Тасманийский Дьявол

      В машине стояла гнетущая тишина. Ни музыки, ни вопросов, ни поучений. Чан смотрел в окно и глубоко дышал, борясь с накатывающей тошнотой. Немочь овладела всем его существом, мысли мешались, путались, неотторжимые настолько, что ни одна не существовала сама по себе, поэтому он не сразу заметил, что они ехали к Нижнему. Нет, правда, они давно проехали его дом. — Ты проехал мой дом. — Я знаю. — Как? — Что «как»? — Чанбин мельком глянул на него с нехорошим подозрением. — То есть куда мы? — поправился Чан — Ты же сказал, что отвезёшь меня домой. — Домой к Джисону. — Зачем? Поворачивай назад! — Нет. Не останешься ты один в таком состоянии. — Ты не можешь брать и везти меня, куда тебе вздумается! Это похищение, на минуточку. — Ладно, считай, я тебя похитил. Вопрос закрыт. — Это так не работает! Какого хрена?! — Чан пытался кричать, но в сиплых изломах голоса до стыдного заметно проявлялось болезненное состояние. Стало ещё обиднее оттого, что протесты остались без ответа. — Не игнорь меня. — Чан, так будет лучше. Поверь, по твоему виду сразу понятно, что всё не слава богу. Придёт Чонин из школы, посмотрит на тебя такого и сразу волноваться начнёт. Тебе оно надо? — Нет, — помолчав, ответил Чан.       Он не знал, насколько плохо выглядел, не знал, были ли сегодня у Чонина дополнительные занятия и во сколько он вернётся. Что уж там, Чан до сих пор не знал наверняка, какой вообще день. Достав телефон, проверил дату: четырнадцатое июня, четверг. Почему по четвергам с ним вечно происходило чёрт-те что? — Посидишь с Сони, чтобы всем было спокойнее.       Несмотря на то, что Чанбин был рядом, и Чан в любую секунду мог протянуть руку и дотронуться до него, он казался далёким и чужим из-за своей новой мрачной уверенности в чём-то, перед которой Чан робел, толком не понимая почему, но нутром предчувствуя неладное. Слишком неумолимым и сумрачным делала она взгляд чёрных глаз. Та решимость, которая не понравилась Чану раньше, в застывших чертах проступала ещё отчётливее. Затевать спор он опасался.       Иногда обстоятельства вынуждают приспосабливаться. В конце концов затея имела достаточно преимуществ: Чонин ничего не заподозрит о бессоннице, удастся побыть с Джисоном, да и от Джисона до работы ближе. Подумав так, Чан смирился и сидел молча, пока они не приехали. — Оставь, — сказал Чанбин, когда Чан потянулся назад за рюкзаком. — Ладно, — Чан пожал плечами. Видимо, его и на смену отвезут.       Достав ключи из бардачка, Чанбин дал команду выходить. Чан с сожалением оставил оснащённый кондиционером салон и вылез под палящий зной. Отовсюду слышалось противное стрекотание и жужжание, омерзительно тонкий щебет птиц сверлом ввинчивался в висок, яркий свет щипал глаза. Не терпелось от всего этого спрятаться. Наконец зелёная дверь распахнулась, и Чан ввалился в тёмную прихожую. От сладко-пряного запаха защекотало в носу. — Почему у тебя вообще ключи от дома Джисона? — спросил, отдышавшись после короткого, но невыносимо утомительного пути от машины. — Проходи, не стой.       Чан стянул кроссовки, сделал шаг и только тогда заметил страшный бардак. Озираясь по сторонам, он сел на диван. Стол был заставлен грязными тарелками и чашками, усыпан крошками, заляпан пятнами. Тут же валялись потрёпанные тетради и учебники. Чан нахмурился на представшее свинство. Джисон, конечно, очень милый, но тарелки можно и замочить. И пол был грязный, на носки налип всякий сор. В доме с традиционным низким столом полы всегда должны быть чистыми. Впрочем, Чан тут же осёкся, вспомнив, что он здесь незваный гость. — Так почему у тебя есть его ключи? — Мы так решили. Джисон знает пароль от моей квартиры и тоже приходит когда захочет.       Они так решили. Давно ли? Обмен ключами Чан воспринимал как проявление безусловного доверия, акт принятия в личное пространство, в мир вещей, хранящих истории и секреты. Пока что Чан определённо не решился бы оставить Чанбина или Джисона без присмотра в своей квартире, не уверенный, что они, дабы выяснить о нём побольше, не залезут в каждый ящик и угол.       Постояв в раздумье, Чанбин развернулся и вперил в Чана немигающий, неподвластный пониманию взгляд. Чан подобрался. По хребту пробежал холодок. Что-то было не так. С Чанбином. Он перешёл в другое измерение. Такого Чанбина нельзя было запросто, как в выходные, взять за руку или поканючить, чтобы вызвать ласковый смех. Он был недосягаем. В центре комнаты, под самой лампочкой, стоял не Чанбин. То был вожак по прозвищу Тасманийский Дьявол. Инстинкты вопили: «Убегай!», и Чан едва не покорился, но вместо того спросил с мнимой беззаботностью: — Что теперь? У меня куча времени до работы. — Ты сегодня не работаешь. — С чего вдруг? — С того. Ты никуда сегодня не пойдёшь. И завтра никуда не пойдёшь. — Не понял.       Чан впрямь не понял. Он испугался, что окончательно потерял рассудок и запутался в днях. Проверял ведь в машине, сегодня четверг. А вдруг не четверг? Вдруг уже суббота, просто он не уследил за двумя днями и перепрыгнул в выходные. — Сегодня ты отсюда не выйдешь. Доставай телефон, звони начальнику и бери два отгула.       Значит, всё же четверг. По виску скользнула капля пота. Чан стёр её запястьем. — Ты с ума сошёл? Я не могу пропустить работу. — Можешь. — Нет, не могу. — Можешь. — Чанбин, заканчивай, прошу тебя, — устало взмолился Чан. — Мне нельзя. — Можно.       Зуд негодования прошёлся по нервам. Что за цирк! Чан скрипнул зубами. — Тебе, наверное, не понять, ты же у нас весь такой обеспеченный, но обычным людям приходится держаться за работу, чтобы выжить. Мне нельзя прогулять смену. — Как скажешь. Я отработаю за тебя. — Что? — Я тебя подменю. Я знаю, где ты работаешь. — Нет. Нет, я не позволю. Не смей, серьёзно. Мне будет неудобно. — Тогда. Возьми. Отгул.       Очевидно, сдавать позиций он не собирался. Чан тоже. Стиснул кулаки и процедил: — А на хер тебе не пойти? Я, кажется, говорил, чтобы ты не пересекал черту. Если забыл, напомню: со своей жизнью я разберусь сам. Не лезь. — У тебя два варианта на выбор: либо ты берёшь отгул, либо я тебя подменяю. Третьего не существует. — Существует, — тяжело дыша от охватившего его гнева, Чан поднялся, зло зыркнул на Со и пошёл к двери. — Пока. — Далеко собрался без вещей?       Чёрт! Рюкзак остался в машине. Отступать было поздно, Чан уже настроился на революцию. — Телефон со мной. Выкручусь. — Настоятельно советую не пытаться сбежать, иначе мне придётся применить силу, — грозно предупредил Чанбин. — Сбежать? Ты что, вообще охренел? Я свободный человек! Куда хочу — туда и иду! И я иду домой! К себе! А потом на работу! Ясно?!       Только Чан договорил, стены и потолок закружились, а сам он взлетел ногами кверху. В следующую секунду его, аккуратно придерживая, уложили лицом в пол и резво обездвижили. Сверху горой навалилось тяжёлое тело. Дыхание Чана участилось, в ушах стучало. Этого не могло быть. Творилось какое-то безумие. — Как ты смеешь?! — взревел Чан и задёргался что было сил. В нём пробудился вулкан ярости, закипела горячая, как лава, кровь. — Отпусти немедленно! Сейчас же! — Тише. Чем больше сопротивляешься — тем больнее.       