглянув на задумчиво вышагивающего вперёд Дазая. Он позвал его с такой серьезной интонацией, что пришлось невольно выпрямиться. — А? Осаму поймал языком снежинку и скосил глаз, пытаясь рассмотреть кристаллик. Поздно — тот оставил после себя лишь холодную каплю на языке. — Ты собак любишь, говоришь? Я помню, ты рассказывал, что у тебя была. Имя дурацкое какое-то… Рыжулька, что ли? Чуя повторил попытки Дазая поймать снежинку языком и изучить ее, но тоже провалился с этим заданием. Стоило ему в помнить про рыжее пушистое чудо, на лицо наползала мечтательная улыбка. — Ага… Рыжулька. Я это имя придумал года в четыре, ты от меня каких философских мыслей хотел? Она была такая… классная. Настоящий друг. Я с ней прожил половину жизни, получается, если не больше. Хорошая половина была. Чуя был так увлечен своими воспоминаниями, что не видел пристального взгляда Осаму на своем лице. Слушая его откровения, тот сжимал кулаки и чувствовал, как за такой короткий срок привязался к этому рыжему недоумку с горой амбиций, неверным представлением о жизни, уверенностью в завтрашнем дне и такой удивительной душой. Дазай четко осознавал, что не позволит кому-то расстроить его снова. — Она… от старости? Может, звучало слишком прямо, но Чуя не обратил внимания. Скорее, наоборот, услышав этот вопрос он прищурился, словно закрываясь от ветра, и ответил так же просто. — От тоски она. Собаки — как люди, они все чувствуют. Они промолчали пару минут, подходя ближе к пункту назначения. Дом Осаму сверкал теплыми огоньками окон, готовясь раскрыть перед ними двери. Не сегодня, увы, не сегодня — войти сюда Дазаю снова придется в одиночку. Осаму покорно ждал, и Чуя продолжил, благодарный за это молчание как за что-то невероятно важное. — Отец умер. Умер — и все. Она больше никогда не лаяла так весело, не опускалась к моим ногам и не бегала по комнатам в поисках новой игры для нас с ней. Она не ела, не спала и не пила. Знаешь, тогда мы все восприняли происходящее с ней как нечто само собой разумеющееся. Не думаю, что я или мать кардинально отличались тогда от Рыжульки. Мы, конечно, возили ее к ветеринарам, но отлично понимали, что это бесполезно. Их пальцы крепко переплелись и сцепились в плотный замок. Чуя подытожил, глядя на рваные темные облака на небе. — Умерла она у меня на руках. Дазай знал, насколько лишними здесь будут «мои соболезнования». Он просто поднес его ладонь к своим губам и прижался ими к холодным пальцам, видя, как печальный взгляд Накахары наполняется невыносимой нежностью. — Мне жаль. Они дошли до дома Осаму, нервно прыгая на крыльце, чтобы не окостенеть от холода. — А больше собаку не хочешь? Чуя помолчал, глядя на запутавшиеся в каштановых локонах снежинки, и ласково заправил прядь волос ему за ухо. — Хочу. Не представляешь даже, насколько сильно. Но боюсь. Дазай медленно кивнул. Это чувство было ему знакомо и понятно, как и многое из того, что говорил Накахара. Словно Осаму бесконечно долго искал потерянную частичку себя... И наконец нашел. Так они говорили о чем-то, то смеясь и бросаясь друг в друга мокрыми рассыпчатыми снежками, то затихая и разговаривая только долгими, значащими больше всего на свете взглядами. Спустя полчаса оба уже окоченели, и, когда Дазай засобирался домой, на прощание вздернув воротник пальто Чуи, тот вдруг прильнул к нему, прижав к двери подъезда, и жарко произнес в приоткрывшиеся от удивления алые губы. — Знаешь... Я ведь тебе давно хотел сказать, но все не находилось момента. Ты нереально красивый, веришь? Просто потрясающий! И с бинтами своими, и без них, я уверен. Все, что мне довелось или только предстоит увидеть... Я благодарен тебе за то, что ты понемногу показываешь мне настоящего себя, и я вижу, насколько прекрасно твое тело. Сравниться оно может только с душой, Дазай. Что бы ни скрывалось под этими полосами на твоем теле, я готов буду принять и увидеть это. Ты прекрасен, котенок Осаму. Дазай судорожно сглотнул, и на изящной шее едва заметно дернулся скрытый бинтами кадык. Он почувствовал, как щеки залил совершенно неожиданный, яркий румянец, и стало ясно, что чертов внимательный лис тоже это заметил. Осаму пробормотал что-то невнятное вроде "Я... ага... ну-ну... пока!" и быстро скрылся в вовремя распахнувшейся подъездной двери, едва не сбив с ног недовольную бабульку с пакетом мусора в руках. Чуя помог ворчливой старушке выбросить мусор и пошел домой с совершенно счастливой физиономией.***
