***
Снова красное. Гермиона забыла, почему этот цвет имел значение. Яблоки, как правило, красные, верно? Вгрызаясь в его мякоть, она проглотила всё до последнего кусочка, а затем продолжила молиться.***
Гермионе было неспокойно. К ней опять не пришли. Почему? Она металась по камере, вцепившись пальцами в изодранную тюремную форму. Сколько прошло дней? Три? Четыре? Они приходили каждый день. Минимум один раз. Всегда. Мысли разбегались. К горлу подступила паника. Она уже привыкла к существующей структуре, к существующей рутине. Резкие перемены вызывали большую настороженность и беспокойство. Ожидание было мучительным, а по мере возвращения сил оно и вовсе становилось всё более болезненным. Теперь у Гермионы была энергия, чтобы думать. Она не хотела думать. Она не хотела думать ни о чём, кроме боли, которая служила щитом. Боль защищала от воспоминаний. Гермиона не хотела вспоминать ту жизнь, которая у неё была. Жизнь, которая могла у неё быть. Жизнь, которая могла быть у него. Она не спала — не могла уснуть без изнеможения, дарованного проклятием. Гермиона просто лежала, вспоминая обеденный стол, полный рыжих макушек, библиотеку с книгами и стоматологическое кресло. Чётче всего она помнила яркий зелёный оттенок, который был у его глаз. Это было невыносимо, удушающе, мучительно. Она так больше не могла. В комнате постепенно становилось слишком тепло, слишком светло и просто слишком. Гермиона не могла сосредоточиться на молитвах, не могла заглушить чёртово тиканье в голове. Ей нужна была тишина. Ей нужны были темнота, холод и боль. Ей нужна была привычность. Гермиона привалилась к стене напротив койки, обводя ладонями шероховатый камень в лихорадочных поисках чего-нибудь незакреплённого. Вцепившись в острый зазубренный кусок, она принялась расцарапывать стену. Она вытягивала его, ломая ногти, пока обломок, наконец, не оказался в её окровавленных руках. Не раздумывая ни секунды, Гермиона полоснула себя по груди — прямо в то место, куда обычно её поражало проклятие. Эффект был мгновенным. Разум немедленно затих, когда в мозг поступил сигнал о колкой боли в районе грудной клетки. Ещё один порез. Зрение затуманилось, и вокруг всё потемнело. Третий — и она практически перестала чувствовать струйки крови, стекающие по груди. Холод вернулся. Гермиона с облегчением опустилась на пол, судорожно глотая воздух и разглядывая нанесённые ею повреждения. Глубокие, но не настолько, чтобы убить, три линии пересекались между её левой ключицей и правой грудью. Она должна была прийти в ужас от сотворённого. Должна была чувствовать отвращение к себе. Стыд. Но она ощущала лишь усталость. Сладкое забвение. Гермиона доползла до койки и погрузилась в глубокий сон. Разум был блаженно пуст. И в этой рутине у Гермионы появилось новое занятие — самоистязание. Она не вспоминала прошлое и не думала о будущем. Она просто существовала. И когда дверь в её камеру вновь открылась, а пытки возобновились, Гермиона была рада. Её по очереди пытались сломить, но никто не понимал, что она уже сломлена.***
Даже находясь в другом конце камеры, Гермиона чувствовала запах спиртного в их дыхании. — Нет, нет, неправильно! — невнятно пролепетал один из мужчин в масках. — Смотри… — он хлопнул ладонью по вытянутой руке Пожирателя, произносящего проклятие, и встал на его место. — Круцио-о-о, — икнул он, и из его палочки вырвался красный луч, угодив прямо в Гермиону. Проклятие прокатилось по телу, отчего оно напряглось, а мышцы стали конвульсивно сокращаться. Но Гермиона осталась неподвижной. Пожиратель контролировал проклятие в течение нескольких минут, после чего измождённо опустил палочку. — Какого хера? — воскликнул один из них. — Попробуй подойти ближе! — отреагировал другой. Измученный мужчина сердито обернулся. — От неё воняет за хуеву милю! Сам подойди, если считаешь, что сможешь это сделать! Самый низкий из пятерых, собравшихся у двери её камеры, направился вперёд, прижимая рукав к маске в попытке защититься от запаха. Гермиона подумала о заклинании головного пузыря — оно наверняка могло бы помочь, но