Держал Чанбин крепко и — самое главное — умело. Пока он без лишней суеты заламывал Чану руки, Чан бился об пол, тщетно напрягая все жилы, выгибался и хрипел от усилий и злобы. Боль постепенно усиливалась. Мышцы скрутило. Казалось, ещё немного, и затрещат сухожилия. Но сколько бы Чан ни изгибался, выплёвывая ругательства, освободиться не получалось. Он взмок. На лбу гроздьями выступали капли пота, стекали на брови и на нос. — Отпусти меня! Ты сумасшедший придурок! Какого хера ты делаешь! — Пообещай, что останешься здесь. — Ничего я не буду больше тебе обещать, козёл! — Хера с два я тогда тебя отпущу, — свирепо зарычал в ухо Чанбин. — Ты не можешь вечно меня держать! — Ты охуеешь, чё я могу. Если не успокоишься, я тебя в ванне, блядь, к трубе привяжу, усёк? — Я позвоню в полицию! Слышишь?! Позвоню! — Звони.       Хлопнула входная дверь. Чан замер, с надеждой ожидая вмешательства Джисона, потому как никто иной прийти не мог. То действительно был он. — Я при… Что происходит? — удивлённо воскликнул Джисон. Он подбежал, упал на колени и замер, явно не зная, кому помогать — не то Чану отбиваться, не то Чанбину его удерживать.       Завернув напряжённую шею, Чан скосил глаз на красное, покрытое испариной лицо. Увешанная амулетами грудь часто вздымалась, словно до этого Джисон пробежал пару километров без остановки. — Он сказал, что привяжет меня к трубе! — сипло пожаловался Чан. — Бин, отпусти его. — Нет, — наотрез отказался Чанбин. — Бин, пожалуйста. — Уйди, не мешай.       С появлением хоть и бесполезного, но всё же заступника у Чана открылось второе дыхание. Багровая пелена заволокла взор. Он вновь задёргался, понося Чанбина на чём свет стоит и упрашивая Джисона помочь. Джисон не помог. Лишь протянул звенящие браслетами руки, подложил ладони Чану под голову и вместо того, чтобы вразумлять Чанбина, вразумлял Чана, его уговаривал успокоиться, тогда как, совершенно очевидно, это Чанбин потерял рассудок. Предатель! И забота у него предательская! Чуть не плача от обиды, Чан уткнулся в подставленные ладони горячим мокрым лбом. Он не понимал, чем заслужил такое обращение. — Ненавижу вас! Что я вам сделал?       Он ещё потрепыхался, как прижатая ногтем моль. Ярость иссякла так же быстро, как разгорелась, забрав то последнее, что оставалось в ослабленном его существе про запас. Опустошённое, измождённое тело безвольно обмякло. И тогда Чанбин отпустил.       Воцарилась тишина. Чан медленно собрал руки-ноги в кучу, сел. Джисон обхватил за плечи, чтобы помочь подняться. Чан его отпихнул. Раньше надо было помогать. Он смахнул с лица и одежды крошки и пыль, кое-как встал, поморщился. Голова трещала как после удара кувалдой по черепу. — Ни шагу на улицу, — угрожающе прищурился Чанбин.       Его неотступность вызывала остервенелую злость. — По какому такому, блядь, праву ты мне указываешь? И что это вообще было? — Сядь, — Чанбин указал на подушку.       Чан опешил от такой высокомерной наглости. Опозоренный проигрышем и оскорблённый попустительством Джисона, он никак не мог снести приказного тона. Никто ему не приказывал. Никто. Даже родители и тётя не диктовали ему, что делать, а тут вдруг нарисовался баловень судьбы, возомнивший, что все должны танцевать под его золотую дудку. — Теперь я должен выучить команду «место», как здорово! Своим питомцам приказывай, у тебя их целая стая! Что ты ко мне прицепился? Что тебе от меня надо? Запомни раз и навсегда: не лезь в мою жизнь! Мы не друзья, мы не встречаемся. Ты мне никто!       Он бы продолжил, он много чего имел сказать, но Джисон, понурившийся в сторонке и не принимавший в противостоянии активного участия, подскочил, размахнулся и отвесил Чану хлёсткую пощёчину. — Я всё понимаю, но когда ты злишься, тебя несёт и ты говоришь глупости!       Оглушённый, Чан прижал ладонь к горящей щеке. — А что мне остаётся? — воскликнул он дрожащим голосом. Понимал, что напрасно было оправдываться сейчас, и всё равно не остановился. Джисон был прав, его несло, как сорвавшийся со склона, катящийся вниз камень, но камень не приходит в движение без воздействия внешней силы, и кое-кто очень постарался, чтобы так его разогнать. — Он меня сюда приволок и плевать хотел на моё мнение, говорит, где работать, когда работать, выходить мне на улицу или не выходить! Мне тоже много чего не нравится. Меня бесит, что ты на таблетках, — опять нацелился он на Чанбина, — бесит, что куришь, что лезешь куда не просят, но я же не диктую тебе как жить! Я только прошу не перебарщивать с самодеятельностью! — Ты не оставил мне выбора, когда отказался сходить к врачу.       Ни безжалостная пощёчина Джисона, ни обвинения Чана — ничто Чанбина не поколебало. — Потому что это унизительно, как ты не понимаешь! Перестаньте со мной нянчиться! — Хуйню несёшь. Опять твоя альф… — И вот не смей заикаться про альфачью гордость! Речь об обыкновенном человеческом достоинстве. Или ты специально? Хочешь, чтобы я ещё больше был у тебя в долгу, чтобы и пикнуть не смел ничего?! — Достоинстве? — Чанбин приблизился вплотную. От остроты его взгляда веяло холодом смертоносной стали, и Чан отшатнулся, будто бы в самом деле увидел скользнувшее перед лицом лезвие. — О каком достоинстве ты говоришь? У тебя настроение скачет от хиханек-хаханек без причины до истерик. На тебя смотреть тошно. В обмороки падаешь, будто это в порядке вещей, худеешь на глазах и постоянно трясёшься, как чумная собака. Не замечал? Если хочешь сохранить достоинство, прими поражение как подобает альфе и поблагодари всех людей, которые любят тебя и хотят помочь.       Чан склонил голову и уставился на ноги. Он всего лишь хотел, чтобы его оставили в покое, а вместо этого его заперли в чужом доме, повозили по полу и отчитали. Разве он не имел права отстаивать честь и свободу?       Чанбин посмотрел на часы. — Мне нужно идти. Слушай внимательно, не перебивай. Я привёз тебя сюда, чтобы ты поспал. Рот закрой, я знаю всё, что ты скажешь. Не думай свалить. Убежишь — пожалеешь. Вернусь поздно и всё объясню. Ждите. Джисон за главного.       Чан сердито сопел носом. В иных обстоятельствах он обязательно потягался бы с Чанбином в упрямстве, но после неравной борьбы совсем выдохся. Голова была так тяжела, что даже держать её прямо казалось непросто. Может, пришла пора сдаться? Пускай делают с ним что хотят. Достали. — А с работой что? — буркнул он. — Я подменю тебя. — Не надо. — Ну ты же не взял отгул. — Я не хочу… — Я не спрашивал, хочешь ты или не хочешь. Я дал тебе выбор. — Ладно! Блядь, мёртвого заколебёшь. Возьму я отгул, — процедил Чан. — Два. — Два… — Тогда вернусь в районе шести. Звони при мне.       