***
За дверью раздались голоса. Интересно, её убьют прямо здесь, в камере? Или отправят прямиком к самому Волдеморту? В любом случае быстро точно ничего не закончится. Гермиона сидела на койке, отрешённо глядя на дверь. Смирившись со своей участью. Она не боялась смерти. Она боялась того, что будет означать её смерть. Орден не знал о крестражах. Если Волдеморт после битвы создал ещё один, тогда у них не было никакой надежды. Если Орден вообще был способен возобновить войну. Если Орден вообще сейчас существовал. Она боялась за Рона. Как он справится с её смертью вдобавок к смерти Гарри? Что будет делать, когда не останется никакого трио — лишь он один? Но откуда ей было знать, что Рон до сих пор жив? Может, его уже не было на свете, и это она осталась последней. Но какая-то часть неё, похороненная глубоко внутри, знала, что он жив, что дышит где-то на свободе. Она знала бы. Естественно знала бы, будь Рон мёртв. Она почувствовала бы это — определённо. Больше всего Гермиона боялась за родителей. Она была уверена, что Пожиратели никогда их не найдут. Но мысль о том, что она умрёт, а они так и не узнают, что потеряли дочь, пугала её как никогда. Она не хотела быть забытой. Гермиона таила в себе надежду, что когда-нибудь восстановит их воспоминания. Что они будут помнить каждое Рождество, каждый день рождения. Её первые шаги, потерю первого зуба и волнение от получения первого письма из Хогвартса. Что отец будет помнить вечерние посиделки за просмотром кино и потягиванием горячего шоколада. И что мама будет помнить, как пела своей дочери перед сном. Гермиона знала, что, когда она умрёт, все эти воспоминания умрут вместе с ней. Ничто так больше не пугало. Гермиона настолько погрузилась в мысли, что не услышала, как повернулся в замке ключ. Они ворвались в её камеру. Один, три, шесть человек в масках бросились к ней, окружив. Их чёрные мантии развевались позади подобно коршунам. Гермиона принялась вставать, переводя дыхание, чтобы подготовиться к… Хлопок. Первый приблизившийся ударил её тыльной стороной ладони, отчего Гермиона отлетела к стене. От силы пощёчины из лёгких выбило воздух. В глазах помутнело. Второй схватил её за затылок, вдавливая в шершавый камень и увлёк вниз, раздирая лицо. Гермиона вскрикнула от боли, когда на щеке открылась рана, кровь из которой окрасила алым кожу, оставляя след на стене. Не успела она перевести дыхание, как её отдёрнули за волосы и снова вдавили в стену. Голова отскочила от твёрдой поверхности, а зубы впились в язык. Медь заполнила рот, и она рухнула на пол. Гермиона не смогла сдержать сдавленный стон, сорвавшийся с губ. Кровь потекла по подбородку. Ботинки со стальными носками принялись яростно пинать её. Гермиона попыталась свернуться калачиком, прикрывая голову, пока её беспощадно избивали. Между ударами до её слуха долетали их язвительные колкости. — Теперь ты не такая храбрая, гриффиндорка! — Мерзкая грязнокровная сука. — … надо было вздёрнуть, как остальных. Гермиона слышала гулкий треск после каждого слова. Поскольку плоть почти не защищала, её кости ломались под действием ударов. Боль была невыносима. Она пронизывала насквозь подобно раскалённому металлу. Чем сильнее ускользало сознание, тем тише становился смех, превращаясь в глухое эхо. Гермиона не думала, что умрёт так: избитой до изнеможения. Они даже не вытащили палочки. Гермиона уже почти ничего не чувствовала. Дикие удары превратились в слабые пинки. Она вздрагивала и дёргалась от каждого соприкосновения подошвы со своим телом. В голове начал подниматься слабый гул, вскоре приобретая знакомое звучание, — это мелодия, которую напевала мама. Как так получилось? Гермиона попыталась