***
Джим Хоппер брёл по занесённой снегом тропинке, даже не подозревая, как же его фамилия спутала мысли некогда русского ученого, а сейчас учителя его дочери. Он огляделся вокруг. Мокрые хлопья снега летели со всех сторон. Вчерашняя метель кончилась, и на смену ей пришла, тяжёлая, давящая атмосфера чего-то среднего между ливнем и снегопадом. Он наконец смог выбраться из своей темной комнатки, осматривая со всех сторон маленькую метеостанцию на берегу заледенелого озера. И, кажется, он влип ещё сильнее чем думал раньше–отсюда было буквально невозможно выбраться самостоятельно. Со всех сторон окружённая лесом, котловина озера замыкалась со всех сторон, будто чаша, закрывая их всех внутри. Насколько он понял из документов и осторожного допроса Каллахана, они застряли тут надолго, и всё из-за какой-то опасности, от которой нужно было «охранять сотрудников станции». Об опасности им даже не рассказали, что бесило шерифа ещё сильнее. Он пару раз обошел метеостанцию, чувствуя как пронизывающий ветер забирается под куртку, и наконец уселся на маленьком деревянном причале у озера. Все это ужасно напоминало ему тюрьму на Камчатке. Различие было лишь в том, что русские тут не били его после каждого слова. Ледяная корка на поверхности озера блестела, притягивая к себе взгляд. Он нашарил в кармане сигареты, с облегчением вздохнув и прикуривая. Сизый дымок потянулся в небо, уносимый порывами ветра. Курение всегда помогало ему думать, и уже через пару минут до Джима начала доходить вся безвыходность ситуации. Проснувшись после той странной ночи, первой в этом мире, он обошёл весь выделенный им корпус–и обнаружил ровным счётом ничего. Висящий на стене телефон был абсолютно бесполезен, потому что связи не было. Перебор документов тоже не дал результата, потому что ни в одном из них он не нашел знакомых имён. Два следующих дня он провел в комнате, пялясь в стену по несколько часов. Конечно, это почти не помогало осознать произошедшее, но расслабляло, заставляя спокойно задуматься. Кажется, для Каллахана и Пауэлла он был тут всегда. Джим глубоко затянулся. Они не слышали ни о ком из его прошлых знакомых, и это пугало. Да, Джим Хоппер готов был сделать все чтобы найти их, однако на это уйдет слишком много времени. Ему нужна была зацепка, хоть что-то, хоть одна маленькая деталь. Даже с сигаретой во рту он не чувствовал себя спокойно–густое отчаяние накатывало волнами, стоило ему подумать о Джойс, Оди, и всех остальных дорогих ему людях, оставшихся в Хоукинсе. Точнее, до своей смерти остававшихся там. Раз Каллахан и Пауэлл тоже переродились и появились тут, значит они тоже умерли, как и он. Как, скорее всего, и все люди в городе. Удушливое чувство вины застряло где-то в горле. Ему не стоило втягивать их в это. Не стоило отправлять Джойс ту посылку, не стоило пытаться сбежать, не стоило лететь с ними. Он подставил их всех под удар, из-за него выпустили всех этих тварей, из-за него они погибли. И Джим очень надеялся, что они в одной стране с ним. Да что там стране, на одном континенте. На одной планете. В одном времени. При воспоминании о времени он сглотнул, понимая как же далеко их могло разбросать друг от друга. Да, конечно, он был рад увидеть рядом с собой хоть кого-то знакомого, тем более своих офицеров. Даже если они не могли объяснить каким образом он оказался тут, они были рядом, говорили с ним, и все трое были живы. Но говоря с ними, желая им доброго утра и спокойной ночи, он ловил себя на наверняка ужасном и эгоистичном желании. Он хотел увидеть вместо них Джойс, Оди, Джонатана и Уилла. Хотел увидеть вместо них Мюррея или кого-то из знакомых ему русских. Кого-то, кто помнил бы его, того Джима Хоппера, который погиб тридцать семь лет назад, но почему-то был тут. Но они помнили только современную его версию. Только того, кто всегда работал с ними, никогда ниоткуда