Под бдительным наблюдением Чан неохотно достал телефон, нашёл номер начальника. Палец завис над кнопкой вызова. Чан не имел ни малейшего представления о том, что нужно говорить. — Я никогда не брал отгул. Что мне сказать? — Скажи, что упал сегодня в обморок и пойдёшь к врачу. — Я не пойду к врачу, — вновь взвился Чан, с вызовом глядя из-под сведённых бровей. Не хватало, чтоб его по врачам таскали, как больного котёнка. — Не пойдёшь, но скажи. — Эм… ладно. — На громкую.       Чан поставил вызов на громкую. — Слушаю, — раздался из динамика басовитый голос. — Ах…ммм… — Что такое, Бан Чан? — Да, видите ли, я приболел, кажется. Не очень себя чувствую и сегодня упал в обморок, — Чан торопился и сбивался от смущения. Он правда плохо себя чувствовал, но почему-то испытывал стыд, будто придумал оправдание для лишнего выходного. — Могу ли я… можно взять отгул? — Два, — беззвучно поправил Чанбин и показал два пальца. — Два отгула, чтобы сходить к врачу? — Надо же, какой ужас! Ты в последнее время выглядел уставшим, правда-правда. Ну что ж, обязательно обследуйся, ты такой молодой, обмороки это совсем не дело в твоём возрасте. То-то я думал, что-то не так, ох-ох, — после сердобольных причитаний из трубки послышалось характерное причмокивание (Чан знал привычку босса надувать губы во время раздумий). — Ты же знаешь, что отгулы не оплачиваются как больничные? — Само собой. — Хорошо. Есть, кому о тебе позаботиться? — Спасибо, я под присмотром, всё хорошо, — Чан бросил взгляд на Чанбина и Джисона. Не под присмотром он, он в плену. — Что ж, выздоравливай! — Спасибо ещё раз, извините за неудобства. — Ничего-ничего. Надеюсь, ты скоро вернёшься к нашей дружной команде.       Чан повесил трубку. Появившееся облегчение неоднозначно слилось с укором совести. Уязвлённый, он пробурчал: — Доволен?       Чанбин не ответил, он уже обувался в прихожей. Не прощаясь, взялся за ручку двери. От молчания его Чана затопило виной. Всё, о чём он думал, глядя на прямую широкую спину, — что когда-нибудь Чанбин уйдёт и не вернётся или вернётся и никуда уже не уйдёт, так что его нельзя будет и ждать, и неужели нужно расставаться вот так, непримирёнными и самую малость, ровно настолько, чтобы сказать: «Пока». Всегда скорый на раскаяние, Чан точно знал, где переборщил и за что следовало повиниться. — Стой! Подожди.       Чанбин обернулся через плечо. — За то, что сказал… Прости, — Чан всё ещё злился, и извинение у него вышло какое-то сердитое. — Ты мне не никто. Ты кто-то, просто я пока не определился — кто. — Ты идиот?       Он ушёл, хлопнув дверью. Чан моргнул. Скрестив руки, укоризненно смотрел на него Джисон. Видно было, о пощёчине он не жалел. — Выговор сделаешь? — едко усмехнулся Чан. Его и так песочили все кому не лень. — Да, Чан. Это никуда не годится. — Я извинился. Искренне. — Ты только хуже сделал. Что значит ты не определился? И извинения не исправят всего. Слова, которые ты сказал, всё равно останутся с Бином. Он теперь носит их в себе, и они всплывут на поверхность, когда ему будет плохо. Так всегда бывает: обидные слова западают в душу и прорастают, когда мы уязвимы, когда слабы. Я не хочу, чтобы он думал, что он тебе никто только из-за того, что не пахнет. Мы должны говорить ему, что дорожим им, что он ценный и самый лучший для нас, чтобы когда ему тяжело, он вспоминал об этом и приходил к нам за поддержкой. — А что насчёт слов, которые он мне сказал? Почему только мои косяки считаются? — Бин констатировал факты: ты не контролируешь эмоции, похудел, сознание потерял. И ты дрожишь, — тихо докончил Джисон.       Медленно Чан посмотрел на растопыренные пальцы. Они и впрямь дрожали. — Чёрт… — он сжал переносицу. — Садись, — более миролюбиво сказал Джисон. — Заварю чай.       Сгорбившись на подушке, Чан теребил кисточку. Он считал себя бесталанным, но оказывается, один талант у него всё же был — талант всё портить. Самое обидное, Чан не понимал, как это так у него получалось. Противник насилия, он умудрялся ранить людей длинным языком. Пожалуй, будет лучше отгрызть его, чтобы не испоганить едва зародившиеся отношения окончательно. Станет носить блокнот и ручку. Придётся тщательнее взвешивать каждое слово.       Джисон быстро разобрал завал, свалив грязную посуду в раковину, скидал учебники и тетради на диван, обтер стол замызганной тряпкой. Поставив чайник, что-то колдовал возле кухонных тумб, открывал ящички, собирал в горсть листочки-лепесточки. Чан не мог понять его настроения. Закрался страх, что Джисон его больше не любит. — Скажи честно, вы хотя бы раз пожалели, что связались со мной? — Нет, — не отвлекаясь ответил Джисон, доставая жестянку с верхней полки. — Бин выбрал тебя. Он влюбился, поэтому не дал тебе уйти. Тебе теперь не отвертеться. — Чанбин? А ты? — Я тебя не знал совсем. Мне понравились твои запах и внешность, но выбор был за ним. Лично я всегда отдавал предпочтение отношениям втроём, но если бы ты не понравился Бину, если бы он решил, что мы с ним останемся вдвоём, без тебя, я бы это принял.       Чан подтянул колени к груди и спрятался в них лицом. Вот оно как. Не успей Чанбин влюбиться, не стал бы ничего предпринимать, а Джисон, для которого мнение его омеги было превыше всего, не стал бы настаивать. Счастливая случайность спасла Чана от участи остаться за бортом ковчега, именуемого истинностью. Счастливая случайность и дьявольская упёртость Чанбина.       Прежде Чану нередко приходилось оценивать собственные поступки и выносить пристрастный и от того ещё более суровый вердикт. Теперь ему предстояло подумать над своим поведением основательно. Все без исключения близкие распекали его за неумение принимать помощь. Одна загвоздка: он о помощи не просил. Какой смысл насильно помогать человеку? Переживать приходы бессонницы одному было много легче. Будь такая возможность, Чан бы на весь цикл запирался в комнате, как в башне, и не выходил, пока не завершит ритуал бдения. Непрошеная забота его угнетала, и от этого пышнее разрасталось внутреннее противоречие. Не глупо ли жаловаться на неравнодушие окружающих? Бедный, несчастный, никто-то не понимает, как он устал отбиваться от сердобольных с нескончаемыми предложениями облегчить страдания. Но ведь правда, никто не понимает. Всё, о чём он молил, — чтобы другие смотрели на его временное недомогание сквозь пальцы. Совесть и так терзала его за причиняемые неудобства. Неужели невозможно простить ему маленькое эгоистичное желание сохранить самодостаточность?       Зашипел льющийся кипяток, позвякала ложка. Раздались шаги, на стол что-то опустилось. Чан поднял голову. Из носика заварочного чайника поднимался ароматный пар, на блюде лежали пирожки в форме рыбок, рядом с чашками стояла баночка янтарного мёда. — Не кори себя. Ты не сделал ничего ужасного, — сказал Джисон, сидя расшнуровывая кеды. — Ты всё ещё замечательный альфа, рядом с которым я хочу быть. И Бин тоже.       