Тасманийский Дьявол

      Вечер оделся в золото. Чан честно пытался любоваться красотой за окном, но непрестанно возвращался к изучению голых жилистых предплечий Чжухона, выискивая следы порочных пристрастий. Не лучшая затея, учитывая, что Чан никогда не был знаком с наркоманами и понятия не имел, остаются ли на их телах какие-то обличающие отметины. — Слуш, — Чжухон прочистил горло, — надо бы пояснить.       Меньше всего сейчас Чан нуждался в каких бы то ни было пояснениях. Закончить бы поскорее это длинный-длинный день. — Я не собирался вставать между тобой и Бином и уж точно не стал бы вас…ну…тип… разлучать, — Чжухон быстро покосился на Чана, нервно провёл языком по губам и вернулся к дороге. — Я просто хотел, чтоб ты свалил подальше. Потом собирался позвонить, объяснить всё и проверить, не заберёшь ли ты Бина сразу.       Вряд ли Чжухон стал так напрягаться, не знай наверняка, что Чанбин, окажись он загнанным в угол, выберет истинных. Пожалуй, все это прекрасно понимали, о чём красноречиво сообщало всеобщее оцепенение, охватившее стайных при появлении Чана в баре, и злая убеждённость маленького Бёндже в том, что Чан непременно сделает ему что-то плохое. Стало вдруг по-настоящему интересно, какого рода чудо удерживало всю эту разношёрстную, полусумасшедшую братию от грандиозного нервного срыва. — А если бы я решил его забрать? Что тогда? — Не знаю, — по суровому лицу скользнула тень обречённости. — Умолял, наверное. — Надо же, я почему-то думал, что побил бы, — Чан криво улыбнулся. Перед ним душу раскрывали, а он пытался избавиться от накопившегося напряжения неуместными шутками.       Тем не менее Чжухон непринуждённо засмеялся. — Угораешь? Бин меня потом четвертовал бы нахер. Мы с тебя пылинки должны сдувать, чтобы он доволен был. — Он вам приказ такой отдал? — Нафига? Он наш вожак, и без слов всё понятно.       Знаменитая стайная связь. — Скажи, — начал Чан, исподволь рассматривая профиль Чжухона, — все знают, что мы истинные. Вас это нисколько не смущает? Чанбин ведь постоянно нас с Джисоном поближе к себе держит, меня даже в стаю затащил, а я не горел желанием приходить. — А чего нас должно смущать? — по-детски пухлые губы вытянул и заострил диковатый оскал. — Мы его альфы, ты ведь понимаешь. — Понимаю. И?       Чан не разобрал, испытывал ли Чжухон его терпение или в самом деле не улавливал сути вопроса. — Разве такое не противоречит каким-то там принципам стай, что альфа смещает омегу-вожака или типа того? Я знаю, что он должен нас принять, — Чан благоразумно умолчал о том, что Чанбин уже принял его и Джисона как альф, — но, как по мне, в данной ситуации всё очевидно. Он наш омега. — Ты ваще не шаришь за стаи, — добродушно поддел Чжухон. — Ничё, мы потом научим тебя, поймёшь чё к чему.       Надо же, они намеревались обучать его стайным порядкам. Чан замешкался. Внедряться в ряды тасманийской своры он не планировал, но шелуха сомнений, от которой его методично избавляли Джисон и Чанбин, и череда нравственных потрясений неминуемо вели к преддверию катарсиса. Чан почувствовал, как укоренялась внутренняя готовность оставить борьбу с течением и отдаться стихии. — Здесь поверни, — спохватился Чан, увлечённо представлявший себя непотопляемой лодкой, которая, доверившись потоку, без всяких усилий плыла вперёд. — От остановки направо и две улицы по прямой.       Чжухон кивнул, молча принимая указания. Вёл он уверенно и плавно, но для спокойствия Чан спросил то же, что когда-то спросил у Чанбина: — У тебя есть права? — Ясен пень. Бин не пустил бы меня в свою тачку без прав.       Давно пора было уяснить, что бунтарский вид Чанбина обманчив. На поверку вожак с пугающим прозвищем частенько проявлял удивительную добропорядочность. Оставалось надеяться, что она не уменьшалась в объёме. Кто знает, может, раньше Чанбин не курил и не матерился столь виртуозно.       Разговорчивость Чжухона ободряла, и Чан, невзирая на усталость, решил воспользоваться возможностью побольше разузнать о прошлом Со. Имел ведь он на это право. — Кстати, как вы познакомились? — С Бином? Странно.       Чжухоном овладела мечтательная задумчивость, и в янтарных отблесках вечера он выглядел как воспоминание о самом себе, тихое и нездешнее. — Вонхо его привёл. Мы подумали, что он наконец-то созрел познакомить нас со своей омежкой, мы ж чуяли на нём запах. Вечно его на себе притаскивал.       Вот он, тот момент, в котором сходились Чанбин, Вонхо и стая. Чан почти не дышал, ловя каждое слово, и злился на шуршащий от каждого движения пакет на коленях. — Мы уже обрадовались, типа у нас теперь будет первый омега, круто, чё. Ага, размечтались, — Чжухон усмехнулся. — Вонхо такой: «Он ваш вожак до моего возвращения» и, пока мы зевали, быстренько провёл ритуал передачи власти. Тут-то мы и поняли, что нихуя это не первый омега, но Вонхо уже усвистал. Даж попрощаться толком не дал. Он-то с нами всю неделю прощался, только мы не допёрли. Привыкли, что он малость с приветом, вот и не обратили внимания.       Появление Чанбина, ритуал, уход Вонхо, вскользь обронённое «с приветом»… Столько зацепок, о стольком хотелось спросить. Плечи осыпала мелкая дрожь азарта. — Куда уехал Вонхо? — Чан прищёлкнул зубами от нетерпения. — Бин не говорил, да? Он не любит про Вонхо разговаривать. — Он обещал рассказать после экзаменов. — Подождёшь? Или сейчас сказать?       