не появлялся, и знать не знал ни о какой Джойс и их семье. Но Джим Хоппер не был тем человеком, и ему явно не было места здесь. Поднявшись, он медленно побрел в сторону станции. В окнах горел жёлтый свет, и это вселяло какое-то странное чувство спокойствия. Внутри было тепло, снежинки на одежде таяли, оставляя после себя мокрые разводы. Все происходящее почему-то казалось нереальным, когда он зашёл в зал, скидывая куртку на подлокотник кресла и садясь рядом с Пауэллом, уставившись невидящим взглядом в экран телевизора. Офицеры переглянулись, явно считая поведение шефа странным, однако ничего не сказали. По телевизору, несмотря на помехи в связи, шла какая-то новостная программа, на которую Джим не особо обращал внимание. Он снова медленно погружался в свои мысли, стараясь понять что делать дальше. Да, с тем что же произошло он более менее разобрался, однако дальнейшая жизнь вообще не представлялась возможной. Что ему нужно делать?Сидеть тут и жить дальше? Уехать и пытаться найти своих друзей и семью? Но он не знал где искать. Перспективы будущего опять закрутились в голове, и он чуть не задремал беспокойным сном, когда шевеление одного из офицеров прервало это сонное состояние. Телевизор все ещё говорил. Кажется, какое-то интервью. Джим Хоппер потёр глаза, стараясь отогнать сон и смотря в потолок. На периферии сознания звучал какой-то знакомый голос, и он медленно пробивался сквозь густую патоку тревожных мыслей, разгоняя их. Его взгляд медленно переместился на экран телевизора, и из рук шерифа выскользнула чашка, прокатившись по полу. Он неверяще уставился в пиксели экрана, стараясь запомнить каждую секунду этого момента. Репортёр на экране улыбался, протягивая микрофон мужчине в деловом костюме. Мюррею Бауману. Его другу, который о чем-то говорил, поправляя очки на переносице. Его другу, который тоже погиб. На лице Джима медленно появлялась улыбка. Кажется, зацепка была. Маленькая, возможно, даже не имеющая смысла, но она была. Он резко повернулся к Каллахану. —Ты его знаешь? Он кивнул на экран. Мужчина нахмурился, кивая. —Конечно, его все знают. Бауман один из лучших учёных, заведующий на атомной станции в Канаде, он был первым кто.. Больше Джим не слушал. Атомных станций в той стране мало, если конечно в экономике ничего не изменилось за это время, их можно по пальцам пересчитать, и ему осталось лишь выбраться с этой метеостанции. Уже в коридоре он останавливается, радостно улыбаясь. Мюррей, его лучший друг, был здесь. Пусть даже так далеко, но он был. И вместе с его появлением по телевизору, в кромешной тьме этого мира загорелся маленький лучик надежды. Оставалось надеяться, что он не был единственным кто оказался тут с шерифом. Джим расслабленно выдохнул, наконец-то чувствуя, что у него есть ниточка, связывающая его с тем миром, тонкая и грозящая оборваться, но она есть.***
Следующие дни после ее пробуждения в этом мире тянулись для Джойс Байерс ужасно медленно. Оказывается, тут она даже не работала–просто сидела дома, готовила для Лонни ужин и встречала его с работы. Ей становилось тошно от такой жизни, от него, от собственной беспомощности. От всего. И от домашней рутины тоже. Он постоянно возмущался, и Джойс ловила себя на мысли о том, что это по прежнему задевает. Она убрала всю квартиру ещё в первый день, но он все равно нашел к чему придраться, и каждый день она по несколько часов драила какие-то полочки, пол, шкафы и плиту на кухне. И это не было бы проблемой, не будь ей так плохо. Не только морально, даже ее физическое здоровье было в отвратительном состоянии. В глазах постоянно темнело, а после получаса работы в боку покалывало, как раз на месте укусов. Выкроить время для похода к врачу просто не представлялось возможным, потому что как оказалось, Лонни не отпускал ее никуда без сопровождения. «Чтобы на других не пялилась» заявил