Тасманийский Дьявол

      Звёзды исчезли, словно небо сомкнуло тысячи глаз. Торжественно поднималось солнце. Небоскрёбы закрывали его, но густые золотистые лучи неумолимо просачивались в промежутки между рёбрами зданий, зажигали окна и, отражаясь, перебрасывались на другие окна и зажигали их тоже. Город, недавно сиявший холодным неоновым светом, вспыхнул теплом ясного летнего утра.       Несмотря на ранний час дороги не были пусты. Крупные города не спят, в них всегда кто-нибудь куда-нибудь движется. Чан двигался домой. — Давно у тебя эта хрень с бессонницей?       Затихший, опутанный сонливостью Чан не сразу понял, что обратились к нему. Моргая медленно, как телёнок, он продолжал бессмысленным взором смотреть на оранжевые всполохи. Тогда Чанбин позвал его и повторил вопрос. Чан медленно зашевелился, выбираясь из оцепенения. — С двенадцати.       Чанбин присвистнул. — Я поэтому и говорю, что врачи бесполезны. Думаешь, я не перепробовал всё, что только можно? — Чего ты так рано спать перестал? — Врачи говорят — от стресса. Думаю, они правы. — Ты в двенадцать так много стрессовал? — Тогда я стал жить отдельно от родителей. Это сильно на меня повлияло. — Так ты с детства весь такой самостоятельный и нервный, — Чанбин коротко улыбнулся, глядя вперёд. — Я подозревал, что альф стараются растить сильными и независимыми, но не думал, что такими жёсткими методами, капец…       Чан тихо, почти беззвучно засмеялся. Сквозь туманную леность он наблюдал за Со и мог поклясться, что слышал, как в этом неуёмном озорнике переливались тонким звоном, как маленькие серебряные колокольчики, бесконечные шутки, остроты и колкости, которыми он был начинён до отказа. — Нет, я… Это было моё решение. — То есть ты в двенадцать собрал вещи, сказал родителям: «Я съезжаю», и они вот так запросто тебя отпустили? — Нет. Конечно же нет. Я… — Чан провёл рукой по осунувшемуся лицу. Видимо, пришёл его черёд делиться прошлым, чтобы показать, что он за человек. — Я родился здесь, в Сеуле. Мне было пять, когда мы переехали в Австралию из-за папиной работы. Сколько себя помню, меня всегда тянуло назад. Сюда, — он помолчал, ковыряя ногтем шов на джинсах. — Тебе снятся сны? — Иногда, — Чанбин рулил и смотрел вперёд, на знаки, на светофоры, но Чан чувствовал на себе его неотрывное внимание. — Мне вот всегда снятся. С самого детства, чуть ли не каждую ночь. Когда мы переехали, мне стал сниться родной город. Странно прозвучит, но он звал меня обратно. Я упрашивал родителей вернуться. Сначала они не воспринимали мои просьбы всерьёз, считали, что я привыкну, заведу друзей, да и денег у нас не было на это. Потом родились сестра и брат, и я… не знаю… не мог уже как раньше донимать родителей со своим «хочу домой». — Так ты старший брат! — Чанбин потеплел голосом. — Как здорово. — Да. Жаль, я плохо их знаю. Я уехал, когда Анне было пять, а Луи — три. — Так как всё же вышло, что ты так рано оставил семью? Я бы понял, уйди ты после школы. Да даже взрослого ребёнка страшно в другую страну отпускать, а тут двенадцать. — Ты, наверное, удивишься, но тогда я очень много спал. Во сне я возвращался сюда, а когда просыпался, то ещё полчаса отходил, настолько мне было грустно. Родители видели, что со мной что-то неладно. Они очень за меня переживали, но я молчал. Молчал, пока не начал спать почти всё свободное время. В выходные я бодрствовал часа четыре, не больше. Со здоровьем у меня всё было в порядке, я спал, потому что только так был там, где и должен, как мне казалось, быть. — В Сеуле. — Да. — Там, где я, — уверенно кивнул Чанбин, и Чан невольно усмехнулся. — Родители посчитали так же. Они удивились, когда узнали, что я каждую ночь вижу родной город во сне, и решили, что это интуиция меченых. Мама договорилась со своей старшей сестрой, вскоре я перебрался к тёте в Корею.       Кёна, тётя Чана, в отличие от младшей сестры на тот момент семьёй обзавестись не успела и с радостью согласилась заботиться о племяннике. Правда, её неумелая забота больше обременяла, и это ещё вопрос — кто за кем присматривал. Заядлая тусовщица Кёна оставалась верна привычкам и после работы подолгу засиживалась с подругами в караоке-барах. Утром она ставила перед Чаном тарелку хлопьев, наспех выпивала кофе и убегала, и виделись они снова уже следующим утром.       Первые месяцы Чан блаженствовал. Никто ничего не запрещал. Он был предоставлен самому себе, ел сладкое на завтрак, обед и ужин, допоздна играл, разбрасывал одежду по комнате, а иногда даже не делал домашку и опаздывал на уроки, но вскоре всё это ему надоело. От сладкого тошнило, беспорядок мешал, а пара строгих выговоров от учителей отбили всякую охоту лоботрясничать. Чан быстро понял, что не видать ему, как дома, три разных, только приготовленных блюда в день, что трусы и носки сами не постираются, а рубашки не погладятся. Липкие пятна с пола не исчезали неделями, с понедельника до выходных в раковине копилась грязная посуда, под раковиной собирался мусор. В выходные завалы разбирались, чтобы начать формироваться по новой со следующего понедельника.       