Любопытство было велико, примерно с Тихий океан размером, но Чан не позволил ему одержать верх. Какая бы тайна, запечатанная именем Вонхо, не крылась у истоков образования стаи, он узнает о ней вместе с Джисоном лично от Чанбина, и они справятся с её тяжестью вместе, втроём. — Подожду. — Хорошо, — Чжухон одобрительно кивнул.       Но кое-что Чан всё-таки мог узнать прямо сейчас. — Вонхо. Какой он? — Самый лучший альфа, — без раздумий ответил Чжухон.       Где-то в пространство-времени прорезалась трещина, и через неё слова Чанбина из прошлого перетекли в рот Чжухона в настоящем. Загривок Чана покрылся мурашками. — Кажется, я это уже слышал, — напряжённо улыбнулся Чан. — От Бина? — Ага. — Вонхо реально был альфой редкой породы. За таким на край света пойдёшь, не оглянешься. Он мог собрать стаю из кого угодно и где угодно. Нам повезло, что он выбрал нас. И повезло, что оставил на Бина, а не на кого другого. — А они… как познакомились? — Без понятия. Я видел-то их вместе один раз, перед уходом Вонхо. Поначалу мы не спрашивали у Бина про их отношения, потому что, — Чжухон тяжко вздохнул, — ну потому что воспринимали Бина в штыки. А потом, когда Вонхо пропал, поговорить о нём без того, чтоб всем разосраться, уже не получалось. Так мы ничего и не выяснили. В курсе только, что они давно знакомы. — Ты тоже думаешь, что Вонхо не вернётся? — Да. — Чанбин его ждёт, — тихо сказал Чан — Ждёт, — печально подтвердил Чжухон. — Объясняет тем, что телефон Вонхо иногда ненадолго включается. Значит, кто-то его заряжает полтора года подряд, включает и выключает опять. Тоже мне аргумент, бляха-муха, — раздражённо прошипел он. — Бин названивает ему и оставляет сообщеньки на автоответчике. Может, кто-то нашёл телефон Вонхо и по приколу слушает Бинов пиздёж, а он и рад.       Мысленно Чан согласился с Чжухоном. Будь то Вонхо, он бы наверняка ответил или нашёл иной способ дать знать, что жив и цел. Прискорбно, но ожидание Чанбина, судя по всему, было напрасным. Должно быть, он невыносимо скучал. Единственный, кто надеялся, кто ждал. К горлу подступил ком. Грустно это всё. Казалось бы, бесследное исчезновение солидного конкурента должно порадовать, только Чан не испытывал облегчения. Чанбину хватало сил и упёртости считать Вонхо живым вопреки здравому смыслу, и это, пожалуй, отдавало помешательством. Остальные капитулировали перед суровой реальностью, но призрак Вонхо, которого повсюду водил за собой на цепи вожак, не давая упокоиться, нависал над всей стаей. Над Чаном тоже. Он слышал за спиной потустороннее дыхание мертвеца. — Где тебя высадить?       Вопрос Чжухона отвлёк от мрачных мыслей. Чан огляделся, указал на большой склад. — Вон там, на углу. Спасибо, что подвёз.       Когда он собрался выходить, Чжухон придержал его за запястье. Это неожиданное прикосновение было противно, Чан дёрнулся, питая инстинктивное отвращение к узловатым, жёстким пальцам, когда-то прикасавшимся к наркотикам, с которыми у Чана ассоциировалось всё самое худшее: асоциальность, ВИЧ, гепатит, сепсис, букет ЗППП, поражение мозга… Поэтому, наверное, он спросил излишне сухо, как будто Чжухон ужасно досаждал: — Чего? — Бин — омега до мозга костей, — напряжённо прошептал Чжухон. — Поверь мне, я знаю о чём говорю. Так что… — он решительно вскинул голову, — не дави на него. Ему и так тяжко. Он, конечно, выглядит сильным, но и поломаться может вообще-то. Мы со своей стороны тож стараемся, чтоб он поскорее освободился. — Серьёзно? — искренне удивился Чан, предполагавший, что стайные предпочли бы, чтобы Чанбин остался вожаком навечно. — Ясен пень. Мы же не тупые дегенераты, как ты о нас думаешь. — Я так не думаю, — сконфуженно пробурчал Чан, устыдившись того, что где-то в глубине сознания именно так и считал. Разве что формулировки были мягче. — Ага, как же. Да у тебя на морде написано, что тебя от нас тошнит, — в тоне Чжухона не слышалось упрёка. Напротив, он с каким-то особым удовольствием соединял себя со стаей в гордое «мы» и «нас», противопоставляя одному-одинёшенькому, всем недовольному Чану. — Нет, не в этом дело… просто, — возражал Чан, уязвлённый низостью и примитивностью собственных суждений. Не такой уж он, получается, добрый и отзывчивый, как мнилось. — Чанбин сегодня рассказал, что вы… зависимые. Я ещё не совсем понимаю, как к этому отношусь.       Чжухон сразу всё понял и отстранился. Стыд и покорность — вот во что он превратился. Всем своим видом Чжухон словно бы извинялся за то, что он, ничтожество, имел смелость сидеть рядом с нормальным человеком, просить его о чём-то, трогать нечистыми руками. Чан сглотнул комок прогорклого сострадания, какое испытываешь, заметив на улице невзрачного засаленного бездомного, и жалеешь его, но только наполовину, потому что другую половину уже заняла гадливость и циничная мысль, что любой, кто умудрился докатиться до такого состояния, конечно же, сам виноват. — Относись как хочешь, — Чжухон вздохнул, возвращая самообладание. — Ты больше не употребляешь, да? — осторожно спросил Чан. В этом вопросе он почему-то верил суждению Со, убеждавшего, что ребята у него «чистенькие и миленькие». Как бы то ни было, язвительный, заносчивый Чжухон был привычнее, а это жалкое разбитое создание вызывало неприязнь, поэтому Чан надеялся, что, похваставшись достижениями, стайный восстановит былое достоинство и воспрянет духом. — Уже пятьсот тридцать пять дней, — гордо ответил Чжухон. — Впечатляет. Получается, ты больше не… — Чан запнулся перед таким страшным словом, — наркоман? То есть я слышал про ломку, и раз ты её уже пережил, то больше не будешь употреблять, правильно?       