он, и Джойс стало противно от этих слов. Ей было противно от всего Лонни. От того как он обнимает ее, приходя с работы в хорошем настроении, от его пощёчин когда он злится, от его колкого взгляда и язвительных комментариев. Лонни Байерс был противен ей. Она будто снова попала в то время когда они ещё не развелись, в свой кошмар, от которого так старалась избавиться. В этот день у Лонни было какое-то важное дело, и он даже забыл забрать вторую связку ключей, которую предыдущие пару дней брал с собой, буквально запирая Джойс в доме. Конечно, она не могла упустить этот шанс. Быстро собравшись, она выскользнула из квартиры, наконец-то выходя за улице и вдыхая свежий, пахнущий весной воздух. Кажется, были первые числа мая–она избегала лишний раз смотреть на календарь, потому что от этого на глаза наворачивались слезы. В последнее время слезы вообще стали самой частой ее эмоцией, и, наверное, виноват в этом был Лонни. Поликлиника к которой она, судя по найденной дома медицинской карточке, относилась, обнаружилась довольно быстро, стоило ей проехать пару остановок на каком-то автобусе. Она вообще почти сразу обнаружила удивительное свойство этого мира–она знала что и как тут нужно делать, будто помнила свою жизнь тут. Теплое солнце припекало вовсю, и Джойс невольно улыбнулась. Это все напоминало ей о Хоукинсе, пусть даже этот город и назывался Москвой. Она чуть усмехнулась, заходя в здание поликлиники. Как же иронично было пытаться уехать из России в прошлой жизни, чтобы после смерти появиться в этой же России. Хотя бы не в снежной пустыне на Камчатке, хоть это радовало. В поликлинике особых отличий от прошлого она не заметила. Все те же порядки, очереди и врачи..Такие моменты заставляли ее чувствать просто небывалое облегчение от того, насколько все привычно. Милая девушка педиатр сначала сказала ей идти в кабинет хирурга с этими укусами, потом ее направили к травматологу, потом вообще на УЗИ, потом делать кардиограмму, и Джойс уже запуталась зачем это все было надо, просто переходя из одного кабинета в другой, раз за разом объясняя что ее укусила собака. Да, ее оригинальности позавидовал бы даже Джим, и она снова ловила себя на лёгкой улыбке. Он бы усмехнулся, говоря что-то о том, что обманывать людей плохо и все такое. Ей ужасно хочется чтобы он шагал рядом, скептически смотрел на всех этих врачей и жаловался что тут нельзя курить, но она просто сжимает кулаки так, что на коже остаются следы от ногтей. Нельзя. Все проблемы надо решать после, не сметая все в одну кучу и не позволяя себе поддаваться эмоциям. Наконец, ей позволяют забрать все бумажки после часа ожидания в коридоре, и она устало плетется снова в кабинет педиатра. Девушка приветливо улыбается, а потом, перебирая бумаги и как-то странно улыбнувшись, кидает на вымотавшуюся Джойс сочувствующий взгляд. Та просто выжимает из себя улыбку. Даже в тюрьме на Камчатке она не была настолько уставшей как сейчас. Она в очередной раз показывает следы на животе, объясняя про собаку. Медсестра кивает, что-то записывая. Потом говорит обрабатывать раны для того чтобы они зажили, и начинает перечислять чем. Байерс медленно кивает, пока на губах блондинки не появляется улыбка. —Но не переживайте, ни вашему здоровью, ни здоров плода ничего не угрожает, думаю отделаетесь просто шрамами..