Тасманийский Дьявол

      До дома добрались шутя и толкаясь. — Голодный? Я приготовлю что-нибудь. — Святая Богиня, Бин умрёт от зависти, когда узнает, что я видел тебя у плиты!       Стоило открыть дверь, Чонин вылетел в прихожую, наполнил её запахом возбуждённого дружелюбия, но, увидев за спиной Чана незнакомого альфу, стушевался, перестал скакать и застыл, скромненько сложив перед собой руки. Спохватившись, выдал гостю тапочки, чужими, услужливыми интонациями сказав: «Вот, наденьте, пожалуйста». Оба, и Джисон и Чонин, вежливо улыбались и раскланивались. Чан представил их друг другу, усадил за круглый стол. Сам садиться не стал. Открыл с ними пиво, чокнулся и с банкой перешёл на кухню, впрочем, благодаря открытой планировке не отделившись от компании. — Джисон, — надевая фартук, позвал он, — ты всё ешь? — Да. Мне всё нормально, что может сойти за обычный ужин, — тонким, непривычно высоким голосом ответил Хан. Сидел он, плотно прижав к туловищу локти, спрятав руки под столешницей, и суетливо оглядывался.       Чан решил не выпендриваться, сварганить что-нибудь простое и привычное. Заглянул в холодильник, увидел размороженную курицу. Точно, он ведь собирался приготовить суп на несколько дней вперёд после того, как придёт от Минхо. Значит, приготовит сейчас, но придётся выбрать что-то, что делается быстро. Выгрузив на тумбу нужные продукты, приправы и соусы, приступил к готовке, одновременно попивая пиво и забавляясь зрелищем стесняющихся Джисона и Чонина. Долго, правда, наслаждаться не вышло. Джисон показал метку на шее, Чонин восхищённо поахал и завистливо попричитал. Слово за слово, они зацепились языками и вскоре верещали и хохотали как бешеные, обсуждая не кого иного, как Чанбина с его извечной стаей. Чанбин, Чанбин, Чанбин. Вечно он. Кажется, в ту секунду, когда Чан запомнил его имя, он оказался втянут в какую-то Чанбин-воронку, обречённый кружиться по спирали не то вверх, не то вниз, отовсюду слыша «СО ЧАНБИН».       Джисон имел в запасе уйму забавных историй. Гогот над столом поднялся невообразимый. Чан внезапно остро прочувствовал разницу в возрасте. Глядя на Джисона, в смехе запрокинувшего голову и хватающегося за плечо Чонина, видел в нём молодого парня (то есть буквально совсем молодого, вчерашнего подростка), любящего подурачиться, душу компании, искромётного шутника, заставляющего всех улыбаться, и подумал, как ему, наверное, было нелегко в его возрасте стать надёжным альфой для Чанбина и Чана, которые не давали должной любви, а только заставляли её ждать. — А вот это мы с Хёнджином сидели у Бина, и Хёнджин уснул в такой позе, — рассказывал Джисон, держа телефон перед Чонином. — Фига, это его дом? — Ага. Это гостиная. — Обалдеть, богатенько! Ой, а это где? Это что, куры? — Это уже у меня дома. Не здесь. Я из провинции. Возил Бина знакомиться с родителями. — Что? — Чан резко вынырнул из мыслей. Он вообще прозевал, когда младший альфа устроил слайд-шоу. Упоминание Чанбина и родителей в одном предложении подействовало, как лёгкий электрический разряд. Деревянная ложка дрогнула и застыла над шкворчящей сковородой. Когда знакомят с родителями, это значит, что всё серьёзно, так ведь?       Джисон и Чонин подняли головы. Прошло всего ничего, а они уже смотрелись как давние знакомые. Чан, видимо, многое пропустил, пока нарезал куриное филе и лук. — Что из сказанного тебя удивило: то, что я провинциальный парень, или то, что я представил Бина родителям? — уточнил Хан и отпил пива, не сводя с Чана смеющихся глаз. — Ну, — Чан неопределённо помахал ложкой, — больше про родителей. Вы же не встречаетесь. Как ты его представил? — Как истинного. Как ещё я должен был представить его? — И… и как они его приняли? — Чан не знал, почему напрягся.       Целый спектр волнений и мыслей пронёсся через сознание: что если Чанбин не понравился родителям Джисона? для омеги это может оказаться очень болезненно! почему он вообще переживает, понравился Чанбин родителям Хана или нет? а вдруг не понравился? или всё наоборот? что если Чанбин и Джисон уже знакомы с родителями друг друга? выходит, они далеко зашли в своих недоотношениях… так быстро? может, они встречаются тайно? тогда бы сразу рассказали! или хотят сначала убедиться в его, Чана, благонадёжности, чтобы он ненароком не встревожил стаю? — О, папы его обожают! Те два дня, что мы у меня были, они чуть не на руках его носили. Бабуля за него вообще убить готова.       Чан тряхнул головой, отгоняя назойливые вопросы и домыслы и сосредоточился на разговоре. — Серьёзно? — Абсолютно. Мы с тобой не виделись, пока ты работал у Бина, потому что я ездил домой, побыть с бабушкой, у неё было плохо со здоровьем. Про мои дела она спросила всего два раза, — возмутился Джисон, — прикинь! Всё остальное время расспрашивала про него и ворчала, мол, я должен лучше о нём заботиться. Не знаю уж, с чего она взяла, что я плохо забочусь о нём. Да и как заботиться-то, когда он везде! — Джисон размахнул руки, чуть не врезав в лоб Чонину, успевшему увернуться. — За ним же не угнаться!       На голодный желудок младшие изрядно быстро хмелели, и Чан поспешно повернулся к плите, чтобы поскорее их накормить. Вывалил обжаренные лук и курицу в кастрюлю, залил водой. На раскалённую сковороду побросал дамплинги. — Я даже не понимаю, чего она хочет, — продолжал возникать Хан, вызывая смешки у слушателей. — Мне стоять над ним с опахалом в качалке, чтобы он не слишком потел, или что? Она ведь знает, что я и так делаю всё, что можно делать в нашем стеснённом положении!       Несмотря на раздувавшиеся в негодовании щёки и поток возмущений, было видно, что Джисона вовсе не огорчало то, как много любви снискал Чанбин в его семье, всего раз ей показавшись. Как бы Джисон не пыжился, всё, что касалось Чанбина, в его устах неизменно размягчалось и обнеживалось. Зато его явно огорчала невозможность должным образом проявить к Со внимание. — Я тем более не знаю, как о нём заботиться, — Чан возвёл глаза к потолку, пытаясь представить себя ухаживающим за Чанбином, и сдался со вздохом. — Это невозможно. — Может, поэтому у вас так туго идёт? — Джисон задумчиво покачивал банку. — Не понял, — повернулся к нему Чан. — Ты знаешь, что он твой омега. Желание позаботиться о выбранном омеге для альфы естественно, но к Бину не подступиться, вот тебя и переклинивает, когда вы рядом. — Вот только я его не выбирал. Фактически, его подсунуло мне то, что ты называешь судьбой. — Ты так говоришь… Можно подумать, Чанбин тебе противен, — подключился до сего гревший уши Чонин. Допущенный в круг старших, удостоенный чести слушать об их личных делах, он сидел, преисполненный несусветной важности.       