они, видимо, были не слишком подкованы в решении элементарных проблем. Пожиратели, управлявшие тюрьмой, были в лучшем случае недоразвитыми. Время шло, а Гермиона продолжала адаптироваться, изучая своих похитителей, пока они её пытали. Она больше не заглушала их голоса своими криками. Зрение не меркло, а тело не ослабевало. И теперь даже ноги не подкашивались. Она наблюдала за их поведением, их заклинаниями, их мантиями. Они были нетерпеливы, их проклятия были сильными, но выносливость — слабой. Маски сидели на их лицах, а не были слиты с ними. Прежде всего Гермиона заметила, что это были другие волшебники, а не те, кто занимал их место некоторое время назад. Похоже, у армии Волдеморта была определённая структура, и Пожиратели, находившиеся на низшей ступени, начинали свою службу здесь, прежде чем подняться в ранге. Это объясняло, почему вначале они были более безжалостны в своих пытках. Их проклятия не жгли, они поглощали. Или, может, потому что теперь она привыкла к ним? У Гермионы не было чёткого ответа на этот вопрос. — Посмотрим, как ты справишься с этим, грязнокровка, — ухмыльнулся Пожиратель. Встав перед ней, он прижал кончик палочки к её груди. — Круцио! Боль была невыносимой. Всегда была — это никогда не менялось. Только сейчас она была знакомой. Тело свело судорогой, а руки затряслись. Как и его. Налитые кровью глаза напротив сузились, сосредотачиваясь на её лице, и пьяный взгляд стал серьёзным. Пожиратель призвал больше магии, и его рука подогнулась. Он вонзил кончик палочки в шрамы на её груди. Гермиона стояла и ждала, пока усталость не возьмёт над ним верх. Ждала, пока его концентрация не ослабнет. Ждала, пока его товарищам не наскучит и они не вернутся к бутылкам. Ждала. И. Сейчас. Словно пуля, вылетевшая из патронника, Гермиона вскинула руку, выхватывая палочку из его дрожащих пальцев. Глаза Пожирателя на долю секунды расширились от шока, пока он пытался понять, что она сделала. Как же хотелось запечатлеть этот момент, подольше подержать его в таком состоянии — застывшего от ужаса, что охватил его после осознания. Но у Гермионы был лишь короткий промежуток времени, и она не собиралась медлить. Не снова. — Авада Кедавра, — прошипела она, и из палочки вырвался зелёный луч. Прилив магии опьянял. Она уже забыла, каково это. Ощущать магию в венах и гулкую энергию, бурлящую в груди. Когда его тело ударилось об пол, четверо оставшихся Пожирателей развернулись, неуклюже пытаясь совладать с палочками. Их движения были вялыми, детскими, слабыми. Они не умели управлять дрожащими руками, окоченевшими от холода. Они не видели едва уловимые движения в её темной камере. Они не владели страхом, подчинив его себе. Но Гермиона — да. Она сразила их всех одним заклинанием. Раскромсала их тела, разбрасывая внутренности по каменному полу. Кровь окрасила стену — прекрасную фреску, которую она уничтожила мгновением позже мощным ударом Бомбарды. Тюрьма содрогнулась от каменного дождя, что посыпался вниз, и раздался металлический грохот, когда смялась её дверь. Гермиона перешагнула кровь и пыль и ступила в тусклый коридор. Голова кружилась от этой силы. Более того — она была силой. Магия потоком хлынула по венам, полностью поглощая, что Гермиона не могла различить, перетекает она из палочки в неё или из неё в палочку. Когда облако пыли рассеялось, она увидела, как из-за угла в конце коридора выбежали люди в чёрных мантиях. Они замерли, осматривая разрушения. — Это заключённый! — услышала Гермиона чей-то крик. — Заключённый сбежа… Она заткнула его при помощи невербальной Авады. Яркая вспышка вызвала шквал заклинаний, проклятий и заклятий, осветивших тёмный зал синим, красным и зелёным заревом. Они неаккуратно выводили руны палочками, поэтому Гермиона легко отразила большинство лучей. Вся та магия, что была подавлена и спрятана глубоко внутри, податливо отзывалась с каждым произнесённым ею заклинанием. Конфринго отбросил одного Пожирателя в стену, проломив ему череп. Сектумсемпра разорвала другого в клочья. — Авада Кедавра! — Круцио! — Экспеллиармус! — Бомбарда! Гермиона безжалостно