Тоскуя по семье и по тому упорядоченному течению жизни, какое поддерживали родители, Чан потихоньку учился устраивать быт. Первым делом он разобрался со стиральной машинкой, потому что устал без конца напоминать тёте о грудах грязного белья и застирывать трусы в раковине. Потом овладел рисоваркой. Не всё получалось сразу. К счастью, тётя не ругала его, даже когда белые блузки и кофты окрашивались в игривый розовый, а толстовки и штаны уменьшались на несколько размеров, и всегда с благодарностью на лице доедала недоваренный жёсткий рис, который после приходилось выковыривать из зубов. — С переездом ты совсем перестал спать? — уточнил Чанбин. — Ненадолго. Здесь мне в самом деле было лучше, я быстро освоился. Но стоило сильно перенервничать… — Часто такое случалось? — Нет. По большей части всё было отлично. — Но по врачам тебя всё равно водили. — Да. От мамы тётя знала про мои проблемы со сном и каждый цикл начинала очередное обследование.       Нет ничего страшнее энергичной женщины, которая все свои силы обрушивает на решение поставленной задачи. Чан старался скрывать бессонницу, потому что тётя, как только замечала её, откладывала в сторону встречи с подругами и с таким пылом бралась за здоровье племянника, словно он был на последнем издыхании. — Каждый цикл? — Чанбин покосился на него. — Ну, я это так называю, — Чан сцепил руки на коленях. — Что-то запускает бессонницу, и пока цикл не завершится, она не уйдёт. — Говоришь, ничего не помогало от неё? — Ничего. Ненавижу ходить по врачам. Они, все они не понимают, что заставить меня спать недостаточно. Да, со снотворными и успокоительными я не вскакиваю посреди ночи, только это ещё хуже. Это ужасно! Тогда приходится смотреть кошмары до конца, и я еле-еле встаю, как будто вообще не спал, и цикл почему-то не может завершиться, и всё растягивается.       И бессонница стала злее. Отыгралась за все сорванные визиты. Она больше не ускользала мягко и безболезненно, на прощанье вдохнув в Чана приятное сновидение. Она впивалась в предателя когтями, напускала свору оголодавших кошмаров и позволяла им глодать его сознание, пока он не валился с ног, выпотрошенный, как пустая ореховая скорлупка. Иногда, редко, но всё же, получалось соскочить в самом начале, но Чан так и не понял, что помогало избежать цикла. — Скоро она пройдёт? — Ну-у-у, — Чан почесал затылок, подсчитывая в уме, сколько он нормально не спал. Всё началось с долгих безуспешных поисков работы. Бессонница тогда только-только расставила сети, и Чан вполне мог увильнуть. Но не увильнул. Когда он угодил в ловушку? Когда сначала из-за денег, потом из-за Чанбина застрял в стае и закрутился на карусели самобичевания и вины? Вроде бы. — Дней десять или пятнадцать ещё. — Ошалеть, — покачал головой Чанбин. — Мне теперь неловко, что я тебя на всю ночь уволок, когда, по-хорошему, тебе надо мумией в кровати лежать. — О, нет, мне было необходимо развеяться, я очень тебе благодарен. Правда, спасибо.       Чанбин улыбнулся, но не было похоже, что слова Чана его убедили. Оставалось что-то мрачное в залёгшей между напряжёнными бровями складке. — Чонин знает про бессонницу? — В целом — да, но про то, что она опять началась, — нет. Незачем ему это. Он знает, что я иногда мало сплю, но я сваливаю всё на учёбу, а то он себя начнёт винить, а меня это ещё больше нервирует. — Понятно. Ладно, — Чанбин остановился возле дома, там же, где и несколько часов назад. — Надеюсь, ты поспишь. — Постараюсь. Сегодня было супер. Честно. — Согласен. Мне нравится быть с тобой.       Чан сморщил губы и потупился, чувствуя, как налилось красным жаром лицо. Он считал себя нудным, неинтересным, и ему было приятно услышать, что Чанбину рядом с ним хорошо. — Иди сюда, обними меня, — мягко повелел Чанбин и развернулся, насколько позволял перекинутый через него ремень.       Никаких тебе «хочешь обняться?» или «давай обнимемся». Иди и обнимай. Чан усмехнулся. Сдавалось, Чанбин совсем не умел принимать отказы и всячески им препятствовал. Вопрос или предложение дают больше пространства для возражений, нежели уверенный, чёткий приказ. — А можно? Я думал, тебя сильно трогать нельзя. — На прощанье можно, и это всего лишь обнимашки, ничего такого.       Вот бы пойти против его воли, посмотреть, как он себя поведёт, но Чан слишком вымотался, чтобы испытывать Со, который, видно было, тоже устал и хотел спать, судя по непривычно рассредоточенному взору. Оставив маленький мятеж до более подходящего времени, Чан неловко, с дурацкой заминкой обхватил массивные плечи. Когда он утешал плачущего Чанбина, прижать его к себе вышло как-то естественно. В этот раз он нерешительно покружил вокруг него руками, не понимая, подступиться ли снизу или навалиться сверху и куда деть собственную голову. Наконец не без помощи Чанбина вышло устроиться, правда, на секунду Чану почудилось, что его взяли в захват. Из любопытства он осторожно плотнее прижал ладонь, поводил ею из стороны в сторону, примечая упругие волны мышц, таящих сокрушительную силу и волнующую грацию. Чан не удержался и спросил: — Почему ты начал качаться?       Как-никак тягать веса было не самым распространённым увлечением среди омег. — Из-за вас, — Чанбин гнусаво хохотнул, смешок вибрацией прошёлся по его телу. — То есть? — Чан отстранился, заглянул ему в лицо. — Из-за меня и Джисона? Ты нас ушатать что ли готовился?       Может, не всегда Чанбин принимал двух предназначенных ему альф. Может, до какого-то возраста он проклинал их существование и собирался дать жёсткий отпор, как только они объявятся. — Нет! — Чанбин рассмеялся, запрокинув голову. — Забей, потом поймёшь. Мне как бы вообще нравится, процесс доставляет и результат крутой. — Мы-то тут причём? — Забей, сказано же. — Ты уж если начал, то заканчивай. — Долго объяснять. — Ничего, я не боюсь долгих объяснений. — Чан, — Чанбин посмотрел на него с ласковой снисходительностью, словно бы извиняя за настырность, — меня рубит. Я хочу как можно скорее лечь в кровать, чтобы проспать как минимум до обеда. — Оу, чёрт, чёрт, прости, конечно.       