Наконец снежная буря утихла, ночь сошла на землю и раскрыла свои объятья для самого юного и преданного своего слуги — мальчика из теней. Сегодня она была благосклонна к нему, и Q чувствовал это каждой клеточкой своего тела. По всем конечностям разливалось приятное и привычное возбуждение, горячо сжимая где-то в животе и заставляя скрывать невольно наползающую на губы улыбку. Наконец он сможет снова почувствовать это головокружительное ощущение! Q сжал в кулаке пакет вместе с его содержимым, ощущая приятную тяжесть в своих руках. После двух лет страха, игр в пряток и постоянных ночных кошмаров, наполненных воспоминаниями о тех часах с его мучителем, Q снова мог сделать это. Как же долго ему пришлось ждать! А все из-за него. Сказать по правде, Q ненавидел Дазая. Ненавидел так сильно, что вскакивал по ночам в холодном поту, скрежетал зубами и чувствовал, как растекается по телу горячая ярость. Дазай его унизил, оскорбил, Дазай запретил... Запретил ему стать счастливым единственным возможным для Q способом! Однако при всей своей ненависти к Осаму Дазаю Q прекрасно понимал, что это чувство никогда не должно помешать его работе. "X" и без того нечасто пользовались его услугами, а уж если пойдёт слушок о том, что для Кюсаку важны личности его заказчиков.. Нет, Q не позволил этому случиться, а потому каждый из немногочисленных заказов Дазая выполнял с не меньшем рвением, чем остальные. В конце концов, это его работа. Он вообще не так много требовал от жизни. Сказать по правде, требовать в его положении вообще было не слишком правильным решением, а потому Q просто пользовался той единственной способностью, которую отточил в совершенстве и получал за это деньги. Много денег. Так много денег, что совершенно не понимал, куда ему сейчас их девать. Эти бумажки он копил, надеясь на то, что никто и никогда их не найдет. Q все переживет, а потом станет свободным и уедет отсюда далеко-далеко. Но сначала нужно отучиться в «Арене» еще восемь лет… и отравить вон ту бродяжку. Приманить жертву — дать надежду — понаблюдать за муками — избавиться от следов. На этот раз все прошло гладко, без неожиданностей и неприятностей. Когда Q смотрел на извивающееся в его ногах тельце, он чувствовал себя невероятно счастливым. Может, он болен, может, никто и никогда не примет его таким... Но у Q в жизни так мало счастья, что он, по своему собственному мнению, имеет полное право отнять немного у других. Заталкивая труп под заснеженный выступ у дома, Q думал, что слишком долго боялся и скрывался. Что слишком сильно сломал его Осаму Дазай два года назад. И что в следующий раз, когда он будет вершить расправу над жалкими жизнями... Он не станет отходить так далеко от "Арены", опасаясь быть замеченным. В следующий раз Q пощекочет себе нервы. В следующий раз — ближе.***
