***
Неделю назад Юкичи потер шею, тщетно пытаясь разогнать кровоподтеки и сделать их менее заметными, но совершенно ничего не получалось. Они с Мори подрались под самый Новый Год, а синяки до сих пор остались на месте. А судя по заключению Огая, являющимся не только отвратительной гадюкой, но и отвратительно хорошим врачом, сойдут нескоро. Еще два дня после драки они друг с другом не общались, а сегодня Фукучи спешно собрал этих двоих в кабинете, коротко сообщив, мол, им надо материализоваться без промедления, что-то важное. Ну конечно, важное. Оба директора со страхом и нетерпением одновременно ждали комментарий Оочи по поводу всего случившегося накануне. Этот день, судя по всему, настал, но отчего-то упорно казалось, что Фукучи созвал их сюда не за этим. Да еще и опаздывает, а они сидят тут, как провинившиеся дети, который мать ледяным тоном заставила перед друг другом извиниться и идти спать. Может, они и были детьми, если подумать. Эта драка была способом высвободить накопившуюся энергию, напряжение и злобу. Фукудзава сыпал обвинениями, зло огрызался и бил ниже пояса (не только косвенно, если быть честным), а Огай парировал яростно и быстро, нанося точные удары своим "А ты не при делах, да? Ничего не видишь и не слышишь? Да ты своим молчанием совершаешь большее преступление, чем мы все, вместе взятые!.." В общем-то, ударами ниже пояса не гнушался никто. И это уж точно не в прямом смысле. В тот момент, когда дверь с шумом распахнулась и в нее вплыл Фукучи, от напряжения в комнате жалобно потрескивал воздух. Фукудзава и Мори кивнули ему, одинаково жадно пытаясь поймать взглядом подсказку, чего ожидать от сегодняшнего срочного собрания. Оочи уселся в кресло, как назло, с настолько непонятным выражением лица, что директора невольно переглянулись, пытаясь понять, что сейчас произойдет. Ответа в лицах друг друга они не нашли и разочарованно повернулись к Фукучи, разглядывающему их в ответ столь же пристально. Начал Оочи, можно сказать, с самого интересного, мгновенно заинтересовав и без того обращенных в слух зрителей. — Что ж, дорогие мои друзья и коллеги... Вы и сами прекрасно осведомлены о событиях, произошедших в этих славных стенах накануне, но сейчас я собрал вас не за тем, чтобы обсудить это досадное недоразумение. В комнате стало жарче на несколько градусов, и, казалось, колючий взгляд Фукучи пронзил обоих директоров. Благо, оба и сами с вполне себе приличными усами, а значит, взгляд выдержали спокойно, одинаково склонив головы и распрямив плечи. Фукучи улыбнулся одними глазами и произнес, заходя с козырей. — Спешу поздравить вас... нас всех. Ситуация повернула в очень интересное русло, но оно, в целом, не кажется мне опасным. По правде говоря, могло быть и хуже, но мальчишка... В общем, потом сами все узнаете. У нас могут возникнуть разлады и неполадки в общественных кругах, но это, я уверен, мы уладить сможем. Фраза обвисла недосказанным обрывком, и Оочи достал из-под стола мгновенно материализовавшуюся бутылку виски. Возраст напитка, судя по всему, был равен сумме годов рождения всего педагогического состава "Арены", и это косвенно подтвердил нежно-родительский взгляд, который Фукучи бросил на звякнувшую бутылку. Огай нетерпеливо поправил воротник и спросил, наконец, прямо в лоб. — Да что ты хочешь сказать-то, Оочи? Верховный директор улыбнулся и откупорил крышку, гипнотизируя взглядом колышущуюся в сосуде жидкость. — Боюсь, что нам придется нарушить одно из собственных правил. И, в таком случае, обойтись малыми жертвами. Мори и Юкичи совершенно забыли о недавних разногласиях и переглянулись друг с другом, молча ожидая продолжения. Но его не последовало — зато последовал звук быстрых глотков виски и удовлетворенного причмокивания после. На лицах директоров усталость и раздражение отчетливо смешивались с обреченностью.***
Три дня назад.