Чан усмехнулся. Право слово, каким таким образом, где бы он ни был, что бы ни делал, все разговоры сводились к Чанбину, и даже, можно сказать, на ужине в честь знакомства Джисона и Чонина, они говорили только о нём — о Чанбине. Уму не постижимо. — Нет, вовсе нет, — улыбнулся Чан. — Мне тяжело его понимать, вот и всё. И бесит его не чуять. — Значит, ты не против того, чтобы он был твоим омегой? Не сейчас, а когда-нибудь в будущем, — не унимался Чонин, вдохновлённый поддержкой, с которой внимал ему Джисон — ещё один ярый поклонник Со. — Не против, — Чан не стал уклоняться от ответа. Пьяные разговоры иногда могли пойти на пользу. — Но мне даже представить сложно меня и его вместе хоть сейчас, хоть в обозримом будущем. Чанбин довольно специфический омега во всех смыслах, начиная с внешности и манер, заканчивая стаей. — Не знал, что ты такой привередливый, кошмар, — Чонин осуждающе покачал головой.       Тишина, напугавшая омегу, решившего, что он ляпнул что-то лишнее, прервалась заливистым смехом Джисона. — Ничего я не привередливый. Просто мне не всё равно на здравый смысл. — Ладно-ладно, — Хан примирительно поднял руки. — Стаю и манеры я ещё могу понять. А с внешностью что не так? — Да, что не так? — подхватил раззадоренный Чонин, готовый грудью вступиться за кумира. — Он красивый! — Я и не говорил, что некрасивый. Просто он похож на гопника. Он ещё такой взгляд страшный умеет делать, мне сразу не по себе от него. Да он весь какой-то… подавляющий, — Чан бросил в кастрюлю белые мягкие кубики тофу и засёк время. — Сильный и властный, — благоговейно резюмировал Чонин. — Всё ясно, альфачья гордость пошатнулась. — И ты туда же! Не советую злить повара, — Чан пригрозил деревянной ложкой, которой помешивал бульон. — А что если он прав? — Джисон, загадочно мерцая глазами, подался вперёд. — Ты ведь раньше не встречался с такими омегами, как он. Дома ты мной командуешь, — подхватил мелкий.       Выступившие единым фронтом Хан и Чонин заставили Чана растеряно хлопать глазами. — Ты не ловил себя на том, что чувствуешь внутреннее сопротивление, когда общаешься с Бином? Не замечал такого, что успокаиваешься и идёшь на уступки, когда он сдаёт назад? — осторожно поддавил Джисон, видевший всё то, о чём говорил, воочию, когда в его же доме Чан и Чанбин ругались и мирились.       Поняв, как сильно им хотелось развить тему альфачьей гордости, и что они не уймутся, не получив ответа, Чан вздохнул. — Замечал, только это никак на гордости не завязано.       Порядочно поддатые Джисон и Чонин синхронно наклонили головы и устремили на него любопытные взгляды. Не прерывая разговора, Чан открыл холодильник, достал контейнеры с заготовленными закусками. — Внутреннее сопротивление, — продолжал он, раскладывая маринованные и поджаренные в соусе овощи по тарелочкам, — возникает из-за того, что я совершенно не понимаю его мотивов и скептически отношусь к стаям, которые он так обожает. Ещё он манипулятор и провокатор. И что бы ты там, Джисон, ни говорил про его открытость, Чанбин всё равно скользкий персонаж. А то, что я успокаиваюсь, когда он сдаёт назад, вполне логично. Было бы зверством загонять его при проявлении слабости, и уступками я скорее выражаю благодарность за то, что он пытается идти мне навстречу. Так что вы не туда копаете, юные детективы.       Завязанная на инстинктах щекотливая теория обратилась в пепел, а сами теоретики удручённо повесили носы, осознав, что повеселиться за счёт серьёзного старшего альфы не выйдет. — Что, вообще не туда? — вяло попытался Джисон. — Разве что немного. Всё-таки я альфа, от этого и от инстинктов никуда не деться, — снисходительно улыбнулся Чан, расставляя закуски на столе. — Что касается доминирования, меня это не беспокоит.       Потешаясь над подвыпившей парочкой, Чан как-то сам не учёл, что уделал почти всю банку, пока стоял у плиты, иначе что его заставило искушённо облизнуться и добавить: — Доминантный омега — это даже горячо.       От услышанного и увиденного у Джисона и Чонина отвисли челюсти. Они переглянулись, взявшись за руки, как два сплетника, заполучивших сенсацию, и громко зашептались. Для полноты картины не хватало предводителя ассоциации сплетников — Ли Минхо. — Ты слышал, что он сейчас сказал? — Да. — Это что ещё такое было? — Это же обалдеть… — И не говори…       Чан забавлялся получившимся впечатлением. Вот так-то! Будут знать, что у него тоже есть порох в пороховницах. Ошеломить их не было первостепенной целью, скорее, приятным бонусом. Он только хотел закрыть тему гордости. Впрочем, сказал чистую правду, всё же разумно смягчённую, потому что в более грубой, чистой форме она шокировала бы куда больше: Чану не просто не претила мысль о доминировании омеги, это была его влажная фантазия, настолько потаённая, что он даже на порно-сайтах не искал ничего подобного, а если натыкался случайно, быстро пролистывал. Редко-редко Чан позволял себе в качестве награды за особое усердие представить что-то такое во время дрочки, и тогда всё тело начинало дрожать, а под закрытыми веками пульсировали красные огни. Представлять часто или смотреть вживую было страшно, потому что тогда его ждала участь варёного яйца — необратимые внутренние изменения, денатурация сознания. Эта пикантная неправильность, эта ситуация-перевёртыш, когда омега берёт верх над альфой, долгое время мирно существовала на периферии, и Чан опасался лишний раз в неё тыкать. Но факт оставался фактом: иногда он фантазировал, как раздвигает ноги перед омегой, и охренеть как кончал. Такова была одна из причин, почему Чан не любил, когда ему вменяли порок маскулинной гордости, присущий альфам. Но все эти подробности Чонину и Джисону знать было необязательно.       Пока младшие отходили от пережитого изумления, Чан принёс обжаренные дамплинги и доварил суп, побросав в кастрюлю всякой зелени. — А рис? — Чонин, отвлечённый пробудившимся аппетитом, оглядел заставленный стол. — Сейчас, — отозвался Чан с кухни, доставая пиалы с полки. — Давай помогу.       Доверив Чонину заведовать рисом, Чан разлил суп по глубоким мискам. — Не ждите меня.       О себе он позаботился в последнюю очередь, снял фартук и сел за стол, когда Джисон и Чонин уплетали за обе щеки. — М-м, очень вкусно, — похвалил Джисон, прикрывая набитый рот ладонью. — Что это за суп? — Да это вьетнамский, не помню, как называется. Я много простых рецептов знаю. Этот вот тоже выучил, потому что быстро готовится.       