Чан привык к непрестанной сонливости, к рези в глазах, к гулу в ушах; привык, что тело попеременно то тяжелеет, то становится невесомым. Он совсем позабыл, что существуют другие люди, нормальные, которые спят регулярно и в большинстве своём помногу, точно уж не по два-три часа.       Несколько расстроенный проявленной невнимательностью к собственному омеге, он подхватил рюкзак и резво выпрыгнул из машины. — До встречи. Прости, что так задержал.       Он почти закрыл дверь, но его остановил резкий окрик: — Эй! Стоять! — Чанбин пригнулся, чтобы видеть его. — Я сам решил задержаться. Понял? — Эм… да. Ты сам решил, — согласился Чан, не до конца, впрочем, понимая, к чему всё это. — Можно идти? — Ну-ка посмотри на меня.       Растерявшись, Чан послушно пригнулся, держась за дверь, и посмотрел на Чанбина, позой напоминающего затаившуюся пантеру. — Ты не доставляешь проблем. Если ты опять вобьёшь себе в голову какую-то хрень, я тебя отмудохаю. Всё, теперь свободен. Сладких снов. — И тебе… сладких снов, — Чан медленно отступил и проводил взглядом удаляющийся внедорожник.       В квартире было тихо-тихо. Чонин крепко и драматично спал — одна рука накрывала лоб, другая, свесившись с дивана, указывала отставленным пальцем на стол.       Чан на цыпочках прокрался в ванную, из ванной — в спальню, переоделся, зашторил окна и забрался под одеяло, тут же объятый запахом Джисона. Наконец-то. Один. Тишина и покой. Чан закрыл глаза и охватил вниманием сумбур субботних событий. Сколько с ним всего приключилось: он побывал в стае, познакомился с мамой Чанбина, видел маленькую ссору Чанбина и Джисона, прикоснулся губами к Джисоновой бархатной щеке, подержал ребёнка, поговорил с Чжухоном; он всю ночь провёл с Чанбином, катался с ним, слушал музыку, разговаривал. Так было много всего, что никак нельзя было понять, что потрясло сильнее. Решая, к чему в первую очередь обратиться мыслью, он незаметно заснул.       Сон кишел чёрными зверями, чьи зубы, смыкаясь, издавали лязг железа. Проснулся Чан безрадостный, отяжелевший умом, и долго приходил в себя. Подобное часто происходило в периоды бессонницы, наутро он чувствовал себя хуже чем до того, как лёг.       Не желая вставать и что-либо делать, он в кровати проверял телефон, потирая отёкшие веки и прислушиваясь к беззвучию квартиры, — Чонин, стало быть, ещё спал. Отметив прочитанными все оповещения по подпискам, Чан открыл блог Хёнвона. Поленившись встать за наушниками, нашёл видео, на котором остановился, и убавил громкость до минимума. Послушал про клубы, послушал про курсы, увлёкся рассказом про уличный рынок и искусство торговаться, причём так увлёкся, что удивился, когда в следующем видео Хёнвон оказался в стае, на первом этаже «Ночного охотника». В кадр попадали несколько столов, лестница и громоздкие двустворчатые двери главного входа. За одним из столов сидели жилистый темноволосый бета Минхёк и две девушки, все крайне сосредоточенно корябали ручками в тетрадках. Пока Хёнвон уныло жаловался на обгадившую его птицу, они периодически вытягивали головы, подглядывая, что там написано у соседа, и вполголоса совещались. Одна девушка развернулась. Это её необычные, симпатичные, в чём-то лягушачьи черты очаровали Чана при первом визите в бар. — Хёнвон, — позвала она, — что такое «деструктивные»? — Вас всех в интернете забанили что ли? — Хёнвон обратил на них утомлённый взгляд. — У меня телефон наверху. — Мой тоже. — А твой чего? — указал Хёнвон на лежащий на столе телефон. — На нём денег нет. — Так положи. — Я жду, когда нам вай-фай подрубят, — улыбнулся Минхёк и выжидающе поглядел на состайника, уложив подбородок на прижатое к груди колено. Хёнвон тягостно вздохнул. — Деструктивные — это как бы плохие. — Если я каждое утро хочу выпить холодного пива, это деструктивные мысли? — спросила вторая девушка.       Страдальчески возведя усталые глаза к потолку, Хёнвон молчал. — Так да или нет? — В твоём случае — да.       Едва троица отстала и Хёнвон вознамерился продолжить общение с камерой, где-то загрохотало, хлопнула дверь, раздались крики. Не прошло и минуты, в поле видимости, вереща, влетела растрёпанная девушка, чуть не своротив Хёнвона. На задней стороне её голых ног рдели широкими полосами ссадины. Следом паровозом нёсся Чанбин. — Дура конченая! Стоять кому говорят! — Я больше так не бу-у-уду! — Сдохнуть захотела? Я тебе такую смерть устрою, закачаешься! Щас как прибью тапком от Луи Виттон! — Чанбин ногой подкинул в воздух тапок, поймал и, сноровисто прицелившись, метнул в убегающую. Тапок ударил по затылку и отскочил.       Девушка ойкнула. Троица за столом разразилась бурным хохотом и улюлюканьями. Чанбин замешкался, на ходу надевая тапок, и провинившаяся попыталась улизнуть, но напрасно она дёргала двери. Главный вход был закрыт. Чанбин её настиг. — Попалась, дебильное существо, — гневно шипел он, удерживая её за шею. — Пойдём-ка серьёзно поговорим. — Я же не специально, я же не специально, — тоненько скулила она, пригибая всклокоченную, в колтунах голову. — Ну почему здесь все всегда орут, — вполголоса посетовал Хёнвон, подхватил камеру и, обогнув состайников, понёс зрителей наверх в похожий на наблюдательный пункт кабинет.       