убивала каждого встретившегося ей на пути, направляя всю ярость и боль в палочку. Она не отступила, даже когда прибыло подкрепление. Ещё больше людей заполнило забрызганный кровью коридор — они перешагивали через тела товарищей при медленном приближении к ней. Она не отступила, когда они подошли, не пошатнулась, когда Круцио пронзило плечо. Гермиона продолжала сотворять проклятия и щиты — сосредоточенная лишь на желании убивать. Убивать. Убивать. Она не вздрогнула, когда Авада едва не задела шею, не отреагировала, когда вокруг неё посыпались камни. Это было то, за что она цеплялась. То, чего она ждала, ради чего выживала, к чему адаптировалась. Возможность отомстить, хоть и недолгая, и она, скорее всего, будет стоить ей жизни. Они все заплатят. Гермиона сбила с ног очередного Пожирателя, отчего с его губ сорвался отчаянный крик боли. Изо рта другого фонтаном хлынула кровь, когда её заклятие перерезало ему горло. Другой упал. Другой. Другой. Другой. — Не убивать! — прогремел голос. — Она нужна Тёмному Лорду живой! Гермиона едва не задохнулась — одно короткое предложение выбило из лёгких весь воздух. Она нужна Волдеморту живой? Эти мысли оттеснили жажду крови, лишь на краткий миг отпечатавшись на подкорке. Но этот миг и стал роковым. Пожиратель, отдавший команду, взмахнул палочкой, наколдовав Экспеллиармус и тут же наложив заклятие пут, — её древко вылетело уже из связанных рук. Гермиона рухнула на бок, ударившись головой об пол. Рёв магии и крови превратился в пронзительный звон. Растерзанные тела множились и накладывались друг на друга оттого, что зрение плыло, но в конце концов взгляд остановился на одинокой паре ботинок, шагавшей к ней через кровавую бойню. — С дороги! — скомандовал он, прорываясь сквозь море черноты. Мир закружился, когда он стиснул верёвки, оторвал её безвольное тело от пола, дёрнув за грудь, и поставил на колени. Вложив палочку в кобуру, он грубо схватил Гермиону за щёки, дергая её голову из стороны в сторону и изучая то, в каком состоянии она была. — Что это, мать твою, такое? — прошипел он, впиваясь пальцами в старые шрамы на её лице. — Кто это сделал? Гермиона хотела встретиться с ним взглядом, но красные пятна затуманили зрение. Слова, вертевшиеся на кончике языка, тут же растворились, как будто их никогда и не было, едва к горлу подступила волна тошноты. Получилось выдавить лишь слабый стон. Гермиона покачнулась, когда мужчина ослабил железную хватку. Тёмная магия, волнами исходившая от него, была слишком осязаемой. — Она должна была остаться невредимой. Здоровой! — рявкнул он. Его слова, пропитанные ядом, не оставляли места для сомнений в том, что он был главным. — Она для Тёмного Лорда! А не игрушка, с которой можно развлекаться! — Сэр, — слабо ответил голос, — мы приносим извинения, мы понятия не имели, что она важна для Тёмного Лорда. Тот издал смешок, как будто услышал что-то забавное. — Что? Вы думали, что её из вежливости поместили в камеру подальше от дементоров? Он берёг её, берёг для того, до чего остались считанные дни. Я в таком состоянии должен её привести?! Его встретила тишина. Страх настолько густо окутал воздух, что Гермиона клялась: она могла попробовать его на вкус. Мужчина вытащил палочку, с тошнотворным треском впечатав ближайшего человека в стену. Гермиона опустила взгляд на неуклонно растущую лужу крови под ней. Голова была слишком тяжёлой, чтобы держать её в вертикальном положении. — Ты! — рявкнул он. — Отвечай! — Я… Простите, Командир, мы не знали! — промямлил дрожащий голос. — Надзиратель не говорил… — Надзирателю сказали оставить девчонку в покое больше года назад! С ней нельзя вступать в контакт, потому что она слишком важна и слишком опасна, что ясно видно по её сегодняшней попытке побега! — взревел Командир. — Пожалуйста, Командир, простите, мы не знали, — взмолился мужчина. — Надзиратель не говорил, он сказал, что мы можем… с девчонкой, пока не… — Как долго это продолжается? — Командир холодно прервал его, сгущая напряжение. — Я… эм, сэр? — растерянно ответил мужчина. — Был дан чёткий приказ, так когда