Тасманийский Дьявол

      Лениво покачивая длинной рукой, подпевал Хёнджин. Со своего места Чан видел краешек удовлетворённой улыбки Чанбина — у него всё было под контролем, он со всем разобрался, его стая была в безопасности. Каково это, будучи взрослым, иметь человека, на которого всецело можно положиться, который приедет и разрешит твои трудности, защитит и успокоит? Наверное, очень приятно. Другая сторона медали: каково это, когда на тебя кто-то всецело полагается? А когда полагается свыше десятка инфантильных оболдуев, ничего не могущих сделать без указки, кроме как учинить неприятности? Наверное, очень выматывающе. Поразительно, что за два года в роли вожака Чанбин не выгорел до состояния обугленной головешки. — Не мешай, — проворковал Чанбин, тыльной стороной ладони погладив подставленный высокий лоб Хёнджина.       Куснув большое плечо вожака, Хёнджин отстал, храня на губах мечтательную улыбку. Что это за связь такая, заставляющая свидетелей стыдливо краснеть и отводить взор, нежнее уз дружбы и почти в той же мере чувственная, как узы романтические? Стайная привязанность выражалась до неприличия телесно, думал Чан. Если уж так необходимо ласкаться и кусаться, то делать это нужно за закрытыми дверьми, в стайных своих убежищах, в захудалых обиталищах Нижнего, какие домом язык не повернётся назвать, в общем, там, где никто не увидит. Чан, например, видеть не хотел. Ему казалось, он подглядел за Хваном и Со и узрел какой-то духовно-половой акт с зашифрованной в нём плотской тайной, о существовании какой в приличном обществе и не подозревали.       Ничего подобного переживаниям Чана в Джисоне не усматривалось. За стайными он наблюдал с восторженным пониманием и чуть-чуть с завистью, определённо лелея надежду когда-нибудь точно так же мешать Чанбину. Украдкой понюхав ладонь с прилипшим к ней от толстовки мягким запахом, Чан подумал, что получится, подставь он её Хёнджину, заблестят ли его глаза, прижмётся ли он к ней лицом, собирая на себя запах вожака? — Отстань, ёлки-палки! — без злости воскликнул Чанбин, отпихивая лезущую Хёнджинову голову. — Это действительно так приятно? — не утерпел Чан. — Что? — Хёнджин повернулся, сдвинул очки к кончику носа. — Ну… — «Это ваше непотребство» — чуть не ляпнул Чан, — когда Чанбин вас гладит. По носу как-то вот так, — деревянный от неловкости, он показал на себе.       Чанбин бросил на него внимательный взгляд через зеркало. — Штука с носом — хитрый трюк Вонхо, — пояснил Хёнджин. — Это же он придумал, да? — Ага, — подтвердил Чанбин, с такой гордостью, будто придумал он сам. — И в чём смысл? Почему вы не можете просто обняться? — Ты доверяешь Сони? — спросил Чанбин.       Опять он со своими вопросами на вопросы! Чан сжал зубы, чтобы не вспылить. — Это тут причём? — Не увиливай. — Сам не увиливай. Я первый спросил. — Лучше один раз попробовать, чем сто раз услышать. Правда же? — Правда, — Хёнджин расплылся в проказливой улыбке. — Так что, доверяешь ты Сони?       Понимая, к чему всё идёт, Чан покосился на Джисона, с кротким любопытством ждущего ответ. — Доверяю. — Тогда закрой глазки и подставь ему лицо.       Охваченный бурной радостью, Джисон выпрямился, развернулся телом. Руки его с готовностью застыли в воздухе. Не к добру такие эксперименты, но Чан не собирался давать заднюю, чтобы не прослыть трусом. Всего-то маленький ритуальчик, как-нибудь переживёт. Решительно зажмурившись, он опёрся на руку и вытянул шею. В машине стало тихо. Окна закрыли. Даже музыки не было. Видимо, Хёнджин её выключил, чтобы не сбивала настрой. — Безумно хотел попробовать сделать это, — прошептал Джисон, и в следующую секунду его ласковая ладонь легла Чану на переносицу.       