Чан приглушённо, внутрь себя смеялся. Приоткрылась дверь. Из-за неё показалось заспанное лицо Чонина. — Не спишь, — хрипло шепнул он, проскользнул в комнату и устроился рядом поверх одеяла. От него шёл тёплый запах сна, чистого постельного белья и начинающейся течки — завлекающий тяжёлый влажный аромат. — Я тебя разбудил? — Нет, я в туалет встал, услышал у тебя голоса. Чего ты смеялся? — Помнишь ту свою футболку, про тапок? — Чан перемотал видео и показал, как Чанбин грозил состайнице страшной карой.       Они похихикали вместе. Чонин перекатился на живот, подпёр щёку ладонью. Помахивая ногами, спросил: — Как прошло свидание?       Ну началось. Проснуться толком не успел, уже прицепился с вопросами. — Это было не свидание, — отмахнулся Чан. — Мы заехали поесть и задержались. — Вы целовались? — Нет! Мы, — Чан опустил взгляд, пощипал складку на одеяле, — подержались за руки. — Это так мило! — Да, — согласился Чан и резко пожалел, что держал Чанбина за руку всего ничего и не предложил подержаться напоследок. Никогда прежде он не придавал такому простому жесту столько значения.       Как и намеревался, воскресенье Чан провёл дома. Сил встречаться с Джисоном и Чанбином у него не было, кроме того он не любил надолго оставлять текущего Чонина без присмотра. Это была его слабость — возиться с ним. — Сейчас поедим и сходим за справкой, — сказал Чан за завтраком. — Не надо, я в пятницу у школьной медсестры взял на случай, если в выходные начнётся.       Чан прекратил жевать и поднял от тарелки удивлённые глаза. Давно ли Чонин стал таким самостоятельным и ответственным? — И она дала? — Ага. Я объяснил, что у меня цикл так и не установился. Она всё поняла.       С циклом у Чонина в самом деле творилось нечто неописуемое. Тёк он, как кошка, у которой была вечная весна. И это при норме один раз — два раза, за редким исключением, — в год. Чан знатно перепугался, когда мелкий ошеломил его четырьмя течками подряд с перерывом в несколько месяцев. Не зная, мешают ли организму стресс и таблетки наладить работу репродуктивной системы, или всему виной какая-нибудь болезнь, они пошли в клинику. После тщательного обследования врач не обнаружил никаких отклонений и вынес вердикт, что Чонин принадлежит тому несчастливому меньшинству, чей цикл устанавливается годам к двадцати. — В календаре не забудь отметить. — Уже отметил. — Умница.       Утро прошло прекрасно. Чан занимался делами, Чонин мешался под ногами, надоедал и требовал внимания. — Хватит скакать! Подушки лучше подержи, — с напускной строгостью прикрикнул Чан.       Чонин спрыгнул с кровати, обхватил подушки и стоял, переступая с ноги на ногу. Застилая постель пелёнками с милыми картинками и узорчиками, Чан думал о Со — выдохнул ли он с облегчением, избавленный от необходимости носить днём впитывающие трусы, а на ночь накрывать матрас, чтобы не испачкать? Или, может, он грустил, утратив важную часть себя как омеги? Чонин вот после изнасилования и глупого приключения с Ульем хотел сесть на блокаторы и подавители, но позже неоднократно благодарил Чана за то, что он строго-настрого запретил в таком раннем возрасте вмешиваться в работу организма. Теперь мелкий, как и любой нормальный омега, в течки упивался собственной сногсшибательностью. А что Чанбин? Он и без гормональной волны не сомневался в своей привлекательности и всегда был на подъёме. Что ему могли дать течки, чего у него не было всегда? Самоуверенный, владеющий всеобщей любовью, — вряд ли он скучал по мокрым трусам.       Около полудня написал Джисон, попросил рассказать про ночь. Стало быть, Чанбин спал, иначе Джисон имел бы на руках все подробности. Воздержавшись от голосовых из-за маячившего поблизости Чонина, Чан накатал длиннющее сообщение, затронув в нём всё, что посчитал важным, вполне уверенный, что остальное дорасскажет Чанбин.       Джисону, очевидно, сближение истинных доставляло огромную радость. Неизвестно, что он там надумал, но, воодушевлённый до предела, смело предложил встретиться, чтобы предаться восхищению их омегой и лично, с глазу на глаз обсудить его «миленькие привычки» и «роскошные формы». Чан хрюкнул. Несомненно, младший альфа возомнил, что одна ночь с Чанбином заставила его потерять голову. — Ты чего? Чего такое? — сразу же налетел Чонин, привлечённый весельем. — С Чанбином переписываешься? — С Джисоном. — Что пишет? — А вот не твоё дело, — заигрывающим манером, чтобы не обидеть, отбрил его Чан. — Хе-хе-хе, ясно, — Чонин слащаво улыбнулся. Поди нафантазировал всяких пошлостей.       От встречи Чан вежливо отказался. Он устал от потрясений, всё существо его стремилось ненадолго вернуться к знакомому, безопасному распорядку. Джисон выразил сожаление и тут же заверил, что ничего страшного не произошло и у него самого куча дел.       Убрав телефон, Чан замер. Смутно знакомое переживание заворочалось в нём булыжником. Захотелось отвлечься, взяться за что-то — хоть за учёбу, хоть за готовку, но что-то подсказывало, что лучше не убегать, разобраться сейчас, потому что нехорошо, что непонятная пакость вылезла после общения с Ханом. Оставь эту пакость без присмотра, и она так вымахает — не разделаешься. Пересилив сопротивление, Чан сосредоточился на неприятном, вызывающем неудобство чувстве. Оно возникло в самом конце, словно клякса, несуразно завершающая красивым ровным почерком написанное письмо.       