всё снова началось? — смертельно спокойно спросил он. — Сэр… — голос мужчины сорвался. — Насколько мне известно, ничего и не заканчивалось. Тишина. Тюрьма застыла в неподвижности. Не было слышно ни шороха мантий, ни шарканья ног, пока охранники ждали дальнейших действий Командира. Никто не осмеливался пошевелиться. — Авада Кедавра. Гермиона услышала глухой стук. Сапоги из драконьей кожи повернулись в её сторону. Командир навис над ней, направив палочку на обнажённое место над поясом её штанов. Кожу пронзила жгучая боль, и в ноздри проник запах горящей плоти. Гермиона подавила стон, пытаясь отстраниться от древка, чтобы спастись от жара. Жжение прекратилось так же быстро, как и началось. Командир переместил палочку выше, пробормотав быстрое исцеляющее заклинание в сторону её головы. Когда боль утихла и зрение начало проясняться, Гермиона бросила взгляд на человека, который одновременно спас и обрёк её, но увидела лишь знакомый чёрный капюшон и серебряную маску. — Увеличьте её питание. Она должна нормально стоять, когда я приведу её к Тёмному Лорду, — приказал он. — Уберите тела, приведите всё в порядок и верните её в камеру. Я приду за ней через несколько дней. Командир жестом указал на метку на открытом участке её кожи. — Она для Тёмного Лорда. Если с ней что-то случится, то это будет являться прямым неповиновением ему и вы закончите так же, как ваши товарищи, — пояснил он резким ударом ноги по одному из безвольных тел. — Теперь, — сказал он, вытирая её кровь со своих перчаток о мантию жалко выглядящего охранника, — отведите меня к Надзирателю.***
Гермиона осторожно оттянула пояс штанов, желая взглянуть на метку, и в горле образовался ком, когда перед глазами предстал уродливый, мерзкий узор, вытатуированный на плоти. Это было не просто клеймо — это было заявление. Волдеморт заявил на неё права, и скоро он их у неё заберёт. Прошёл всего день, как её вернули в камеру, как починили дверь и стену, счистили кровь и убрали тела. Всего день, как она почувствовала гудение магии в венах и силу, которая подарила ей краткий миг свободы. Всего день с тремя нетронутыми блюдами, без посетителей и без боли. Она жаждала боли. Боль стирала всё. Гермионе не нужно было думать о том, зачем она могла понадобиться Волдеморту или как близко она подобралась к свободе перед тем, как её отняли. У неё уже столько всего отняли. Друзей, родителей, дом. Когда она оказалась здесь, у неё отняли свободу, рассудок, чёртово имя. Её тело превратили в скелет, а потом у неё отняли и его. Слёзы обернулись горячими дорожками на щеках, вспыхнувшими от ярости, что дотла спалила скорбь. Приподнявшись, Гермиона встала с койки. Она потянулась к стене, ощупывая знакомый камень, пока не нашла тот самый острый обломок. Вытянув его, она спотыкаясь направилась к умывальнику. Затруднённое дыхание затуманило зеркало, когда она схватилась за края раковины. Гермиона низко наклонилась, пытаясь удержаться на ногах, и её изломанные ногти впились в фарфор. Вздохи были прерывистыми, от усталости или ярости — непонятно. Вперившись в отражение, она медленно обвела взглядом резкие очертания своего избитого тела. Задерживаясь на следах. Их следах. «Грязнокровка», вырезанная на предплечье, проклятие Долохова на рёбрах, тюремная татуировка на шее, синяки, кровоподтёки и шрамы от многочисленных побоев. Успокаивали лишь те следы, что пересекали грудь. Те, которыми она сама наградила своё тело в порыве отчаяния. Но её следы не затмевали их. Больше всего выделялось клеймо Тёмной Метки. Её крупный череп начинался у талии, змеиной головой спускаясь по правому бедру. Она была выжжена на её тазовой кости. Без возможности стереть. Она для Тёмного Лорда. Гермиона крепче сжала камень, чувствуя тёплую кровь, что начала вырываться из распахнувшейся раны. Она была Гермионой Грейнджер. Умнейшей ведьмой своего поколения. Она была не просто грязнокровкой. Заключённой. Собственностью. Гермиона повернулась, смотря на себя через плечо. Её спина была в синяках и ссадинах, но без шрамов. В этом месте её не пометили. Заведя руку за спину, Гермиона