и где вас только так угораздило? Джойс на автомате начинает выдумывать какой-то бред, только потом осознавая, что что-то в сказанном медсестрой было не так. —Моему здоровью и.. —И ребенку, да,— педиатр улыбается —о, так вы не знали? Поздравляю! Думаю, все хорошо, срок правда совсем маленький, но если вы придёте через месяц, мы.. Джойс просто переводит взгляд на стену. Последний раз она слышала такое ещё когда сидела на больничной кушетке в Хоукинсе, будучи беременной Уиллом. Она и не думала услышать это снова–Лонни оказался мудаком, отбившим все желание вообще иметь детей. Она сглатывает, стараясь не задумываться о том как так получилось. Да, она знает чей это ребенок. Она может с точностью сказать какой у нее срок. Она точно помнит когда и как они с Джимом встретились, и отлично помнит как они решили скоротать время в убежище Юрия. Только вот каким образом беременность сохранилась, ей оставалось лишь гадать, и что делать дальше Джойс совершенно не знала. Она кинула медсестре тихое «спасибо» и чуть ли не выбежала в коридор. Все это абсолютно не укладывалось в голове и больше всего ей просто хотелось сесть куда-нибудь в уголок и расплакаться, но она спокойно доехала до квартиры и даже заперла дверь, прежде чем наконец-то позволить слезам течь по щекам, капая на белый кафель в ванной. Кажется, Лонни Байерс и этот непонятный мир не были самыми большими ее проблемами. Само слово «беременность» звучало как приговор, выносимый строгим судьей и означающий смерть. Наверное, ей стоило бы радоваться. Частичка их с Джимом как никак. Но у Джойс и так было три таких частички, о которых она не знала абсолютно ничего, у Джойс был Лонни, с которым она до сих пор не поговорила, у нее в конце концов была необходимость найти хоть кого-то. И хоть она не ощущала себя беременной, но знала что рано или поздно это кончится. Что ее будет ждать разговор с Лонни, что скорее всего они поссорятся, и хорошо если он просто наорет на нее. Но где-то там, глубоко в душе, маленькая ее часть радовалась этому, кричала что да, пусть все останется как есть, что это не должно помешать и стать проблемой. И она не знала почему прислушивалась к этой части, выпивая уже которую кружку воды чтобы наконец успокоиться. Хлопнула входная дверь. Кажется, ее личный круг ада начинался снова. Она вышла в прихожую, кивая явно недовольному Лонни и стараясь максимально приветливо улыбнуться. Она потом подумает что делать с этим. Сейчас..есть более насущные дела. Ее внутренний голосок смеётся, заявляя что она лишь откладывает неизбежное решение оставить эту чёртову беременность, но она отметает его в сторону, заставляя замолчать. Джойс молча сидит рядом с бывшим мужем.. или здесь его вернее назвать нынешним?Пока тот смотрит телевизор. В голове стоит настолько звенящая пустота, что ей хочется просто исчезнуть. Она знает это чувство, от него не избавишься просто так, и ей всегда помогал Джим – но Джима тут нет. Есть только Лонни, который недовольно переключает каналы, бормочет что-то про российское телевидение и даже успевает добавить что-то про Джойс. Она не понимает как у него это получается, вечно приплести ее и обвинить во всех бедах мира. Почему-то хочется ударить его. Она отворачивается, смотря на экран телевизора. И ровно в ту же секунду что и где-то далеко в Сибири, Мюррей Бауман говорит что-то корреспонденту. Она пораженно замирает, стоит только Лонни в очередной раз щёлкнуть пультом. Джойс хватает его за руку, не давая переключиться с этого интервью на другой канал, и просто смотрит на экран. Она не может ничего сказать Лонни, когда на ее губах появляется вымученная улыбка. Всё-таки он умер, но жив. Это так странно, что хочется смеяться и плакать одновременно, пока Лонни что-то кричит, выходя из себя за считанные секунды. Спорить с ним сейчас–все равно что ходить по минному полю, поэтому она лишь молча кивает, с облегчением наблюдая за Мюрреем, за своим другом, который говорит и говорит. Ей даже удается досмотреть интервью до конца, прежде чем телевизор выключается, а пульт летит куда-то в сторону стены. Кажется, в конце программы проскользнули слова о каком-то адресе, и она спешно записывает его, выходя на балкон и запирая за собой дверь. Лонни все ещё злится где-то там, в комнате, но ей куда важнее маленькие буквы на листочке. Джойс даже не допускает варианта того, что Мюррей не вспомнит ее, как и Лонни. Она обязательно найдет способ чтобы говорить с ним как раньше, что бы ни случилось. Но, наверное, уже завтра, потому что сейчас балконная дверь начинает поддаваться усилиям Лонни, приоткрываясь. Джойс прячет бумажку в карман, мысленно желая отделаться лишь пощечиной.***