Докопаться до сути он не успел. Сеанс самоанализа прервал звонок Минхо, предложившего прогуляться. По доносившемуся гулу машин и голосов Чан догадался, что он уже был на улице. — Нет, извини, хочу дома посидеть, к экзаменам надо готовиться. Да и у Чонина течка. — Ты как обычно. Воздухом бы подышал, а то всё как мышь сидишь. — Я и так всю ночь дышал, спасибо, надышался. — С окном открытым спал что ли? — С Чанбином за город катался. — Да ну? — голос Минхо оживился, раздражение сменилось любопытством. — Я зайду? Расскажешь? Ты же и в стаю вчера ходил. Мне надо знать всё из первых рук.       Чан не был в духе принимать гостей, но и Минхо был не то чтобы гость. О нём не нужно было заботиться, развлекать, кормить. В квартире альфы он был как дома и, хозяйничая напропалую, удивительным образом умудрялся соблюдать границы. По крайней мере, присутствие его не сковывало. И Чан согласился. — Минхо скоро придёт! — крикнул он, сбросив вызов. — Понял! — раздался ответный крик.       Пришёл Минхо в самом деле скоро, попинал дверь, чтоб открыли. Чонин протиснулся мимо Чана. Они с Минхо обменялись похожими на оскал улыбками и жеманно изобразили нечто вроде объятия. Такая была у них игра — они делали вид, что делают вид, что рады, якобы им почти невыносимо общество друг друга, когда на деле всё обстояло наоборот.       С давних пор между ними двумя установились особые отношения: Минхо всячески узурпировал Чонина, игнорировал (как-то раз он даже сел на него, притворившись, что не заметил) и таскал, как мешок с картошкой; Чонин не отставал, неустанно изобретал новые способы достать Минхо и умел филигранно играть у него на нервах. При этом именно Минхо был тем, с чьей терпеливой помощью омега совершил многие «первые шаги» в доме Чана и за его пределами. Более того, Чан прекрасно знал, избавься он от Чонина или обидь его как-нибудь, Минхо станет первым, от кого он получит по морде. Конечно, Чан никогда бы так не поступил, поэтому-то Минхо без опасений жаловался на Чонина и попрекал им, отчётливо понимая, что Чан никогда не сделает ему ничего плохого. В общем, у них были странные, определённым образом уравновешенные отношения. — Цветешь и пахнешь, — доставая из сумки покупки, язвительно прокомментировал Минхо полный феромонов запах. — Никогда не понимал, зачем тебе такое либидо, если ты по омегам. — Может, это для того, чтобы я мог забеременеть от другого омеги, — Чонин важно вздёрнул нос. — Не дай бог ты раньше двадцати пяти залетишь. Я тебе собственноручно аборт сделаю. — Ну, это точно смертельный исход… — Невелика потеря. — Знаешь, вряд ли я залечу. Из-за твоих ядовитых испарений мне светит бесплодие. — Хоть что-то тебе светит. На, молоко тебе клубничное принёс. — Спасибо. — Пожалуйста. Орешки вот на ещё. — Спасибо, не стоило. — Обратно тогда давай, — Минхо протянул руку. — Ага, щас! Подарки не отдарки! — Ну и не возникай. — Я из вежливости сказал.Ой, извини, забыл, что слово «вежливость» тебе незнакомо. — Нарываешься? — Нет. — А по-моему, нарываешься. — Тебе показалось.       Скрестив на груди руки, Чан молча наблюдал за представлением. Он не вмешивался в их разборки. Однажды вмешался, получил от обоих и больше не лез. — Выложи как-нибудь красиво, — Минхо протянул Чану чипсы и копчёные колбаски и заглянул в холодильник. — Есть что попить? — Там сок где-то. — Нашёл. Я разолью. Эй, личинка, ты будешь? — Нет, у меня есть, — отозвался Чонин с дивана, вытянув руку с клубничным молоком.       Минхо оглянулся на него, проверил, что он не смотрит, и тихо сказал: — При нём всё сможешь рассказать? — Нет. — Сейчас расскажи, что при нём не будешь. — Кровь опять из носа текла, так, чуть-чуть совсем. И Чанбин, ну… — Что? — Это его напугало, полагаю. Предложил мне лечение оплатить. Я отказался, и мы едва не поссорились, но пронесло. — Зачем отказался? Дурак. — Да блин, ты же понимаешь, — шептал Чан, пригнувшись к другу. — Нет, не понимаю, — воспротивился Минхо, наливая ярко-жёлтый апельсиновый сок в стакан. — Не на фигню деньги нужны. У Чанбина денег куры не клюют, и он хочет помочь. — Это поставит меня в зависимое положение, не могу я так, не могу. — Подумал бы… — Не дави, а то я ничего больше не скажу.       Минхо смерил его презрительным взглядом, без слов порицая за мелкие манипуляции. — Потом я рассказал Чанбину про себя, про бессоницу, про тётю, — заискивающе докончил Чан. — Всё. Остальное мелкому можно услышать.       Взяв закуски и сок, они перешли к дивану и расселись на полу вокруг столика. Чонин знал наверняка, что Минхо будет выжимать из Чана всё о развитии отношений с истинными, и улыбался до ушей. Он не умел так же ловко вытягивать информацию, поэтому радовался своевременному приходу беты вдвое больше обычного. Правда, когда речь зашла о стае, Чонин, тоже там побывавший, тоже пообщавшийся со стайными, не выдержал и взорвался впечатлениями. Минхо пытался было притормозить его, чтобы не сбиться, но махнул рукой и дал выговориться.       Набирая воздух глотками, Чонин сбивчиво описывал всё, что происходило с той самой минуты, как он переступил порог общей комнаты. Поначалу стайные детишки приняли его слегка заносчиво, но они жаждали побольше разузнать о Бан Чане, суровом альфе, у которого, по слухам, метка, как у вожака; Чонин жаждал побольше разузнать о стае. На том они и сошлись. — «Суровом альфе»? — с недоумением повторил Чан. — Ну да. Они так и сказали.       