Неясное склизкое чувство, изучение которого не так давно прервал звонок Минхо, заворочалось в груди. Гудение в голове мешало сосредоточиться. Белый шум заглушал мысли. Чан поморщился. Что тогда было? Как же тяжело думать. — Не знаю уж, что во мне такого замечательного. Я только всё порчу. — И что ты испортил? — Джисон стянул и один за другим бросил кеды в сторону прихожей. Маленькая ласковая улыбка теплилась на тонких губах. — Я вас расстраиваю. — Нет. Мы с Бином обсуждали это, поэтому осмелюсь говорить за нас обоих: нас расстраивает наша беспомощность рядом с тобой, — Джисон разлил светлый, пахнущий травами чай, положил в каждую чашку по ложке мёда. — Понимаю, сложно перестроиться, когда привык полагаться на себя. Честно, если бы не Бин, я бы не вмешивался и дал тебе время самому разобраться, но ему сложнее оставаться в стороне. — Да он как с цепи сорвался, — посетовал Чан, с содроганием вспоминая поселившуюся в чёрных глазах зловещую решимость. — Согласен, методы у него жестковаты. Прости его. Он с утра на нервах, у него сегодня важная конференция, он с докладом выступает. — Я не знал. Он туда торопился? — Да. — Надеюсь, не опоздал из-за меня. — Бин сам всё это затеял, сам привёз тебя ко мне вместо того, чтобы отвезти домой и нормально поговорить после конференции. Его проблемы, если опоздал. Твоя вина только в том, что ты ему наговорил сгоряча чего говорить не следовало. — Мне так жаль, — Чан повесил голову. Ему было очень стыдно за брошенное в сердцах: «ты мне никто». — Сожаления не помогут. Лучше поработай над тем, чтобы подобное не повторилось. Найди слова, которыми можно выразить свои чувства, не задев при этом чужих. Держи, дорогой, — Джисон протянул пирожок, — пей чай, пока не остыл.       Чан смущённо улыбнулся и взял пирожок. Он больше не обижался на Хана за то, что не помог противостоять Чанбину. Кстати, о нём… — Не знаешь, что Чанбин задумал? — Понятия не имею. Он позвонил, в двух словах описал, что случилось, и сказал пулей лететь домой смотреть за тобой. В любом случае, если он что-то начал, то не остановится, пока не доведёт дело до конца. — Страшно что-то стало. — Не бойся. Ну что такого он может сделать? Не выстрелит же в тебя дротиком со снотворным для диких животных. — Уверен? — Конечно, — с сомнением в голосе ответил Джисон.       Напившись сладким чаем, порядком успокоившийся, разморённый Чан привалился к стене. Уйма свободного времени впереди опьяняла. — Бин не скоро вернётся. Не хочешь полежать, глянуть какой-нибудь фильм или сериальчик? — Можно, — Чан пожал плечами. В сущности, ему было всё равно, чем заниматься. Повели Джисон оставаться здесь и смотреть в стену, он бы легко согласился и на это. — Тогда нам наверх, — Хан навёл указательный палец на потолок. — На чердак? — Мансарда. Там моя спальня вроде как. — Под крышей? — Чан скептически изогнул бровь. Ему казалось, на чердаке живут только герои детских книжек или романов. — А ты видишь где-нибудь здесь кровать? — весело поинтересовался Джисон. — Думал, ты спишь на диване, если честно. — Иногда. Но обычно наверху.       Они встали и подошли к лестнице. Джисон пропустил Чана вперёд и, придерживая для подстраховки, говорил: — Раньше там хранился всякий хлам, а спали внизу, на футонах. Когда я переехал сюда, мне было так лениво каждый вечер их раскладывать и каждое утро сворачивать, что я однажды собрался, за день вычистил всю мансарду, затащил с друзьями матрас и стал спать там. Потом натаскал всяких своих вещей и, в общем, можно сказать, обжился.       Конец истории Чан не слушал. Он сидел рядом с проёмом и с открытым ртом озирался по сторонам. Первое, что бросилось в глаза, как только он выполз из люка, — загадочная конструкция на деревянной подставке, с каменной плошкой и разноцветными камнями, уставленная толстыми белыми свечами. Над всем этим возвышалась тридцатисантиметровая статуэтка волка со звездой между ушами. Волк сидел, устремив пронзительно неподвижный каменный взор на комнату. Позади, как подсвечивающая музейную композицию световая панель, изливало солнечный свет окно. Одного этого было достаточно, чтобы произвести впечатление, но обитель Джисона имела в запасе уйму удивительного. Взгляд Чана перепрыгивал с громоздящихся повсюду башен из книг на разбросанные носки, с носков на фантики и пустые бутылки, с них на подзавявшие фикусы, папоротники и какие-то непонятные разлапистые деревца в больших расписных горшках. Под крышей, по треугольным скатам вились бумажные гирлянды и искусственный, ядовитого зелёного цвета плющ. По углам заброшенные паутины собирали пыль. Среди всего этого бедлама у левой стены лежал тонкий двуспальный матрас, на котором комом валялось одеяло и куча подушек. Рядом с, предположительно, изголовьем были навалены блокноты, ручки и карандаши. — У меня неприбрано, — сконфузился влезший следом Джисон и ринулся собирать носки. — Ты же меня не ждал, — пережив первый шок, выдавил Чан, поражённый царившим вокруг беспорядком. — А это… — он показал на конструкцию с камнями, свечами и статуэткой. — Алтарь. — А, ну да, — Чан серьёзно кивнул, будто знал про алтарь заранее, просто забыл. С трудом отведя от него глаза, посмотрел на снующего туда-сюда Джисона. — Помочь чем? — Заправь кровать, если несложно, — взволнованно попросил Хан и извиняющимся тоном добавил: — Правда, если бы я заранее знал, то прибрался бы, а так, конечно… Фиговое первое впечатление, наверное.       От спального места исходил стойкий запах Джисона, обозначая излюбленную территорию в доме. К базовому запаху тенью примешивался другой, терпкий и интимный, щекочущий нёбо. Чан ухватил какую-то часть одеяла, расправил ком, встряхнул. Из кома выпала книга с забором из разноцветных закладок по краю. Запах стал сильнее. На матрасе среди подушек обнаружилась кофта. Его кофта, та самая, которую он недавно дал Джисону. Чан так и замер, уставившись на неё. От кофты явственно пахло возбуждением, пахло спермой.       Заметивший заминку Джисон обернулся. Издав сдавленный писк, кометой пронёсся через комнату, схватил обличительное свидетельство похоти и запихнул в комод. Отходить не спешил. Стоял, прижимая собой задвинутый ящик, как будто кофта в любой момент могла вырваться наружу, полететь к хозяину и в красках описать, жертвой каких непотребств она стала в этом доме. Чан стоял с одеялом в руках. Покрасневший Джисон выжидал. — Я с ней спал, — не выдержав молчания, пояснил он. — Ты на неё дрочил. — Не дрочил я на неё! — Джисон в защитном жесте выставил руку. — То есть дрочил, но не прямо на неё. Я хочу сказать, я на неё не кончал, я кончал в ней. Прости, я постираю перед тем как вернуть.       Чан смотрел на пунцовые, закушенные изнутри щёки, на стыдливо опущенный взор. Мысль о том, что Джисон на него мастурбировал, льстила и подпитывала ответное желание. В стремлении поддержать младшего альфу Чан принял непринуждённый вид и сказал: — Я тоже хотел подрочить на твою рубашку. — Только хотел? — Джисон опустил руку. — Не получилось. Устал сильно. — Может, как-нибудь потом, в следующий раз. — Наверное. — Вот отдохнёшь и сил прибавится. — Пожалуй.       