Кубок теней

      Тюремные стены не могли уберечь от ночных кошмаров. Гермиона усвоила это на собственном горьком опыте.       За те несколько дней, что она провела в Хогвартсе, её сны стали пронизаны насилием, из-за чего во время пробуждения было трудно вернуться к реальности.       Но её реальность была не намного хуже ночных кошмаров, и было невыносимо думать о том, чтобы столкнуться с ней ещё раз. Поэтому Гермиона предпочитала оставаться в своей комнате, покидая безопасность четырёх стен только тогда, когда Малфой призывал её к выходу из гостиной.       Питон трещал магией, заставляя переставлять ноги по направлению к двери, несмотря на все протесты. Из-за недостатка сна и резкой смены обстановки ей было трудно контролировать себя. Каждый раз, когда её вызывали, Гермионе приходилось бороться: захлопывать каменные стены, запирать дверь камеры и заключать её в лёд, стараясь успеть сделать это прежде, чем она добиралась до длинного участка между лестницей и выходом. Скрывая эмоции от настороженных взглядов других Чемпионов и пустого лица Малфоя.       Они шли молча, его рука постоянно сжимала её предплечье, чтобы она не убежала. Не то чтобы у неё хватило на это сил — в большинстве случаев именно его хватка и не давала распластаться на полу, удерживая в вертикальном положении.       В лазарете над её телом потрескивали заклинания, а в горло насильно впихивали слишком тёплую пищу и зелья. Гермиона неподвижно лежала на носилках в бесконечном ряду пустых коек, будучи привязанной к ним, пока целитель возился с ней, с заиканиями сообщая о медленном процессе восстановления.       А потом Малфой вёл её обратно по замку, задрапированному зеленью, что полностью стирала все следы трёх других факультетов, и без единого слова отправлял за дверь. Она ещё ни разу не испытала так называемую боль, обещанную им, — пока единственное, чем он её мучал, было его каждодневное присутствие рядом с ней.       Самой невыносимой частью её рутины было высвобождение тех частей себя, которые накапливались в воображаемой камере в течение дня. Гермиона не могла держать всё это в себе постоянно и не хотела рисковать, чтобы курок оказался спущен у кого-нибудь на глазах.       Подобно кошке, ускользающей из дома, Гермиона ждала смерти в одиночестве.       От нахлынувших эмоций она вся горела, отчего кожа будто распарывалась и органы пылали под палящим солнцем. Эта боль не успокаивала так, как физическая, — она не заглушала мир, а делала его громче. Стыд и вина жужжали в ушах подобно назойливым мухам, злость жгла сетчатку глаз, горе шипело в крови. Чтобы обуздать эти эмоции, уходила большая часть ночи, и даже тогда они проникали в её сны, отравляя мысли и мучая тело.       А на следующий день ей приходилось делать всё по новой. Справляться так, чтобы ни Малфой, ни Рон, ни кто-нибудь ещё не увидел в ней ни капли человеческого.       Она больше не хотела быть человеком.       Она не хотела существовать.       В первую ночь в её комнате появилась Винки, принеся поднос с пресной курицей, рисом и брокколи. Питон заставил Гермиону всё съесть. Её тошнило между глотками, пока эльфийка нервно наблюдала за происходящим, вздрагивая и заламывая уши при каждом приступе кашля и рвоты.       Не сказав ни слова, Винки просто убрала всю грязь, разведённую ею, и с хлопком аппарировала. Гермиона даже невольно позавидовала эльфийке: она могла приходить и уходить, будучи невосприимчивой к магии замка, которая не позволяла перемещаться обычным волшебникам. Хотя, если бы у Винки был выбор, она бы всё равно никуда не ушла. Она больше не была свободна — изодранные лохмотья были тому подтверждением. Она останется со своим хозяином, кем бы он ни был.       