— Они вообще представляют, с каким энтузиазмом я должен служить Богу в таких условиях? Фраза ударилась о невысокие своды храма, отразилась от украшенных иконами стен, растеклась по всему помещению и вернулась к священнослужителю обрывком эха. Натаниэль Готорн вслушался в его отголоски и поежился, кутаясь в облачение. На улице метет пурга, завывает вьюга и валит снег, а в этом Богом забытом (весьма иронично, на его взгляд) храме не слышали не то что об отоплении, но и о горячей воде в очень скромной уборной. Он неопределенно хмыкнул в ответ на какие-то свои мысли и взялся за пыльную метлу, прохаживаясь с ней по помещению и пытаясь хоть как-то заглушить ощущение ужасного холода. Половицы протестующе скрипнули под его весом, а с потолка с невозмутимым видом спустился паук, угрожающе повиснув прямо перед лицом Натаниэля. Тот скептически изогнул бровь и нравоучительно протянул, обращаясь к членистоногому. — Ну, родной, правильное ты местечко выбрал. В Церкви никого убивать нельзя. Поправил дужку очков в тонкой оправе и резко сжал паука в ладони, услышав характерный хруст. Брезгливо поморщился и стряхнул его останки на улицу через окно, впустив в и без того продуваемое всеми ветрами помещение очередной порыв. — Но мне-то, в сущности, наплевать, дружок. Я где-то слышал, что если убьешь однажды, уже не сможешь остановиться. Иконы смотрели на него с молчаливым укором, но внимали высокомерным словам. — Думаете, это так? Никто ему не ответил. Готорн усмехнулся так, словно это молчание могло сказать ему больше, чем любой ответ, и вернулся к ленивой уборке помещения. Как только он закончил с очередной попыткой согреться, в дверь робко постучали. Натаниэль удивленно обернулся и протянул "Войдите в Храм Божий" с трудом сдерживая смешок. Стучались так, словно гость пришел в его личную квартиру, а не, типа, Дом Создателя. Ну, или гостиницу. Натаниэль не очень помнил все эти напыщенные аспекты, которым его обучали давным-давно еще в церковной школе. Когда гостья вошла, Готорн не сумел сдержать вздоха удивления. Он ведь уже видел ее. Три года назад или что-то вроде того. Сложно забыть удивительные рыжие локоны, спадающие до плеч и обрамляющие прекрасное лицо. Сложно забыть блеск безмятежных голубых глаз, сияющих тогда самым страшным горем. Сложно перестать помнить эту женщину, несгибаемый стержень которой поразил его несколько лет назад. Она почти не изменилась. Он не знал ее имени, но в глубине души тот юный Натаниэль, не растерявший веру во все святое в людях и Боге, назвал ее Посланницей. Не была ли она послана ему тогда, сломленная горем, пришедшая в храм, чтобы помолиться за невинно убиенного мужа? Готорн сделал шаг ей навстречу, жадно разглядывая и отмечая изменения. Тогда она была сгорблена, разбита тяжестью потери, а сейчас стоит перед ним прямая, твердая и несгибаемая, как сталь. В дорогом костюме и с эффектно уложенными локонами. И только в глубине ее глаз виднеется боль, которую никогда не заглушит время. — Здравствуйте, Натаниэль. Или... как правильно?.. Простите, я несведуща в этих делах. Вы помните меня? Ее губы тронула легкая смущенная улыбка, и Готорн улыбнулся ей в ответ, стряхнув оцепенение. — Помню, конечно. Не думаю, что смог бы вас забыть, даже если очень постарался бы. Вы приходили молиться за усопшего, верно? Сейчас вы собираетесь вновь почтить его память? Она сжала край пиджака в кулаке и покачала головой, устало поджав губы. — Нет, в этот раз я не за этим... Понимаете, в тот день я впервые пришла в церковь по своей воле в осознанном возрасте, и поняла, что мне это было необходимо. Именно тогда и именно с вами. Не знаю, как и набрела именно на этот храм. Не хотелось, наверное, в центре показываться после случившегося... Спасибо, что помогли мне тогда, мне правда стало легче. Я вам бесконечно благодарна, но не знаю, чем могу отплатить. Натаниэль с трудом удержался от ухмылки. У него отлично получалось играть роль покорного слуги Божьего, готового помочь любому нуждающемуся, и эта прекрасная леди тоже повелась на его тщательно выстроенный образ. Что ж, он с удовольствием принял бы благодарность от любого из восхищенного им прихожан, но перед этой женщиной ему совсем не хотелось выглядеть тем, кем он являлся на самом деле. — Что вы, что вы! Мне не нужно никакой платы, я лишь хочу, чтобы груз горечи и боли улетучился с вашей души и отправился в лучший мир. Слегка перемудрил, наверное. Готорн сам задумался на мгновение, пытаясь понять, каким