Чжухон посмотрел на него, как на невинного ребёнка, спросившего, откуда берутся дети. — Не знаю. Буду, не буду — как пойдёт. — Ты не уверен? — Чан задохнулся возмущением. Чжухону, понимаете ли, доверяли подрастающее поколение, а он ещё сомневался. Придурок. — Тебе не понять, что это за тяга такая, — Чжухон заглушил двигатель, сообразив, что обездвиженный глубоким душевным потрясением Чан вылезать не собирался, и закурил, приоткрыв окно. — Когда я думаю о том, что не буду употреблять до конца жизни, то хочу, чтобы жизнь моя закончилась сейчас. Так страшно становится, пиздец. Поэтому я далеко наперёд не думаю. Для меня существует только сегодня. Просыпаюсь утром и говорю себе: «Надо продержаться только этот день». Один день ведь можно вынести. Один день — это не вся жизнь. И так каждый день.       Вечное сегодня. В век, когда все говорили наслаждаться моментом, стать пленником одного дня могло сойти за благословение среди некоторых. Чан к ним не относился. Он был уверен, человек создан устремлять намерение в будущее, анализировать и планировать. Порой попытки проложить очевидный прямой путь к цели доходили до абсурда, и всё же какие-то ориентиры должны быть, чтобы, подобно маякам, рассеивать мрак неопределённости. Крайности коварны. Золотая середина — самое безопасное место. — Что, если ты сорвёшься? — полюбопытствовал Чан и с досадой шлёпнул себя по лбу за неимоверную бестактность. С тем же успехом мог бы спросить у больного раком, что будет, если не поможет химиотерапия. — Чёрт, прости. Можешь не отвечать. — Сейчас меня многое удерживает от срыва, и всё это — в стае, — Чжухон вытряхнул пепел за окно, с жутковатой смешливостью косясь звериным глазом на мучавшегося неловкостью Чана. — Если сорвусь, придётся уйти. И тогда я умру. Бин будет оплакивать нас, но никого не пожалеет. Меня уж точно, — он сноровисто запульнул окурок в открытую щёлку, выпрямился и задрал футболку, зубасто ухмыляясь.       Чан зажал рот ладонью, подавляя вскрик. Тело перед ним было исполосовано длинными и широкими рубцами. При взгляде на них на ум приходили публичные наказания прошлого, когда человека привязывали к позорному столбу и нещадно секли. Плеть со свистом рассекала воздух, а затем кожу и плоть, и кровь лилась ручьями на пыльную землю. Такого рода шрамы расчертили спину и бок Чжухона. В местах, где они пересекались, накладываясь друг на друга, рубцы были толще и уродливее. Несколько заходили на живот, на татуировку орла над пупком, раскинувшего чернильные крылья. — Что с тобой случилось? — Бин отхуячил. — Чанбин?! Как он мог так…       Безусловно, Чан не считал Чанбина этаким святым на современный лад, ведущим души заблудших к свету, но — чёрт возьми! — то, что он сотворил с Чжухоном, далеко не воспитательные меры. Это чистая жестокость. Чем и как нужно бить, чтобы навсегда оставить на коже столь глубокие следы? И такое сотворил его омега! Чжухон опустил футболку. — За дело получил. Я тогда понимал только язык силы. Бин поговорил со мной на моём языке, а потом научил языку любви. Я ему благодарен. А это, — Чжухон нежно погладил свой изуродованный бок, — вечное мне напоминание. Иногда, знаешь, — он отвернулся к окну, — я пытаюсь сам себя наебать, тип, я же долго продержался, ну закинусь разок и больше не буду. От одного раза ведь ничего не случится, к тому же я так устал, заслужил вечерком расслабиться.       Чан похолодел, слушая страшные признания. Всех со школы предупреждали об этой ловушке — ты думаешь, что достаточно сильный и управляешь собой, а потом отстранённо наблюдаешь, как пробиваешь очередное дно и падаешь, падаешь, падаешь… — И я могу, — продолжал Чжухон, теребя подвеску с тасманийским дьяволом, — но правила есть правила, Бин проводит меня до дверей и помашет ручкой. А я не хочу уходить. Ребята на меня рассчитывают, мне с ними по кайфу, поэтому каждый день я выбираю остаться.       Выходит, около двух лет назад Чанбин безжалостно за что-то Чжухона наказал. Избил, если называть вещи своими именами. Теперь Чжухон хранил вожака в объятиях во время сна, ластился и всячески угождал. Удивительно.       Сказать было нечего. Не будучи бескомпромиссным заложником стереотипов, Чан всё равно так или иначе представлял себе истинных омег очаровательными, деликатными созданиями, которым необходимо обеспечить безопасность и уют, и пускай ему вместо двух достался один, зато какой — он приручал наркоманов, подчинял альф и выбивал из людей дерьмо, в общем, не боялся ничего, кроме, пожалуй, того, что Чан уйдёт. — Вот как-то так, — докончил Чжухон, коротким, урезанным жестом разведя руки.       