Мороз колол нос и щеки, трепал волосы и зло нападал со всех сторон. Ветер яростно и грубо пытался сбить тонкую мальчишескую фигурку с ног, но тот держался уверенно и крепко. Он не замечал ни мороза, ни ветра, ни колючей неприветливости зимнего вечера. Для него не существовало непогоды, не существовала зла и боли в сером, блеклом мире. Впервые за долгое время Q был по-настоящему счастлив. Не причиняя никому вред, не делая больно, не страдая и не заставляя страдать других. Проходя мимо знакомых до боли рядов многоэтажек, Q несколько раз в нерешительности останавливался, борясь с мыслью о том, что нужно повернуть назад и вернуться в теплую и уютную квартиру Оды, где он и провел последнюю неделю. Юмено даже заходил один раз к себе в квартиру, но, убедившись в том, что его там никто не ждал, вернулся в место, где его любили и о нем беспокоились. Но снова и снова одна мысль не давала ему покоя. Стучала в висках. Отдавалась с каждым шагом где-то глубоко в сознании. И Q не соврал бы, если бы сказал, что сопротивлялся ее влиянию столько, сколько мог. Но в конце концов он сдался, этот забитый девятилетний мальчик, который не знал любви и ласки, не верил, что люди умеют любить и не любил сам. "Если сейчас я так счастлив... Что будет, если я приумножу это чувство? Если сделаю то, что было единственным возможным способом раньше?" И сейчас, опасливо сжимая в руке целлофановый пакет с паштетом, щедро сдобренный своеобразной добавкой, он то шел уверенным и быстрым шагом с широкой улыбкой на лице, то останавливался и замирал в нерешительности, мучимый неясным ощущением, что совершает непоправимую ошибку. Но, казалось, больше терпеть эти муки Q не мог. И теперь оставался один единственный путь — мимо аллей, домов и переулков к скоплению бродячих кошек, наивных и ненужных созданий. Пытаясь заглушить вопль "Не ходи туда!" в голове, Q мысленно отметил, что никогда не стал бы брать еду из рук незнакомца, будь бы он кошкой. Увы, как бы туго ему не приходилось в некоторые моменты, Юмено не знал, что такое по-настоящему животный голод. Подойдя к месту, Кюсаку зажмурился и судорожно вздохнул. Ощущение, что за ним наблюдают. И ощущение, что это ошибка. В тот раз, когда Дазай выследил его, когда этот ужасный Дазай сделал ему так больно... Q резко развернулся, пытаясь уловить хотя бы тень невидимого наблюдателя, но ничего не получилось: за его спиной только слепящая белизна глубоких сугробов и отстраненная печаль сгущающихся сумерек. ...все было так. Q встряхнулся, словно пытался смахнуть с себя наваждение, и медленно склонился к вынырнувшему неизвестно откуда бурому комочку, поднявшему на него серьезные и какие-то даже насмешливые круглые глаза. Котенок. Мелкий еще совсем комок, пушистый, хоть и грязный, но явно породистый. На груди и лапках белые пятна, и что-то очень знакомое просквозило во всем кошачьем облике, но Q только сосредоточенно нахмурился, подзывая котенка ближе. Он неуверенно замер, словно решая, послушаться подзывающего к себе нараспев мальчишку или рвать со всех лап. Все внутри кото-ребенка подсказывало ему бежать, не думая, но желудок протестующе сжался, не соглашаясь с решением разума. От Q так вкусно пахло чем-то мясным... Юмено усмехнулся, увидев, что котенок, колеблясь, все же сделал несколько неуверенных шажков к нему. Склонил голову на плечо и откашлялся, распираемый восторгом от ощущения собственного превосходства. — Ну же, подойди сюда... Какие же вы все-таки жалкие, а! Может, и я такой. Может, я даже хуже вас. Но это Бог сделал нас такими, правда ведь? Мы не виноваты... Но в моих-то руках власть! Q почти физически ощутил острое желание замолчать и убежать отсюда куда глаза глядят. Между лопаток пробежала ледяная змея страха, и он сглотнул, избавляясь от последних сомнений. В конце концов, он не в силах сопротивляться. Юмено наклонился и раскрыл пакет, поморщившись от резкого мясного запаха. Увидел, как пушистый комочек взволнованно переминается, вытягивая шею по направлению к источнику приятнейшего аромата. И, повинуясь внезапному порыву, схватил его за шею, глядя в умные кошачьи глаза с почти болезненной жалостью. Еще немного, и... ...