образом груз горечи может перекочевать в обитель покойных, но девушка явно ничего не заметила. Вот и славно — навык "Неси чушь с как можно более серьезным лицом" у него был прокачан на максимум. — Я настаиваю... Однако, наверное, вам предписано законом не брать плату? Ладно, я перечислю на счет вашего храма, Натаниэль. Готорн едва не цокнул. На эту халупу, в сущности, ему было глубоко наплевать, как и на ее благосостояние. С другой стороны, может, хоть горячую воду включат... — Однако, если честно, я пришла сюда не только за этим. Понимаете, у меня сейчас сын учится в выпускном классе. Я очень за него волнуюсь, в их школе постоянно что-нибудь да происходит... Боюсь, что даже не знаю чего-то важного, а он ведь весь в отца, постоянно оказывается в самой гуще событий, постоянно берет все в свои руки! Я так боюсь за него, вы бы знали... Вроде бы и сама понимаю, что учебное заведение отличное, все там по правилам, ничего противозаконного, однако мне так страшно за него!.. Пожалуй, это после потери мужа, но раньше ведь такого не было!.. Мы можем помолиться за его здравие или вроде того? Натаниэль тут же рассыпался в заверениях о волшебных свойствах молитвы, которой люди спасали тысячи поколений миллионы лет, не вдаваясь особо в подробности о том, насколько это вообще было возможно. Пока он вручал девушке свечу и зачитывал выученный наизусть текст, его мысли сменяли одна другую. "В их школе постоянно что-нибудь да происходит"?.. Интересное совпадение, однако. Надо будет как-нибудь осторожно выцепить у этой барышни подробности, интересно все же. Неужели такая школа его выродка не одна в городе? Ему, как человеку в одеянии священнослужителя, стоило, пожалуй, подумать что-то вроде "Пути Господни неисповедимы", но он таким человеком не являлся, а потому только хмыкнул про себя и решил, что мамаша очень уж беспокоится за сынка и пугается каждого чиха в классе. Таких совпадений не бывает. Когда они закончили, Натаниэль с удовольствием выслушал благодарности, принял восторги и обещания перевести немалые суммы на счет, заведенный для пожертвований на реставрацию храма, и проводил ее до дверей. Она обернулась в последний раз и коснулась его ладони, немного изящной в изгибах кисти, но твердой и крепкой, как камень. Заправила прядь своих рыжих волос за ухо и доверительно, серьезно шепнула. — Вы очень правильное дело делаете, Натаниэль. Побольше бы на свете таких людей, как вы. Я очень вам благодарна. Наверное, вы не только преданный слуга Бога, и примерный семьянин. И, конечно, хороший человек. Спасибо. Девушка быстро вышла из храма, получив в ответ нежную, почти отцовскую улыбку. Как только ее фигура скрылась из поля зрения священнослужителя, он громко и свободно расхохотался, чувствуя, как от приступа смеха на глаза наворачиваются слезы. Примерный семьянин? Ну конечно! Хороший человек? Само собой! Преданный слуга Бога? Его второе имя! Готорн отсмеялся, выпрямившись в полный рост, и пересекся взглядом с иконой мученика, взирающего на него печальными, понимающими все происходящее глазами. Натаниэль вдруг скривился, как от приступа тошноты. Видел он уже одного такого мученика, свой дома есть. Только вот он нихрена не святой. Грязная душа и грязная кровь. " — Тебя любила только твоя мамаша. Ну и где она сейчас? Готорн ухмыльнулся, глядя на икону так, словно разговаривал с тем, "своим" мучеником. О да, Натаниэль умел делать правильные выпады в словесной драке. Но если его выродок смел открывать рот в ответ, то получал то, что заслужил. Натаниэль потер виски, ощущая, что ему начинает невыносимо хотеться выпить. Хотя бы глоток. Каплю. От его урода проблемы даже на расстоянии. Готорн зло топнул ногой, и половицы жалобно застонали. Пара минут, и Натаниэль уже открывал надежно спрятанную бутылку, наслаждаясь живительной жидкостью. Это лекарство от всех проблем никогда его не предавало. В отличии от людей.***
Неделю спустя.