Было приятно, но не как-то по-особенному. Не так, чтоб исторгать стоны облегчения. Чересчур сосредоточившись на прикосновениях, Чан забеспокоился, не слишком ли жирная у него кожа. Будет неприятно, если Джисону придётся вытирать руку об штанину. — Плотнее прижми, — подсказывал Чанбин. — Медленно вверх, до волос прям, и вниз, до кончика. Ага, вот так. И рядом тоже.       Давление пальцев преобразовалось в тепло. Неплохо, очень даже неплохо. Это оно так привлекало стайных? Неожиданно Чан ощутил щекотку между бровей. Тепло и щекотка спиралью завернулись во лбу, словно готовый открыться всевидящий третий глаз. Чан облизнул губы. Вверх-вниз-вверх-вниз — двигались пальцы, оглаживали лоб и переносицу, порхали над крыльями носа.       Вверх-вниз-вверх-вниз. Тьма под опущенными веками уплотнилась до жидкости, до полуматерии. Она, вечная, непроглядная, излилась утешительной песнью мира, и мир этот был мал, был знаком и безопасен. Чан мог поклясться, что слышал и чувствовал слова: «Тише, тише, мой маленький, я рядом, я всегда буду рядом». Они сами родились в его голове и, вечные, расходились по тьме кругами, пропеваемые голосом, не имевшим ничего общего ни с голосом Джисона, ни с древним лающим отродьем внутри. Не мужской и не женский, не человеческий и не животный, то был праголос — Голос Голосов.       «Мама», — позабыв привычный рык, проскулил голос внутренний, просочившись в образовавшуюся в защите лазейку.       «Ничего не бойся, малыш, я здесь, я не дам тебя в обиду».       Стало легко как никогда. Все тревоги отступили, все печали угасли. Волны заботы омывали облегчённое сердце. Внутренний голос заурчал, и сознание пошло рябью. Следуя за ним, Чан издал тихий стон, не до конца, впрочем, понимая, что это он застонал, а не кто-то другой. Вверх-вниз-вверх-вниз покачивался уютный мирок, ограниченный этой тьмой и её песнью. Чан причмокнул. Наморщил нос, почуяв запах сигарет. Поглаживания прекратились. — Мне пора, дорогой, — шепнул Джисон. Ох, Джисон. — Куда? — Чан открыл глаза. На него с бесконечной любовью смотрел младший альфа. Только что между ними произошло что-то особенное. — На пары.       Сколько времени прошло? Машина стояла. Омеги курили. Джисон обнимал Чана за шею, перекинув через него руку. — Тебе понравилось, — довольно сказал он. — Да, — не стал отрицать Чан. Это был удивительный, ни на что не похожий опыт.       «Ещё!» — жалобно потребовал внутренний голос. — До вечера, — Джисон крепко поцеловал его в щёку и счастливой птичкой выпорхнул из машины.       Чан откинулся назад. Поправил на груди ремень. Что это, чёрт возьми, было? В точке между бровей, где, предположительно, открылся метафизический третий глаз, билось тепло, как бьётся пульс, от темечка к затылку пробегала туда-обратно лёгкая щекотка, мышцы во всём теле расслабились. — Ты как? — Чанбин повернулся с сигаретой в зубах. — Хорошо. И странно, — медленно ответил Чан. Медленно, потому что ему было тяжело или просто лень говорить. Он развалился, широко раскинув ноги, и отдыхал. — Прикольно, что сработало. Обычно это действует от вышестоящего к нижестоящему. На мне вот только от Вонхо работало. В стае все ниже меня. — Пфф, — Чан надул губы. Прозвучавшее заявление очень его насмешило и он не преминул поддеть Чанбина. — Ну не знаю. Хёнджин выше тебя, и Чжухон, и Хёнвон, — перечислял он. В иной раз он бы картинно загибал пальцы, но сейчас ему было так замечательно не двигаться, что он не стал даже поднимать руку. — Ха-ха. Шутник. Ты понял, о чём я. — О статусе. — Да. — Хочешь