и за секунду до того, как случилось неизбежное, Q почувствовал острую холодную сталь у своего горла. Уверенно и быстро она скользнула по шее и замерла у сонной артерии, предупреждающе надавливая. Движение — и тебе конец. Q покорно замер на месте, чувствуя, как сердце забилось с бешеной скоростью, и скорее понял инстинктивно, чем услышал слова, которые достигли его слуха в следующее мгновение. — Быстро отпустил котенка, чучело поганое, или я вспорю тебе горло. Q вдруг отчаянно захотелось, чтобы там стоял Дазай. Сотня, тысяча, десять тысяч Дазаев. Да кто угодно пусть бы там стоял. И этот голос, дрожащий от негодования и обиды, должен был принадлежать кому-то другому. — Быстро отпустил! Или... или я не посмотрю на то, что ты мне друг. Пальцы Q безвольно разжались, не повинуясь воле хозяина, и он ощутил, как что-то твердое, холодное и жесткое, на чем держалось и строилось его существо, ломается и рассыпается на мелкие части, царапая его внутренности. Лезвие прижалось сильнее, вынуждая Юмено покорно отойти от перепугано прижавшегося к земле котенка. Он почти сказал "Ты не так все поняла", "Я не хотел", или "Я первый раз это сделал", или что-то вроде того, но смог выдавить из себя только одно, бормоча и глядя куда-то сквозь нее. — Прости... Прости меня, Ая... Пожалуйста, прости... Ая опустила канцелярский ножик и посмотрела на него большими выразительными глазами — умными и пытливыми, как у того котенка. Пушистый комочек вдруг подошел к Ае и потерся о ее ногу, доверительно глядя снизу вверх. Кода присела на коленки и взяла его на руки, успокаивающе поглаживая по холке. Так они и стояли втроем на морозе, а темнота сгущалась вокруг, ветер совсем озверел, яростно и беспощадно отвешивая хлесткие удары. Q понял, что его щекам очень холодно. Ая смотрела на него глазами, в которых читался целый океан боли, обиды и разочарования. Q глядел в самую глубину этой пучины, ощущая, что впервые за долгие годы по-настоящему плачет.***
Он ощущал некоторую неловкость, то и дело отводя взгляд и нервно переминаясь с ноги на ногу, и кто-нибудь из уважаемых учеников "Х" властно затыкал нетерпеливых с их горой расспросов. Юноша благодарно улыбался, но неизменно отказывался от предложений передохнуть. — Я понимаю, сколько всего вам хочется узнать. И готов ответить на все вопросы. А вопросов накопилось немало: начиная от того, что он здесь вообще делает, заканчивая тем, почему живой. — То есть, директора сами тебе разрешили? Это ж дело невиданное! — Им поставил ультиматум Коля, и, по-видимому, весьма рабочий. Меня он в подробности не посвятил, если честно. Все возбужденно переглянулись в тысячный раз с начала перемены. И в десятитысячный с начала первого урока. — И что же, нарушили свое собственное правило? — Ну, если бы не нарушили "переводиться в другой класс нельзя", нарушили бы "нельзя пытаться убить дважды". — Офигеть! — А как ты выжил? — Он же уже рассказывал! — А я еще хочу послушать! Гул голосов заполнил коридор, и Чуя резко хлопнул в ладоши, заткнув сразу всех, даже самых активных сплетников. По правде говоря, его отчего-то слушались абсолютно все в классе, и он быстро добился уважения. Было тому причиной явно ни только то, как