Торопясь уйти, Винки забыла забрать вилку, оставшуюся в иссохших пальцах Гермионы. Грейнджер тут же принялась действовать, намереваясь вонзить инструмент в левое бедро.       Боги, как же ей была нужна эта грёбаная тишина.       К сожалению, рука замерла прямо перед соприкосновением с кожей. Змея на шее насмешливо трещала магией. Гермиона снова и снова замахивалась, пытаясь нанести удары, но каждый раз промазывала, и в конечном итоге из ушей и носа потекла кровь, капая на колени. Она досадливо взвыла, швырнув вилку в другой конец комнаты, и свернулась на полу, надеясь впитать холод от камней в своё горящее тело.       Когда на следующий день она во второй раз встретилась с Малфоем, он с самодовольным видом оглядел её с ног до головы.       Хренов придурок.       Какой был смысл мешать ей вредить себе, если она всё равно долго не проживёт?       Только это помогало оставаться в относительной вменяемости — знать, что скоро всё закончится. Гермионе просто нужно было ещё немного продержаться. Следовать плану. Не встречаться с остальными.       Последнее оказалось сделать на удивление легко: ни один Чемпион не пытался подойти к ней с момента её грандиозного срыва в первый день.       Гермиона чувствовала на себе их взгляды, когда приходила и уходила, слышала шаги, которые беспокойно мерили пространство за её дверью. Иногда даже улавливала их шёпот в коридоре.       — … не так вообще?       — Самозванка.       — Гермиона мертва.       — … повреждена.       Было больно. Конечно. Но и становилось легче. Вдобавок ко всему остальному Гермиона не могла находиться рядом с ними.       Общение с людьми вызывало глубокую тревогу — она привыкла к теням и не желала расставаться с ними, выходя на свет.       И продолжала бы дальше придерживаться плана, если бы не совершила досадную ошибку, выйдя однажды поздно ночью из комнаты.       Ей снился Форсайт и ужас на его юном лице, когда к ним нёсся Дэррил. И всё же, обернувшись, вместо знакомого существа, Гермиона увидела себя, стоявшую в дверях ванной. На лице, словно паутина, проступали чёрные вены, глаза были такими тёмными, что казались вырезанными. Она смотрела, как самолично поднимает руки, как восторженная ухмылка растягивается по восковой коже, как своими голыми руками разрывает Форсайта на части. Мальчик закричал, взрываясь и медленно разлетаясь на куски.       Гермиона проснулась вся в поту, до глубины потрясённая яркостью сна. Холодный пол мало способствовал отводу тепла, хотя боль в суставах от соприкосновения с твёрдой поверхностью успокаивала.       Кровать оставалась нетронутой.       Она встала и направилась к гардеробу, намереваясь наконец-то сменить мантию. Кровь мальчика из снов уже засохла и запеклась, образовав корку на теле. Но, потянувшись к кучке чёрной шёлковой ткани, Гермиона не смогла заставить себя снять её.       В затуманенном мозгу эхом отдавались все эти «что если», вынудив отдёрнуть кончики пальцев.       К ней не прикоснутся, если она будет грязной.       Так что она останется в грязи.       Затем Гермиона выскользнула за дверь и крадучись направилась по коридору к лестнице. Она даже почувствовала себя легче — тихий сквозняк охладил вспотевшую кожу.       Спускаясь, Гермиона добралась до пустой гостиной, тёмной и холодной от тлеющих углей в заброшенном камине. Она остановилась у больших окон, освещённых слабым зеленоватым сиянием воды Чёрного озера.       Она прижалась лбом к стеклу, представляя, как неподвижность воды впитывается в сознание. Гермиона погрузилась в себя, следя за ленивыми движениями рыб, что убаюкивали, и впервые за много дней ей стало легко дышать.       Как чудесно было бы опуститься под воду. Исчезнуть в темноте, погрузившись в тишину, словно подводная лодка.       