А ещё Чан читал, что такой суп укрепляет здоровье и его дают кормящим грудью. Он ведь всю жизнь готовился к тому, что будет заботиться о двух омегах, из-за этого всегда невольно уцеплялся вниманием за информацию о беременных и кормящих. Так, на всякий случай. — Здорово! Хорошо готовишь, это классно. Ты меня, конечно, удивил. Я почему-то думал, что тебе не нравятся доминирующие омеги.       Чан не сразу понял, что сказал Хан, настолько вышел крутой поворот от супа к доминированию. — Я, признаться, тоже в шоке, — вставил Чонин. — Вы всё об этом, — Чан обвёл их укоризненным взглядом, надеясь приструнить. — Завязывайте уже. В современном обществе омеги с проявленной доминантностью — норма. Сейчас ведь доминирование больше про авторитет. И не забывайте о руководящих должностях и о профессиях, требующих от них лидерских качеств. Я нормально к такому отношусь. — Нет, подожди, мы говорим сейчас не о правах омег и их достижениях, — Джисон облокотился на стол с ещё непроявившейся, но уже затаённой в уголках губ распутной ухмылкой. — Мы говорим о том, что ты похотливо облизнулся и назвал доминантных омег горячими, и я как бы ни на что не намекаю, но Бин очень даже доминантный. — Ты же говорил, что он… постой, как там, — Чан сделал вид, что напрягает память, — восхитительный и желанный цветочек, хо-хо-хо. — И это тоже. У Бина ярко выраженная амбивалентность, — на восторженном лице Джисона отчётливо отобразилось невысказанное:"Прикинь как нам свезло!» — Да мне плевать, — категорически отрезал Чан, поддав в голос твёрдость стали. — Будь он хоть трижды красивым, горячим, доминантным, амбивалентным и бог знает ещё каким, мне в первую очередь важно узнать, что он за человек и чем живёт. — Знаешь, а я тебя поддерживаю, — торжественно выпрямившись, заявил Чонин. — Жаль, конечно, что с Чанбином так получилось. Это всё предрассудки, но у кого из нас их нет? Короче, похвально, что ты не из тех, кто любит только за накаченную жопу и милое личико. Я и так знал, что ты не такой, просто… — он засмущался собственной искренности и сбился, уставившись в остатки супа. — Я тобой восхищаюсь, наверное.       Чонин не был щедр на трогательные речи, поэтому внезапный порыв выразить поддержку задевал за живое. Не исключено, что его бдительность ослабило выпитое, но ценности идущих от сердца слов это не умаляло. Чан благодарно улыбнулся и потрепал мелкого по макушке. — Спасибо, правда. Мне, кстати, уже полегчало. Я про Чанбина. Рад, что он ничем незаконным не промышляет. От сердца отлегло. — Видишь, я же говорил. — Ты знал, что у стаи есть мерч? Мне Джисон рассказал, — почему-то заговорщицким шёпотом поделился Чан и вспомнил Чангюна, таким же манером предлагавшего капучино с сиропом. Оказывается, окутывать покровом таинственности предметы совершенно обыденные весьма весело. Может, стайные этим целыми днями и занимаются — наводят кругом себя загадочности. — Нет. Правда что ли? — Ага, — Хан опять открыл сайт с магазином и показал Чонину. — Офигеть, крутяк! — Хочешь подгоню что-нибудь? У меня есть футболка, толстовка, кепка и шопер.       Конечно же у Джисона был мерч с Чанбином, о чём речь. Чан снова начал посмеиваться. Всё это было так восхитительно комично. — Серьёзно? Хочу! Можно футболку? — Договорились. В следующий раз тогда отдам. — Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо! — Поздравляю, ты его подкупил, — Чан открыл для Джисона вторую банку. Приятное «пшш» ласково пощекотало ушную раковину. — На то и расчёт. Надо же мне втереться в доверие к почти что брату моего будущего парня, — Джисон увлечённо укрывал дамплинг кусочком кимчи перед тем, как отправить в рот. — Будущего? — Чонин поднял брови. — Я думал, вы уже. Разве сегодня было не свидание? — Мы просто гуляли и разговаривали. Угадай про кого. Ни за что не угадаешь. Про Чанбина, — весело иронизировал Чан. Набивший щёки Хан кивал в подтверждение. — И вообще, Джисона я тоже пока плохо знаю. Или ты думаешь, что мой вдумчивый подход только на омег распространяется?       Глаза Чонина увлажнились, лицо съёжилось в необычайно растроганное, плаксивое выражение. К банке он прикладывался нечасто, но он вообще быстро пьянел, не имея привычки пить. Таблетки, должно быть, тоже сыграли роль. И вот теперь Чонин часто моргал и дрожащим, виноватым голосом говорил: — Ты такой хороший. Вы как бы истинные, можно вообще не париться и сразу сойтись, никто ничего не подумал бы, потому что истинные, и наоборот все на тебя накинулись, что ты медлишь, и даже я что-то там тебе наговорил… Но это так круто, что ты хочешь сначала сблизиться с ними духовно, и что стоишь на своём, и что обо мне заботишься. В общем, ты классный альфа, вот.       Закончив, Чонин повернулся и решительно взял Джисона за руку. — Я так рад, что ты пришёл и что ты хороший!       Умилённый Джисон широко улыбался, верхняя губа сделалась совсем тоненькой, под ней блестела кромка розовых дёсен. На щеках распустился румянец.       Чану всё нравилось. В общении с омегой Джисон показал себя превосходно воспитанным альфой, оправдав проявленное доверие; запьяневший Чонин, ударившийся в задушевные излияния, был восхитительно смешон и тем ещё более прелестен. Наблюдая за ними, Чан превращался в любовь. От избытка нежности дрожала душа.       Тем временем Чонин, не иначе как поймавший волну НюниFM, вернулся к Чану и, пряча взгляд, признался: — Я правда за тебя счастлив, но в глубине души боялся, что ты захочешь от меня избавиться, когда встретишь истинных. — Ты… — Я не сказал, что избавишься, — не дал договорить Чонин, — я сказал: «захочешь». — Я не хочу, — твёрдо уверил Чан. — Да я уж понял.       Хихикнул Джисон, и Чан посмотрел на него. — Ой, прости. Просто у тебя на лице всё написано, — Хан пальцем начертил в воздухе круг, подразумевая лицо. — Облегчение, что мы поладили. — Да, — подтвердил Чонин. — И, в общем, спасибо, что хотел, чтоб мы поладили, а не чтобы меня не было, — он лучезарно улыбнулся.       Это стало последней каплей. Чан решительно поднялся. — Прости, я больше не могу сдерживаться. — Нет-нет-нет-нет, — севшим голосом взмолился Чонин, понимая, к чему привела его чистосердечность, и подлетел со стула. — Поздно, — зловеще пророкотал Чан, набрасываясь на него со спины.       Он обнимал Чонина, поднимал в воздух и снова опускал, зарывался носом в волосы, чмокал в затылок и сжимал за бока, вызывая у жертвы поросячьи визги. — Джисон, спаси меня! — заверещал Чонин и вцепился в спинку стула, на котором сидел младший альфа.       Джисон, вертевший головой, чтобы уследить за ними, ойкнул, когда стул сдвинулся вместе с ним и со скрипом протащился несколько сантиметров. — Такой хорошенький маленький омега, — ворковал Чан, сжимая вертлявого, брыкастого Чонина. — Не пущу! Ты в последнее время ко мне вообще не подходишь. — Тебя дома никогда не бывает, а когда ты здесь, то занят, когда мне подходить-то? — со всей страстью, присущей попранной справедливости, защищался Чонин.       