сказать, я ниже Джисона? — Нет. У вас пока отношения не устаканились. Потом Сони под тебя подстроится, и ты станешь главным. — Я не хочу быть главным, — воспротивился Чан, хотя ему польстила уверенность Чанбина в его будущем главенстве. — Мы будем равны в отношениях. — В отношениях да, но не для инстинктов. Инстинкты всегда решают сами за себя. И ваши решат, что ты главный. А пока советую воспользоваться возможностью и покайфовать. Учти, через пару месяцев так уже не получится. — М-м-м, — выразил Чан не то понимание, не то сожаление. — Ну что, Чан, «это действительно так приятно»? — самодовольно скалясь, повторил его недавний вопрос Хёнджин. — Да. — То-то же.       В пути Чана отпустило, сознание прояснилось, и пытливость, усиленная проведённым опытом, вернулась в двойном объёме. Перекрикивая вновь зазвучавшую музыку, он спросил: — Почему это так действует? — Три причины, — Чанбин убавил громкость и, не оборачиваясь, показал три пальца. — Во-первых, пробуждает генетическую память и устраивает этакую гипнотическую ретроспективу к тем древним временам, когда родители вылизывали детёнышей.       Гипнотическая ретроспектива заставила Чана удивиться, как и всегда, когда ехидный рот Со произносил что-то шибко умное. — Во-вторых, напоминает о временах в утробе. Там стенки матки плотно к ребёнку прилегают и как бы поглаживают. В-третьих, родители часто гладят маленьких карапузов по лицу. В общем, это всё про возвращение в детство. — То есть ты своим ребятам… папочка?       Хёнджин хохотнул, бросил через плечо одобрительный взгляд — сальные шуточки были у стайных в почёте. — Если тебе так угодно, — усмехнулся Чанбин. — Но вообще это просто резонирующее с инстинктами действие. Ты же теперь не воспринимаешь Сони как отца. — И эту штуку придумал Вонхо? — Типа того. — Так только в нашей стае делают, — хвастливо заявил Хёнджин. — Да не скажи. Девки вон уже подпёрли у нас. — Плагиатщицы. — Старик тоже иногда проворачивает. — Да? Я не видел. — Ну а я видел. — Ну бли-ин. Ладно. Зато мы единственные, у кого омега вожак. — Это уж точно.       Пока омеги болтали, Чан думал о Вонхо. Что это за человек, которому в голову пришла необычайная идея тереть чужие лбы и носы, чтобы воззвать к инстинктам? Он горел стаями, как-то так выразился Чанбин ночью на заправке. Насколько сильна была его страсть? Размышлял ли Вонхо о стайной жизни на уроках и переменках в школе, идя по улице, моя полы в спортивном клубе, где подрабатывал уборщиком? Существовал ли тогда зачаток его с Чанбином стаи, или он и не предполагал, что когда-нибудь его знания и открытия будут практической основой для стайных взаимодействий? Чем Вонхо занимался в свободное время? Какие были у него мечты? Кто он такой и почему, по каким причинам накрепко сдружился с Чанбином, богатеньким избалованным омегой из Верхнего? Даже если допустить, что их объединил жгучий интерес ко всему стайному, всё ещё оставался вопрос, при каких обстоятельствах данный интерес всплыл наружу. — Как же Вонхо это придумал? — погрузившись в себя, Чан ненароком прервал оживлённый разговор омег. — М? — Чанбин снова посмотрел на него через зеркало. От этих непрямых взглядов, которые он почему-то нередко посылал Чану, — не только сейчас, но и в прошлые разы, глядя через отражения в зеркалах и стёклах, — пробирали сладостные мурашки. — Мы как-то прочитали переведённую статью Тины Эдельвинг на эту тему, помнишь, я тебе говорил про неё, и захотели попробовать. Вонхо меня тогда облизал. — Он тебя что? — лицо Чана вытянулось. — Ага, прикинь. Два раза меня облизывал, было зашибись, но немного… стрёмно, да и в стае трудновато реализовать, всех не перелижешь. Так что Вонхо попробовал найти другой способ. Ну и нашёл. Главное — подобрать правильное нажатие и ритм. — О, я помню, — подхватил Хёнджин, — он на нас с Шиён и Сынмо эти поглаживания тоже тестировал.       