без малейших колебаний вдавила остриё камня между лопатками. Поза была неудобной, но она продолжала разрезать кожу. Сладкая боль охватила тело, успокаивая разум. Гермиона начала молиться, словно напевая давно забытую колыбельную. — Hoc est corpus meum, hic est sangria meus. Она вывела кривую сверху, затем сменила положение, ведя вниз по спине. Ладонь, нырнувшая под мышку второй руки, напряглась, пытаясь соединить порезы. — Do ut des. Гермиона тяжело дышала. — Animam meam. Кровь текла по спине, обмазывая руки, отчего становилось тяжелее держать камень, и она крепче перехватила его. — Luce absente, obscuritas obtinet. — Ego te provoco. — Dele malum. — Caedite eos. Гермиона пропускала через себя боль, жар от ран и тепло от крови. Несмотря на то, что ноги тряслись, а тело дрожало, рука оставалась твёрдой. — Omnia mea mecum porto. — Sine nomine. — Sine metu. — Serviam. Слова молитвы стали лихорадочными, срываясь с губ всё безудержнее по мере роста ярости. — Semper fortis. — Semper maior. — Semper ardens! — Faciam quodilbet quod necesse est! Гермиона оставила на коже глубокий след, царапнув до самой кости, и провела по позвоночнику, не издав ни звука боли. Продолжая бормотать. — Protege dilectos meos. — Requiem aeternam dona eris. Слёзы текли по грязным щекам, капая на пол, где в конце концов смешивались с кровью. — In manus tuas commendo spiritum meum. — Nec spe, nec metu. — Mors mihi lucrum. Уже на последней области чистой кожи Гермиону начали покидать силы, но она всё не останавливалась. — Post tenebras lux. Это было её требование. — Non omnis moriar. Это было её напоминание. — Cedere nescio. Её обещание. — Ab aeterno! Ab intra! Resurgam! Её. — Ex luce ad tenebras! Resurgam! Гермиона бросила камень в раковину. Тяжело втягивая в себя воздух, она пыталась не упасть. Схватила давно забытые тряпки и начала осторожно вытирать красное море на спине. Прижимая влажную ткань к ранам, чтобы остановить кровотечение. Реки крови продолжали стекать по ногам — она очистила лишь спину, чтобы рассмотреть раны. С нездоровым удовлетворением оценивая свою работу, Гермиона почувствовала умиротворение. Она вернула себе некоторый контроль. Её тело по-прежнему принадлежало ей. Оно повиновалось её командам, подчинялось её воле. Оно было слабее, тоньше и более повреждённым. Но всё ещё принадлежало ей. Они могли надругаться над ним, даже сломать его, но отнять — нет. Она не позволит Волдеморту отнять его. Гермиона свалилась на холодный камень — от усталости или от потери крови, кто знает. В любом случае на беспокойство не было сил. Она лежала обнажённая на окровавленном одеяле, отдаваясь сну. В эту ночь кошмары её не мучили.***
Гермиона чувствовала прокатывающуюся по тюрьме энергию, что вибрировала в каждом углу. После визита Командира активность возросла. Она слышала бесконечный топот шагов, крики заключённых и бряцание цепей. Казалось, вся тюрьма пришла в движение, готовясь к чему-то неизвестному ей, скрытой четырьмя стенами. У неё оставался ещё один день. Гермиона думала, что, возможно, проведёт его в спокойствии, в затишье перед бурей. Но эта мысль оборвалась, когда в её камеру нежданно вошли четверо охранников. По мере приближения к ней на их лицах всё чётче вырисовывались выражения предвкушения и возбуждения. — Ты убила наших друзей, грязнокровка, — прошипел один из них, — пора расплачиваться. Страх скрутился в клубок и волчком завертелся в районе грудной клетки — её подняли на ноги. Гермиону не били. К ней не прикасались. На этот раз её вывели из камеры. Не к Волдеморту, а к Надзирателю.***