он близок с Дазаем, но и то, что Накахара умел брать вожжи правления в свои руки и быстро приспосабливаться к любым условиям. Он был человеком, за которым хотелось идти и которому хотелось подчиняться. Однажды так сказал Осаму, лениво-задумчиво листая страницы учебника, и Чуя не сдержался, поинтересовавшись с наглой улыбкой, готов ли ему подчиняться сам Дазай. Тот поднял затуманенный мыслями взгляд от учебника и медленно склонил голову. — Думаю, да. Если понадобится, я без сомнений пойду за тобой. Накахара тогда осекся, пытаясь не выдать пылающего на щеках румянца, а Осаму добродушно усмехнулся в ответ, словно сказанное им только что было забавной шуткой. Чуя тогда решил, что им обоим легче в это поверить. И сейчас на долю секунды перед его взором всплыло это обрывочное воспоминание, а затем он повернулся к юноше и спокойно улыбнулся. — Ничего, со всем этим мы разберемся потом, не беспокойся. Сейчас важно только одно. Теперь ты с нами, Сигма? Сигма откинул прядь волос со лба, коротко улыбнулся в ответ, распрямив плечи, и поднял так изменившийся за последние месяцы взгляд. — Да, 11-"Х". Теперь я с вами.***
Он знал. Знал. И Николай знал, что Федор знает. Достоевский листал толстый том поэзии, а Гоголь вглядывался в его черты жадно и смело, пытаясь найти в них что-то, что могло бы рассказать больше. Николай устало потер глаза и наконец не выдержал. — Ты хочешь что-то сказать, Федь? Федор улыбнулся так, словно услышал забавную шутку, и нехотя отложил толстую книгу, вполоборота развернувшись к Гоголю. — Хочу. Много чего хочу. Например, то, что ты умнее, чем я думал, Николай. Мне давно пора было с тобой считаться. Тем более я понимал, что ты подвержен чужому влиянию. Пожалуй, случившееся — по большей части моя вина. Гоголь замер, сжав в ладони ручку. Эта манера говорить совершенно не походила на обычную, когда Достоевский подходил к главному вопросу размеренно, постепенно, со всех сторон обволакивая слушателя своим негромким вкрадчивым голосом. А сейчас вот так быстро, с порога. Неожиданно. Видимо, для Федора это и впрямь стало ударом. Николай моргнул и растянул губы в привычной кривой улыбке. — Может, я что-то и не рассчитал, когда подавал ему напиток, но... но вся эта фигня с тем, что он перешел в другой класс, знаешь ли... Это, знаешь ли, беспредел, и в этом я не участвовал. Мне жаль, Федя, что я подвел тебя, правда жаль, но это все совпадение. Ты же мне веришь, Феденька. Гоголь уложил подбородок на острое плечо Федора, поглаживая его по спине. — Ты же меня знаешь, Феденька. Достоевский замер, и на мгновение Николаю показалось, что сейчас он резко встанет, оттолкнув его. Но, хоть этого и не случилось, от мягких и уверенных слов Достоевского Николай все равно вздрогнул. — Думал, что знаю. Гоголь не стал возражать. Они сидели вдвоем в пустом классе еще минуту, и еще, и еще, пока ноги не онемели, а спина не затекла, превратившись в кусок стали. Пока Николай думал, что Федор убьет его прямо сейчас, Достоевский думал о другом, поскольку на бледном его лице вдруг расцвела улыбка. — А знаешь, мы ведь не ушли в сильный минус. Понимаешь ли, я уже успел переговорить с директорами, милый Коленька. Поскольку Сигма ушел в другой класс, равновесие между учениками стало слишком шатким, а это значит, что мы имеем полное право запросить в обмен кого-нибудь из "Х"-параллели. Николай выпрямился и сглотнул, пытаясь понять, что за хрень несет Федор. Уж кому, как не ему, было знать, каких неимоверных трудов может стоить вся эта дребедень с переводом в другой класс. Да и, что уж там, сам Гоголь добился принятия Сигмы таким способом, что постарается забыть о своих словах и не вспоминать больше