Минхо расхохотался. — Справедливости ради, ты выглядишь строгим, — сказал Чонин. — Не настолько же… — О-о-о, поверь, настолько, — Минхо свёл брови и выгнул рот, что, видимо, изображало фирменную осуждающую мину Чана. — И что ты им про меня наговорил? — Что ты добрый, вкусно готовишь и любишь порядок. Что ты заменил мне отца и старшего брата. Что ты уважительно относишься к бетам и омегам и презираешь тех альф, которые плохо с ними обращаются. Что ты занимался со мной английским, поэтому потом я объяснял им некоторые задания. Они сказали, из тебя хороший учитель.       Конечно же, Чан не думал, что Чонин мог сказать о нём много плохого, разве что назвал бы придирчивым ворчуном, но точно так же он не думал — не смел думать — что о нём можно сказать столько хорошего разом. Объятый признательностью и смущением, он произнёс слова благодарности. Благодарность Чонин отверг, объяснив это тем, что говорил правду, и, тоже несколько смущённый, нахохлился и закинул в рот чипсину.       Справившись с неловкостью, Чонин дорассказал, как прошла суббота: завершилась она феерично, громким распеванием песен в машине Чанбина с Чанбином на пару. Чан поделился своей версией субботы, стойко выдержав все насмешки, непристойные намёки и сальные шуточки. Довольный уловом Минхо подобрел, как объевшийся сметаной кот, нежно помучил Чонина напоследок, похлопал Чана и ушёл. Визит его оставил приятное семейное тепло.       Остаток выходного Чан посвятил подготовке к экзаменам. Учился он в комнате, но ближе к ночи поменялся с мелким. — Как самочувствие? — спросил Чан, зайдя проведать его перед сном. Омежьи феромоны пощекотали инстинкты, позвали, и инстинкты встрепенулись, повелели покрасоваться, показать свою силу, привлекательность, надёжность; повелели принести еды и всяких красивых штучек в дар маленькому омеге. Чан без сожалений задавил едва возникшее влечение.       Чонин лежал под одеялом, нога на ногу, грыз орехи. Во время течки Чан прощал ему перекусы в кровати. — Супер! — бойко выкрикнул Чонин. Он был прекрасен, полон сил и любовался собой. — Я там трусы в тазик замочил, завтра постираю. — Подушечку впитывающую прополоскал? — Ага. — Хорошо. Спокойной ночи.       К утру на пелёнках темнели мокрые пятна. Чан специально застилал всю кровать, чтобы Чонин перекатывался с отсыревшей половины на сухую и спокойно досыпал. Подобно большинству омег, Чонин предпочитал не надевать на ночь впитывающие трусы, говорил, течь свободно гораздо приятнее. Чан не возражал, бросить пелёнки в стирку — не большая забота. — Иди ополоснись, я тебе перестелю пока. — Спасибочки.       Течка разгулялась. Запах в комнате стоял густой и приторный. Чан открыл окно, выкинул пропитанные выделениями пелёнки за дверь, накрыл кровать свежими.       Завтрак давно был готов. Чан сел за стол. Вышел в пушистом халате Чонин, румяный, с замасленным взглядом. — Будешь есть? — Не хочу. — Пить не забывай. Возьми бутылку с собой, там стоит.       Прихватив воду, Чонин забрался обратно в кровать. Перед выходом Чан заглянул к нему, заметил, как под одеялом изгибалось в истоме худое тело, предчувствуя близящийся пик. Присев на корточки, Чан подержал тонкую горячую ладонь. От кожи омеги шёл жар. — Держись тут. — Помни поясницу пока не ушёл, — Чонин перекатился на живот.       Чан через одеяло помассировал ему поясницу, подавил кулаком, растёр, сильно нажимая ладонью. — Получше? — Да, спасибо. Удачи в универе.       Пик настал вечером, когда Чан был на работе. Вернувшись ночью домой, он застал Чонина облегчённым и утомлённо-счастливым. На всю квартиру пахло спермой и омежьими выделениями, в спёртом воздухе клубились феромоны. — Как дела? — негромко поинтересовался Чан, и без того видя, что всё отлично. — Посиди на диване.       Завернувшись в одеяло, Чонин перекочевал в гостиную, устроился перед телевизором. Чан быстро выкинул смятые, засохшие до хруста салфетки, перестелил пелёнки и запустил стиралку. — Готово. — Я здесь посижу. — Проголодался? — Поел бы чего. — Сейчас сделаю.       Ночью Чан минут сорок слушал протяжные тихие стоны и возню. Потом они прекратились. Чонин умаялся и уснул.       А вот Чану спалось плохо. Яркие, образные кошмары перестали наведываться. На смену им пришло невнятное тоскливое предчувствие, от него Чан пробуждался с подступившими к горлу слезами и подолгу лежал, охваченный смутной тревогой. В остальном всё осталось так же, если не брать в расчёт переписки с Джисоном, которые вдруг стали почти непрекращающимися, и Чанбина, чьё присутствие основательно вошло в повседневную жизнь. Близкое общение с известным вожаком-омегой не могло остаться незамеченным. Во вторник, с утра пораньше, Чана остановил студент, преградив путь в коридоре второго этажа. — Ты же Бан Чан, верно? — Да.       Студент оглянулся, почесал затылок. Возможно, это был один из многочисленных знакомых Минхо, который хотел что-то передать ему через Чана. — Эм, тут такое дело… Ты же с недавних пор тусуешься с Со Чанбином. Не подскажешь, как ты это устроил? Он ведь не любит, когда к нему подходят незнакомые люди. Тебя кто-то представил? Я что хочешь сделаю, если поможешь мне войти в его компашку. — Не ко мне, — бросил Чан, обходя парня, но тот обогнал его и встал на дороге. — Прошу! Скажи хотя бы, как ты это провернул! — Ничего я не проворачивал, отвали. — Пожалуйста! Я могу заплатить за информацию. Сколько ты хочешь? — схватив уходящего Чана за локоть, упрашивал парень. — Отвяжись, — гневно прошипел Чан и стряхнул чужую руку.       