повторить слова, но горло саднило и кровоточило. И изо рта вырвался лишь слабый хрип. Когда темнота почти овладела сознанием, широкая рука обернулась вокруг её шеи, и её бросили на койку. Гермиона услышала лязг ремня и шорох одежды, а затем — грубая хватка на бёдрах. Она с трудом открыла глаза. Всё кружилось. Её штаны оказались спущены до лодыжек, а через миг и вовсе отброшены куда-то в сторону. Что вы делаете? Попыталась спросить Гермиона, но язык настолько распух и онемел, что получилось выдавить лишь слабый писк. На неё навалились сверху, отчего затрещали уже сломанные рёбра. Новая попытка закричать — безрезультатно, ведь от давления едва получилось сделать вдох. Когда туман в голове начал рассеиваться, Гермиона поняла, что обнажена ниже пояса. Её ноги были широко разведены человеком в маске, бёдра которого были приподняты. — Не волнуйся, грязнокровка, эта часть тебе понравится, — прошептал он, и его дыхание обожгло ей ухо. Нет, заплакала она. Нетнетнетнетнетнетнет. Что угодно, только не это. Прошу. Не надо. Что угодно, только не это. Но из горла вырвался лишь жалкий хриплый вой. Скорее животный, чем человеческий. Гермиона брыкалась последними оставшимися силами. Пытаясь освободиться, пытаясь остановить его. Прошу, не надо. Остановитесь. Пожалуйста! Она хотела поднять руки, чтобы оттолкнуть своего мучителя, но одна, вылетев из сустава, была вывихнута, а вторую удерживал другой человек в маске, стоявший над ними. Она умоляла его глазами, отчаянно ища сострадания. Но его взгляд был жесток. Установив с ним зрительный контакт, Гермиона увидела в глазах напротив лишь восторг и предвкушение. — Похоже, в тебе всё-таки есть немного чистой крови, — грубо усмехнулся он. Он навис над ней, и Гермиона пронзительно заревела. — Нет! — взвыла она. Но одним резким толчком он вошёл в неё. Нет. Гермиона закрылась и обмякла, наблюдая за всем будто издалека. Она слышала звук соприкосновения кожи с кожей. Его тяжёлое дыхание ей на ухо. Скрип койки. Но её там не было. Нет. Это не могло происходить с ней. Гермиона пережила много плохого — очень много. Пытки, тюремное заключение и потерю друзей. Но это — будто кошмар. Она должна была быть убита. Она должна была быть поражена смертельным проклятием. Они даже не вытащили палочки. Первый со стоном кончил. Его место занял другой. Гермиона уставилась в стену. Пытаясь очертить взглядом каждый камень от самого большого до самого маленького, она была прервана ударами по лицу. Они измывались над ней, насмехаясь и бросая издевательства, которые не оставляли следа в душе, так и не запечатлевшись в мозгу. Настала очередь другого. Гермиона подумала о Гарри. О его растрёпанных волосах, торчащих во все стороны, будто он только поднялся с кровати. О том, как загорались его глаза, скрытые стёклами очков, когда он смеялся. О его нежных руках, когда они танцевали в палатке под льющуюся из радио песню. Освободившееся место занял другой. Потом другой. Гермиона вспомнила первую поездку в Хогвартс-экспрессе и мальчика, которого там встретила. Мальчика, который казался таким обычным, но был совсем иным. Каким свободным он выглядел на квиддичном поле. Мчась красным пятном спортивной формы. Как всегда передавал ей мёд за завтраком, потому что знал о её пристрастии добавлять его в чай. Другой. Другой. Гермиона подумала о вечерах в гостиной Гриффиндора. Она сидела у камина, уткнувшись носом в книгу, и время от времени поднимала голову понаблюдать, как Гарри по-крупному проигрывал Рону. Он всегда протирал глаза, не снимая очки, и вглядывался в доску. Как будто та внезапно могла показать ему выигрышный ход. Другой. Он терпел фиаско каждый раз. Иногда смеялся и поздравлял