Чан успел забыть, с чего начался разговор. Воображение рисовало картину того, как Чанбин заносил над Чжухоном руку с чем-то похожим на плеть и безжалостно опускал, заносил и опускал, и взгляд чёрных беспощадных глаз калился злобой. — Ты в самом деле простил Чанбина за то, что он с тобой сделал? — Не сразу, — неизъяснимая возвышенная любовь проступила в лице Чжухона. — После того случая я ушёл из стаи. Знаешь, что меня добило? Не то, что Бин оказался сильнее меня, а то, что никто из тех, кого я считал друзьями, своей братвой, никто между нами не встал. Вот тогда-то я и понял, что облажался по полной, что теперь я не с ними. Это они с ним. А я пошёл нахер.       Вообразить Чжухона вне стаи было сложно. В представлении Чана он являлся её неотъемлемой частью и не мог быть изъят, как не может быть без последствий изъят орган из организма, и если организм может продолжать существовать, лишившись чего-то, то отчленённый от общего целого орган обращается в бесполезную мёртвую плоть. — Потом ты вернулся? Ты же здесь, — Чан указал на стайного рукой, обращая внимание на неопровержимый факт его присутствия. — Не-е. Я был слишком гордый для этого. Пустился во все тяжкие, старику Ёнхо дорогу перешёл, ну и попал. Не знаю, почему Бин мне помог и вернул в стаю, но это всё поменяло, — Чжухон задорно усмехнулся. — Если подумать, Бин ведь тогда своё прозвище и получил, — альфа подцепил пальцем цепочку с подвеской. — Он же подрался за меня, прикинь. А когда он дерётся, орёт прости господи как, привычка такая. Вот старик и сказал в шутку, что он верещит, как треклятый тасманийский дьявол, ночью услышишь — обосрёшься. Прицепилось и разошлось по улицам.       Так пугающая кличка — не придумка двух прозорливых бет. Шиён и Сынмин лишь воспользовались стечением обстоятельств и вовремя развернули рекламную кампанию. Омега-вожак по прозвищу Тасманийский Дьявол. Городская легенда. Чану подумалось, что пора бы побороть лень, оставить ехидство и зарегистрироваться на каком-нибудь сайте, посвящённом стаям, чтобы побольше разузнать обо всём этом. — В то время мы понятия не имели, что это за живность. Поинтересовались, когда на улицах заговорили. Почитали и три дня ржали не переставая, даже фильм на Animal Planet посмотрели. — Я тоже читал, — Чана одолела смешинка, как в тот день, когда он вслух читал про тасманийских дьяволов, валяясь с Минхо на кровати. — Похож, скажи! — Сходство определённо есть. — Да-а, — протянул Чжухон на стремительно выдыхающемся запале весёлости и притих, понуро глядя перед собой. — Бин нас многому научил. Вернее, заставил научиться, но про самое главное не подумал — как нам дальше-то. Без него.       Щемящая тоска завладела Чаном. Необычайным образом он испытал неловкость за собственное существование, за роковое появление в стае, разрушающее её самобытный уклад. — Не скули, а то я тоже начну. — Тебе-то чего скулить? — А тебе чего? Чанбин ведь не собирается уходить. Как я понял, он хочет стать рядовым омегой и остаться в стае. — Может, я поэтому и скулю. Ясно же, что из-за нас он в кабалу загнался. Шиён и Сынмин, те давно поняли, что застряли с нами, не знают теперь, как выпутаться. Добрые они, совесть не позволяет нас бросить. Молчи, — горячо шепнул Чжухон, когда Чан попытался вставить слово. — Сам посуди, они закончат учиться, надо будет работать. С нами им что делать? Мы им не ровня, они из другого мира, как и Бин. Поверь, наша воля, мы бы его давно сдвинули, но у нас все поголовно бесхребетные тюфяки. Вожаком с бухты-барахты не сделаешься, быть вожаком — целая наука. Мы ебать как перед Бином виноваты, я знаю, — Чжухона перекосило, лицо скорчилось ужасающей гримасой страдания, и он спрятал его в ладонях. — Не заставляй его выбирать между нами.       Чан, от макушки до пят покрытый мурашечным ознобом, вслушивался в шероховатый, заглушённый руками голос Чжухона, рассказывающего о чём-то страшном, всем в стае известном, но что стайные скорее всего не решались обсуждать друг с другом: они думали, их оставят все. Многочисленные обязательства тормозили Чанбина, а ему было куда идти и к чему стремиться. Шиён и Сынмину не было резона оставаться в стае без друга, ради которого они, собственно, и пришли. Отлучённый от семьи Хёнджин с большей вероятностью последовал бы за ними, и пускай возможностей у него было меньше, он мог неплохо устроиться благодаря связям. Весь костяк, заправляющий стаей, исчезнет в один присест. Так, кажется, считали стайные. — Не паникуй раньше времени. Ты же живёшь сегодняшним днём, вот и живи, — Чан испытал надрывную жалость к такому же растерянному и измотанному человеку, которого точно так же, как его самого, укачивало от неопределённости. Пересилив отвращение, он сжал напряжённое плечо Чжухона. Он ему сочувствовал. — Не собираюсь я его заставлять, мы договорились, что я подожду. Прекращай прибедняться. — Не прибедняюсь я, — Чжухон резко вскинул голову. — Я злюсь! На себя. Я ведь альфа, это я должен брать на себя ответственность, но мне очень страшно, что я не справлюсь, что всё испорчу. — Ты не единственный альфа в стае, а убиваешься так, будто никого кроме тебя нет. — Так а если мы все такие! К тому ж я правая рука Бина среди альф. Логично, что я и должен его заменить.       