Они дурачились совсем недолго, но Хан совместными усилиями успел пропутешествовать верхом на стуле почти до коридора, и если сначала он выглядел совершенно сбитым с толку и немного напуганным, будто не ожидал от Чана буйства и переживал за молившего о помощи омегу, то вскоре, почуяв приятный сладковатый запах, сообщающий об испытываемом удовольствии, во всю смеялся и подыгрывал. — Фу, никогда больше тебе ничего хорошего не скажу, — морщил нос Чонин, прячась за растопырившим руки Джисоном.       Короткие шутливые приставания были нормальным явлением для них. Каждый раз, когда удавалось так поиграться, Чан возносился на седьмое небо от счастья. Чтобы забавляться с омегой подобным образом, требовалось располагать абсолютным доверием, и сама мысль о том, что Чонин без страха играл с ним в погоню, веря в свою неприкосновенность, была для Чана как бальзам на сердце. Он знал, когда можно «нападать». С выражением чувств словами у Чонина долго складывалось не очень, и когда он впервые закричал: «Нет! Гадость! Отстань от меня», Чан испугался, послушался и почти ушёл, но Чонин набросился в ответ, правда, не с нежностями, какие терпел сам, а с обвинениями в духе «ага, поматросил и бросил», запахом призывая продолжить игру. Бывало, у них случались конфузы с недопониманием, но они быстро приспособились распознавать сигналы друг друга. — Ладно, всё, — сдался Чан. — Набегался. Шуруйте на диван, я со стола быстро уберу. — Тебе помочь? — вызвались оба. — Нет, не надо, — в ужасе отказался Чан, красочно вообразив, какое на кухне образуется столпотворение.       Оставив ребят на диване, Чан ходил от стола до раковины и млел, слушая доносившуюся до него непринуждённую болтовню. Он и предполагать не смел (даже с учётом пива), что Джисон и Чонин настолько быстро сойдутся, и уж конечно не думал, что для него их зарождающаяся дружба окажется настолько приятна. В гостиной зазвенел смех. Чан мыл посуду и, странно, чувствовал Джисона здешним, всегдашним, словно не было вчера с неловкими моментами и притиркой, словно сегодня — это уже очень долго и повторялось много-много раз.       Закончив с посудой, он пришёл на диван и, не желая влезать между разговаривающими, сел вполоборота за Чонином. Омега откинулся назад. Чан по привычке обнял его и вполуха слушал пространные размышления о стайных порядках, хотя, по-хорошему, стоило бы вникнуть. — …поэтому структура кажется такой сложной и разветвлённой, — медленно, лениво растягивая слова, объяснял Джисон, — но она легко понимается интуитивно, когда ты непосредственно внутри системы. Вообще она похожа на живой организм с механизмами саморегуляции. — Вау! — Ага. — Вы всё про стаю. Не надоело ещё? — поинтересовался Чан. — Нет. Интересно же! — Ну и что в этом интересного? — Да вообще всё, — восторженно распахнув глаза, сказал Чонин. — Это же совсем другая жизнь.       Чан иронично хмыкнул на такое заявление. — На, допей, я больше не хочу, — Чонин протянул пиво через плечо.       Взвесив банку в руке, Чан определил, что выпито было чуть больше половины. — Тебе ещё открыть? — спросил у развалившегося напротив Хана. — Нет, спасибо, я уже наелся и напился. — Мне надо в туалет, — оповестил всех Чонин, вылезая из-под руки старшего альфы.       Проводив его взглядом, Джисон перевалился набок, поближе к Чану, закинул ногу на ногу, посмотрел поверх спинки дивана на закрытую комнату. — Твоя? — кивком указал на дверь. — Да. Хочешь зайти? — Нет, оставлю на следующий раз, — Джисон лениво улыбнулся, как бы показывая, что в совершенно неподходящем для передвижений состоянии. Но его сил хватило на то, чтобы сбросить тапок и вытянутым носочком дотронуться до ноги Чана.       Тепло наполнило живот, нога покрылась мурашками. — Ты такой расслабленный дома. И Чонин очень милый, — Джисон говорил неторопливо, вполголоса. Глаза под полуопущенными веками оставались внимательны. — Он не по ерунде из дома ушёл, да? С ним что-то случилось?       Теперь мурашками Чан покрылся полностью. Ему хватало одного черноглазого до жути проницательного любителя поковыряться в душах. — Да. Как ты понял? — На первый взгляд не сильно заметно, но если присмотреться… — Джисон прищурил глаз, — Ты его очень опекаешь. И Чонин жаден до общения. У него или нет друзей, или очень мало. А ещё у него на лбу, — словно усыпляя бдительность, он возил носочком по ноге Чана, туда-сюда, туда-сюда, — печать горя.       Не находя слов, Чан выдавил протяжный стон и задумчиво почесал голову. Джисон, конечно, изъяснялся незаурядно, но, в сущности, был прав. — Я не жду объяснений. Сказал, чтоб ты знал, что я знаю, что было что-то плохое, и могу каких-то вопросов не задавать. Поэтому, если тебе захочется поговорить с кем-то о том, как тяжело порой быть отцом-одиночкой травмированного подростка, звякни мне, — Джисон подмигнул, и Чан приглушённо засмеялся, спрятав лицо в ладонях. — Ладно. Спасибо за предложение. — Спасибо, что позвал. И не затягивай с Бином, пожалуйста. Чем раньше он узнает — тем лучше. — Хорошо. Мне завтра не надо на работу, так что вечер свободен. Вот и разберусь. — Замечательно, — одобрительно кивнул Хан. — Поздно уже, мне пора. — Я тебя провожу. — Не надо, вызову такси, а ты отдыхай. Выглядишь уставшим.       Отличительно хорошие дни имеют свойство утомлять по-своему. Много смеявшийся и гулявший, наевшийся и выпивший Чан с трудом шевелился, поэтому не стал настаивать. Освещённая двумя настенными лампами гостиная, пересечённая зыбкими тенями, походила на видение из полусна — целиком копируя реальность, она так или иначе ощущалась нереально, и взгляд невольно блуждал по предметам, словно старался отыскать нечто невозможное, необъяснимое. Взгляд Чана остановился на младшем альфе. Джисон смотрел в телефон, сосредоточив ускользающие силы на приложении для вызова такси. Экран снизу подсвечивал лицо. Чан рассматривал его. Пока он запечатлевал черты Джисона, внутри росло убеждение, что он скоро предложит ему встречаться. Это было отчётливое, удивительное в своей знаменательности переживание формировавшейся привязанности. Привязанности на долгие годы. Чан надеялся, что навсегда.       