никогда. Никогда он еще не чувствовал себя таким мерзким и расчетливым как в тот раз, когда с холодной отстраненностью вещал Фукучи. "Да, вы можете убить меня, но в таком случае вы должны знать, дорогие мои развалины, что в комнатах всех учеников 11-"Y" класса лежат интересные штучки, сделанные, между прочим, наподобие тех, что мы делали с Мори на химии. И, можешь быть уверен, Фукучи, они устроят им бомбическую ночку. Да, я ответственно заявляю, что пойду на убийство. Пульт от этой хрени у меня в штанах, и я успею нажать на кнопочку, прежде чем мои кишки фейерверком разлетятся по этому вычурному кабинету. Думаете, это блеф? Удачи. Но вот только вы должны понимать, что мне, предателю своего класса и своего друга, уже совершенно нечего терять... А от вас требуется всего лишь одно и без того единственное логичное действие: принять Сигму в 11-"Х" класс, тем самым найдя баланс между нарушением собственных правил и бессмысленным убийством. Ну, стариканы, ферштейн?" Гоголь до сих пор не понимал, как весь этот безумный план прошел без сучка и задоринки, но факт оставался фактом: его послушались. Николай думал, что дело не в этих пукалках, которые вряд ли могли нанести больше вреда, чем шума, запрятанных под подушками учеников "Y", и не в его очаровательной улыбке. Просто Фукучи было плевать на всю эту ситуацию, жизни учеников и всякое такое. Ему хотелось вырастить нелюдей, готовых рвать, метать, и убивать, и он полагал, что как минимум один живой трофей сейчас сидит перед ним и ставит условия. Чем бы все это не было: простым везением, стечением обстоятельств или тщательно рассчитанным, заранее продуманным ходом действий, у него все получилось. После второго урока от Сигмы пришло смс, состоящее из трех слов. "Я счастлив. Спасибо." У них получилось. — Федь, что ты несешь? Мы же не можем нарушить правила и перевести одного ученика в другой класс, мы же не эти гады из "Х"-класса! Мы не можем... К его губам Достоевский приложил холодный бледный палец с выпирающими суставами, и мурлыканье его голоса прозвучало где-то в висках Гоголя. — Не нарушить правила, Коля. Вернуть свое обратно. Николай замер, пораженный тем, как логично и просто все было на самом деле. Вернуть свое обратно. Тачихара!***
Две недели спустя.
Клац-клац-клац. Расширенные зрачки, быстро скользящий по строкам взгляд, длинные тонкие пальцы, танцующие на клавиатуре. Чуя любовался. Прилипшие ко лбу и вискам пряди челки, крупные каштановые локоны, закрывающие обзор единственному глазу хозяина. Чуя наслаждался зрелищем, предназначенным для него одного. Клац-щелк-щелк. Алые, слегка припухшие от укусов и поцелуев губы, беззвучно шевелящиеся в такт словам, которые вырисовывались в документе, в котором старательно строчил что-то Осаму. Чуе он помочь не разрешил, а потому тот сидел, поглощенный своими мыслями, и с невыносимой нежностью разглядывал Дазая. Звонкий "бумц". Осаму захлопнул крышку ноутбука и перевел на Накахару подозрительный взгляд. Повел плечами, пытаясь расслабить спину, и негромко простонал, потирая затекшие ноги. Чуя тут же бросился к нему с такой скоростью, словно от этого дискомфорта Осаму вполне мог умереть. Его рука скользнула по бедру юноши к колену, невольно подцепив край бинта, и Дазай отдернулся, пытаясь смотреть куда угодно, но не в манящие синие глаза напротив. — Ты чего это сегодня такой... ласковый? А? Чуя хотел рассмеяться, но вдруг ему на ум пришло, что Дазай не должен удивляться тому, что Накахара с ним нежен. И не должен задавать ему этот вопрос каждый день, смотреть своими чудесными глазами настороженно и недоверчиво, ожидая подвоха. Что с Осаму делали? Что ему довелось пережить? Когда, наконец, сам