Рона. Иногда гневно срывался с места. Плюхался на диван рядом с Гермионой и пихал её ногой, чтобы привлечь внимание. Мозолистая рука сжалась вокруг её горла. Перекрывая доступ воздуха. Она всегда старалась не обращать внимания на друга, предпочитая посвящать себя учёбе или хорошей книге. Но Гарри не переставал дёргать её, так что вскоре она сдавалась. Пока Рон пытался уговорить на партию очередную жертву, они сидели и тихо беседовали. Обычно об учёбе или о Волдеморте. Но иногда и о другом. Например, о зоопарке, который Гарри посетил перед одиннадцатым днём рождения. Или о том, как родители ругали Гермиону из-за библиотечных счетов, выставлявшихся за просроченные книги. Порой они просто молча сидели у огня. Отдыхая в обществе друг друга. Гермиона могла поклясться, что почувствовала тепло его ладони, коснувшейся её руки, когда последние нити, соединявшие её с миром, с треском порвались.***
Гермиона очнулась от скрипа закрывавшейся двери. Смех и шаги затихли в коридоре. Она жадно втянула воздух, лёгкие горели, а горло саднило. Скопившаяся во рту слюна была единственным сигналом того, что её сейчас вырвет. Остатки зелёного яблока смешались с медью, образовав кровавое месиво на камнях. Гермиона откашливалась и отплёвывалась, украшая пол и подбородок кровью. Воздуха не хватало, как бы она ни пыталась отдышаться, к тому же при каждом расширении грудной клетки рёбра остро кололо. Не обращая внимания на липкость между ног, Гермиона безвольно свесилась с края койки, безуспешно пытаясь выровнять дыхание. Заметив на полу окровавленное одеяло, она дрожащей рукой потянулась к его изодранным краям. Но передвинуть его удалось всего на несколько сантиметров. Она не хотела умирать беззащитной. Собрав последние крупицы силы, Гермиона сдёрнула одеяло с пола. Возясь с ним, она села и прикрыла нижнюю половину тела. Вдруг — неожиданный толчок в груди, и в лёгкие хлынула тёплая жидкость. Гермиона рухнула на спину и захрипела, пытаясь схватить ртом воздух, который отторгало тело. Перед глазами заплясали чёрные пятна, и она начала захлёбываться в собственной крови. Тело пылало от боли и отчаянного желания дышать. И, уже теряя сознание, Гермиона услышала приближающиеся одинокие шаги. Скрип двери. Она не сопротивлялась бездне, заталкивающей её всё глубже, даже не имея желания посмотреть, кто пришёл её добить. Поблагодарив Мерлина за это снисхождение, Гермиона отдалась в объятия тьмы.***
Вокруг мерцали вспышки и заклинания, плавно сливаясь в калейдоскоп звуков и красок. — Анапнео. Эпискей. Брахиам Эмендо. Вулнера Санентур. — Вулнера Санентур. — Вулнера Санентур. — ВулнераСанентурВулнераСанентурВулнераСанентур.***
Нежные руки ласкали её кожу, в воздухе витал аромат трав. Успокаивающие поглаживания убаюкивали, возвращая во тьму.***
Лёгкие, как перо, пальцы приподняли её подбородок, и кислая жидкость обожгла горло. Гермиона отдёрнула голову, отчего зубы звякнули о стекло. — Ты должна это выпить, — умолял голос. Когда мерзкую субстанцию снова поднесли к губам, Гермиона подчинилась.***
Тело, что держало её, окутывая теплом, дрожало, и ей на лицо падали капли солёной воды, стекая к губам. Гермиона хотела сказать Гарри, чтобы он не плакал, но не нашла в себе сил. Поэтому она просто осторожно взяла его за руку, растворяясь в тепле чужой ладони. Невесомое поглаживание по костяшкам пальцев вновь начало убаюкивать, и Гермиона не смогла сопротивляться.***