Случалось в мире и такое, что истинные не сходились характерами и отказывались от связи, так что, по сути, Чан, если бы ему позволили претворить угрозы в жизнь, не стал бы первыми и, пожалуй, не стал бы последним. На самом деле истинность не была какой-то космической связью или, как любил её называть Джисон, судьбой. Она являлась порождением хитрости и изворотливости природы и значила лишь то, что гены меченых хорошо сочетались, и что от союза этих людей родились бы сильные здоровые дети с крепким иммунитетом. Вот и вся романтика. Природа тривиальна. Чан всё это знал и понимал, насколько ему повезло и насколько повезло Чанбину, один из альф которого оказался таким добрым, понимающим и рассудительным человеком.       Поддавшись порыву, Чан коснулся виска Джисона, погладил подушечками пальцев ухо — податливый хрящик, покрытый тонкой кожей, потеребил серёжку, намеренно задев шею, и — о, да! — дотронулся до пушка на щеке, нежного, как пух птенца. Это не произвело ни удивления от неожиданности, ни смущения, нередко следовавшего за первыми чувственными касаниями, ни восторга, какой, бывало, наступал, когда подобные касания долго и страстно ожидались. Стремление Чана смотреть и трогать Джисон воспринял как нечто само собой разумеющееся, будто для него это было ожидаемым, естественным следствием истинности. Не отрываясь от телефона, он рассеянно улыбнулся, одобряя происходящее, и движением головы прильнул к ласкающей руке. — Он там уснул что ли? — Чан оглянулся в сторону туалета. — Он специально. — В смысле? — Специально не выходит, — Джисон поднял глаза от телефона, — чтобы мы подольше наедине побыли. Или его тошнит. Я не знаю.       Нашлась машина, Джисон засобирался, Чан поднялся его проводить, и Чонин вышел из туалета. — Я уж думал, ты в толчке утонул. — Ха. Ха, — Чонин натянул вымученную мрачную улыбку, повернулся к Хану и улыбнулся по-настоящему. — Обменяемся номерами? Мало ли что. — Конечно, — без раздумий согласился Джисон.       Они соединились плечами и сгорбились над телефонами, потом крепко обнялись на прощанье. Джисон снял одну из подвесок, перед тем бесконечно долго выпутывая её из общего месива, и повесил Чонину на шею. Омега приподнял на руке серебряную, искусно сделанную лису. Она сидела, обвив хвостом лапы, улыбалась щёлками глаз. Чонин горячо поблагодарил за подарок и отошёл, уступая Чану место. — До встречи, — Джисон прижал его к себе, крепко обняв поперёк спины.       Чан обнял в ответ, погладил по голове, по мягким волосам. Накрыл шею с заветной меткой.       Джисон чуть слышно замычал сквозь сжатые губы. К его запаху примешался вязкий и насыщенный, пленительный дух самца. Очевидно, кое-кто заводился с пол-оборота. — Ты в порядке? — взволнованно спросил Чан и шагнул назад, чтобы не растравлять природное начало младшего альфы. — В полном, — Хан блаженно улыбался. — Ладно, машина ждёт. Пока, Чонин! — Пока! — Пока, Чан, — Джисон надел панамку, закинул рюкзак на плечо. — Выпускай. — Счастливой дороги. Напиши как приедешь, — растерянно напутствовал Чан.       Дверь закрылась, и прихожая погрузилась в ту особенную тишину, которая охватывает дом после ухода гостей. Чан вздохнул и развернулся. — Что скажешь? — Он классный, — Чонин поглаживал висевшую на груди лису. — Да, — с несколько горделивой улыбкой согласился Чан. — И он тебя хочет, — Чонин ехидно похихикал. — Почуял всё-таки. — Было бы странно, если бы я не почуял такое. В оправдание Джисона скажу, что он отлично держался, и эту вспышку под конец можно не считать.       В обнимку перекочевали на кухню. Чан взялся прикончить остатки пива, Чонин составлял компанию и продолжал выносить суждение о знакомстве. — Я переживал перед тем, как вы пришли. Джисон же альфа и старше меня, так что я не совсем представлял, как себя вести, но он очень дружелюбный и комфортный что ли. И дофига всякого прикольного знает. Ставлю десять из десяти. — Ого, максимальный балл. Я предам твою оценку Джисону, а то он всю дорогу боялся, что не понравится тебе, — Чан смял банку из-под пива и выкинул в ведро. — А теперь марш в душ и спать. Ты обещал, что завтра пойдёшь в школу как обычно. — Вот об этом мы и говорили. Ты привык командовать, — Чонин послушно пошёл в ванную.       Собирая контейнер назавтра, Чан думал о прошедшем дне и, думая, питал надежды на крепкий здоровый сон. День ведь правда выдался благоприятным, принёсшим долгожданное успокоение. Изнуряющая тревожность, сжимавшая горло, разжала скрюченные когтистые лапы, и Чан снова дышал свободно. К тому же Джисон написал: «Я дома. Сегодня было классно, уже скучаю по тебе и хочу обнять. Сладких снов». Жаркий свет, наполнивший Чана от этого сообщения, отпугнул тварей из глубин подсознания. Они боялись такого горячего счастья. Чан ответил: «Тоже скучаю. Спасибо, что всё мне объясняешь, ценю. Спокойной ночи» и прижал телефон к груди.       Увы, надеждам не суждено было сбыться. Заснуть удалось сразу, быстро и глубоко, но посреди ночи, со страшным, замученным вдохом, замершим на губах, Чан открыл глаза. Сердце заходилось под самым горлом. Тяжёлая голова противно гудела. Чан в панике шарил руками по кровати, пока не понял, что проснулся. Проснулся. Бояться нечего. Он поднялся, прошаркал на кухню и в темноте выпил обезболивающее. Посмотрел в телефон. Третье июня. Отсюда и начнёт отсчёт теперешнего цикла. Чан злился на себя, на тот поломанный механизм внутри, мешавший нормально спать. Приступы бессонницы начали приходить к нему с двенадцати лет, с того времени, когда он, оставив семью, переехал из Австралии к тёте, в страну, где родился и которую видел во снах. В том возрасте приступы не длились больше недели и промежутки между ними были большими, от одного сильного стресса до другого, но чем старше Чан становился, тем прочнее становились и отношения с этой тварью. Бессонница захватывала быстрее, отпускала неохотно, и периоды, отмеченные её присутствием, чем-то походили на тюремное заключение: Чан с апатичным упорством мысленно вычёркивал дни в календаре в ожидании освобождения.       Когда головная боль утихла, а сон так и не пришёл, Чан поднялся, включил настольную лампу, достал заветную коробку и принялся считать купюры. Сердечный ритм выровнялся, дыхание углубилось. Это его способ успокоиться, его денежная медитация. Он — счетовод. Бумажки в его руках — стабильность. Поэтому Чан и хранил деньги вот так, по старинке. Порой ему было физически необходимо дотронуться до них, разложить перед глазами, посчитать, пересчитать, собрать в стопку, чтобы посмотреть, какой она выйдет толщины. Это отгоняло жуткие тени, ползущие за ним из мира кошмаров.       Окончательно заякорившись в реальности, удостоверившись, что скользкий беспричинный страх не принадлежит настоящему, а выполз из мутного сна, Чан положил деньги в коробку, благоговейно надвинул крышку и спрятал коробку в комод.       