Накахара сможет взглянуть на самую большую тайну, скрытую под полотном медицинских бинтов? Чуя сморгнул наваждение, как пелену боли за непонимающе склонившего голову Осаму, и погладил того по щеке. Лучший выход в такой ситуации — перевести тему. И как можно быстрее! — Я с тобой всегда такой, котенок. Кстати, насчет котов... Что там за история с Q и бродячими котами? Там все секретно, я так ничего и не понял. Ты знаешь, в чем дело? Дазай облизнул губы и повалил Чую на диван рядом с собой, задумчиво разглядывая потолок с грязными разводами загадочного ало-буро-серого цвета. Накахара в свое время решил, что лучше про них ничего не спрашивать и поберечь свою психику. Все-таки в квартире Дазая царит непередаваемая атмосфера... Зато они впервые за долгое время у него дома! — Да, я знаю. И в свое время был одним из центральных участников событий. Участником в центре. Центр события участника. Ну, ты понял, лис. Чуя постарался сдержать улыбку и важно кивнул. Дазай, конечно, гений, но то, как он путается в словах... — Я тебе, если хочешь, расскажу, что за история с этим мелким засранцем. Слава Богу, сейчас с тем котенком все хорошо... Это, кстати, оказалась девочка. И ты не поверишь! Накахара в ту же секунду обратился в слух. Как известно, у Ацуши и его дедушки Рьюро Хироцу дома целый зверинец. У них много животных, которых они совершенно не разводят целенаправленно (они разводятся сами, без их участия), а когда количество зверей на квадратный метр превышает пределы возможного даже в их весьма немаленькой квартире, их отдают совершенно бесплатно в руки хорошим знакомым. О каждом питомце в их доме помнят, навещают у новых хозяев и балуют подарками. Что уж там, даже у некоторых учеников 11-"Y", тщательно это скрывающих от остального класса, есть питомцы от Ацуши и Хироцу. Война войной, а пушистые по расписанию. В общем-то, главной гордостью деда и внука был прекрасный, благородный кот, который заставлял валяться у себя в лапах каждого, на кого падал его спокойный, полный снисходительной ласки взгляд. Красавец с белой грудкой и лапами, лоснящейся бурой шерстью и кисточками на ушах завоевал бесспорную популярность не только среди представителей рода человеческого. Как и ожидалось, в окружении женского пола он неизменно производил фурор, и мог бы при нужду проводить время каждый раз с новой кисонькой, однако всегда оставался верным своей ласковой белоснежной подружке, не менее обласканной и вызывающей восхищение. Виной тому был не только глубокий зеленый цвет глаз и королевская походка, но и, совершенно точно, невероятное обаяние, исходившее от нее в большем количестве, чем у многих людишек. Счастливая кошачья семья быстро стала достопримечательностью дома Ацуши, и это было совершенно заслуженным достижением. В равной степени с родителями восхищения были достойны и котята. Перенявшие от предков все лучшее, бойкие, здоровые и красивые, они становились желанием всех посвященных Ареновцев в ту же секунду, как только появлялись на свет. Но даже в этой прекрасной истории, увы, не все было так гладко и безупречно. Потому что такого просто не бывает. Белоснежка была первенцем. О ней не знал никто — вообще никто, и пропала она настолько юной, что у нее даже не было имени. Белоснежкой некто назвал ее только потом. Когда Ацуши вел всех своих любимцев на плановое обследование в ветеринарную клинику, белоснежную малышку он держал на руках. Она было слишком маленькой, чтобы идти на поводке вместе со всеми, и ей явно не было некомфортно в объятьях своего младшего хозяина. Но оживленная городская улица — опасное место для маленького котенка. Громкий звук, незнакомый запах, чье-то резкое движение: Ацуши не понял точно, что произошло, но в какой-то момент комочек просто выскочил из его объятий, рванув куда-то вдаль. Юный Накаджима тогда чуть не выпустил поводки остальных животных, побежал за кошкой, но той и след простыл. И сколько бы он ее не искал, не нашел. Она пропала насовсем, и Ацуши ходил, словно заблудившийся призрак. А когда несколько месяцев спустя Дазай увидел грязную, худую белую кошечку на заднем дворе "Арены", ему, как и никому другому, и в голову бы не пришло узнать в ней ласкового белоснежного котенка из "благородной" семьи. Паззл сложился гораздо позже. Дазай потер глаза. Пора было перейти к самому трудному. Чуя слушал его, взволнованно теребя пряди волос, словно Осаму рассказывал что-то фантастически интересное. Какой же он хороший и внимательный... Как же ему с ним повезло... — Эй, котенок, ты чего глаза трешь? Спать хочешь? Мне уйти? Осаму тут же встряхнулся и прожег его сердитым взглядом. — Тише ты, лис. Не собираюсь я спать. А, да... я сегодня один буду ночью. Он не придет. Останешься со мной? Чуя удивленно замер и почесал затылок. Дазай говорил спокойным тоном, но закончил так быстро и резко, что Накахара без труда догадался: он хотел и отчего-то боялся сказать это долгое время. — Конечно, останусь! Спасибо за... — Молчи. Мне продолжать? Чуя улыбнулся. Пусть Дазай фырчит, закатывает глаза и перебивает его. Накахара-то видит, что тот вот-вот расплывется в улыбке. — Давай, котенок. И котенок продолжил. Совсем недавно история почти повторилась: на этот раз лай собаки, и вместо Накаджимы сам Хироцу. Буквально пару недель назад не менее юная, чем своя предшественница, кошечка потерялась где-то между извилин улиц большого серого города. Осаму прикрыл глаза и спокойно, медленно, смакуя каждое слово, рассказал и о том, как Q травил котов и собак в том возрасте, когда дети боятся выйти на улицу одни, и о том, что Дазай сделал с ним за Белоснежку и всех-всех-всех, и о том, что это сработало на целых два года. И о том, что недавно Q, видимо, почувствовал себя слишком уверенным в собственной безнаказанности и безопасности. И получил по заслугам. — Зато нашли кошку. Я хожу к Ацуши каждый день. Она такая классная, ты не представляешь. Любит меня почему-то, как и почти все у них дома. Она хорошая. Чуя изумленно покачал головой, переваривая все услышанное. В его воображении отчетливо нарисовалась картина Дазая пару лет назад, яростного, потерявшего человеческий облик в бешенстве Дазая, избивающего ужасного мальчишку. Настоящего не-человека. — Да, котенок, соглашусь, почему это тебя любят? Дазай, как и ожидалось, хохотнул и попытался придушить Накахару подушкой. — Ой, заткнись, чучело, сам-то... Они хихикали так, потом смотрели фильм, обсуждали всех и вся, кошек, собак и людей. Не затрагивали тему перехода Тачихары, потому что она была изъезжена до неприличия, и просто лежали, глядя друг на друга с тщательно скрываемой нежностью. Чуя был счастлив на девяноста девять и девять процентов. Любимый человек рядом с ним, 11-"Х" немного выигрывает 11-"Y" по баллам в третьей четверти, вокруг все тихо, хорошо и спокойно. Но эта ничтожная доля процента то и дело терзала его душу, заставляя мысли неизменно возвращаться к одному и тому же, а проницательного Дазая отвлекать от темы как можно быстрее, когда он спрашивал, почему это Накахара, такая сволочь, не рассказывает ему, что произошло. А ничего, в общем-то, и не произошло. Ему всего лишь каждую ночь снился отец, повторяющий одно и то же, одно и то же, пока Накахара не вскочит в ледяном поту. Узнай, кем я был. Узнай, кто я. Узнай, как меня убили. Он знает. Они знают. Они все знают!Узнай, кто я, и узнаешь... Кто ты.