Точно, та фотография, привлёкшая внимание Джисона в вечер неожиданного знакомства Чанбина и Чонина. На ней они были впятером: Вонхо, Чанбин, Хёнджин, Шиён и Сынмин. Они дружили все вместе. До сих пор Чан забывал об этом, слишком прочно Вонхо и Чанбин запечатлелись в его восприятии как парочка неразлучников. Вновь по нервам прошёлся трепет азарта. Вокруг было столько людей не просто водивших знакомство с Вонхо, но знавших его, и никто не спешил говорить о нём много и подробно, отчего по крупицам собираемый портрет выглядел весьма причудливо и неполно. Чем дальше, тем больше Чаном овладевало нетерпение. Ему мнилось, стайные и тут затеяли какую-то игру, навели на образ Вонхо секретности, которую столь обожали, спрятали его, простого и незамысловатого, от любопытных глаз, чтобы он оставался легендой наподобие Тасманийского Дьявола, на поверку оказавшегося не таким уж и кровожадным, как ожидалось. — Вы вместе их получается… ну…проверяли в действии? — Можно и так сказать.       Давайте, расскажите в подробностях — как это было, для чего? Поведайте, что за беспримерная дружба вас связывала, зачем Вонхо затевал эксперименты с инстинктами, охотно ли вы в них участвовали, что было между вами помимо всего этого. Но Чанбин и Хёнджин молчали. Спрашивать Чан не решился, интуитивно уловив отчуждённость, словно он и омеги ехали отдельно. Пожалуй, так оно и было — они ехали спереди, вместе, объединённые общим прошлым, он — сзади, и поперёк машины пролегала отгораживающая их незримая граница. Чан мог пересечь черту, мог настоять на продолжении разговора о Вонхо, спросив, например, часто ли они становились подопытными, затем задать ещё несколько уточняющих вопросов и посмотреть, раскрутится ли диалог, но не стал. Ему показалось важным проявить тактичность к чужому несчастью. Всё же Чанбин больше года мучился неведением, и его огромное сердце изнывало от горя. Хёнджин, в отличие от него, скорее всего уже похоронил Вонхо, но это не значило, что его сердцу было легче смириться с неизбежным. Кто знает, просто ли им давались подобные разговоры? Может, при упоминании пропавшего друга открывались и начинали кровоточить недавно затянувшиеся душевные раны. Более того, Чану хотелось преодолеть Вонхо-рубеж и приблизиться к Чанбину вместе с Джисоном. Это было не только правильно, но и романтично: истинные альфы рука об руку ступают в прошлое своего омеги, чтобы лучше его узнать — как трогательно!       Ход мыслей нарушил телефонный звонок и досадное «Бля!» Хёнджина. Звук он сразу убрал. — Юнсо? — буднично спросил Чанбин. — Ага. Остались ещё? — Недавно новых накупил. — В бардачке не видел. — В сумке у меня. Выложить забыл. — Дай, — Хёнджин повернулся, протянул руку. Черты его красивого, как у статуи точёного лица выражали гнев, тревогу и усталость. — Рюкзак? — уточнил Чан, подавая рюкзак Чанбина.       Мрачная взволнованность Хёнджина передавалась с его запахом. Оказавшись невольно вовлечённым в его переживания, Чан отстегнулся, влез между передними сидениями и оценил обстановку. На экране глухо вибрирующего телефона высвечивался номер, омега шарил рукой под рубашкой. Наконец выудил длинную тонкую цепочку с висящей на ней скрепкой, сжал скрепку пальцами и, сгорбившись над коленями, принялся проводить какие-то манипуляции с телефоном. — Помочь? — Да, не мешай. Ага! — вскоре воскликнул Хёнджин и поднял в воздух маленькую сим-карту. Микро-схема бронзово блестела на солнце. Телефон замолчал. — Сдохни, — напутствовал омега и бросил карту в окно.       