Они встретились взглядами, улыбнулись, молча признавая взаимное влечение. Джисон подошёл помочь, убрал книгу, расправил простынь, разложил подушки. Вместе застелили матрас. — Ложись. Чувствуй себя как дома. — Тебя не напрягает, что я так неожиданно объявился? — спросил Чан, устраиваясь на животе.       Тонкий продавленный матрас нельзя было назвать удобным. Рёбра сразу же заныли. Чан подложил под грудь подушку. — Нет. Честно, — Джисон присел рядом, погладил по спине, — в глубине души я рад, что Бин затащил тебя ко мне, проделав всю неблагодарную работу, и ты вынужден злиться на него, а я могу побыть хорошим парнем, который успокоит и накормит. — Чего ты тогда не вмешался и без зазрения совести смотрел, как мной пол вытирают, а, хороший парень? — Ну-у-у, я же не самоубийца, к тому же я придержал тебе голову. А если серьёзно, было похоже, что тебе нужно выораться, так что я счёл за лучшее подождать. — Справедливости ради, после сегодняшнего я что-то тоже передумал лезть Чанбину под горячую руку, так что если разругаетесь — на меня не рассчитывай. Он жесть сильный. — Поверь, я знаю. Я иногда захаживаю к стайным на тренировки, когда Бин там. Как-то раз он отрабатывал приёмы с Шону, и это выглядело очень сексуально, вот я и напросился на индивидуальное занятие. Подумал, будет классно покататься с Бином по татами, прижавшись телами, и всё такое. — И как оно? — Меня как будто автобус переехал. — Прекрасно тебя понимаю.       Занимательно выходило: оба они по физическим способностям не могли противостоять своему омеге. Чан выступал против домашнего насилия. По большей части он воспринимал это на свой счёт и обещал себе никогда не поднимать руку на партнёров, поэтому не был готов к тому, что поднимать руку будут на него. — Отдыхай, я быстро тут закончу, — Джисон откопал пакет. Склонясь, как грибник в лесу, ходил подбирал мусор. — Ты все прочитал? — Чан кивком указал на башни и башенки книг. — Нет. Но когда-нибудь прочитаю. — Ого. Их много, — уважительно подметил Чан. Он не был заядлым чтецом и не понимал людей, которые садились почитать для удовольствия. — От дедушки и бабушки достались. Дома целая библиотека. — Дома? — В Хвенсоне у родителей. — А, ну да. Они тоже литературой увлекались? — Можно и так сказать, — Джисон улыбнулся и бросил в пакет смятую пластиковую бутылку. — Дедушка какое-то время преподавал зарубежную литературу в университете, где училась бабушка. — Твой дедушка был профессором?! — Ага. — Круто! — Он очень увлёкся традициями митанитов, про которые бабушка писала работу, а бабушка — литературой. Так они сблизились. Он даже ездил в деревню на праздник Восхождения Белой Матери. Потом бабушка доучилась и уехала, но продолжала с дедушкой переписываться и иногда видеться. На одной из встреч дедушка сделал ей предложение. — Очень красивая история.       Джисон усмехнулся. — Бабушка ему отказала. — Серьёзно? Почему? Она его не любила? — Любила. Но она не собиралась оставаться в городе. Ей здесь не нравилось. Тогда дедушка уволился, всё продал и переехал к ней. Она работала учительницей в школе, а он помогал её родителям на ферме. — Это с чьей стороны твои бабушка и дедушка? — Со стороны папы-омеги. А со стороны второго папы бабушка и дедушка теплицами занимаются. — Второй папа альфа? — Да, — Джисон завязал пакет, отставил в уголок и открыл ноутбук. — Что посмотрим?       Он лёг, прижавшись боком, и от его близости и терпкого запаха волоски на Чане встали дыбом. Неожиданно обрушилось осознание: он очутился в обители своего альфы, в его спальне. На постели, где Джисон мастурбировал, завернувшись в его, Чана, кофту. О чём он думал? Представлял ли, что это Чан обнимает его со спины? Представлял его руки на себе, его губы? Звал ли, вплетая его имя в стоны? — Так что посмотрим? — Не знаю, — Чан тряхнул головой и кашлянул, возвращаясь к реальности. — Не особо разбираюсь. У нас обычно Чонин заведует развлекательной программой на вечер. — М-м-м. О! Недавно вышел мини-сериал про омегу, который стал вожаком стаи, притворяясь альфой. — Кого-то мне это напоминает. — Не-е-е, Бин не притворяется альфой. — Зато легко за него принимается. — Твоя правда. Так что? — Давай.       Включив первую серию, Джисон притащил расписной деревянный коробок и что-то зелёное, похожее на распоротую подушку. Скрестив ноги, вдевал нитку в иголку. — Что это? — Подушку тебе для сна доделываю. Отвернись, не смотри.       Чан отвернулся, но предпочёл бы продолжать разглядывать умиротворённое лицо Хана, полное тихой удовлетворённости, словно бы он мечтал вот так сидеть и шить, пока его альфа спокойно лежит рядом.       Следить за сюжетом получалось из рук вон плохо. Чан то и дело отключался. Он не засыпал, а как бы отстранялся от действительности. Пару раз не удавалось разобрать речь, родной язык звучал как несусветная тарабарщина, набор неподдающихся расшифровке звуков. Иногда, моргнув, он пропускал несколько минут. Лежать с закрытыми глазами не помогало, сознание оставалось в ловушке между сном и реальностью, разрывалось меж ними, но никак не могло закрепиться ни там, ни тут. Джисон тоже имел трудности с концентрацией, потому что больно часто отвлекался на Чана, то поглаживал по боку, то вполголоса спрашивал, не спит ли. Так или иначе, сериал помог убить время до вечера. Отлежав всё что можно и проголодавшись, они спустились и разделили вчерашний обед. Раньше им вряд ли хватило бы этого, чтобы наесться, но в нынешний вечер оба были не в своей шкуре и ели без особого аппетита.       Ожидание подавляло. Чана мучили неведение и усталость, Джисон старался утишить его волнение обнадёживающими заверениями, но получалось не очень. Он не меньше Чана напряжённо прислушивался к звукам снаружи и часто вздыхал, боясь, по всей видимости, что приход Чанбина принесёт очередную вспышку разногласия. Пространство успело пропитаться прогорклым запахом встревоженных альф, когда роковой звук автомобиля прорезал вечернюю тишь.       Поворот ключа в замке показался оглушительным. Чанбин вошёл. Разуваясь, спросил: — Всё нормально?       Чан и Джисон переглянулись. — Да. — Ничего не случилось? — Нет.       Чанбин подошёл к Чану. Опустился на корточки, внимательно посмотрел в глаза. — Ещё злишься?       После чая Чан и не вспоминал ни о какой злости и даже посмеялся с Джисоном над произошедшим. Через год они втроём наверняка с весельем будут вспоминать этот день: «А помнишь, я долго не спал, упал в обморок и…» — Нет. А ты? — Нет.       