Впереди ещё полночи. Оставив настольную лампу включённой, Чан закутался в одеяло, полежал с закрытыми глазами, перебирая в памяти всё, что накопилось о Джисоне за проведённое с ним время: его запах, голос, выражения на лице, спускающийся от виска золотистый пушок, гибкость шеи, маленькие руки, покачивающуюся ногу… По телу прошёлся трепет, увяз в низу живота, послал маленькую волну удовольствия к бёдрам. Чан погладил себя через одежду, помассировал мошонку, представил на мошонке руки Джисона, представил Джисона голым, представил, как целуется с ним. Всё безрезультатно. Потягивало яйца, но член оставался мягким. Неудовлетворённость зудела под кожей, как та неуловимая точка, когда чешется ладонь или стопа, но сколько не чеши, кажется, что всё не там, что надо немного выше или ниже, левее или правее, и ты чешешь и чешешь, а она всё чешется и чешется, и никакого удовольствия.       Чан рассерженно завозился в одеяле, сложил на груди руки. Смех да и только, он был ничем не лучше Чанбина, тоже стремился к званию импотента. Они — худшее комбо истинных, потому что при вполне удачном раскладе умудрились свести суть истинности к нулю. Когда дойдёт до дела, Чанбин не потечёт, у Чана не встанет, а Джисону останется только молиться. — Спокойно, это временно, — тихо сказал себе Чан. — Надо отдохнуть и всё наладится. Как, блядь? — зашипел он в ответ. — Проще сдохнуть, чем отдохнуть! Так, тихо. Соберись.       Не менее важно, что он мало знал о Джисоне. Почти ничего, если быть точным, потому что слишком увлёкся разгадыванием Со. Чан не имел привычки дрочить на знакомых, как-то это неправильно. Он считал, что честно дрочить можно только на тех, с кем встречаешься. Неудивительно, что у него не встал на Джисона. Усталость и принципы, именно в них загвоздка!       Зажмурившись, долго слушал гудение проводки, загадочные звуки с улицы, тревожный плач сирены. Он ускользал, уплывал. Он почти задремал, как что-то выдернуло из сонного марева, будто кто-то невидимый и страшный нависал над ним и кричал прямо в мозг: «НЕ СПАТЬ!» Чан вздрогнул и открыл глаза. Вот так всегда, стоило ночью проснуться и опять уже не заснёшь.       Как объяснить циклы хронической бессонницы Джисону и Чанбину? Они отправят его к врачу. Они не поймут. Кстати, Чанбин. Чан пошарил рукой, нащупал телефон и, щурясь, ввёл в поисковик браузера: «тасманийский дьявол стая сеул». Нашёл страничку магазина, нашёл блог Хёнвона, полазал по ссылкам, ведущим на форумы и соц.сети. Бесчисленное количество слухов и сделанных исподтишка фотографий: Чанбин в магазине, Чанбин у машины, Чанбин — надо же! — с Чаном и Минхо, Чанбин с Хёнджином в кофейне, Чанбин разговаривает в коридоре университета с какой-то девушкой… — Господи.       В солнечном сплетении звёздчатым пятном с колючими лучами-отростками распустилась глухая злость. Может быть, Чан действительно придавал слишком большое значение моральным ценностям, но он считал, что неправильно подкарауливать человека, фотографировать без спроса, беспардонно влезать в его жизнь. Такое пристальное внимание, должно быть, неприятно.       Переходя по ссылкам, Чан наткнулся на занимательный сайт, целиком посвящённый стайной жизни как явлению, и поразился тому, как вдохновенно тысячи людей романтизировали то, о чём не имели ни малейшего понятия. Страстно увлечённые, они собирали и каталогизировали всё, как-либо касающееся той «идеальной социальной структуры», в которой «индивидуумы пребывают в гармонии с инстинктами». Чан пробежался насмешливым взглядом по панели меню: книги, фильмы, статьи, чат-румы, в жизни. Перешёл в чаты, на первой же странице в топе нашёл чат-рум с последними новостями о стае Тасманийского Дьявола, но войти и почитать, что там писали, не смог. Остановило всплывшее окно: «Только для зарегистрированных пользователей». Регистрироваться было лень. Чан перешёл в раздел «в жизни». Надпись в самом верху страницы предупреждала: «Приведённые данные являются результатом анализа различной, в том числе неподтверждённой информации и публикуются в ознакомительных целях». Под объявлением тянулся вниз, уходя за край экрана, список: Сеул, Кёнгидо, Канвондо, Чхунчхон-Пукто, Чхунчхон-Намдо, Седжон, Тэджон… Чан надавил подушечкой указательного пальца на «Сеул». «Предположительное количество стай: 8» — Восемь?! — шёпотом, чтобы не потревожить Чонина, выпалил Чан. — Откуда столько?.. «Достоверно известные: 1. Корень 2. Фурии 3. Альфа Центавра 4. Улей 5. Стая Тасманийского Дьявола»       Напыщенные названия и таинственность вызывали иронические улыбки. Всё это представлялось Чану игрой, которую почему-то отобрали у детей и присвоили себе взрослые. Притом другие взрослые, до игры не допущенные, с завистью и восхищением наблюдали со стороны и строили о ней догадки, не зная правил. Какое-то изощрённое современное развлечение.       Читать надоело. Под веками щипало и покалывало. Чан закрыл сайт, потёр глаза и попробовал уснуть, но бархатная дрёма наплывала, как волны прибоя, облизывала и отступала дразнясь. Вынужденный спасаться от скуки и страшных мыслей, он вернулся к истокам знаний о стае — к блогу Хёнвона, отмотал в самое начало и включил первое видео. Хёнвон двухлетней давности мало чем отличался от нынешнего, разве что робел перед камерой, и волосы были короче и без высветленных прядей. О стае в первых видео почти не рассказывал, но Чан всё равно втянулся и незаметно для себя посмотрел шесть видео подряд. Больше всего ему понравилось то, где рассказывалось про неприметные знаки, наклеенные, нарисованные или выцарапанные на зданиях, деревьях, фонарных столбах, дверях. Что было вандализмом для несведущих, служило ориентирами для знающих. В подробности Хёнвон не вдавался, но поделился тем, как при помощи знаков выбирать наиболее безопасную дорогу.       Пора было потихоньку собираться. Чан поставил телефон на зарядку и прокрался в ванную. В душе, намыливая голову, он объял мыслью ночные изыскания, на основе которых в нём сформировалось сложное туманное переживание. Опираясь на рассказанное Джисоном, Чан ожидал совсем не того, что получил. Он видел много о Чанбине, но не самого Чанбина. Как какой-нибудь криптид, омега ускользал от объектива и попадал на фото или видео будто бы по случайности, вечно скрытый то толпой студентов, то машиной, то кустами, а то вообще Хёнджином. В блоге Хёнвона он появлялся тоже по большей части на фоне, и сколько бы Чан ни останавливал видео, чтобы рассмотреть задний план получше, из Чанбина выходило размытое пятно.