Спешно уходя, он услышал, как его обвинили в эгоизме и зазнайстве. Поджидавший у автомата Минхо сразу заметил недовольную мину на месте привычной уставшей. — До меня какой-то фанат Чанбина доебался. — А-а-а, — Минхо со знанием дела покивал. — Удивительно, что только сейчас. Ты довольно популярен. — В смысле? — В прямом. Мы же постоянно в столовке вместе с ним и с Хёнджином сидим. На виду у всех. Естественно, всем интересно. К тому же ты альфа, а Бин не водится с альфами в универе. Так что в последнее время ты у всех на устах. В чатах только тебя и обсуждают. — Серьёзно? — Чан с сомнением дёрнул бровью и наклонился достать выпавший из автомата кофе. — Вот людям заняться нечем.       В тот же день на обеде Минхо вслух зачитал сообщение из чата, которое гласило, что «этот Бан Чан та ещё сволочь с раздутым самомнением» и т.д. и т.п. Не было никаких сомнений в том, кто автор едкого послания. Чанбин посмеялся, но всё же извинился за неудобства, приносимые его популярностью, и попросил не обращать внимания на придурков. Чан собирался последовать совету, но слова Минхо не выходили из головы, и после работы он, вопреки здравому смыслу, впервые за всё время учёбы полез в один из университетских чатов, где нашёл немало о себе, включая фотографии и личную информацию. Людям было очень интересно, кто же он такой и что из себя представляет. Выдвигались предположения, что Чанбин наконец-то сдался и выбрал альфу, то есть Бан Чана, но вскоре их опроверг пользователь под ником SweetBomb-666, написавший, что у него есть знакомые, которые знают омегу по имени Чонин, который живёт с Бан Чаном, и что в школе того самого Чонина все в курсе, что они встречаются. Чан с мученическим вздохом отбросил телефон. Глупые слухи его разозлили, а то, с какой лёгкостью незнакомцы разнюхали подробности о нём и Чонине, страшно нервировало. Уснуть Чан так и не смог. — Жесть, выглядишь стрёмно, — прокомментировал Хёнджин его вид, когда они по обыкновению встретились на обеде. — Ты спал? — строго спросил Чанбин и даже не осёкся, несмотря на разборки по поводу приказного тона.       Сил недоставало снова поднимать тему о границах. Был соблазн соврать, сказать, что спал, а в бледности и тёмных кругах под глазами обвинить нервное напряжение из-за экзаменов, но под пристальным вниманием чёрных глаз язык отнимался при одной попытке отклониться от правды. Чан сухо признался, что не спал. — Ёпт, сходи к врачу, реально, — заворчал Чанбин. — Само пройдёт, говорил же. — Когда пройдёт? Это уже заёб какой-то! — Пройдёт, спроси у Минхо. — Что? — Минхо, усердно пытавшийся открыть пудинг, поднял голову. — Его бессонница реально пройдёт, или он откинется раньше? — В прошлый раз прошла, — пожал плечами Минхо и посмотрел на Чана выразительным взглядом, сообщающим, что гораздо умнее будет пройти всевозможные медицинские осмотры и процедуры за чужой счёт. — Правда, я бы на твоём месте всё равно сходил к врачу. — Вот заладили. От врачей толку ноль, сказал же. — Потому что ты к хуёвым ходил. Я нормального нашёл! Специалиста! — Угомонись, — Чан одарил Чанбина тяжёлым взглядом. — Тц, заманал. Ну и ладно, дохни, раз тебе так хочется, — Чанбин рассерженно схватил палочки. — Вот и договорились.       Минхо и Хёнджин переглянулись и закатили глаза, без слов разделив участь адекватных людей, волею судьбы вынужденных возиться с не самыми здравомыслящими друзьями.       Не хотелось признавать, но в словах Чанбина и Минхо была доля истины. Чан всё прекрасно понимал. Происходящие с ним метаморфозы, должно быть, пугали окружающих. Сам он давно свыкся с нездоровой бледностью с оттенками серого, с тёмными мешками под глазами, с носовыми кровотечениями, с проступающими из-под истончившейся кожи сосудами, с воспалёнными капиллярами. Сложно объяснить другим, почему он не пытался ничего предпринять. Было столько причин.       Скоро. Уже скоро всё закончится. Голова теперь гудела и кружилась непрестанно. Слабость опутывала тело. Он знал, что периодически выпадал из реальности, но плохо понимал, когда и на сколько. Обеспокоенный взгляд Минхо позволял догадываться, что сознание замирало часто и надолго.       Ухудшение состояния Чан встречал с радостным предвкушением и не одобрял суету по поводу его здоровья, которую поднимали Чанбин, Минхо и Хёнджин. Как там говорится? Самый тёмный час — перед рассветом. Именно так. Он знал, что нужно потерпеть самую малость, что как только всё сделается невыносимым, тело задействует все резервы и изгонит бессонницу на ещё один неопределённый срок. И он выспится. Он снова станет человеком. — Я ему так и сказал! В общем, он подумает и потом даст знать, — заканчивал историю Чанбин, собирая остатки еды с тарелки.       Чан моргнул, включился в происходящее. Какой сегодня день? Сонливость выкрадывала его из реальности, а мир вокруг делала потусторонним, расплывчатым, раздробленным на суррогатные миры. Незаметно осмотревшись, он понял, что никто не заметил его отсутствия. Все привыкли к его периодической немногословности и не стремились насильно включить в беседу. Правда, в их уступках чувствовалась настороженность. Они более не высказывали опасений, Чан всё равно половину пропускал мимо ушей; не подгоняли и не дёргали по пустякам, проявляя к его отстранённости поистине суеверный трепет, будто верили, что, двигаясь черепашьим ходом или замирая, уставившись в одну точку, он продлевает свою на глазах дотлевающую жизнь. — Мы курить. Вы с нами? — Хёнджин поднялся с подносом в руках. — Чан? — Минхо сжал его плечо. — Пойдёшь на улицу?       