Спустя несколько минут или часов Гермиону вернули в камеру ждать Командира. Ждать, пока её заберут и передадут Волдеморту. Ждать того, что будет хуже смерти. Очень много вещей были хуже смерти. Гермиона думала, что испытала их все. Она думала, что адаптировалась. Думала, что сможет это пережить. Она ошибалась. Надзиратель убедил её в этом. Когда охранники покинули камеру, вновь запечатав дверь, Гермиона рухнула на койку. Когда скорбь уже не могла помещаться внутри, замки, сдерживавшие остатки её души, сорвались. Она кричала на вселенную. На Магию. На Бога. Не в силах справиться с болью в разуме, Гермиона прыгнула в темноту, сорвавшись с края в бездну. Она собрала последние оставшиеся части Гермионы Джин Грейнджер и отпустила их. Когда её душа умерла, она почувствовала, как что-то глубоко внутри неё изменилось. А потом перестала чувствовать. Волна спокойствия накрыла с головой, заглушая всхлипы. Прерывистое дыхание замедлилось, а дрожащие руки успокоились. Океан тишины тепло обуял её, не оставляя после себя ничего, кроме слабого пронзительного звона тишины. Мозг начал шипеть от электричества. Статическое напряжение распространилось от груди до кончиков пальцев. От макушки до пят всё гудело, и она осторожно поднялась. Гермиона медленными элегантными шагами направилась к дальней стене. Её стене. Той, которую она изучала почти каждую бессонную ночь и каждый томительный день. Место, которое дарило ей покой без какой-либо значимой причины — лишь от привычности. Неровный узор соприкосновения камней, который она выводила настолько часто, что, закрыв глаза, всё ещё могла его видеть. Пятна плесени, за ростом и размножением которых она наблюдала. Капли воды, которые собирались и время от времени падали на пол. С лёгким шлепком растворяясь в темноте. Но сейчас сквозь шум в ушах до Гермионы не доносилось ни звука. Только гулкий стук каждого удара сердца. Рука сама собой потянулась к стене, ища что-то неизведанное для Гермионы, будто она была простым зрителем. Её тело было марионеткой, которую дёргали за ниточки, не связанные с ней. Когда ладонь сомкнулась вокруг знакомого осколка камня, она даже не почувствовала, как он поцеловал её кожу. Гермиона Грейнджер была никем. Она была мертва и похоронена в маленькой шкатулке где-то на другом плане бытия. Теперь она была просто сосудом, наполненным мощной, неистовой, всепоглощающей потребностью. Сведённой к настолько первобытному желанию, что оно перечёркивало базовые программы человеческого тела. То, кем она когда-либо была, являлась сейчас или могла бы быть, оказалось раздавлено под его тяжестью. Она наблюдала, как пальцы сжали зазубренный камень. Прижимая остриё к тонкой плоти. Не думая, Гермиона сделала надрез на внутренней стороне запястья. Распахивая плоть от ладони до локтя. Вены рассеклись и полопались, как пиявки, полные крови. Артерии брызнули красным фейерверком. Гермиона наблюдала за всем этим с полной отрешённостью. Когда она принялась раскраивать другое запястье, нервы вспыхнули огнём. Но этого было недостаточно, чтобы вывести её из оцепенения. Больше ничего не могло. Ничего не было. Ничего. Ни единой мысли в голове или эмоции на лице, пока она распарывала камнем кожу. Линия отклонилась, не в состоянии бежать по прямой траектории, пока рука, владеющая инструментом, огибала перерезанные сухожилия. Камень с грохотом упал на пол. Булькнув, приземлился в быстро растущую лужу у ног. Гермиона смотрела сверху вниз, безвольно опустив руки. Наблюдая, как кровь пропитывала штаны и забрызгивала пальцы ног. В голове слабо промелькнул вопрос. Что теперь? Туннель, по обе стороны которого ничего не было, привёл её к этому финальному акту — она не заглядывала дальше. Спотыкаясь, Гермиона подошла к койке, перерисовывая руну защиты на каменной стене над кроватью своей кровью. Последняя молитва за тех близких, которых она забудет навсегда. Пока она куталась в одеяло, голова шла кругом. Опустив руки около себя, Гермиона повернула искалеченные запястья ладонями вверх в качестве последнего подношения. С облегчением глубоко вздохнув, она замерла. Это была не та смерть, которую она планировала для себя, — ту, которая будет полна магии, ярости и мести, но и такая, наверное, сойдёт. Тихо раствориться в темноте. Не в сиянии славы, а в последнем мерцании свечи, догоревшей практически до конца. Тихо сбежать. Спокойствие нарушил звук распахнувшейся двери. Одинокий Пожиратель подорвался к её постели. Гермиона наблюдала, как глаза за маской сканировали её умиротворённые черты, напряжённо всматриваясь в темноту. Когда её взгляд лениво