С ответом Чан не нашёлся сходу, зато собственной шкурой прочувствовал разрушительное влияние упаднического настроения, завладевшего стаей, и лучше понял, что двигало Чанбином. Раздражение, непрестанно глухо гудящее глубоко внутри, смолкло окончательно. Без этого постоянно белого шума из недовольства сделалось пусто и грустно. На кого он мог сердиться теперь, когда стало очевидно, что все-все-все, так или иначе вовлечённые в эту историю, несчастные заложники обстоятельств? На добросовестного Чанбина, который однажды взялся выполнить просьбу друга или даже больше чем друга и оказался втянутым в нескончаемую авантюру? На стайных, не успевших повзрослеть? На исчезнувшего Вонхо? Ни на кого. Все они заслуживали сострадания. — Между прочим, Чанбин очень гордится вами, — произнёс Чан после затянувшегося молчания. — Он вас любит. Он несколько раз мне так и говорил. — Знаю, — Чжухон смущённо почесал нос. — Так от этого не легче. — А должно быть! Стоп, чего это я тебя успокаиваю тут? — Не знаю. Потому что ты хороший человек? — Не подлизывайся. — Не подлизываюсь я! От чистого сердца сказал.       Они встретились взглядами и рассмеялись от абсурдности происходящего. — Мне вообще на работу пора. — Я тебя не держу. — Ага.       Но Чан продолжал сидеть, испытывая некую незавершённость, как будто бы не всё разрешилось, чему следовало. — Так ты уйдёшь или чё? — дружелюбно и несколько неловко зубоскалил Чжухон. Он, очевидно, не совсем понимал, как подступиться, и применял к Чану те же приёмы общения, что и к ближним. — Выгоняешь? — Сиди, мне-то чё, — Чжухон вольготно развалился, показывая, насколько его не заботило присутствие Чана. — Твои проблемы, если опоздаешь.       Что-то не позволяло оставить Чжухона растворяться в едком самобичевании. Время поджимало. Нужные слова нашлись в последний момент. Чан поделился тем, что утешило сегодня его самого. — Джисон мне сказал, что это даже удачно всё сложилось, с Чанбином. — Правда что ли?       Слегка робея из-за необходимости делиться сокровенным, Чан пересказал идею Джисона о том, чтобы притереться до того, как к ним присоединится Со. От себя же добавил, что вполне оценил подвернувшуюся возможность изначально построить доверительные отношения с истинным альфой не вокруг омеги. Они с Джисоном научатся пониманию и сотрудничеству. В будущем партнёрство альф, несомненно, избавит всех троих от множества хлопот. — Джисон, конечно, с ебанцой, но у него есть своя философия и стиль, — с уважением в голосе отозвался заметно оживившийся Чжухон. Концентрация вины в нём ощутимо уменьшилась.       Расстались дружественно. Гадостное прошлое Чжухона по-прежнему коробило, но уже не так сильно.       Работа очистила голову, вымела из неё всё, оставив прозрачную пустоту. Задвинув последнюю набитую коробку, Чан выпрыгнул из грузовика, похлопал руками в перчатках. Шофёр и владелец магазинчика по совместительству сверялся с накладной. — Пошли, — позвал Чана сегодняшний его напарник, грузный лысеющий мужик с невинными глазами ребёнка, — развезём оставшееся по секциям и свободны.       Мужик со взором ангела забрался в маленький чёрно-оранжевый, похожий на колорадского жука погрузчик, и укатил вперёд. Переставляя отяжелевшие ноги, Чан глядел на удаляющуюся смешную машинку.       Провибрировал в рабочих штанах телефон. Стянув перчатку, Чан посмотрел в экран. Чонин написал, что уже дома. Не рано ли? Всего половина восьмого, указ был вернуться не позже десяти. Чан заволновался, как бы чего не приключилось в его отсутствие, но Чонин рассеял тревожные домыслы: «Чанбину надо было домой к 8, вот и получилось, что пораньше уехали», — ответил он в следующем сообщении. Точно-точно, ужин с родителями. Оно и к лучшему, теперь до конца смены о мелком можно было не беспокоиться. Смена и в самом деле прошла спокойно.       Так и не съев предоставленный Чжухоном обед, отупевший от усталости Чан брёл через освещённую фонарями парковку в зияющую тьму впереди. Скоро зачёты и экзамены, а там уж каникулы, и можно будет выдохнуть. Мечты о свободе зачастую слаще самой свободы. Чан смаковал фантазии о том, как будет неторопливо, в своё удовольствие наводить порядок дома, гулять с мелким, проводить часы напролёт с Джисоном, посещать…       БИ-И-И-И-И-ИП!       Чан подпрыгнул, взмахнув пакетом, испуганно заозирался. Проезд вроде никому не загораживал. Заигрывающе мигнули фары. Чан пригляделся. Чёрный мохав, ну конечно. — Садись, красавчик, подвезу! — высунулся из окна Чанбин.       Нигде от него не скрыться, нигде не найти покоя. Приняв по возможности более солидный вид, с ещё не унявшимся барабанным боем в груди, Чан подошёл к машине. — Достал пугать, честное слово. — Сорян, — Чанбин обворожительно улыбнулся. — Залезай давай.       Непредвиденное появление Чанбина принесло странное удовлетворение. Почему-то его навязчивая вездесущность воспринималась как константа, и это в некотором роде обнадёживало. По крайней мере Со не был ветреным или непоследовательным. Он всегда находился где-то поблизости, подстраивал всякое, обо всём дознавал и везде-то старался влезть. Таков уж он был. — Я такси не заказывал, — Чан не торопился забираться внутрь. После сумасшедшего денька захотелось отбросить серьёзность и поребячиться. — Люблю ходить, знаешь ли. — Что у тебя за привычка по ночам шататься? Какие-то секретные секреты скрываешь? Признавайся, ты вампир? — Нет, я оборотень. — И в кого ты оборачиваешься, в зануду? — В бухгалтера, — пошутил Чан, помня привычку считать деньги по ночам. — Который боится быстро меняющихся цифр. Как драматично.       