Улыбка тронула губы Чанбина. Джисон отразил её, воодушевлённый перемирием. Выяснив первостепенное, Чанбин сел за стол, стащил со спины рюкзак, достал оттуда два листа и положил перед Чаном. — Это тебе на работу, — указал на один лист с печатью, — эту отнесёшь в универ, — ткнул пальцем на второй. — Что это? — Чан тупо уставился на, очевидно, две медицинские справки. — Больничные. У тебя грипп. — Где ты их достал? — Попросил своего врача, — не дожидаясь следующих вопросов, Чанбин достал пакет. — Твоя домашняя одежда. Чонин собирал. — Чонин? Ты заезжал к нам? — Да. С ним остался Минхо. Я этого не планировал, они так решили. Утром за ними заедут Шиён и Сынмин, накормят и отвезут на учёбу. А вот это, — Чанбин положил поверх пакета новую зубную щётку, — оставишь здесь, пусть будет.       С этими словами он закрыл портфель и, обхватив, прижал к себе. — Вы голодные? — Я нет, — ответил Джисон. — Я тоже нет, — ответил Чан. — Тогда идите умывайтесь и переодевайтесь. — Что ты собираешься делать? — Позже объясню. Сначала подготовьтесь.       Чан не двинулся с места. С недоумением смотрел на лежавшие перед ним предметы и пытался понять, что его ждёт. Была подозрительная мысль, что его собираются накачать снотворным. Иначе откуда такая секретность? Как бы то ни было, Чанбин требовал послушания. Та чёткая граница, которую он очертил железной неумолимостью, лишала Чана надежды добиться ответов раньше, чем Чанбин посчитает нужным. Да и как Чан мог возмущаться сейчас, когда Чанбин потратил весь день, чтобы позаботиться о справках для него, об одежде и о Чонине? В замешательстве Чан просительно посмотрел на Джисона. В глазах младшего альфы читался почти умоляющий призыв: «Послушайся его». — Ладно, — наконец кивнул Чан. — Джисон, дай ему полотенце, — скомандовал Чанбин.       Вот так, уже не Сони, а Джисон. Чанбин был серьёзен как никогда. Джисон молниеносно выполнил указание. Чан смиренно принял полотенце и удалился в ванную, с неприятным чувством оставляя истинных наедине. В ванной заглянул в пакет, обнаружил там чёрную безрукавку, шорты и, надо же, трусы. Какая предусмотрительность. На полноценный душ не было сил, поэтому трусы Чан оставил до утра, ограничился умыванием и чисткой зубов. Всё равно он не грязнее срача в доме Джисона.       Переодеваясь, он слышал приглушённые голоса. Разобрать слов не мог, по интонации казалось, что Джисон Чанбина уговаривал, увещевал. Редкие фразы Чанбина падали короткой дробью. Со стопкой сложенной одежды в руках и пакетом Чан вышел из ванной. Разговор сразу стих. — Теперь ты иди мойся, — Чанбин дёрнул головой, отправляя Джисона в ванную, — а ты — наверх. Одежду оставь на тумбе.       Последнее было адресовано стоявшему истуканом Чану. Как быстро Со их выдрессировал. Альфы сами ждали приказаний и, можно было подумать, без них не знали, что делать.       Оставив пакет, аккуратно сложенные джинсы, футболку и носки где было сказано, Чан забрался наверх. Под крышей поселился позолоченный вечер. Всё вокруг выглядело забытым и загадочным, как слепок прошлого.       Чан думал, Чанбин сразу поднимется следом, но он всё не появлялся, не было слышно и шагов. Только звук льющейся воды, далёкий и заунывный. Полный неприятных предчувствий Чан отряхнул ноги, залез на матрас и принялся ждать. Снова. Эта пытка ожиданием делала его подозрительным до паранойи, так что к тому времени, когда поднялись Джисон и Чанбин, он успел столько всего передумать, что у него чуть не дёргался глаз.       Выбравшись из люка, Джисон сразу метнулся переодеваться. На расстоянии, которое почему-то сильно бросалось в глаза и казалось значительным, расположился Чанбин. Сидел на полу, поджав под себя ноги, держал на коленях рюкзак. Шуршал одеждами Джисон. Чану хотелось успеть хотя бы мельком коснуться его тела взглядом, но он не смел пошевелиться, потому что Чанбин, честное слово, будто душу из него высасывал, вперившись мерцавшими из-под чёрных бровей глазами. — Я всё, — Джисон прыгнул на матрас. Это резкое движение выбило Чана из фокуса Чанбина. Чёрные глаза навелись на младшего альфу и следили за ним до тех пор, пока он не уселся.       Возня закончилась общей неподвижностью. Чаном завладело колоссальное напряжение. Он уже собрался спросить о своей участи, как Чанбин раздвинул собачки на молнии рюкзака и извлёк на свет сморщенный вакуумом прозрачный свёрток с серой плотной тканью внутри. Рюкзак, так бережно охраняемый, полетел в сторону, как ракушка, ставшая хламом, стоило достать из неё жемчужину. Чанбин вытянулся вперёд, положил свёрток на матрас. Джисон проворно умыкнул его и с интересом разглядывал, вертя в руках. Чан пригляделся, но ничего не разобрал. — Это что? — он поднял голову. — Сюрприз, про который я говорил, — глухо выговорил Чанбин. — Хотел найти вторую, чтобы всё честно. Мне кажется, я должен вам всего давать поровну. Но ещё одну не нашёл. Это вам на двоих. — Так что это? — переспросил Чан. — Толстовка. С запахом меня спящего.       Джисон вздрогнул, судорожно сжал свёрток. По позвоночнику Чана пробежал ток. Волосы на затылке вздыбились. — Шутишь что ли? — Нисколько. — Ты же не пахнешь. — Я много сделал перед переходом на таблетки. Ребята мои были тогда немножко бешеные, вот и подстраховался. — Когда это было! Она поди плесенью уже покрылась. — Мы извели на них целый ящик спрея для сохранения запаха, всё нормально должно быть, — Чанбин подождал, но Чан молчал и ничего не предпринимал. — Пожалуйста, это может тебе помочь. И это бесплатно. Видишь, я прислушался к тебе. Ты не будешь в долгу.       Запах истинного омеги был прямо перед ним, но Чан не испытывал радости. Душу наполнило безбрежное отчаянье. Ну как же Чанбин не понимал?! — Не надо мне такой помощи, — Чан обернулся на Джисона, предупредительным сердитым прищуром пресёк сопротивление, выхватил свёрток и с отвращением отшвырнул к стене.       Джисон повалился на спину, издав протяжный стон. Чанбин набычился, выпятил грозно лоб. Протопав к стене, поднял запакованную толстовку и чуть было не открыл со словами: «Ладно, сам всё сделаю», но Чан вытянул руку и закричал так, что он невольно замер. — Не смей! Если откроешь, я никогда больше не буду с тобой разговаривать! Серьёзно! Никогда в жизни! — Что за детский сад?! — не выдержал Чанбин. — Почему нет? — Ты в курсе вообще, для чего эти спреи? Ими сохраняют запах, когда близкие умирают! Чтобы помнить их дольше! Это пиздец! — Ага, умник! А ещё когда в командировки уезжают или расстаются надолго, так что не пизди! — Это неправильно! У нас с самого начала всё не так. Хотя бы познакомиться запахами мы должны нормально! — На ней даже феромонов нет! — разгорячённо вскричал Чанбин, потрясая толстовкой. — Считай, пробная версия, так что хватит выёбываться! — Херня это, а не пробная версия! Истинные сходятся по запаху, это важный момент первого единения! Хочешь и его разрушить? Подсовываешь нам неполноценный запах без феромонов, сам наших не чуешь. Это неестественно! Неправильно!       