Монета

Месяцы летели, в Хогвартс пришла зима. Нирмее приходилось трудно: бесконечный поток занятий, домашних заданий, дополнительных заданий от профессоров разбавляли испытания хранителей, шпионаж за гоблинами и бесконечные просьбы всех встречных помочь, пойти непонятно куда, найти непонятно кого и принести непонятно что. Зачастую она даже не ночевала в общежитии. Хотела бы она сказать, что единственным человеком, который ничего от нее не хотел, являлся Оминис, но это не было правдой. Он все так же надеялся, что она сможет присмотреть за Себастьяном и направить его на путь истинный. И все же Оминис был тем, кому не все равно. Он замечал, когда она пропускала завтраки, никогда не отказывал в помощи с домашними заданиями — в конце концов, с ним можно было поговорить на отвлечённые темы: он мог поддержать светскую беседу о чем угодно. С Себастьяном же отношения складывались неровно. Он то демонстрировал ей такое же расположение, как и в начале года, то, напротив, упрекал ее в лишней осторожности и нежелании помочь Анне. Это было неправдой. Помощь девушке стала вектором, которой направлял цели Нирмеи. Она старалась как можно быстрее справиться с испытаниями хранителей, понять, можно ли использовать древнюю магию во благо. Конечно, оставался способ Исидоры. Ним могла в любой момент избавить Анну от боли — и от чего-то более важного. Но это казалось не разумным решением без предшествующих исследований, а хранители, будто издеваясь, подсовывали информацию крошками, так и не объясняя, в чем была ошибка Исидоры и какие опасности творит древняя магия. Еще одним поводом исследовать древнюю магию был Оминис. В Ним все больше крепла решительность помочь ему, и раз уж она не могла исцелить его рану, нанесенную собственными родителями, то хотя бы могла попытаться вернуть ему зрение. Ему о своих намерениях она не говорила. Если ее путь вслепую приведёт к катастрофе, пусть он хотя бы не будет видеть в этом своей вины. На первый взгляд могло показаться, что Оминис был самой незначительной фигурой, влияющий на ее путь. Однако Ним осознавала, что без него ее судьба могла сложиться иначе. Она еще не до конца определила свое отношение к темным искусствам, и это был Оминис, кто не давал ей броситься в омут с головой, следуя за голосом любопытства. Себастьяна это, закономерно, злило. — Ты слушаешь Оминиса, полагая, что он самый осведомлённый из нас в отношении тёмных искусств, но это не так. Да, он столкнулся с ними еще в детстве, но посмотри, что он делает сейчас — при любом упоминании тёмной магии прячет голову в песок, не желает разбираться ни на йоту — он более невежествен, чем ты. — И все же, сделать непоправимое я всегда успею. — Поэтому ты предпочитаешь не делать вообще ничего, — с горечью покачал головой Себастьян. Оминис же оставался верен своим убеждениям. Беседуя с ней, он предостерегал: — Ты же прекрасно знаешь, Ним, есть множество способов сделать человеку больно. Есть множество способов человека убить или принудить к чему-то. Но почему тогда именно непростительные заклинания называют непростительными? Они обманчиво просты. Но они требуют намерения, разрушают душу колдующего, заставляют его раз за разом делать шаг вниз по этой лестнице. Только оказавшись однажды на одном из концов палочки при непростительном проклятии можно осознать это. — При всем уважении, Оминис, я ни в коем случае не хочу оскорбить тебя, но, — возразила однажды Нирмея, — но мне кажется, что если бы то, что с тобой случилось, произошло бы на несколько лет позже, оно… оно не повлияло бы на тебя так. Оминис остановил ее жестом. — Я понимаю, к чему ты клонишь. Себастьян уже просвещал