У Главной Доски толпилась куча народу, даже больше, чем в обычную пятницу после уроков. Ученики обоих классов спорили, общались, обсуждали набранное количество баллов. В 11-"Y" торжествовали. Это выигранная битва, а не война, но они не сомневались в том, что расправятся со всеми преградами. Достоевский опять что-то придумал, и они обогнали конкурентов! Совершенно неважно, каким образом. Важно то, что 11-"X" отстает от них на 0,66 балла. И все в 11-"Y" знали, что это готовая, принесенная на блюдечке победа в полугодии. Потому что такой перевес, такой нагнанный отрыв... Раннее ведь 11-"Х" обгонял конкурентов на 19,34 балла. Теперь, если что-то не пойдет катастрофически не так и последний, завершающий элемент плана Достоевского увенчается успехом, они порвут "Х" в пух и прах. Ликовали почти все — даже Федор, окруженный стайкой преданных поклонников, улыбался и раскланивался, как телезвезда на экране, раздающий автографы многочисленным фанатам. Весь 11-"Х" столпился вокруг Дазая. Кенджи, Ацуши и Кека собрались идти и вершить суд справедливости над "Y", но их остановили не только друзья, желающие видеть одноклассников живыми, но и тихие, уверенные слова Осаму. Он спокойно и понимающе улыбался, уложив локоть на плечо Накахары. — Просто доверьтесь мне, 11-"Х". Они уничтожат себя самостоятельно, уничтожат у всех на глазах и совсем скоро. Я обещаю вам, что в этой четверти мы одержим безоговорочную победу. Ученики переглянулись, но возражать никто не стал. Дазай изогнул губы в улыбке Чеширского кота и подмигнул своему "Х"-классу. — Никто не должен пропустить Новогоднюю вечеринку. Гоголь хихикал вместе со всеми, умело маскируя отвратительное ощущение ужаса и нежелания смириться с неизбежным за маской искренней радости. Его взгляд то и дело возвращался к самой прекрасной, самой любимой им фигуре стройного юноши, высчитывающему что-то в блокноте и сосредоточенно разглядывающему Главную Доску, мерцающую холодным мягким светом. Николаю до боли сильно хотелось присоединиться к нему, взять за руку и переплести их пальцы. Хотелось стереть с невинного лица выражение озабоченности, страха и усталости. Хотелось коснуться губами его теплой щеки и никогда не выпускать из своих объятий. Но он не мог. Не мог тем более теперь, когда услышал, что должен будет сделать. И понял окончательно, что его милого Феди больше нет. Как нет выбора у него самого. Обрывки каких-то очень важных мыслей и слов продолжали кружиться в его голове, но Николай резко моргнул, пытаясь смахнуть чувства вместе с выступившей предательской влагой. Отвернулся от задумчиво хмурящегося Сигмы и громко рассказал какой-то пошлый анекдот, заставив весь класс весело расхохотаться. Рано, Коленька. Наплачешься еще. Карандаш жалобно трещал в его пальцах, когда он снова и снова подсчитывал числа, каждое сочетание которых казалось ему частью дьявольского плана. Мысли и слова, брошенные ему невзначай, собирались по фрагментам в целую, оформленную картину. Сигма знал, что должно случиться. И, кажется, знал, что должен сделать. Он посмотрел на 11-"Х" класс, что-то тихо обсуждающий в сторонке. Пересекся взглядом с рыжим юношей, которого предупреждал об опасности несколько месяцев назад. Накахара Чуя. Он улыбнулся и помахал ему, без злобы, искренне. Сигма почувствовал, как по телу разливается тепло, и улыбнулся в ответ, поймав еще несколько дружелюбных взглядов. Посмотрел на Федора, а затем вновь на Главную Доску. Сигма почувствовал, как в горле встает плотный комок чистой, полной жажды справедливости ярости, и прошептал, глядя на число, разделяющее их классы. 0,66. Так чертовски мало. — Это нечестно. Нечестно! Конечно, его шепот потонул в гуле голосов, но он и не хотел, чтобы его услышали. Может, он недостаточно патриотичен по отношению к своему классу, может, он должен радоваться вместе со всеми. Может, он не должен мучаться мыслями о том, как хотел бы стать частью 11-"Х" класса. Сигма устало скользнул взглядом по знакомым и одновременно таким чужим лицам. "Не могу. Эта победа нечестная. Мне не за что любить этих людей. Почти всех." Он поджал губы и решительно выпрямился, еще раз запечатлев в мыслях две сияющие буквы. "Х" и "Y". Скоро случится что-то важное. Очень важное. И Сигма знал, когда ему нужно будет сыграть свою роль в истории "Арены". На Новогодней вечеринке.