Избавившись от неё, он сразу заметно повеселел и новую карту распаковывал, насвистывая под нос. — Часто ты так симки меняешь? — Частенько. — Потому что он звонит? Юнсо. — Да. Он быстро узнаёт, какой у меня номер. Этот тоже скоро поменяю. — На, перепиши пока, — Чанбин подал ему свой уже разблокированный телефон. — Ты пробовал в полицию обращаться? Это же сталкерство.       Хёнджин смерил его презрительным взглядом, и Чан в ту же секунду раскаялся в сказанном. Он ведь тоже не единожды слышал подобные глупые вопросы, — «А ты обращался к врачам?», «А ты пил снотворные?», «А ты пробовал мелатонин?» — от которых хотелось кричать и биться головой об стену, потому что человек, продолжительное время от чего-то страдающий, наверняка испробовал все варианты, первыми приходящие на ум. Разве это не очевидно? — Извини. Тупой вопрос. Значит, он тебя достаёт? — Достаёт? — опешил Хёнджин. — Он меня преследует. Полиция и пальцем не шевельнёт, пока он мне ноги не переломает. — Что ты намерен делать? Это же ужас! — А что я сделаю? — Переезжай ко мне, — вставил Чанбин. — Ага, и он будет у твоего дома караулить. Чёрт, — удручённый, Хёнджин мотнул головой, нервным движением спрятал скрепку на цепочке, дотронулся до подвески с тасманийским дьяволом на шее. — Не хочу, чтобы этот придурок доставлял тебе или стае ещё большие проблемы. — Не дури, а. Я так-то ваш вожак, решать ваши проблемы — моя работа. — Спасибо, — маленькая улыбка смягчила лицо Хёнджина. Он сжал подвеску в кулаке.       Да, Чан не имел полного понятия о том, через что проходят омеги и женщины-беты, не знал, что такое — никогда не чувствовать себя в полной безопасности, быть чьей-то целью и не находить должной защиты и справедливости у представителей закона. История с Чонином кое-чему его научила, но всё же то была история Чонина. Чану был доступен лишь один, его собственный опыт — опыт мужчины-альфы. Его не насиловали, не били, не лишали права выбора, интересовались его мнением, да и в целом до появления Чанбина с его сумрачным миром он везде и всюду встречал показательно дружелюбное отношение.       Первые законодательные акты, положившие начало социальной и финансовой независимости женщин-бет, были приняты ещё или же только в девятнадцатом веке. Женщины-беты и омеги обоих полов на протяжении всей истории выступали единым фронтом, и такое нарочито издевательское разделение, раскрепощение одних и пренебрежение другими привело к большему недовольству и большему сплочению. Ставшие самостоятельными, готовые ценой огромных усилий протискиваться во все сферы и доказывать свою состоятельность женщины-беты брали омег — отставших братьев и сестёр по несчастью — под крыло, подписывали и отсылали сотни петиций, организовывали центры помощи сбежавшим из дома, центры помощи матерям- и отцам-одиночкам, устраивали кампании по борьбе с домашним насилием, открывали подпольные университеты (Чан запомнил названия некоторых с уроков истории, например, СКУ — Свободный Кочующий Университет, ПКСиП — Подвальная кафедра социологии и права, или, самый его любимый, УСиГ — Университет Спиц и Иголок, просветительский образовательный кружок, маскировавшийся под клуб любителей вязания и шитья).       В этой борьбе женщины-альфы были верными союзницами сопротивления. Привилегированное положение, установившееся в незапамятные времена, обеспечивало им определённую свободу, и этой свободой они распорядились в пользу угнетённых. Не все, конечно же. Многие боялись потерять преимущества в социальной игре и яростно защищали установившиеся традиции, на что весомая часть женщин-альф отвечала: мир стал другим, нам нужны перемены.       