поднялся к его лицу, она могла поклясться, что увидела в глубине его зрачков вспышку чего-то нечитаемого. Но что бы это ни было, оно быстро покрылось льдом, когда они установили зрительный контакт. Темнота комнаты окрасила его глаза в чёрный цвет, и они опасно сверкнули, когда он выпрямился, окидывая её скучающим взглядом. — Я пришёл забрать тебя, грязнокровка, — объявил Командир. Гермиона не шевелилась. Сейчас нависшее над её койкой тело уже не беспокоило. Он больше ничего не мог с ней сделать. Ничего, чего бы с ней уже не сделали. — Вставай, вставай, — угрожающе пропел он. — Проснись и пой! Его взгляд переместился на стену позади неё. Гермиона даже не отреагировала, когда он наклонился над ней, осматривая небрежно начертанную кровью защитную руну. — Магия крови здесь не сработает, грязнокровка, — усмехнулся он. — Особенно с той мерзкой гадостью, которая течёт в твоих венах. Развернувшись, он пнул край её койки. Дребезжание металлических рам прозвучало приглушённо. Она так устала. Командир начал расхаживать по камере, бормоча заклинания обнаружения, пока осматривал тесное пространство. — Отвратительно. И продолжил бормотать. — Полагаю, ты будешь рада отсюда выбраться, — фыркнул он, обшаривая стены её камеры. — Давай! Пошевеливайся! Гермиона лежала неподвижно, не обращая ни на что внимания. Его голос звучал как будто издалека. Металлические отголоски крови больше не висели тяжёлым грузом в воздухе. Казалось, от её груди распространялось приятное тепло. Она чувствовала запах весны. Мы все живём в жёлтой подводной лодке… В уголках глаз заплясали яркие пятна. И Гермиона поняла, что жёсткая койка уже не так больно впивалась в спину. Жёлтой подводной лодке… Она отстранённо отметила, что он перестал расхаживать по комнате. Сквозь тишину пробивался слабый звук падающих капель. Звеня в тёмной комнате. Его тяжёлые шаги направились обратно к её койке. Жёлтой подводной лодке. Он замер, принюхиваясь к воздуху. Гермиона услышала шорох мантии и звон чего-то упавшего на пол. Звук металла, катящегося по камню, затих, и она начала парить. Мы все живём в жёлтой подводной лодке… Или она плыла. В детстве она любила плавать. Родители водили её в местный бассейн каждую субботу. Снова послышался вдох. На этот раз более продолжительный. Чувствовался запах хлора? Жёлтой подводной лодке… Вдалеке раздался голос, и над ней вспыхнуло свечение. Гермиона уставилась на сияние сквозь отяжелевшие веки, смутно уловив за ним фигуру с вытянутой палочкой. На человеке теперь не было маски, но его лицо было затенено мерцанием древка. Жёлтой подводной лодке. — Что ты, блядь, наделала? — послышалось шипение, и с неё сорвали промокшее одеяло, открывая взору пропитанную кровью койку. — Нет, — ахнул голос. Звук показался сдавленным. Проплыл где-то. Раньше она любила плавать. Мы все живём… На ней начали рвать одежду. Под звуки ругани её руки поспешно оказались перевязаны тканью. Магия окутала воздух, и небольшое пространство камеры оказалось засвечено непрекращающимися вспышками заклинаний. — Нет, нет, нет, нет, — слышался умоляющий голос. Может, если на этот раз она доплывёт до дальнего конца, родители купят ей мороженое. — Грей… Герм… Клубничное или печенье со сливками? — Я не могу… Блядь. … в жёлтой подводной лодке… — Останься со мной, хорошо? Какой прекрасный день. Вода была идеальной. — Помощь… Тёплые руки крепко сжали её запястья. Жёлтой подводной лодке… — Он идёт. Помощь идёт, хорошо? Просто держись… Раньше она любила плавать. Жёлтой… — Сделай что-нибудь! … подводной лодке… Над бассейном возникла какая-то суматоха. Другой голос заговорил с первым. … мы все живём… Низкие тона казались знакомыми. Успокаивающими. — Отпусти её. … в… Солнечные блики плясали на водной глади, простираясь всё дальше и дальше в глубину. Всхлипы стихли до низкого гула. Гермиона наблюдала, как последние пузырьки воздуха вылетели изо рта, и она начала тонуть. … жёлтой… Тонуть. Тонуть. Тонуть. Пока не остались только она и темнота.***
Спина упёрлась в тёплую твёрдую грудь. Руки заключили её в объятия. А потом мир раскололся надвое.