Гермиона проснулась от дрожи. Она что-то проворчала себе под нос, ворочаясь на импровизированной кровати и нащупывая спальный мешок. Чёртов Рон опять забыл закрыть полог палатки. Раздражённо вздохнув, она села и потёрла лицо, готовясь отчитать надоедливого… Глаза привыкли к темноте. Сбитая с толку, Гермиона огляделась в поисках спящего Гарри. Осмотрев каменные стены, она лишь через какое-то время поняла, что Гарри здесь нет. Его никогда здесь не было. Воспоминания волной захлестнули Гермиону, и ужас с новой силой охватил всё её существо. Не волнуйся, грязнокровка, эта часть тебе понравится. Её вырвало прямо себе на колени. Тяжело дыша и откашливаясь, Гермиона безумно отползла от окровавленной койки. И когда остатки желчи покинули горло, вместе с ними изо рта вырвался грубый, звериный вой. Горячие слёзы заструились по щекам, и она закричала. Крепко обхватывая плечи руками, словно пыталась не дать себе развалиться на части. Они даже не использовали чёртовы палочки. Гермиона безудержно кричала и плакала. И в этом крике можно было услышать зов к Гарри. К Рону. К родителям. Гермиона всё кричала, кричала и кричала, пока голосовые связки не надорвались. Расцарапывала кожу, будто хотела вырезать произошедшее из своего тела. Её не убили. Её исцелили. Вернули с края, чтобы снова к нему подтолкнуть. Бездна безнадёжности разверзлась внутри. Крики-шёпот едва ли долетали до стен, тело конвульсивно содрогалось от муки — такой всепоглощающей, что Гермиона чувствовала, будто умрёт. Мерлин, она надеялась, что умрёт. Гермиона так и лежала на грязном полу, пока слёзы не иссохли, а всхлипы не затихли. И не поднималась.***
Шаги. Скрип. Смех. Боль. Шаги. Скрип. Смех. Боль. Шаги. Скрип. Смех. Боль. Снова и снова, они возвращались. Она брыкалась и кусалась, пиналась и кричала, но всё всегда заканчивалось одинаково. Если Гермионе везло, её сначала избивали. Рассекали ей кожу ботинками или кулаками, давая возможность потерять сознание, пока терзали её тело. Как в первый раз — больше не происходило. Они доводили пытки до точки, когда она уже не могла сопротивляться, но грань, чтобы травмы взяли верх, не переходили. Её больше не исцеляли — Гермиона привыкла к ранам, что сильно жгли, и ушибам, что не прекращали ныть ни секунды. Холод же был подобен анестезии — притуплял остроту боли. В основном к ней приходили парами или группами по три человека. Один наваливался сверху, а другие удерживали её. Гермиона умоляла их остановиться, но её крики боли пролетали мимо их ушей. Она начала молить о смерти, упрашивая их достать волшебные палочки. Но этого так ни разу и не произошло.***
Гермиона больше не использовала тряпки. Предпочтя подобию чистоты засохшую кровь и остатки грязи. Пальцы нервно подёргивались. От страстного желания оттереть кожу. Гермиона всё же разрешила себе одну роскошь: мыть руки. Только руки. Остальное она оставит грязным. Её не тронут, если она будет грязной. Воодушевлённая планом, Гермиона принялась размазывать слякоть с пола камеры по телу, превращая бледную болезненную кожу в панцирь из грязи. Дни тянулись — запах становился концентрированнее. Более высокий из мужчин схватил её за горло, едва они прибыли. Притянув Гермиону к себе, свободной рукой он сжал её сзади. Его холодная маска впилась ей в плечо, как вдруг он внезапно подавился и мгновенно отпрянул, отчего она рухнула к его ногам. Пока она глотала сладкий воздух, наполняя им лёгкие, он замахал руками около лица, словно отгоняя вонь. — Грязная сука! — он закашлялся. Его спутник, более коренастый, с выпирающим животом, пнул её в спину. От удара она рухнула, прижавшись грудью к полу, и Пожиратель продолжил безжалостно колотить её. Когда перед глазами начало расплываться, Гермиона увидела, что первый мужчина восстановил самообладание, спрятав нижнюю половину лица в сгибе локтя, и вытащил палочку. Наконец-то. Спокойствие обуяло каждую клеточку тела при взгляде на него в перерывах между шквалом