В двадцатом веке после длительного противостояния женщины-беты и омеги были признаны полноправными гражданами со всеми присущими гражданам правами и обязанностями. Казалось бы, на этом всё кончилось, несправедливость упразднена силой официальных бумаг, теперь перед законом все равны. Чан свято в это верил, но теперь, наблюдая, как Хёнджин вбивал новый номер в телефон Чанбина, задумался, что было бы, убеди он Чонина написать заявление об изнасиловании. Понесли бы виновники наказание, понёс бы наказание тот альфа, который согласился прийти к несовершеннолетнему омеге в течке, его родители и родители Чонина, заключившие отвратительный договор, или полицейские покрутили бы пальцем у виска и сказали, что это семейное дело, вот и пусть решается внутри семьи? — Могу я чем-то помочь? — спросил Чан, заведомо сознавая, что не в силах что-либо изменить, но ему нестерпимо хотелось показать, что вот он-то не такой, как Юнсо, он лучше, он бы никогда не ударил омегу, не изводил бы преследованиями, не заставил бояться. Про себя он всё это знал, но и омеги должны это узнать. Он хотел, чтобы они узнали. — Спой песенку. — Что? — Что? — Хёнджин вздёрнул брови. — Я хотя бы посмеюсь. Что ещё ты можешь сделать? — Не знаю, — Чан почесал затылок, посмотрел по сторонам в поисках вдохновения. — Может, Юнсо отстанет от тебя, если начнёшь встречаться с другим альфой? — О-о-о, — ядовито протянул омега, — и ты вызываешься быть моим фиктивным ухажёром? Как мило! Бин, ты это слышал? Вот и мой рыцарь на белом коне. Дождался! — Чан, уймись, — вдруг посуровел Чанбин. В зеркале было видно, как нахмурились чёрные брови.       Неужели галантный жест возбудил в нём ревность? Смутившись, Чан пролепетал в оправдание: — Я просто предложил как вариант. — Забудь об этом, — отрезал Чанбин.       Не переставая улыбаться, Хёнджин посмотрел на вожака, посмотрел на Чана и с взявшейся откуда-то благожелательностью в голосе спросил: — Как думаешь, почему я никого из наших не попрошу притвориться моим парнем? Ты же не единственный альфа, какого я знаю.       Чан пожал плечами. — У вас так не принято? — Нет. Юнсо, узнав, что я предпочёл тебя, превратит твою жизнь в ад. — Мою? — Твою. Да чью угодно. Он найдёт тысячу способов убрать соперника, и ему всё сойдёт с рук. Я такой грех на душу брать не собираюсь, не-а, спасибо.       Вот оно что, тогда вряд ли Чанбин приревновал. Должно быть он испугался. За него, за Чана. Испугался, что Юнсо причинит ему вред, поэтому и обрубил на корню попытку вмешаться. Чанбин его защищал. Чан сморщил губы, сдерживая неуместную при таком разговоре улыбку. Что поделать, он был до безобразия счастлив. При всей своей неподатливости он находил крайне волнующим беспокойство Чанбина, его неусыпный присмотр, все его — пускай порой доставучие — способы оградить от маленьких и больших бед. — И что вы намерены делать?       Не оставлять же всё так. Или что, Хёнджин будет звонить вожаку и менять симки, пока Юнсо не наскучит волочиться за ним? — Планируем добиваться запрета на приближение. Это сложно. Юнсо умеет создавать видимость хорошего человека и заметать следы, у него крутые адвокаты и много связей. Он не угрожает мне в эсемесках и звонках и при свидетелях, с чьим словом будут считаться. Даже при Чанбине ничего лишнего не скажет. Только при Феликсе. Если я приду в суд с тем, что имею на него сейчас, никто меня не станет слушать. Все решат, что Юнсо интеллигентный молодой альфа, который страстно влюблён в легкомысленного омегу, сбежавшего из богатого дома в стаю. — Пока ему весело, — встрял до того хмуро молчавший Со, — всё норм. Юнсо опасно злить, у него и без того шарики за ролики заезжают. Лучше дождаться, когда он оступится.       