***

      Перед парами он встретился с Минхо. Окинув взглядом удручённый и удручающий вид, Минхо решил, что встреча с Джисоном прошло негладко, и Чан поспешил его разуверить, пересказав вчерашние события. — Опять плохо спал? — Минхо сочувственно погладил по спине. — К сожалению.       Всё утро Чан впервые самостоятельно отыскивал Чанбина, но как назло того нигде не было видно. Не показался он и в кафетерии ни в начале, ни в середине обеда, так что Чан отчаялся встретиться с ним. Под конец Чанбин всё же явился в сопровождении Хёнджина. Наполнив подносы, они окинули стремительно пустеющий зал рыщущим взглядом, нашли Чана с Минхо и подошли к ним. — Чё как? — Чанбин сел за стол. — Норм, — пожал плечами Минхо. — Чего так поздно? — Задержались с преподом, — угрюмый Хёнджин ожесточённо взбалтывал коробку с банановым молоком.       Чан мельком посматривал на Чанбина, в голове всплывало сказанное Джисоном про замужество, половую дисфункцию, загадочного Вонхо, стаю. Томили противоречивые чувства, из-за вялости и сонливости перемешавшиеся в сплошное невразумительное месиво, из которого поминутно чётче проступали то насмешливость, то мнительность, то облегчение, то глухое неудовольствие… Чан совершенно терялся, не понимая, как к Чанбину относиться.       Для начала стоило хотя бы назначить с ним встречу, но делать это публично не хотелось. Не было ничего плохого в том, чтобы при Хёнджине и Минхо спросить у Чанбина про сегодняшний вечер и попросить уделить несколько часов, но Чану всё равно было неловко. К тому же между омегами и бетой шёл оживлённый разговор, не вклиниваться же. И Хёнджин был не в духе, мало ли что. Размышляя, как лучше поступить: задержать Чанбина после обеда или написать смс, Чан неуклюже выронил палочки. Они со звоном упали на пол. Разговор прервался и тут же возобновился. Уроненные палочки — не то, что заслуживало внимания.       Недовольно цокнув, Чан наклонился с вытянутой рукой и замер, глядя на кончики пальцев. Он боялся пошевелиться. Стоило нырнуть под стол, голова закружилось, мир закачался. Выпрямляться Чан не спешил, чтобы невзначай не свалиться со стула. Нездоровый стук сердца раскатами отдавался в висках.       «Без паники, — мысленно наставлял себя Чан и удивлялся тому, как безмятежно звучал его внутренний голос, — мы это уже проходили». Сфокусировав взгляд на руке, он подобрал перекрещенные палочки и медленно вернулся в прежнее положение, стараясь не выдать видом поганого самочувствия. — Принести другие? — мягко тронув за плечо, поинтересовался Минхо. — Нет, я всё уже.       В переносице нарастало давление. Чан с тревогой прислушивался к знакомому щекочущему ощущению. Щекотка усилилась, из носа скользнула тонкая тёплая змейка, мазнула по губам и подбородку. Сидевший напротив Чанбин побледнел и весь напрягся. Чан посмотрел вниз. По столешнице расползалось смачное пятно крови, к нему быстро, то капля за каплей, то прерывающейся струйкой прибавлялось ещё. — Твою ж, — зашипел Минхо, прижимая к носу Чана несколько салфеток. Они быстро промокли до последнего волокна, и омеги пожертвовали свои. — Всё нормально, нормально, — уверял Чан, растирая испачканной салфеткой кровь по столу. Кровь не впитывалась, а только размазывалась, и Чан досадливо чертыхался. — Пошли в туалет, — Минхо потянул его за локоть. — Я тоже пойду, — подскочил Чанбин.       Хёнджин поднялся на трясущихся ногах, но Со усадил его обратно и велел присмотреть за вещами. Небольшая процессия в виде окровавленного Чана и поддерживающих его с двух сторон провожатых навела шумиху в коридоре. Перед ними расступались, за ними шушукались. Парень, вышедший из туалета, охнул и отшатнулся. Чана ввели внутрь, поставили у раковины. Отняв от пульсирующего носа слипшееся влажное месиво из салфеток, он наклонился над раковиной, позволяя крови беспрепятственно вытекать. — Она остановится когда-нибудь? — Чанбин обеспокоенно посмотрел на Минхо. — Наверное. Вся-то никак не вытечет.       Они нависали над ссутуленными плечами Чана и с дотошностью заглядывали ему в лицо, иногда переводя взгляд на убегающую в слив кровь. Протянув забрызганную бурыми каплями руку, Чан оторвал несколько бумажных полотенец и прижал к лицу. Вскоре они полностью пропитались, и пришлось взять новые. — Схожу за чем-нибудь холодным, — спохватился Минхо, взглядом препоручил Чана омеге и вышел быстрым шагом.       Они остались вдвоём. Найдя положение удачным, Чан повернулся к Чанбину и прогнусавил: — Я как раз хотел остаться с тобой наедине.       Чанбин оторопело заморгал, не понимая слов. Наконец сообразил и выдавил какой-то звук, будто подавился смешком. — Пожалуйста, в следующий раз, когда захочешь остаться со мной наедине, просто напиши. Не надо истекать кровью. — Слушаюсь, — Чан шутливо отдал честь. — Ты свободен сегодня вечером? — Нет, занят до выходных. А что? — Чёрт. Хотел встретиться с тобой. Вдвоём. — Романтично, — по привычке Чанбин хотел сыронизировать или смутить кокетством, но слишком сосредоточенно следил за тем, как бумажное полотенце напитывалось кровью, и вышло у него так серьёзно, будто он отчитывал за намёк на романтику. — Надо поговорить. — Без проблем, спишемся.       Плохо. Чан не рассчитывал, что придётся ждать до выходных. Почему Со такой занятой? Может, сказать прямо сейчас? Побыть наедине и поговорить основательно можно потом, а вот про Чонина объяснить необходимо как можно скорее. Только Чан собрался озвучить суть, вернулся Минхо с холодной банкой кофе. Бесспорно, он человек свой, тоже принимавший посильное участие в судьбе Чонина, так что поговорить можно было и при нём, но Чан не смог. Только собирался начать, и дух перехватывало. Он чувствовал, что должен быть с Чанбином один на один. — И часто у тебя так? — прислонившись к кабинке, спросил Чанбин. Минхо привалился к стене, постукивал по ней пяткой. — Бывает, — Чан неопределённо дёрнул плечом. — От чего? Давление? — Хроническая бессонница. — Снотворные? — Те, которые мне подошли, больше не помогают, а от других мне плохо. Да ладно, ничего страшного. Она сама проходит.       Строго говоря, снотворные Чан ненавидел. Прокля́тые, они заключали его в ловушку бредовых, трясинных полуснов, из которых никак не получалось проснуться. Промучившись ночь в кошмарах, пропустив все будильники, Чан подымался отупевший, потный, уставший сильнее, чем до сна, с непреходящей мигренью. В качестве альтернативы он пробовал много чего: мелатонин, капли, антидепрессанты, травяные чаи — всё как мёртвому припарка.       Как показывала практика, лучшим профилактическим средством была уверенность в завтрашнем дне. Стоило настоящему пошатнуться, а будущему затуманиться, Чан впадал в беспокойство и, при худшем раскладе, терял сон. Но бессонница как приходила, так и уходила. Путём проб и ошибок Чан нашёл, что самый быстрый способ избавиться от неё — не сопротивляться. Снотворные лишь растягивали её визиты.       