Юрий, тяжело дыша, прислонился к стене, вытирая лоб рукавом. Как оказалось, даже после смерти ему не придется отдыхать–нужно было поставлять орудие каким-то людям, которые общались с ним как со старым знакомым, хотя он видел их первый раз в жизни. В попытках понять что вообще происходит прогресса почти не было, как и в их с Димой отношениях. Тот все также злился, стоило Измайлову начать разговор о Камчатке и тюрьме, и судя по всему до сих пор ничего не вспомнил. Он поплелся в сторону комнаты, сетуя на судьбу, что не удосужилась закинуть его в место, где были бы любимые банки с арахисовой пастой. Да, это было ещё одной проблемой, и он постоянно старался зацикливаться именно на желании достать побольше пасты. Конечно, он знал зачем это делает. Знал, зачем постоянно думает о этой маленькой проблеме, которую даже и проблемой сложно было назвать, зачем сосредотачивается на этом Ему было страшно. Страшно подумать о том, что будет дальше, что будет с Дмитрием и что вообще случилось. Привычный ему мир разрушился в считанные секунды, в момент когда он проснулся здесь, и это пугало до чёртиков. Ему хотелось снова оказаться там, возить всякие грузы, иногда помогать Диме в тюрьме и спускать кучу денег на арахисовую пасту, а не каждый день пытаться выжить и не ляпнуть чего-то не того. Даже кабина вертолёта казалась новой и незнакомой, вовсе не похожей на старую и расшатанную кабину «Катеньки». Для себя Юрий решил что явно терпеть не может все, что связано с новенькими блестящими кнопками на панели управления –ему потребовался день чтобы разобраться в них, и до сих пор пальцы иногда соскальзывали не туда. К новой руке тоже пришлось привыкать, хотя до конца у него это не вышло. Насколько он понял из разговоров с Димой об этом, осторожных и не дающих нужного, руку ему отсекло ещё давно, когда он каким-то образом ухитрился сунуть ее под лопасти вертолёта. Чертова рука двигалась как ему было надо, но была холодной и непривычной, да и вообще, было ужасно странно каждый день заливать какое-то вязкое масло в шарниры собственной руки. Да, а в этом мире Юрий Измайлов явно был куда менее удачливым чем там, на Камчатке. Насчёт места где он оказался он вообще не был уверен – напоминало южную часть Сибири, но, судя по всему, они были всё-таки в Америке. И, наверное, он бы сдался, продолжая просто возить грузы как ему и сказал Дима, если бы не одно но. Это «но» каждый раз заставляло его снова и снова говорить с раздраженным Антоновым, действовать ему на нервы, но продолжать напоминать о том что было. Во первых, это успокаивало, во всяком случае его. А во вторых, один такой раз тон голоса Димы изменился. И взгляд тоже–кажется тогда Юрий говорил ему что-то про их поцелуй в кабине вертолета, совершенно наплевав на возможную его реакцию. И он мог совершенно уверенно сказать, что потом Дмитрий ушел явно не из-за злости на него. Нет, не ушел, он буквально выбежал из комнаты, и потом все время ходил странный и задумчивый. Он не отвечал на расспросы, но как-то по-другому смотрел, будто ища что-то в его лице. Пожалуй, надежда всё-таки была, и он улыбнулся своим мыслям. Никакие современные миры всё-таки не могли разрушить ту связь, которая годами образовывалась между ними. И он не собирался позволять какой-то там смерти разрушить это.***