Как можно не рассмеяться, когда с тобой разговаривают как с отсталым или смертельно больным? Чан улыбнулся и кивнул. Минхо и Хёнджин унесли подносы. Чанбин остался. Проницательный взгляд его был наполнен такой безутешной печалью, что Чан растрогался и захотел приободрить его. Вместо этого он с вызовом спросил: — Что? — Ничего, — Чанбин отвернулся. — Почему Джисону не отвечаешь? — Забыл. А что, он тебе пожаловался?       Внезапный приступ мнительности заставил Чана поверить, что все на него за что-то обижены, в чём-то пытаются уличить. Спокойствие Чанбина, контрастирующее с прежней несдержанностью, показалось подозрительным. Наверняка он и Джисон в сговоре, обсуждают Чана за его спиной, ведут подсчёт косякам и промахам, жалуются друг другу на то, как он их игнорирует, как нехорошо с ними обходится. — Нет. Просто сказал, что ты со вчера не отвечаешь, узнавал, в порядке ли ты. — А-а-а, — протянул Чан, и дурная смешинка тут же вернулась к нему. Какая же всё сплошная нелепица. Почему больше никто не смеётся? — Весело тебе? — Типа того.       Минхо и Хёнджин кричали им от дверей кафетерия. Это тоже показалось очень смешным. — Ладно, пошли, — Чанбин поднялся.       Улица плавилась под солнцем. В полдень разогретый воздух дрожал над асфальтом, превращая город в мираж. — Как печёт-то, собака, — пожаловался Хёнджин, затягиваясь сигаретой такой же длинной и тонкой, как он сам. — После вечеринки надо будет где-нибудь басик раздобыть, пусть мелкие плещутся. — Дело говоришь. — Ты как? Придёшь на вечеринку? — обратился Чанбин к Минхо.       Минхо не курил, но любил ходить за компанию, чтобы поболтать. — Приду, конечно! Грех такое пропускать.       Про какую вечеринку они говорили? Чан не успел задуматься основательно. Сперва заложило уши, словно в них залилась вода. Голоса смешались в неразборчивый шум. Подступила тошнота. Затем мир перестал иметь значение. Солнце исчезло вместе с жаром, университета больше не было, ничего не существовало, кроме вездесущего запаха сигарет. Восприятие сжалось до точки дискомфорта, от которого тело, казалось, готово было вывернуться наизнанку. Ещё до того, как кровь разом отхлынула от головы, Чан понял, что вот-вот упадёт. — Сейчас упаду, — сказал он в сторону Минхо, сел на асфальт и легко и быстро расстался с сознанием. — … какая-то ёбань… — проникли в голову пахнущие сигаретами слова.       Чан почувствовал руки и ноги, пошевелился, разлепил веки. Сверху на него вылупились три пары глаз, кроме которых он не видел ничего, так что поначалу чуть не завопил от страха, приняв их за видение из кошмара. Через несколько секунд ужаса вокруг глаз оформились знакомые лица. — Ты как? — спросил Минхо. Это он поддерживал Чана под голову.       Язык размяк, стал ватный, неповоротливый, с таким было невозможно создать ни одного членораздельного звука. Что-то невнятно промычав, Чан счёл за лучшее помолчать и снизу смотрел на заботливо-осуждающие взоры. — Хуёво он, нечего и спрашивать, — сквозь зубы процедил Чанбин.       Вспомнилось вдруг, что дальше семинар по экономике чего-то там. В панике Чан неуклюже дёрнулся. Его тут же силой уложили обратно. — Мне надо… — с усилием выговорил он. Его сильно тошнило. — Сколько времени? Мне надо на пару. — На какую пару? Ты и тридцати секунд в отключке не был. До пары полчаса ещё! — испуганно прокричал Хёнджин, хватаясь то за Чанбина, то за Минхо. От него исходил острый запах беспокойства.       Со выглядел сердитым. Удостоверившись, что Чан пришёл в себя, велел никуда его не отпускать и ушёл, по пути гаркнув на группку любопытных, остановившихся попялиться на развернувшуюся сцену. — Капец ты нас напугал, — Хёнджин обмахивал его ладонью. — Простите. — Только больше бесишь, когда извиняешься, — сказал Минхо, подкладывая Чану под голову рюкзак. — Рука уже затекла. — Прости. — Лежи молча. — Ладно.       Он лежал и пытался не смотреть на окна, блеск которых колол глаза. Словно почувствовав его беззащитность, Минхо и Хёнджин, сидевшие по обе стороны, склонились над ним, скрыли, спрятали в своей тени, как в другом измерении, спокойном и прохладном. Они ничего не говорили. — Вы злитесь? — слабым голосом спросил Чан. — Что? — Хёнджин возмущённо открыл рот и так и остался сидеть. — С чего вдруг? Мне не привыкать. Но вот кое-кто очень зол, — Минхо многозначительно улыбнулся. — О да-а. Кое-кто прямо-таки рвёт и мечет, — подтвердил Хёнджин, высматривая что-то по сторонам. — Идёт.       Вернулся Чанбин, и смертельная решимость в его лице не понравилась Чану. Он знал, что слишком слаб, чтобы противостоять такой решимости. — Встать можешь? — Да.       Минхо и Хёнджин принялись поднимать его под руки, придержали за плечи, проверяя на равновесие, отряхнули и наконец отступили. Во всё время Чанбин наблюдал за ними строго и внимательно, затем велел Чану снять рюкзак и передать ему. Чан повиновался. — Иди в машину, — повелел Чанбин. — Но… семинар. Я долго готовился, — попытался отказаться Чан, с тоской глядя на свой рюкзак в чужих сильных руках. — Я отвезу тебя домой.       Возможно, это и к лучшему. Так, по крайней мере, он отдохнёт перед работой. Попрощавшись с ребятами, Чан поплёлся на стоянку. Чанбин двинулся сразу за ним, едва не наступая на пятки, перед уходом сказав Хёнджину и Минхо, что заедет за ними, чтобы «подбросить и кое о чём переговорить».