Ладно, это в самом деле был хороший подкол. Фыркнув, Чан хлопнул по прохладной гладкой крыше, обошёл машину и сел. — Как ты узнал, во сколько я заканчиваю? — Чонин, — коротко бросил Со, заводя двигатель — А куда надо ехать… А, Чжухон, да? — В точку. Между прочим, он очень радостный вернулся, — Чанбин покосился на пассажира. — Поболтали с ним? — Немного. Он, — Чан замешкался на секунду, с содроганием глядя на мускулистые, обманчиво мягкие холёные руки Со, — показал шрамы. — Понятно.       Объяснять происхождение шрамов Чанбин не спешил, а Чан не спешил спрашивать, прикидывая в уме, сколько ещё потрясений он сможет вынести за сегодня. Разумнее было бы переключиться на более будничную и безопасную тему (например, увлечение спортом, любимые фильмы), без забот добраться до дома и полежать в горячей ванне, но все мысли устремлялись к Чанбину, разбивались о его образ, тот самый, нарисованный Хёнджином для футболок и сумок, и рассыпались калейдоскопическими брызгами. — За что ты с ним так? — всё-таки спросил Чан. Он обязан был отыскать причину безрассудной ярости Чанбина, чтобы понять, как к ней — к ярости этой — относиться.       Чанбин прошёлся по нему быстрым оценивающим взглядом, как бы решая, готов ли Чан переварить неприятные подробности, и уточнил для надёжности: — Точно хочешь сейчас об этом? Выглядишь уставшим. Можешь включить расслабляющую музычку и просто в окно позалипать. — Я-то хочу. А ты? То есть если ты сам сейчас не хочешь, давай отложим. — Признаюсь, я никогда не хочу обсуждать тот период, ни сейчас, ни завтра, ни послезавтра. Тяжёлое время было, так что давай побыстрее с ним разделаемся. — Хорошо. — Так, ладно. Когда мы были в баре наверху, видел правила? В рамке над диваном. — Видел. Ну и? — Как-то Чжухон их нарушил все разом. Не по случайности, нет. Целенаправленно. Со злости, — Чанбин едко усмехнулся. — Его жесть бесило, что Вонхо не назначил вожаком кого-то из них, а привёл чужака. С какого такого перепугу какой-то омега указывает ему, чё можно, чё нельзя, ме-ме-ме, бе-бе-бе. Чтоб богатенький пиздюк, который в качалку походил и решил, что теперь вровень с альфами, им помыкал? Ну-ну.       Точно, Хёнвон упоминал в блоге, что альфы проверяли нового вожака на прочность. Альфы или конкретно Чжухон? Что он натворил? Чан попытался воспроизвести в памяти правила, написанные на плакате в «Ночном охотнике». Что-то про наркотики, кражи, изнасилования и секс с защитой. Выходит, Чжухон в один присест употребил, что-то спёр и кого-то изнасиловал без презерватива? Нет никаких сомнений в том, что преступления, — особенно преступления, совершённые намеренно и из одной только ненависти, — заслуживают соответствующего наказания, но такого ли, и бывают ли такие обстоятельства, при которых человек имеет право встать выше закона и осудить другого человека? Чан всегда считал, что твёрдо понимает разницу между злом и добром, правильным и неправильным. Сделать выбор было просто, как определить, кто в сказке хороший, кто — плохой. После знакомства с Чанбином принципы, долго служившие надёжной опорой, зашатались. Убеждения трещали по швам, и это разрушение старого мира ужасно пугало. Внезапно Чан струсил и хотел остановить начатую историю, но Чанбин продолжал негромким спокойным голосом: — В тот день Чжухон все деньги, какие я подкидывал стае, спустил на наркоту, а я дохера им оставлял: на одежду, на врачей, на еду. Этот мудень притащил целый ассортимент и стал всем предлагать. Все отказались. Они сами уже хотели с прошлым развязаться и нормально пожить, как люди. Тогда Чжухон сказал, что один вкинется. Закрылся наверху. Эти раздолбаи полчаса спустя только вспомнили, что наверху Феликс в абстиненции откисал. Пошли ломиться. Там как раз мы с Шиён и Сынмином пришли. Нам доложили, что Чжухон скорее всего обдолбался. Вынесли дверь, — Чанбин замолчал. Несколько секунд слышалось одно лишь нервное тиканье поворотников. — Захожу, у этих двоих там секс. Я же не знаю, полюбовно или нет. Пошёл проверять. Сразу понятно было, что Чжухон не скорее всего, а очень даже обдолбался. Резинку к тому же не надел. Я от всего этого уже закипел, толкнул его. Ну, думаю, если он ещё и силой взял по старой привычке, пиздища ему. Феликс лежит в невменозе, пялит в потолок. Спрашиваю его, хотел он или не хотел. Он сказал… — Нет? — сипло докончил Чан, сжав кулаки. Вспомнился Феликс на общем снимке, диковатый смурной паренёк, тощий, как велосипедная рама. Принудить такого к чему угодно не составило бы труда.       Чанбин круто, как дикий буйвол, мотнул головой и до скрипа стиснул кожаный руль. — Сказал: «Он обмакнул». Обманул, может быть? Нет, обмакнул. Что обмакнул? Куда обмакнул? Ничего не понимаю.       Склизкий комок дурного предчувствия встал поперёк горла. Чан тяжело сглотнул. — «Член туда» и показал на пакетик с порошком. Чтоб ты понимал, Феликс тогда уже переломался и был в терапии. — Вот чёрт… — Я просто, блядь… Честно, у меня нервы сдали, вот и сорвался. Единственное, на что мне выдержки хватило, — с голыми руками на Чжухона не кидаться. Иначе я бы его убил. — Чем ты… — Провод от электрического чайника оторвал.       