Джисон ещё протяжнее застонал в подушку. Чанбин сорвался с места, налетел на Чана разъярённой фурией. — Бесишь! Я тебя отпинаю сейчас! Заладил «правильно», «неправильно»! Кто сказал, как правильно?! Где это написано, блядь? — кричал он, одной рукой прижимая Чана к матрасу, а другой мутузя свёртком. — Я предупреждал, что отмудохаю тебя, если вобьёшь в голову какую-то хуйню!       Не зря он надеялся на силу. Её у него было много, как и сноровки. Чанбин управлялся играючи, тогда как Чан, сопротивляясь, повторно вспотел и запыхался. — Всё равно какой-то… порядок… есть. Должен… быть, — кряхтел Чан, защищаясь от безболезненных, но раздражающих ударов. — Поговори мне о порядке, ты спать не можешь! На тебя без слёз не взглянешь! — Ну и не смотри, раз… противно. Оставь… в покое. Мне от тебя… никаких подачек… не нужно.       Напрасно он так. Чан и сам понял. Нельзя было называть запах омеги подачкой. Чанбин остановился, сжал губы в жёсткую линию. Джисон негодующе цокнул. — Я — ваш омега, — пророкотал Чанбин и тряхнул Чана за грудки. Лямки майки затрещали. — Моя обязанность делать вам пиздато. А я ничего не могу и чувствую себя бесполезным, никчёмным куском дерьма! Так что я не для тебя тут распинаюсь. Меня от чувства вины на атомы разорвёт, понимаешь ты это или нет? Мне нужно что-нибудь сделать. Пожалуйста. Хватит меня мучить. Мне и так ебано. Я себя и омегой-то не ощущаю. Я как бесполый. Ещё ты тут…       Столько было горечи в его голосе, столько просьбы: «Услышь меня». Он поймал взгляд Чана. Вперился в него, просочился в душу. Чан заледенел. Чёрные глаза затягивали, как тёмные водовороты. Там, в сердцевине, таилось что-то сокровенное, звало присмотреться лучше, глубже. — Нет-нет-нет, — Джисон приблизился к Чанбину. Он растерялся, не знал, что делать. Вернее, знал, что хотел бы сделать, но не знал, можно ли, и нерешительно протягивал вперёд руки. Сказывался скудный физический контакт между ними. — Всё внутри тебя. Ты — омега. Твоя сущность никуда не девается.       Как цветок поворачивается к солнцу, Чанбин весь обратился к нему. И Джисон решился его коснуться. Он заботливо поправил растрёпанную чёлку, не прекращая шептать: — Всё будет хорошо, моё сокровище. Ты ни в чём не виноват, не нужно себя ругать за то, как всё получилось. Я знаю, что тебе тяжело. Пойми, ты не обязан ничего делать. Чан ведь как-то справлялся без тебя раньше. Он сильный. И Чан ни о чём тебя не просил. — Не пей я подавители, мне было бы достаточно быть рядом, чтобы ему стало лучше. И просить бы ни о чём не пришлось… — Ничего, это ничего, душа моя, мы вместе, втроём. Остальное ерунда. Мы со всем справимся. По чуть-чуть. Шаг за шагом. Независимо от того, пахнешь ты или не пахнешь. Ты — наш, ты — с нами. Это неизменно. Я рад тому, что ты есть, и бесконечно благодарен, что ты разрешил ждать рядом с тобой. Спасибо.       Он умел находить нужные слова. У него был дар утешителя. Он знал, как сделать так, чтобы больные места не гноились и не ныли.       Не получив ответа, Джисон провёл кончиками пальцев по щеке Чанбина. Осторожно. Вечером, наедине, всё было иначе. Это не то же самое, что целомудренно держаться за руки и весело заигрывать друг с другом при свете дня. Прикосновение было принято. Джисон осмелел. Он гладил и гладил лицо Чанбина не переставая, с любовью и почтением тронул маленький шрам на подбородке. Чанбин заворожённо замер.       И всё это происходило над Чаном, оставленным, забытым Чаном. Чанбин по-прежнему прижимал его коленом и держал за ворот майки, разве что хватку ослабил. Вниманием его всецело завладел Джисон. Чан завидовал. Ему вдруг нестерпимо захотелось так же точно приласкать Чанбина, показать, что он тоже его альфа, но он не имел на это никакого морального права. Своё право Джисон честно завоевал безграничным терпением и принятием. У него не было трудностей с тем, чтобы всё принимать и любить в естественном состоянии, он ничего не стремился переделать под себя и этим невольно на всех влиял и всех гипнотизировал. Чан невольно только доводил всех до белого каления.       Он пошевелился. Боялся испытать злорадное удовлетворение оттого, что помешал, но его не последовало. Было только одиноко и стыло внутри.       Чанбин мягко отвёл руку Джисона и перебрался на пол. Почему-то без тяжести его тела легче дышать не стало. Джисон на секунду прижался к плечу Чана, выражая поддержку, и отполз на другую половину матраса, оставляя их разбираться дальше. — Прости. Вечно я напролом пру, — тихо заговорил Чанбин, мигая из-за чёлки глазами, как сторожевой пёс из будки. — Но я настаиваю, чтобы ты попробовал. Запах спящих омег поднимает низкое давление и понижает высокое, выравнивает сердечный ритм, благотворно воздействует на нервную систему и гормональный фон. Сначала я хотел кого-нибудь из своих омег попросить помочь тебе сон наладить, но потом подумал, что мой запах сильнее подействует. Чонин же тебе не особо помогает. Мой и инстинкты твои подуспокоит. А ещё я подумал, ты обрадуешься. — Прости, мне пр… — Да не, — Чанбин устало отмахнулся. — Я понимаю. — Правда? — Чан резко сел. — Конечно. Это мёртвый запах. Просто ты так зациклился на том, что я не пахну, вот я и решил, что ты и такой оценишь.       Какое подходящее слово он нашёл для пойманного в плёнку, законсервированного запаха - мёртвый. Холодный. Неподвижный. Неживой. Застывший во времени, он никогда не сравнится с запахом от тёплого тела. — Если так против, согласись на что-то другое, на врача или на кого-то из моих омег. Очень тебя прошу, давай разберёмся с твоей долбаной бессонницей, и я отвяжусь. Так что? — Подожди. Дай с мыслями собраться.       Чан провёл по лицу. Ну и что делать? Рядом лежал Джисон, подперев голову. Он, понятное дело, всеми руками «за», но ведь как альфа он должен если не разделять, то понимать позицию Чана. — Тебе вообще не обидно вот так узнать его запах? — спросил Чан. — Нет, — Хан благодушно улыбнулся. — Я очень хочу узнать. — Не сомневаюсь. Я тоже хочу, но не так же… — Нет ничего плохого в том, что ты хочешь всё сделать правильно, но может быть, — Джисон нашарил его руку, сжал пальцы, — может быть, у нас своё «правильно». Не может же быть одно «правильно» на всех. — Наверное.       И всё равно Чан не горел желанием соглашаться. Он осознавал, что упёрся носом в тупик, что зациклился на форме без содержания, но сердце протестовало, сердце требовало соблюдения традиций. Джисон недолго наблюдал его нерешительность, придвинулся и зашептал: — Но не в этом суть. Одно важно — наш омега страдает, потому что его альфе плохо. — Хочешь сказать, он страдает из-за меня? — Чан усмехнулся от такой коварной подставы. Отрава в красивом фантике. Он заранее знал, что не получит полной поддержки, но не ожидал, что с подачи Джисона окажется виноват и в Чанбиновых бедах. — Ради Богини… — Джисон с досадой качнул головой. Впрочем, разочарование быстро сменилось кипучей решимостью. Он подскочил, сжал лицо Чана тёплыми ласковыми ладонями. — Слушай и понимай. Бин не из-за тебя страдает. Он страдает с тобой, болеет с тобой. Ты можешь его успокоить, просто разреши ему попробовать такой способ. Зуб даю, тебе полегчает, когда ты узнаешь его запах. Я не про бессонницу, а вообще, в принципе. И никто тебя ни в чём не обвиняет, запомни это, пожалуйста. Мы тебя любим. — Не давая времени сориентироваться и откликнуться на пылкую речь, Джисон повалился на спину, раскинув руки, и наигранно пожаловался: — Почему я должен постоянно объяснять вам то, что и так понятно? Может, мне сплести браслеты с надписью: «Ты ни в чём не виноват», чтобы вы точно не забыли? Я же с ума сойду повторять одно и то же.       