Слабый звон вернул к реальности — звук казался оглушительным в ночной тишине. Гермиона вздрогнула, инстинктивно повернувшись к источнику шума и прижавшись спиной к окну.       Перед глазами предстала фигура, склонившаяся над столом со стаканом виски в руке. Должно быть, Гермиона не заметила чужого присутствия в гостиной, когда спускалась, будучи слишком увлечённой водой.       Глупая.       — Грейнджер, — поприветствовал её хриплый голос. Его насыщенный баритон, одновременно мягкий и грубоватый, привлёк её взгляд ко рту — он сделал большой глоток.       Резко опустившийся на стол стакан заставил её подпрыгнуть.       Гермиона не доверяла мужчинам и виски.       — С возвращением, — протянул он. — Должен признать, это было эффектное появление.       Каждый мускул в теле Гермионы кричал бежать, но ноги словно приросли к полу. Она не была готова к этому. Даже не подумала о том, чтобы возвести в сознании стены.       А теперь было уже слишком поздно.       Она была парализована его пристальным взглядом, белки его глаз были освещены озером. Он смотрел на неё, сквозь неё, превращая все мысли в облако пыли.       Но Теодор Нотт моргнул, и внезапно его взгляд сменился с пристального на оценивающий — он с любопытством глядел, как она прижималась к окну.       После чего наполнил стакан очередной порцией выпивки.       — Ну же, Грейнджер, я знаю, что ты меня знаешь. Помнишь Зелья на четвёртом курсе? А Древние Руны на пятом? И наверняка помнишь, как надрала мне зад на Защите от Тёмных Искусств?       Гермиона спрятала руки за спину, сжав в кулаки, чтобы скрыть их дрожь. Конечно, помнила. Как можно забыть Теодора Нотта?       Он был единственным слизеринцем, который добровольно общался с ней, ссылаясь на то, что ему нужны хорошие оценки. И всё же, несмотря на насмешки сокурсников, он всегда проявлял к ней уважение.       Да, он мог вывести её из себя безостановочным трёпом о пустяковых сплетнях или бесстыдным флиртом, пускавшимся в ход, чтобы избежать участия в классной работе. Но он был надёжным, интересным и даже иногда полезным человеком. Наверное, они бы даже смогли стать друзьями, не будь частью враждующих компаний. Его близость с Малфоем и остальными слизеринцами была вполне объяснима — ведь он был одним из них. Но Гермиона не могла отделаться от ощущения, что, общаясь с теми людьми, он был неискренен с ней — как будто она была зверюшкой или развлечением. Как будто он лишь притворялся, что терпит её, и скоро наступит кульминация с последующей развязкой.       У такого чистокровного, как он, не было никаких невинных причин дружить с такой грязнокровкой, как она.       Поэтому, неохотно развлекая его на занятиях, Гермиона держала Теодора Нотта на расстоянии вытянутой руки. В лучшем случае — знакомый. Она старалась игнорировать его, если это не касалось школьной программы. Ему нельзя было доверять. Никому из Священных Двадцати Восьми нельзя было доверять.       Но он был здесь.       Чемпион, пленник — как и она.       Интересно, что он такого сделал, чтобы получить подобное наказание? Перешёл на другую сторону? А был ли он вообще на стороне Волдеморта? Гермиона не могла припомнить, чтобы видела его во время битвы, хотя не то чтобы она специально высматривала.       Зато смотрела сейчас, следя за каждым движением костяшек пальцев, за каждым подёргиванием кадыка.       — Должен признаться, я был удивлён, когда нашёл здесь припрятанные мною же бутылки огневиски. Чертовски поразительно оказаться по соседству с таким запасом, — протянул он, выдвигая стул рядом с собой. — Не хочешь пропустить стаканчик, Грейнджер? Присаживайся.       Он наполнил пустую ёмкость и поставил её на свободное место.       — Это последнее, — пояснил он, выжидающе глядя на застывшую ведьму.       Гермиона хранила молчание.       — Нет? Как знаешь, — он пожал плечами, осушил стакан и задумчиво прикусил губу.       Она узнала эту привычку. Видела её бесчисленное количество раз на разных уроках. Чаще всего он делал так, когда изучал что-то особенно трудное, сосредоточенно скосив глаза, царапая пером по пергаменту. За недели, предшествовавшие СОВ, его губы, похожие на бутоны роз, настолько потрескались и кровоточили, что она частенько ругала его, если заставала за этим занятием в классе. Но он отказывался прекращать. А на самом деле не мог, потому что кусал губы неосознанно, пока она не указывала на это.       Гермиона знала все уникальные манеры каждого из своих однокурсников. Их год был не таким большим. Не у многих было желание заводить детей в разгар Первой магической войны.       Это была близость, рождённая контактами, временем, полупустым кабинетом.       Она знала, какой чай предпочитает каждый из ребят, различала их почерк, кашель и чих, и ей никогда не нужно было уточнять, на кого именно шикнуть.       Но она не знала их самих. Совсем.       Она не знала всех тонкостей дружбы мальчиков из Когтеврана, хотя видела, что перед рождественскими каникулами у них всегда случались размолвки.       Она не понимала, почему Сьюзен настаивала на мытье рук перед каждым приёмом пищи, но при этом знала, что та тратила на это не менее трёх минут.       Она никогда не искала причины, почему Тео играл роль идиота, притворяясь, что не разбирается в тех вещах, которые, по её наблюдениям, хорошо ему давались.       За исключением Рона и Гарри, она сомневалась, что знала кого-нибудь по-настоящему. Она общалась с Джинни, Невиллом и иногда Луной. Но подмечать детали их привычек было совсем не то, что знать их.       Дружба их троицы была неразрывной. Словно они были одним организмом, где каждый отвечал за свою конечность. Она знала их лучше, чем саму себя.       Возможно, именно поэтому Гермионе казалось, что она умерла, когда умер Гарри.       Рон знал её, но Гарри понимал. Одно решающее различие. Он был первым и единственным в этом деле.       Но находясь напротив Теодора Нотта и глядя ему в глаза, Гермиона осознала, что теперь её никто не знает. Даже немного.       Время изменило их всех.       Несмотря на знакомые манеры, запомненные ею ещё в одиннадцать, она ничего не знала об их жизни за последние пять лет и о том, как война повлияла на их взросление.       И эта пропасть никогда не будет преодолена. Она умрёт, так и не узнав их.       Она умрёт неузнанной.       — Грейнджер? — поинтересовался Теодор, отвлекая её от размышлений.       Он осторожно встал, стараясь двигаться медленно, чтобы не напугать её.       — Ты тут?       Кожа начала зудеть. Захотелось спрятаться, но не было возможности.       — Тебя… — неуверенно начал он, — тебя пытали? Когда схватили?       Он указал на её окровавленную одежду.       — Твоя? Чужая? У тебя нет запасной мантии, в которую можно переодеться?       Он шептал. Говорил успокаивающим тоном. Но вопросы были похожи на крики.       От его голоса её кожа натянулась ещё сильнее, сдавливая и перемалывая лёгкие.       Прекрати. Прекрати говорить.       — По прибытии нас всех допросили. Если ты ранена, эльфы могут принести зелья, чтобы…       Гермиона видела, как он подошёл ближе, устремив глаза на неё. Почему он без остановки смотрел на неё? Почему все постоянно смотрели?       — … могу помочь тебе. Я могу…       Надо было остаться в комнате.       — … нужно пространство, но…       Он говорил.       Он смотрел.       Он снова кусал губу. Жевал, глядя на неё.       Прекрати. Прекрати. Прекрати.       Он подался к ней. Вытянул руку, хотя был всё ещё далеко. Словно мог каким-то образом сократить пропасть между ними. Словно мог попытаться узнать её.       Поэтому Гермиона сбежала.