После всего услышанного винить Чанбина в жестокости не получалось. Чан порадовался, что не поел на работе. Недавнее отвращение к Чжухону усилилось до тошноты. — Это пиздец. Это просто пиздец. Почему ты позволил ему вернуться после такого? — Чан был так возмущён, что не сумел скрыть обвиняющих ноток. — Вонхо попросил. — Ты, я смотрю, всё делаешь, что Вонхо попросит.       На колкий выпад Чанбин понимающе ухмыльнулся и неопределённо повёл плечами. — Мне продолжать, или ты хочешь ещё во что-нибудь меня носом потыкать? — Продолжай, — мрачно буркнул Чан. — Мы с Вонхо тогда ещё были на связи. Он очень расстроился и уговаривал вернуть Чжухона. Переживал, что один он попадёт в беду. Естественно, я разозлился. Раз так хочется, возвращайся и сам возись с психопаточным дегенератом, я не собираюсь. — И вот Чжухон в стае. — И вот он в стае. Как бы так выразиться, — Чанбин поджал губы, в уголке виднелась слабая улыбка, — у Вонхо есть дар смотреть в людей, а не на. Он попросил ещё подумать. Сказал напоследок, что у Чжухона сердце мягкое, как суфле, и однажды он пожалеет обо всём, что натворил дурного. И что стая без него не будет стаей в полной мере. Так и вышло. Есть у Чжухона такая интересненькая черта — инстинктивная домовитость. Она раньше не проявлялась, потому что у него чувства дома не было. Теперь он тот, кто всех накормит, обстирает, поможет колясочнице сходить в туалет, проследит, чтобы все приняли свои лекарства, присмотрит за детьми, пополнит запасы и всех будет держать в поле зрения. Такие, в сущности, основа стаи.       Насколько особенным должен быть человек, способный в бешеном, до омерзения озлобленном альфе разглядеть мягкое сердце и склонность к домохозяйству? Может, Вонхо и исчез, потому что не был из плоти и крови, а был духом, искавшим того, кто сможет исполнить его замысел. Кого-то вроде Со. Нет, это уже отдавало бессонным бредом. Тем не менее этот бред вынудил получше присмотреться к Чанбину.       Вот его омега, перед носом, и при этом недосягаемый, как звезда. Человек, застрявший между двумя предназначениями, первое он получил при рождении, второе выбрал; вожак, без которого стая не видит будущего; черноволосый, чернобровый, черноглазый Со Чанбин по кличке Тасманийский Дьявол. — Кстати, твоя кличка или что это. Чжухон упоминал, ты её тогда и получил, потому что кричишь, когда дерёшься. Давай-ка поподробнее, что тогда произошло, — Чан сдвинул сидение назад и вытянул натруженные ноги, приготовившись к очередной невероятной истории. — Как и предсказывал Вонхо, Чжухон угодил в переплёт. Всё, что он накупил на украденные у стаи деньги, я смыл в унитаз. Какое-то время он перебивался тем, что оставалось у отца. Потом… Не знаю точно, что было потом, но по итогу он наебал барыгу, который работал на старика Ёнхо. С Чжухона брать было нефиг, Ёнхо это понимал, вот и вышел на меня. Чжухон не верил, что я приеду. — Но ты приехал. — Как будто у меня был выбор, — Чанбин задорно хохотнул. — Меня галантно запихали в тачку двое вежливых амбалов и отвезли, куда требовалось. Показали Чжухона, спросили мой или нет. Ну, допустим, мой. Выглядел он кошмарно и смердел, как труп. Наркоманы и без того воняют — химией, аптекой, кошачьей мочой, плесенью, но что тогда было… — устремлённый на дорогу взгляд затуманился, в уголке недавно смеющихся губ залегла горькая складка. — Никто не обрабатывал Чжухону раны после того, как я его отхлестал.       Чан зажмурился. «Чжухон получил по заслугам. Чжухон получил по заслугам», — напоминал он себе, но костыли суждений подломились. Чан упал в обжигающее сострадание. Подонок или нет, Чжухон сознательное чувствующее существо, и он гнил заживо. — Я был согласен выплатить долг. Только вот Ёнхо деньги не принял. Он захотел меня. — Ну нет! — в гневе и отчаянии вскрикнул Чан, ошеломлённый концентрацией моральных уродов вокруг Чанбина. Никто бы его не осудил, развернись он и уйди, выбрав не отдаваться мужчине в три раза старше ради сторчавшегося полусгнившего насильника. — Я так и ответил. — Ты отказался? — Конечно отказался! Я потребовал бой правды. Традиционный способ решения трудных вопросов в стаях. Договорились об условиях: выигрываю я — выплачиваю долг и забираю Чжухона, выигрывает боец от Ёнхо — я раздвигаю ноги. Старый гандон специально выбрал Тхэ, самого здоровенного из стаи, чтоб припугнуть меня, — Чанбин беспечно засмеялся. — Да я годами тренил с Вонхо. Большие размеры как раз для меня. — Ты согласился на такие условия?! У тебя кисель вместо мозга или что? — Чан вскинулся от злости, выпрямился, вздыбился. — Не ори на меня! Я всё просчитал! — А если бы ты проиграл, дубина?! — Я бы позвонил маме. — Он всё просчитал… ха…аха-ха…. аха-ха-ха-ха, — истерически расхохотался Чан, представляя, как Со Иён приезжает с до зубов вооружённым отрядом спецназа, чтобы спасти любимого сыночку. Загибаясь от смеха, Чан каждой клеточкой ненавидел опрометчивость Чанбина. — Но я бы не проиграл. — Так ты победил? — Чан отдышался и утёр выступившие на глаза слёзы. — Нет. Ёнхо заметил мою метку и остановил нас. Он суеверный. Меченые для него — избранники провидения, что-то такое, их нельзя трогать. Типа как священные коровы. В любом случае, велел занести потом деньги и отпустил нас с Чжухоном с миром. Классный мужик на самом деле. Не раз потом меня выручал.       