В груди отдавались частые удары, Чан положил на неё руку, почувствовал сердце под ладонью. Они его любят. Как приятно. Он ведь знал, ему лишь нужно было услышать это ещё с десяток раз, чтобы прогнать сомнения.       На чердаке стало так тихо, что жужжание мухи показалось бы пронзительно громким. Да Чану и муха никакая не требовалась, в голове и без всяких насекомых непрестанно шумело, так что к мыслям приходилось продираться, а подумать было о чём. Смехотворно, что Чанбин оставил ему право решать, загнав в треугольник о трёх вершинах: врач, мёртвый запах, другой омега. Чан понимал, в чём смысл, он же не чёрствый сухарь в конце концов. Чанбину важно, чтобы его запах приняли добровольно. В какой-то степени он тоже хотел «правильно». — Если Чан откажется, — с заискивающей робостью подал голос Джисон, — можно я толстовку заберу? — Можно, — Чанбин благосклонно улыбнулся и неосознанно дотронулся до заалевшего кончика уха.       Чан чуть слышно засмеялся. — Что? — пожал плечами Хан. — Я не такой принципиальный, как ты. — Вижу. И малость завидую. — Не завидуй, — сказал Чанбин. — Сони хорош в одном, ты — в другом. И вообще, мне нравится твоя принципиальность. Хоть и бесит иногда. — Правда? Мне вот показалось, из-за моих принципов мы только ругаемся. — Мы ругаемся, чтобы прийти к согласию. — И почему-то согласие у нас заключается в том, чтобы я с тобой согласился, — хмыкнул Чан. — Это для твоего же блага. — Говоришь как моя тётя. — Ты для начала проспись, и потом я с радостью с тобой посоглашаюсь. Выбери уже что-нибудь, — поторопил Чанбин. — Я тебе столько вон вариантов накидал.       Чан уже сделал выбор. Врач — точно нет, это деньги, это зависимое положение. Поспать со стайными омегами казалось приемлемым решением, не заграбастай Джисон толстовку Чанбина. Фигушки Чан позволит ему одному узнать запах их омеги. Если и нюхать, то вместе. Но для начала неплохо бы ещё раз извиниться. — Прости за то, что сказал днём. Мне очень жаль. — Я не в обиде. Точнее, тогда мне было обидно, но больше нет. Ты же был не в себе. И вообще я... — Чанбин сбился, покусал губу и посмотрел на Джисона. — Скажи по-вашему. — Что? — Джисон приподнялся на локте. — Что сказать? Я не понял. — Ну вот про волю, что я знал, на что иду. — А-а-а. Бин имеет в виду, что пошёл против твоей свободной воли и был готов принять последствия. Не ему теперь роптать на твои обидные слова. — Естественно. Зачем ему роптать, когда есть ты, который за них влепит по лицу, — Чан прижал ладонь к щеке, вспоминая пронзительную жгучую боль.       Чанбин захохотал, запрокинув голову. Тугие жилы упруго натянулись на крепкой шее, подрагивали на мочках тяжёлые серебряные кольца. — Я не буду извиняться, — чуть смущённо, но твёрдо заявил Джисон. — Не знаю правильно я поступил или неправильно, но я сделал то, что сделал. Ничто, на мой взгляд, не оправдывает плохого обращения с нашим омегой.       Мотивы Чанбина, открывшиеся при очередной ссоре, существенно смягчили Чана, и сказанное Джисоном легло в подготовленную почву. Чанбин горяч и вспыльчив. Чтобы прийти с ним к согласию, нельзя повышать голос или разворачиваться и уходить. Нужно задавать правильные вопросы и выстраивать возражения таким образом, чтобы в них углядывалось желание прийти к компромиссу. Хотел бы Чан додуматься до этого раньше. — Ты прав. Спасибо, что не дал мне наговорить больше всякой ерунды. — Смотри-ка, наполучал пиздюлей и такой покладистый стал, — хихикнул Чанбин, но тут же посерьёзнел. — Я признаю, что переборщил сегодня, и некоторые твои предъявы имеют под собой основание. Просто я очень испугался, когда ты сознание потерял, а как с тобой договориться — я хрен знает. Ты капец баран упёртый. — Он вздохнул. — Сони прав, что сделано, то сделано. Отсюда и будем отталкиваться.       Память услужливо воспроизвела вечер после первого их серьёзного разговора втроём, когда Чан поклялся на мизинце, что никуда от ребят не убежит. — Как ты и говорил: будем ссориться, будем разбираться, будем что-то делать, — улыбнулся он. — Давай сюда твою толстовку.       Джисон возликовал. Чанбин просиял и бойко скомандовал: — Укладывайтесь тогда нормально!       Под одеяло забрались в мгновение ока, устроились полулёжа, Чан — с новой, сладко пахнущей травами подушкой ручной работы под головой, мягкой и удобной. По левую руку возбуждённо дрожал Джисон, облизывался и громко сглатывал. Можно подумать, он видел перед собой вкусный торт, от которого не терпелось откусить кусочек.       Чанбин пятернёй зачесал волосы. Потянул упаковку в разные стороны, но в последнюю секунду остановился. — Что, уже передумал? — Чан изогнул бровь. — Вот ещё.       Никаких признаков сомнений в Чанбине и впрямь не наблюдалось. Под ресницами и в приподнятых уголках губ притаилась таинственная хитринка. — Носы зажмите.       Забавно. Какой смысл? Джисон послушно зажал нос, Чан тоже не стал спорить и глубоко вдохнул. Одним рывком Чанбин разорвал плёнку. Никогда бы Чан не подумал, что от вида обычной серой толстовки весь покроется мурашками. Хорошо ли сохранился запах? Что если он исказился? Наверняка ведь стал затхлым. Нет, глупо было соглашаться! Неправильно всё это.       Чанбин встряхнул толстовку и бросил между альфами. Назад пути не было. Чан и Джисон одновременно выдохнули, повернулись друг к другу лицом и вдохнули.       О!       Бесподобно.       Омега беззаботно спит, в запахе — колыбельная. Тянется к Чану, зовёт, окутывает дрёмой.       Вот только… Только…       По запаху ведь многое можно понять: пол, вторичный пол, молодой человек, взрослый или старый, есть ли у него маленькие дети или нет. Чтобы получить такие сведения, видеть необязательно. И если бы Чан понюхал толстовку, никогда не видя Чанбина прежде...       Джисон с открытым ртом уткнулся в капюшон, вдыхал часто-часто. Зрачки расплылись, скрыли радужку, как луна скрывает солнце при затмении. Чан посмотрел на него и по ошалелому взгляду его понял, что он тоже учуял. — Она точно твоя? — хрипло спросил Чан, косясь через плечо на Чанбина. — Да, — Чанбин понимающе ухмыльнулся. — Никто кроме тебя не носил? — Только я.       Только он. Он. Чан вжался в толстовку носом, открыл рот, вдохнул, считывая вписанную в запах информацию. Предвечный внутренний голос, шелестящий, как лес, гулкий, как эхо в горах, оповестил:       «Самка».