Чан откинулся на сидение. Он почувствовал себя беспомощным и глупым. Для чего все эти законы, все акты, пункты и подпункты, если они не могли обезопасить и одного омегу? Будь он, Чан, на месте судьи, он не стал бы долго разбираться в столь простом деле и хотя бы ради подстраховки удовлетворил прошение Хёнджина о запрете на приближение. Даже если бы Хёнджин солгал, если бы суд вынес неверное решение, страстно влюблённый альфа как-нибудь пережил бы невозможность преподнести избраннику букет цветов поутру.       Подъезжали к университету. Приехавший раньше Минхо написал, что занял места в аудитории. — Не забудь, после пар в стаю, — перед расставанием напомнил Чанбин. — До обеда, — Хёнджин изящно взмахнул рукой.       Узнав о событиях прошлого вечера, переданных шёпотом на семинаре, Минхо без устали возносил хвалы Чанбину, так что Чан попросил его притормозить и оставить дифирамбы до обеда, когда непосредственный виновник торжества сможет лично ими насладиться. Минхо внял просьбам. Правда, величальные речи сменились растерянно-восторженными. — Получается, утром это его запах на тебе был? Я догадался тогда ещё, но всё равно сомневался. Божечки-кошечки, никогда бы не подумал, что он так пахнет. — Ты почуял там что-нибудь мужское? — Да, — без тени сомнения ответил Минхо. — Почему спрашиваешь? — Я сначала вообще женщину почуял.       Минхо прыснул, зажав рот ладонью. — Сейчас уже лучше, — поспешил оправдаться Чан. — Но я всё равно, не знаю, не чую прям мужское. Чую что-то очень среднее. — Прикольно. Такой запах скорее ожидаешь от кого-нибудь вроде Киджуна, а никак не от Бина. Тебе как вообще, понравился?       Упоминание Киджуна всколыхнуло тоскливые утренние переживания об утраченных на шоу талантов возможностях. — Капец как понравился. Прикинь, оказывается я и Чанбин… — Молодые люди, мы вам не мешаем? — преподаватель навёл на шепчущихся строгий взгляд. — Извините, — друзья виновато склонили головы. Под партой Минхо пихнул Чана локтем — дал понять, что тема не закрыта. — Неудивительно, что вы пересеклись. Вы в одном универе, — говорил Минхо на перерыве. — Я к тому, что мы не почуяли друг друга. Мы были в одном помещении! Возможно, не раз. Может, мы в столовой за разными столами сидели! — Естественно не почуяли, — бета пожал плечами.       Чан лёг на парту. Он понимал, что имел в виду Минхо. Нынешние люди не обладали тем обонянием, какое было у предков. В современных густонаселённых городах сверхострое чутьё не шло на пользу и за несколько столетий притупилось естественным путём. Чан даже слышал, что те, у кого не притупилось, пили таблетки или делали специальные операции, иначе рисковали сойти с ума от безумных переплетений сотен и сотен запахов. И всё же он бы не прочь иметь нюх поострее, чтобы тогда опознать своего омегу в толпе, найти его взглядом, запомнить, подойти к нему и сказать: «Я тебя узнал». Чанбин понял бы всё с лёту, потому что почуял бы своего альфу. Они познакомились бы и всё было бы прекрасно. Или нет? Чанбин предупреждал — тогдашний он был вдесятеро хуже. Ну и что? Разве смог бы Чан злиться? Он бы ослеп и оглох для всего плохого, он полагался бы только на нос, доверял бы только пленительному мягкому запаху, пошёл бы за ним куда угодно. — Не грусти, — Минхо хлопнул друга по спине. — Вы же теперь вместе, всё нормально. — Ага, вместе. Между нами его стая. — Не