меня. Возможно, это так. Но то, что ты, или я — или он, — не осознаем опасности, не значит, что ее нет. Она подошла ближе, обхватила его голову руками, прижалась лбом ко лбу, вглядываясь в мутно-зеленую мглу его глаз. Казалось, все так просто — прижать палочку кончиком к его груди, потянуть на себя — вытащить боль, которая живет внутри, которая приходит во снах и на яву, когда явь напоминает кошмар. Ним отпустила его. Отошла на несколько шагов, походила по Крипте. — Не жалей меня. Я благодарен быть собой, — он приблизился, положил руки ей на плечи. Потянул к себе, увлекая в согревающее объятие. И все же их с Оминисом отношения балансировали на грани дружбы и романтики. Каждый не хотел толкать друг друга дальше. *** Тем временем, Себастьян вел расследование в своём направлении и преуспевал. Зачистив катакомбы, он и Ним нашли реликвию. — Хм. Она не выглядит как что-то, способное исцелять, — Ним скептично осмотрела пирамиду, обрамленную скелетами. — Не начинай, — Себастьян не скрывал нетерпения. — С тех пор, как ты начала общаться с Оминисом, ты стала невыносимой. У меня чувство, что вы объединились против меня. — Конечно. Только и делаем, что плетем заговоры за твоей спиной. Ну, знаешь там, нарушаем данные обещания, лезем в опасные места, скрываем важную информацию… А, ой. Кажется, я что-то попутала. Себастьян закатил глаза. — И какой толк в этих его принципах, если ты скажешь слово — и он уже поменял свое мнение? Лучше дай мне посмотреть эту штуку. Ним повернулась, протягивая реликвию. Кончик палочки Себастьяна упёрся ей в грудь, сверкнул зеленым. — Империо, — почти беззвучно шевельнул губами Себастьян. И наступила пустота. Насколько Круцио было мучительным, настолько блаженным было это состояние лёгкости и свободы — больше ни о чем не стоило беспокоиться, больше ничего не надо было решать. Происходящее вокруг стало неважным. — Ты прав. Давай скорее исследуем нашу находку, — раздался ее стеклянно-звонкий голос, повторяя движения губ Себастьяна. Он потянул палочку на себя, забирая пирамиду из безвольной ладони. Нирмея сделала шаг вперёд. Обвила руки вокруг его шеи. — Оминис, это ты? Ты там шумел все это время? — Оминис? — У меня не было другого выхода, кроме как следовать за вами, — он поднял палочку выше, словно пытаясь разобраться в происходящем. — Ним, это ты? — Мерлин, Оминис! Только не начинай. — Извини, друг, но я забираю реликвию с собой, — бескомпромиссно заявил Себастьян. Он ожидал возражений, но Гонт лишь водил перед собой палочкой, пытаясь очертить для себя разворачивающуюся сцену. — Может, расскажем ему? — раздался голос Нирмеи, все еще облокачивавшейся на Себастьяна, будто перчаточная кукла. — Расскажем что? — будто не понял Себастьян. — Что мне надоело развлекать его, пока ты занят исследованием. Мы нашли реликвию, наш уговор окончен, мне надоело возиться с ним будто я… — ее голос замер, точно она пыталась подобрать приличный синоним. — Будто я его сиделка. — Что, черт возьми, происходит, — тон Оминиса стал жестким. Он опустил палочку, заняв почти боевую позицию. — Себастьян, положи реликвию, иначе я сделаю это сам. Нирмея, отойди. — Ха, — только хмыкнул Себастьян. Девушка сползала в его руках по мере того, как удерживать заклинание было все сложнее. Он встряхнул палочку — Ним выпрямилась, прикоснулась губами к щеке Себастьяна с отчетливым звуком. — Оминис, уходи, — раздался ее голос. Он не шевельнулся. Только кончик палочки безошибочно уставился на Себастьяна. — Давай, друг, — подбодрил его Себ. — Две авады — и больше никакой темной магии в твоей жизни. Оминис несколько секунд не шевелился. Затем выпрямился, развернулся и покинул катакомбы.