Несколько месяцев назад Чан спал беспросыпным сном и самочувствие имел прекрасное, а сейчас был один из периодов, который нужно всего-навсего претерпеть. Так было, так будет. Это была неопровержимая истина. Чан знал, что скоро вернётся в форму, поэтому не волновался.       По лицу Чанбина было невозможно понять его мыслей, но в зеркале или краем глаза Чан ловил на себе внимательный угрюмый взгляд. На пару они безнадёжно опоздали, поэтому никуда не торопились. Чанбин возил ногой по полу, Минхо стучал пяткой о стену, Чан без конца отнимал от носа комок бумажных полотенец и проверял в отражении, остановилась ли кровь. — Вроде всё, — так и этак повертел головой перед зеркалом, разглядывая перепачканный подбородок и шею. Из носа не хлестало и ладно. Зато полегчало, голова перестала гудеть. Тщательно умывшись, Чан открыл кофе, отпил и двинулся к выходу. — Пошли.       Минхо и Чанбин пустились за ним. Коридоры опустели, не считая редких студентов, и троица прошла до кафетерия, никого не напугав по пути. Оставшийся за столом Хёнджин часто притопывал. — Как ты? — он испуганно и сочувствующе посмотрел на Чана. — Порядок. — Точно? Знаешь, у людей не начинает ни с того ни с сего литься кровь из носа. — Переутомился малость, пустяки.       Забота обычно надменного по отношению к нему Хёнджина необычайно трогала, Чан тепло ему улыбнулся. Хёнджин улыбнулся в ответ.       Треволнения улеглись. Все расселись по местам, помолчали. Чан попросил у Минхо влажные салфетки и принялся оттирать кровь со стола, со стыдом беспокоясь, что испортил Чанбину и Хёнджину аппетит, но омеги продолжили есть не моргнув глазом. Кровь как таковая их не впечатлила. — Тебе бы лучше не пить кофе сейчас, а то давление опять подскочит, — с привычным раздражением упрекнул Минхо, когда альфа отпил из банки. — Ты прав, — Чан отдал ему кофе. — Извини, надо было взять газировку. — Ничего, не извиняйся. — Я отвезу тебя домой, пакуйся пока, — распорядился Чанбин, подцепляя жареный баклажан, посыпанный кунжутными семечками. — Не надо, я останусь. — В смысле ты останешься? — Чанбин оторвался от баклажана, который почти донёс до рта. — Досижу пары. Эту пропущу, пойду на следующую. — Ты типа мазохист? — Хёнджин пристально вгляделся в него, не прекращая монотонно жевать. — Сходи в медпункт, возьми справку и домой. — Он поедет, — внушительным тоном сказал Минхо. — Прекрасно, давайте все пропустим пары из-за меня. Рад, что вы нашли предлог прогулять с чистой совестью. — Ну как бы мы пропустим только эту. Подвезём тебя и вернёмся, — невозмутимо отпарировал Чанбин. — Да и всё равно мне ничего не было бы. Я, можно сказать, отличник. — Ты кто, прости? — Отличник, — самодовольно ухмыльнулся Чанбин. — О нет, у него шаблон трещит по швам, — прокомментировал Хёнджин вытянувшееся лицо Чана.       Предположения об успехах Чанбина в учёбе (не) зародились у Чана в пору работы на него, когда он видел омегу, сосредоточенно глядящим в ноутбук. Из-за краткосрочности наблюдений он вывел заключение, что Чанбин из тех старателей, кто копит долги, а потом с усердием и пылом их разгребает, умудряясь сдавать всё в срок и на приемлемые баллы. Он никак не мог узреть в Чанбине отличника. — Оу, что ж… Это замечательно, — собрался с мыслями Чан. — Любишь учиться, да?       Сбоку хрюкнул Минхо, веселящийся от его неловкости. — Ага, прям тащусь, — Чанбин насмешничал, шельмовато, открывая беленький клычок, ухмылялся. — Но я вожак и должен подавать пример. К тому же ты знаешь, что у нас куча пиздюков, и если я не буду учиться, они с огромной радостью повторят этот номер за мной. А так я могу попрекать их распиздяйством, ссылаясь на своё неисчерпаемое трудолюбие. — Это похвально, — выдавил Чан после недолгого обдумывания.       Ехать вчетвером было странно. Чан привык, что таким составом они собирались исключительно в кафетерии. Минхо умиротворённо молчал. — Во, подключился, — сидевший спереди Хёнджин повернул колёсико на панели и негромко включил с телефона приятную попсовую песенку.       Отдаваясь мелодии, Чанбин покачивал головой. Массивное серебряное кольцо в мочке подрагивало, отбрасывая блики на тугую сильную шею.       Дома Чан переоделся и застирал футболку. На чёрном кровь не было отчётливо видно, но стоило футболку опустить в таз, поднялась в холодной воде розоватая дымка.       Не зная, как лучше поступить с Чанбином, — сказать ли о мелком быстро при первой возможности, а в выходные встретиться для обсуждения, или же подождать неделю, — Чан написал Джисону, пожаловался на неудачу. «Не волнуйся. Я знаю, что делать,» — успокоил Джисон и позвал к себе, раз уж вечер свободен. Предложил прихватить и Чонина.       Дожидаясь мелкого из школы, Чан валялся на пропахшем омегой диване, смотрел телевизор. «Почему ты ничего не делаешь? У тебя столько свободного времени. Займись курсовой! Или начни готовиться к экзаменам! Приберись! Начисти уже ванну! Намой унитаз!» — изводил внутренний голос, но измождённый Чан успешно его игнорировал.       Через несколько часов пришёл Чонин. Сбросил рюкзак и удивлённо уставился на альфу. Он редко видел, чтобы Чан бездельничал перед телевизором. — Устал? — спросил Чан, не отрываясь от подушки. — А ты? — Чонин присел на край, потрогал Чанов лоб. — Немного, но я сегодня не работаю. Пойдёшь к Джисону? Он нас в гости позвал. — Реально? Круть! Пойду, конечно. — Рано пока, нам к шести. Полежишь со мной?       Чонин завалился рядом. Обняв его, как десятки раз до этого, Чан прижался носом к острому плечу, зажмурился. Как же он тревожился за Чонина, как боялся рисковать, чтобы не подставить под удар. Поначалу Чан не понимал, почему так прикипел к нему, почему искал, когда Чонин убежал из родительского дома, почему не сообщил в опеку, не вверил пострадавшего несовершеннолетнего государству; для чего взвалил на себя тяжёлую ношу? Потом до него дошло: для себя.       Сердце у Чана было сердцем семьянина. Всегда. В Корее Чонин стал первым его другом. Живущий по соседству смешной стеснительный мальчик на шесть лет младше напоминал о родных брате и сестре. Не успевший тогда ещё завести друзей Чан с удовольствием с ним играл, водил на детскую площадку и приводил в гости с разрешения тёти. Чонин рос на его глазах. Он рассказывал Чану про первую течку, первую влюблённость, первый поцелуй; доверил главный свой секрет, признавшись, что его привлекают омеги. Чонин был его семьёй, и Чан скорее удавился бы, чем остался без семьи.