***

      — Будешь доедать? — спросил Гарри, указывая на её наполовину недоеденный пончик с глазурью.       Гермиона перевела взгляд на него, гадая, когда же успела наесться.       — Нет, — она покачала головой, пытаясь прояснить мысли, — можешь взять.       — Спасибо, — он усмехнулся и, отправляя пончик в рот, откинулся на клетчатое одеяло.       Солнечный свет, пробивавшийся сквозь листву, отбрасывал узоры на его довольное лицо. На щеках плясали тени, пока он поглощал угощение.       Гермиона улеглась рядом с ним, глядя на балдахин над головой и слушая тихий плеск Чёрного озера.       Они сидели в тишине, наслаждаясь обществом друг друга. Весенний ветер развевал пряди её непослушных локонов по лицу, щекоча нос. Гермиона подняла руку, чтобы убрать их, но чужие прохладные пальцы опередили её, заправляя пряди за ухо.       Она приоткрыла глаза, наткнувшись взглядом на сдержанную улыбку Гарри и искорки веселья, плясавшего в его голубых радужках.       — Тебе нужно подстричься, — засмеялся он.       Гермиона оглядела копну чёрных волос, спадавших ему на лицо.       — Тебе тоже, — съязвила она, хотя втайне ей нравился его новый стиль.       Гермиона оттолкнула его руку и села, любуясь гладью озера, раскинувшимися холмами и замком, который уже давно стал её домом.       Гарри рядом с ней удовлетворённо вздохнул, лениво растянувшись на пледе.       Нога случайно опрокинула корзину, и из неё высыпалось несколько яблок. Они подкатились к Гермионе, остановившись у её приподнятого локтя.       Гермиона застыла.       — Прекрасно, — пробормотал Гарри, закрывая глаза в намерении спрятаться от солнечного света.       Она что-то промычала в ответ. А взгляд был прикован к зелёной кожуре яблока.       Что-то с ним было не так.       — Гарри? — спросила она. — Когда мы сюда пришли?       — Хм? — просипел он. — Не знаю, Гермиона. Может, в полдень?       Гермиона провела рукой по яблоку, поглаживая его гладкую кожуру.       Такое зелёное. Но ведь яблоки, как правило, красные, нет?       Что-то в глубине сознания не давало покоя.       — Гарри, — позвала она, и внутри неё вспыхнула искра паники. — Гарри, как мы здесь оказались?       Услышав её слова, он разомкнул веки и уставился на неё сквозь чёрную чёлку. Гарри прищурился, заметив её напряжённую, как натянутая струна, позу.       — Гермиона, — вздохнул он. — Не задавай вопросов, ладно? Ложись обратно. Наслаждайся солнцем.       Она покачала головой.       — Но я…       — Гермиона, — огрызнулся он, притягивая её к себе. — Просто расслабься, хорошо? Всё в порядке.       Гарри усадил её рядом с собой, обхватив руками так, что она прижалась к его груди.       — Всё будет хорошо, — пробормотал он, склонив подбородок над её головой.       Дыхание Гермионы замедлилось, когда он успокаивающе провел пальцами по её спине, вырисовывая незнакомый узор.       Страх и яблоки исчезли.       Остались только они вдвоём и тишина, которой они наслаждались.       Проснувшись, Гермиона продолжала чувствовать его прикосновение, и, боже, каким же мучительным было его отсутствие.       Шею закололо, обдав жаром. Малфой ждал.       Она оторвалась от пола, готовясь возвести стены, когда краем глаза заметила Дэррила.       Такой же высокий, тёмный и вызывающий спокойствие. Именно такой, каким она его помнила.       Сердце подскочило к горлу, и Гермиона резко перевела взгляд в его сторону.       Но увидела лишь открытый шкаф, окружённый пустым пространством.       Из него вывалилась одна из чёрных мантий, словно насмехаясь.       Боль усилилась.       Питон уже обжигал горло, требуя вернуться к текущей задаче.       Она наколдовала лёд и камень, возводя тюрьму.       Но прямо перед тем как закрыть дверь, ей в голову пришла одна мысль.       Безудержная, полная любви и надежды.       Гермиона не могла поверить, что забыла об этом.       Дэррил знал её. Дэррил понимал её.       Он был единственной личностью, единственным живым существом, которое её знало.       Она заперла дверь. Запечатала её льдом. И направилась вниз навстречу пристальным взглядам, шёпоту и Пожирателю Смерти, ожидавшему снаружи.       Но несмотря на всё это, стены ни разу не дрогнули.       Потому что у Гермионы опять был тот, кто знал её лучше неё самой.       И когда она умрёт, она умрёт узнанной.