Нет, всё же Чанбин родился в рубашке, под счастливой звездой и с сильным ангелом-хранителем за плечами. — Честно сказать, я не понимал, что делать с Чжухоном. Повёл в стаю, чтобы, не знаю, раны хотя бы обработать. Стоит ли говорить, как все наши офигели, когда мы в бар впёрлись. Чжухона как будто из могилы подняли, с меня кровища текла ручьями. Шрам с того дня вон остался, — Чанбин повозил пальцем по шраму на подбородке. — Короче, я решил дать Чжухону отоспаться, прийти в себя и выпроводить, но он, зараза, слёг с температурой. Простуда, воспаление, ломка, всё вместе. Я…эм…бля…       Голос Чанбина надломился. Наклонившись, Чан разглядел в уголке чёрного глаза блестящую слезинку, притаившуюся в тени ресниц. — Не, всё. Извиняй, дальше не буду, а то машину вести не смогу. Сразу про всех воспоминания накатывают. Мало Чжухона было, у остальных не понос, так золотуха, — Чанбин встряхнулся, сбрасывая тени прошедшего. — Основное я тебе изложил. — Скажи только, Джисон знает о твоих боевых похождениях? — Да. — И что он сказал? — Что я очень смелый. — Мда. — И сделал защитный заговор. — Прекрасно, — кисло иронизировал Чан. — Можно за тебя не волноваться.       Под конец пути, ближе к дому, что-то перекрутилось в Чане, от чего стиснуло сердце. Раньше вожаки рисовались ему в общих чертах. Они упивались властью и шли по головам. Вряд ли Чанбин упивался властью в свои девятнадцать, когда принимал решения трудные, для многих вовсе неподъёмной моральной тяжести, и нёс за них ответственность, и жил с ними. Как бы он ни отчаялся, как бы ни устал, он не мог вернуться домой, забыть Нижний, как страшный сон, и никогда не возвращаться. Чан спросил, не зная, зачем: — У тебя, — на секунду перехватило дыхание, — всё хорошо? — В смысле? — В целом. Как у тебя дела? Ты в порядке? — Я плохо выгляжу или что? — Нет-нет, отлично выглядишь. Просто интересуюсь, а то мы всё про стаю да про стаю.       Сдерживаемая при разговоре о Чжухоне напряжённость сменилась лоснящимся благодушием, стискивающие руль пальцы ослабили хватку. — Спасибо, у меня всё путём. А у тебя? — Нормально.       Чан сглотнул. Ему стало вдруг больно глядеть на Со, стало его жаль почему-то. С виду он казался совершенно всем довольным. Посмотришь на такого и заключишь: человек на своём месте. Но не было ли ему плохо, не было ли слишком тяжело? Дома, в своей комнате, не сидел ли он в тишине, гадая, как бы всё сложилось, поступи он иначе в прошлом? Не сожалел ли, не раскаивался ли тайно в том, что связался с Вонхо и стаей? Спокойно ли он засыпал в одиночестве, зная, что в обозримом будущем ему не суждено укладываться между своими альфами? Не плакал ли по ночам в подушку? — Ты хорошо спишь? — Чан всё больше терялся от того, что не мог говорить прямо, а всё как-то обиняками, потому что и соображения его сбивались с дорог и бродили по закоулкам сознания. — Как младенец. А ты? — Отлично, спасибо. Настроение вообще как? Сильно устал под конец семестра? — Так, чуть-чуть вымотался, но всё зашибись. Ну а ты устал? Давай, Чан, ещё вопросов пять и мы доберёмся до сути.       Чан улыбнулся. В самом деле, чего он опасался? С Чанбином можно и даже лучше в лоб, напрямик. Не умея, как он и Джисон, читать между строк и жонглировать подтекстами, Чан мог с уверенностью ступать только по твёрдой почве. — Ты не жалеешь, что согласился стать вожаком? — Нет, — уверенно ответил Чанбин с той самой милой улыбкой, которая не так давно запала Чану в душу. — Не пойми неправильно, я хочу быть с тобой и Джисоном, состариться с вами, но любовь — это не всё. То есть, это одна любовь, к Вонхо у меня другая любовь, к стае — третья. И они все мне нравятся. Блин, я не умею объяснять. Просто, ну, сиди я в ожидании вас, думай только о вас, чем бы я был? Я бы и вполовину не приблизился к тому себе, какой я сейчас, а мне нравится быть таким, какой я сейчас. Пойми, я не пришёл и не спас кучку нищеёбов. Там в обе стороны работало. Они меня тоже многому научили. Так что, Чан, я не жалею, что мне довелось побыть вожаком, но жалею, что заранее не подготовил следующего вожака, как подготовил меня Вонхо.       То была зрелая позиция взрослого человека со сформировавшимся мировоззрением, и Чан принял её. Более того, он отчётливо понял, что защищал Чжухон, почему испугался, когда увидел метку Чана, почему вёл себя как говнюк, и почему это говнючее поведение все ему дружно простили. Не было никакого смысла убеждать его в том, что Чанбин не уйдёт, потому что все знали — когда-нибудь он сложит корону. Чжухон, смысл существования которого целиком сосредоточился в стае, рьяно, бездумно охранял Чанбина от второго истинного, боясь, что многочисленные братья и сёстры не по крови, но по узам, осиротеют, что не найдётся второго такого вожака, который сможет о них позаботиться, и всё развалится, все разбредутся, и он останется один с бесполезными запасами в кладовых и знанием, у кого какие предпочтения в еде и болячки. В самом деле, Чанбин такой один. Днём с огнём не сыщешь и малость похожего альтруиста, готового ради друга подвинуть истинных и взвалить на себя ответственность за шайку разношёрстных чудил, у которых что не день, то дешёвая драма. Сердце у него, должно быть, огромное, чтобы вмещать любовь к каждому. И однажды это сердце достанется Чану. — Хочешь подержаться за руки?