В доме Харгроувов последние два дня царила ужасно напряжённая атмосфера. Нил и Сьюзан вернулись, и в первый же день Билли не сдержался, поссорившись с отцом. Он знал чем это кончится, но ему просто не давало покоя то, как же отвратительно было его поведение по отношению к Макс. Та лишь кинула на него удивлённый и настороженный взгляд, потом дёрнув его за рукав куртки и шепнув тихое «спасибо», пока Билли боролся с желанием разбить кулак об стену, перед этим вынужденный попросить прощения у Нила. Называть его отцом язык не поворачивался–за время, пока Билли жил с ним, отцовских чувств тот не проявлял ни разу. Он молча курил, глядя в окно машины, пока Макс делала уроки, устроившись на заднем сиденье. Они уехали из дома якобы в школу, стараясь поскорее сбежать от того напряжения дома, что, казалось бы, было осязаемым. Билли задумчиво смотрел на птиц за окном, погруженный в свои мысли. Максин лишь изредка поглядывала на него, до глубины души изумлённая такой резкой переменой в настроении сводного брата. Да что там настроение, всё его поведение было другим, перед ним будто был совершенно другой Билли, какой-то незнакомый и странный, но он нравился ей куда больше того эгоистичного отморозка, который был рядом с ней ещё пару дней назад. Билли Харгроуву хватило этой пары дней чтобы в какой-то мере смириться со своей новой жизнью. Он всегда относительно легко приспосабливался к новой обстановке, однако это..к этому миру невозможно было привыкнуть..Тут не было никого кто помог бы ему в этом, кому тоже пришлось бы привыкать, и поэтому он всеми силами цеплялся за Макс, будто утопающий за протянутую ему руку. Он действительно будто тонул в этих ощущениях, в этой обречённости, только вот сестра вовсе не желала протягивать ему руку. Сводная сестра. Билли было стыдно, жутко стыдно перед ней, ему хотелось извиниться, однако каждый раз когда он хотел произнести эти заветные слова, горло будто что-то сжимало, не позволяя говорить. Он не мог, просто не мог, и даже не знал как нужно извиняться за свои поступки после всего что сделал. Скорее всего, Максин даже слушала бы его. Он кинул на нее быстрый взгляд, замечая как неотрывно она смотрит на него. Будто искала что-то и не могла найти. —Что-то.. что-то случилось? Она вздрагивает, помотав головой и снова уткнувшись в книгу. Билли, наклоняется к ней, пробегаясь глазами по строчкам задания. —Тут неправильно,— он показывает на одну из написанных кривым почерком строчек. Макс долго смотрит на него, помечая что-то в тетради —и вот тут тоже. —Почему ты это делаешь, Билли?Что с тобой вообще? —Что я делаю?Я просто.. —Нет, ты не просто. Ты ведёшь себя странно, не смей отрицать этого, ты слишком правильный, Билли! Кажется, она вся на взводе, гнечно сверкает глазами и смотрит на него как маленький злобный щенок, вся такая взъерошенная и напряжённая. Харгроув понимает–она ждёт подвоха, а ещё он понимает каким же был тут мудаком. Да, кажется он и до этого тут был. Макс дёргает его за рукав, отвлекая от мыслей и возвращая в реальность. Он долго смотрит на нее, взвешивая все за и против, а потом садится на соседнее сиденье, отодвигая ее учебники. —Я хочу начать все заново, Макс. —Заново?Ты вообще о чём? Билли сжимает края кожаной куртки, смотря в окно и глубоко затягиваясь, чувствуя на губах отвратительный привкус сгорающего фильтра. —Наши отношения. Знаю, ты не считаешь меня братом, но я хотел бы хотя бы попробовать, попробовать стать для тебя..братом. —Братом? Она явно ждала чего угодно но не этого. Голубые глаза удивлённо смотрят на него, пока она хлопает ресницами, а потом резко отворачивается к окну. Билли выкидывает сигарету, поджигает новую и уже собирается прикурить, когда Максин выхватывает ее из его рук, делая глубокую затяжку и кашляя, опуская стекло и подставляя лицо легкому майскому ветру. Он терпеливо ждёт, стараясь оставаться спокойным. Хочется со всей силы ударить по обшивке сиденья, чтобы разбить наконец эту тишину, которая отзывается звоном в ушах. —Зачем?