ударов. Её глаза были прикованы к палочке, которая должна была стать её спасением. Наконец-то она станет свободной. Как только на неё направился кончик древка, второй Пожиратель отступил. Гермиона закрыла глаза, и на лице мелькнула тень улыбки, пока она ждала заветных слов и зелёной вспышки. — Экскуро! — закричал он. Мгновенно слой грязи, покрывавший её кожу, рассеялся. Гермиона в замешательстве разомкнула веки. Коренастый мужчина шагнул к ней, но тут же отпрянул. — Мерлин, она всё ещё воняет! — сплюнул он, с отвращением оглядев заклинателя своими глазами-бусинками. Тот поднял палочку выше. — Экскуро! Исчез ещё один слой, но не запах. — Дай, сука, я сам, — рявкнул мужчина с глазами-бусинками, вытаскивая палочку. — Экскуро! Гермиона чувствовала, как небольшими порциями счищаются кровь и пот. Но грязь оставалась в волосах, налипала на кожу. Она окружала её, была внутри неё. Грязь текла по её венам. Гермиона начала смеяться, сперва прерывистыми глотками воздуха, что вскоре переросло в истерику. Она хохотала как сумасшедшая, повышая тон голоса с каждым лучом магии. — Не сходит, — огрызнулся пузатый мужчина, — и она не стоит такой грязи. — Она сумасшедшая, — сказал другой, прежде чем вновь поднять палочку, — думаю, надо переходить к плану Б. И хмыкнул в подтверждение своих мыслей: — Было весело. Гермиона так и не увидела, кто это сделал, — тело было согнуто пополам в истерике, но, наверное, знание ей ничего бы не дало. — Круцио. Смех превратился в крики. Крики превратились в шёпот. Огонь прожёг грязь.***
Появляющиеся и исчезающие маски. Круцио. Яблоки. Круцио. Красное, красное, красное, красное, красное, красное, красное…***
Гермиона перестала есть. Оставляла помои и яблоки нетронутыми, пока последние не исчезали спустя пару часов. С тех пор, как в её камеру впервые вошли, она ни разу не видела зелёных. Возможно, зелёное было предупреждением. Возможно, оно вообще ничего не значило.***
Её кровь пылала. Теперь они колдовали ежедневно, выстраиваясь в очередь, как делали это с ней на койке. Но теперь к ней никто не прикасался. Мерзкая, отвратительная грязнокровка. Гермиона закричала, когда очередная волна круциатуса пронзила тело. Мышцы сократились, нервы натянулись, и она впилась себе в кожу ногтями. Пытки Беллатрисы теперь казались каким-то пустяком. Она хотя бы делала перерывы для допроса. В безумии была последовательность — оно было основанием для жестокости. Здесь же не было никакой логики. Вопрос состоял лишь в том, кто первым её сломает. Кто нанесёт последний удар, который лишит разума умнейшую ведьму своего поколения? Это ещё предстояло определить. Потому что она держалась. Собрав остатки силы, Гермиона направила их внутрь себя, строя крепость вокруг разума. Она не сломается. Больше у неё ничего не осталось. Поэтому, пользуясь промежутками, когда Пожиратели сотворяли заклинания, Гермиона молилась, чередуя слова с глотками крови. Она молилась магии, прося защиту и силу. Она молилась за свой рассудок. Она молилась за свою душу. А когда они уходили на день, она перерисовывала руну защиты над стеной у кровати. Окунала пальцы в кровь, стекающую изо рта, глаз и ушей, и размазывала её по камням. — Hecate, — благоговейно прошептала она, — do ut des. Гермиона опустилась на колени, оперевшись локтями о край койки и обратив ладони к потолку в тихом подношении. — Дай мне силу, дай мне свет, прошу… — она подавила всхлип. — Прошу, не дай им отнять мой разум. — Animam protege, — взмолилась она. Слёзы свободно текли по щекам во время молитвы. Гермиона ещё долго продолжала держать ладони поднятыми — даже несмотря на то, что пальцы уже давно побелели от оттока крови. — Прошу, не дай мне исчезнуть.