навсегда. Хватит киснуть. У тебя ещё Джисон есть. Как с ним дела? — Мы поцеловались утром, — Чан прикрыл глаза. В груди потеплело, стоило вспомнить, как он и Джисон приблизились лицами, соприкоснулись губами, прижались лбами. Было так хорошо! Ах, Джисон, его Джисон. Ко всему готовый, ласковый, добрый. Чан решил, что обязательно поцелует его сегодня снова. Спрячется с ним в укромном уголке стайного логова, обхватит пушистые щёки и будет целовать в губы так долго, как только получится. — И года не прошло, — промурчал Минхо, игриво пихая Чана. — Ну мы так, чмокнулись. — Ой, чмокнулись, какие милашки. Ха, ты покраснел! Покраснел!       Радостно-смущённый, Чан отвернулся. Его распирало от счастья. Он еле стерпел, чтобы не начать хвастливо распинаться о том, как ему нравится Джисон, какой он красивый, умный, особенный, какие у него длинные ресницы, мягкий пушок, какие целовательные губы, гибкая шея, успокаивающие руки, тонкая талия; что он шьёт, прелестно смеётся, что у него самая светлая улыбка из всех улыбок мира и что он называет Чана любимый и дорогой. Но всё это говорить было не нужно. Минхо знал его как облупленного. — Я рад за тебя, — сказал он и подарил короткое объятие.       На обеде только и разговоров было, что о Чановом сне. Чанбина восхваляли, Чанбина превозносили. На улице повспоминали недавний напугавший омег обморок. — Поехали с нами в стаю сегодня, — предложил Чанбин бете, когда все насущные темы исчерпались. — С превеликим удовольствием, — согласился Минхо. — Эй, ты серьёзно? — удивился Чан. В его представлении Минхо и стая никак не вязались. Всё-таки Минхо был завсегдатаем чатов и интернет-порталов. Ни к каким группировкам, клубам, сборищам, движениям он никогда не примыкал и не стремился, предпочитая быть в курсе всего, но как сторонний наблюдатель. Вечеринки и всяческие мероприятия он, безусловно, посещал, но с тем, чтобы собрать свежих сплетен и не пропустить ничего интересного. Пить, танцевать и завязывать романы-однодневки он не любил. — Да. А что? Просто посмотрю. — Ну ладно.       Пожалуй, если Минхо заведёт привычку посещать стаю, оно и к лучшему — будет кому присматривать за Чонином, потому что мелкого уже вряд ли удастся от стаи отвадить. Лёгок на помине, написал Чонин, попросил разрешения после уроков пойти в стаю с Сынмином. Чан нехотя разрешил. Как-никак и он, и Минхо тоже там будут.       Условились собраться после пар на стоянке. Омеги заканчивали позже. Чан вместе с Минхо слонялся по окрестностям, слушал последние новости и смешные истории про котов. Спустя час они подошли к чёрному мохаву, обмахиваясь тетрадками. Солнце припекало. Стоял знойно-белый исход дня. — Сначала Хёнджина закинем, — бросил через плечо Чанбин, заводя машину. — Ты к Феликсу? — спросил Чан. — Ага. Вместе с ним приду вечером. — О, так я с ним увижусь, — обрадовался Минхо. Он елозил и крутил головой, возбуждённый предстоящим посещением стаи, о которой много слышал и многих знал по рассказам Чана, Чанбина и Хёнджина.       Чан посмотрел в окно. И что все находили в этих стаях? Всех-то туда тянуло, к этой поганой крамоле, к царству иерархии и инстинктов, к дикому заповеднику на задворках человеческого зверинца. Таинственность сдобренных романтикой дикости церемоний будоражила наивное воображение рафинированных горожан. Действие одного из таких ритуалов Чан испробовал на себе. Да, было приятно, но он имел достаточно соображения, чтобы не запутаться в стайных тенётах. Возможно, он видел в торжестве инстинктов то, чего не видели остальные — затон, в ловушке которого тонул лишённый движения вперёд ясный человеческий разум.