— она говорит тихо, едва слышно, чувствуя как слезятся глаза от сигаретного дыма —зачем тебе это, Билли? —Потому что я знаю какая ты на самом деле, с теми кто тебе дорог. Знаю другую тебя, а не ту маленькую и вечно молчаливую стерву. Макс снова замолкает, долго смотря в его глаза. Ей бы и самой этого хотелось, она знает. Он странный, но кажется таким родным, и ей хочется такого брата. Ей хочется проводить время с таким Билли, и она знает что у нее есть на это шанс. Наверное, всего лишь один. Но есть ещё кое-что. Кажется, она начинает понемногу верить во весь бред который он несёт. Потому что этот Билли другой, потому что он просто не может быть из этой вселенной. Он будто пришел откуда-то, где с ними случилось что-то странное. Где они пережили вместе что-то такое, что объединяло их. Но Максин никогда не верила в такой бред, правда ведь? —С какими людьми? —Ты не поверишь. О, Харгроув удивительно догадлив. Она не поверит, но ей хочется знать. —Я хочу узнать. Расскажи мне.. пожалуйста. И он кивает, откидывая голову на подушку сиденья, начиная рассказывать. Билли говорит о Оди, и бесячем Лукасе и о Дастине, который один из самых нормальных ее друзей. Наверное, из-за своей мамочки –добавляет Билли и грустно усмехается, отворачиваясь. Он говорит про Майка, с которым Макс не слишком ладила. Про Уилла, настолько тихого и спокойного, что Билли пиздец как завидовал иногда его брату. Про Нэнси Уиллер, про Робин, про Харрингтона..на этом он осекается. Макс слушает, внимательно смотрит на него, даже не перебивая. Она будто пытается запомнить каждый из этих образов совершенно незнакомых ей людей, запечатлеть в голове слова Билли о них. Тот заканчивает рассказ, и выжидающе смотрит на нее. В сердце теплится надежда что она вспомнит, и с каждым проблеском, с каждой эмоцией в глазах Максин, этот огонек разгорается все сильнее. Он полыхает как волосы Макс в свете фейерверков в Старкорте, когда она трогает его за руку, требуя продолжать говорить. Мейфилд умеет топтать такие огоньки подошвами изношенных кед. Научилась, ещё в прошлой своей жизни. —Я завидую ей. И сейчас она усиленно гасит огонёк, пока от него не остаются лишь угли. —Ты не поверила? —Я правда ей завидую, Билли. Это все такое нереальное, мне кажется что ты выдумываешь, но я..скажи, у нее были карие глаза? Билли знает о ком она говорит. Вспоминает сразу же, помня вечер того дня, когда вернулся из школы и обнаружил Макс в ее комнате с девчонкой Хоппер. Боже, она просто ужасно целовалась. Они обе, их попытки делать что-то по-взрослому были просто ужасны. Сейчас Билли жутко завидует им, но огонек надежды загорается снова. —Да, такие светлые и наверное пиздец какие красивые для себя. Ты помнишь ее, Макс? —Ее глаза. И ее губы. Я любила ее там, Билли? Он пожимает плечами, неуверенно кивая. Харгроув никогда не разбирался в человеческих чувствах. —Возможно. Прости, я правда очень мало общался с тобой и с ней, и то вел себя как мудак. Максин долго пялится в окно, докуривая сигарету и пшикая на руки духами из сумки. Билли хмыкает и протягивает ей свой одеколон. —И ты меня прости. Я не помню этого, только Оди, но я правда попытаюсь. И,— она заминается, морщась от запаха одеколона на руках —да, мы можем попробовать. Попробовать нормально общаться. Он улыбается, и впервые за эти дни улыбка действительно искренняя. —Ты странный, Билли. —Да,— он кивает, перебираясь на переднее сиденье и заводя машину, ведь они совсем не заметили как солнце начало опускаться за горизонт —да, я знаю. —Дай повести. Она кивает на руль, и Билли послушно выходит из машины. Конечно, он пиздец как любит свои тачки в обоих мирах, но судя по издевательскому рассказу Максин и Харрингтона когда-то, она отлично водит. По крайней мере, вполне нормально. И они едут по пригороду Калифорнии, пока Билли Харгроув вдруг чувствует себя хорошо. Ему ещё много надо сделать, найти ее друзей, кого-то из взрослых что были там, помочь Макс вспомнить всё и узнать как она умерла–но сейчас, в это мгновение, он счастлив.