Тасманийский Дьявол

      Ворча мотором, проваливаясь колёсами в выбоины, внедорожник взбирался в гору. В нём осталось по одному представителю каждого вторичного пола, Хёнджина высадили возле «Салона Ликса». Разинув рот, Минхо смотрел на железное строение, служившее для стайных логовом, и Чан, что ему обыкновенно было совсем не свойственно, возгордился — он разведал это необычайное место, проник в него и его внутреннюю, отмежёванную от остального мира жизнь первым. Конечно, он не изведал всех его тайн, не постиг скрытый смысл его назначения, но он приложил руку к его становлению, был там принят, на правах гостя ему было разрешено пользоваться услужливостью Чжухона, ходить повсюду, открывать двери, держать маленькую Бору. Он уже не сожмётся, зайдя внутрь, не начнёт настороженно осматриваться. Он чувствовал, что у него есть полное право находиться в прибежище Тасманийского Дьявола. — Вот это махина! — одобрительно прокомментировал Минхо представшее металлическое творение неизвестных зодчих, когда все вышли из машины. — Ой, там кто-то есть.       Из-за нараспашку открытой створки дверей доносились крики. Громкий юношеский голос пробился через гам, и стоявшие на улице отчётливо услышали: — Нахера мне эта математика?! Кому-нибудь пригодились сраные синусы и косинусы?! Да в хуй мне это не упёрлось!       Его заглушил возросший шум. Чанбин вздохнул и приглашающе взмахнул рукой. — Пошли, — он двинулся первый.       За ним пристроился Минхо. Чан замыкал процессию. Чанбин переступил порог, галдёж стих. Все повернулись на вожака, пришедшего в компании незнакомца. Чан вышел из-за спин Чанбина и Минхо и узрел полный зал. С грустью отметил, что Джисона не было. За столами кучковались облачённые в школьную форму младшие — всего человек десять — с раскрытыми тетрадями и учебниками перед ними, один учебник валялся на полу. Чан узнал Черён, Бёндже, Ёнджуна и Бомгю. Имена остальных были ему неизвестны. Над одним из столов нависала Шиён, облокотившись на него рукой, другую уперев в бок. На диване, выпрямив спину, сидел до неузнавания вылощенный Кихён в тёмно-синей двойке, с блюдцем и чашкой на чинно сдвинутых коленях. К нему лепился, положив голову ему на плечо, будущий вожак — рослый Шону в джинсах и майке, и простодушно улыбаясь, глядел на окружающих. Под боком у него покачивался маленький Сынчон, игрался с телефоном. На них по очереди поворачивался и обдавал потоком воздуха вентилятор. Полулежала в кресле Дами, выставив локти в налокотниках. Стоял, привалясь к стойке, Чжухон. При виде его Чан вскипел, вспомнив душещипательную историю про шрамы, рассказывая которую, Чжухон умолчал о настоящей причине их появления. Узнай Чан ещё тогда, что он сотворил с Феликсом, ни за что не стал бы утешать. — Знакомьтесь, Ли Минхо. Мы вместе в унике учимся, — представил Чанбин, положив руку Минхо на плечо.       К новоприбывшему с важной миной подскочил Чжухон, наклонился, шумно обнюхал над плечом. Минхо, получивший инструкции ещё в машине, стоял не шевелясь. Наблюдая со стороны, Чан неожиданно для себя понял, в чём заключался смысл такого знакомства. Чжухон собирал запахи с тела, из-за уха и из-под мышки, которые вполне улавливались в точке повыше ключицы. Выходит, какое-то окультуривание ритуалы всё же получили, и это Чан, знакомясь с Джисоном, перешёл рамки приличий, когда при всех залез носом ему за ухо. — Бета, — вслух для всего сборища огласил Чжухон и представился. Как и с Чонином, вёл он себя весьма галантно. Должно быть, не видел в госте угрозы, какую в своё время почуял в Чане. — Добро пожаловать. Чай, кофе, лимонад? — Чай. Всем здравствуйте, — Минхо покивал во все стороны.       Вразнобой ответили на приветствие младшие, Дами помахала, Кихён отсалютовал чашкой, Шону улыбнулся более благодушно, чем прежде. — Садись, — Чанбин указал на свободное кресло и обратился к Чжухону: — Мне американо и перекусить чего-нибудь принеси. Чан? — Мне ничего, — холодно ответил Чан. Ему было мерзко от одной мысли, что он выпьет или съест что-то, до чего дотрагивался Чжухон. Брезгливость он так и не преодолел, наоборот, отвращение возросло, сдобренное жесточайшим презрением.        Чжухон удалился на кухню. Чан выдохнул с облегчением, избавленный от необходимости подавлять рвущийся наружу гнев. Гнев? О да. Разрушительное неумолимое неистовство бушевало под напускным бесстрастием. Соглашаясь приехать в стаю, Чан не учёл, как велика его неприязнь. Разобраться с чувствами раньше он так и не удосужился, не подозревая об их силе. Теперь оставалось только, сцепив зубы, перетерпеть вечер.       Вместе с Минхо он занял оставшиеся два кресла и быстро осмотрелся — не поменялось ли чего? Нет, ничего не поменялось. Висели фотографии, диваны, столы, кресла и тумбы были на своих местах, монументальной загогулиной тянулась отполированная деревянная стойка, за стойкой висел стеллаж, на его полках, похожих на ячейки сот, красовались расписные декоративные вазочки, крохотные цветочные горшочки и — о! это что-то новенькое — фигурки кошек и собак. Кто-то принёс и поставил их сюда, воздушные хрупкие статуэтки. Мама Чана любила такие, и дома, в Австралии, в каждой комнате гарцевала или паслась, приподняв золотое копытце, навеки застывшая в одной позе керамическая лошадка.       Чанбин вразвалку приблизился к притихшим младшим. Валявшийся на полу учебник успели поднять до того, как он привлёк внимание вожака. — Чего орали как потерпевшие? Кому тут матеша в хуй не упёрлась? — Ну мне, — без дерзости признался вечно хмурый Бёндже. Откуда только у него имелось столько причин для непрестанного недовольства. — Так реально же, блин. Ладно там складывать, вычитать, делить, умножать, окей, это я могу понять, но вся эта мутотень, что мы щас проходим, оно вот кому-нибудь надо было? — Всем надо, когда экзамен сдают, — одетая по-летнему, в белую блузку и джинсовые шорты Шиён строго скрестила на груди руки. — Так только для этого! Капец, жопа. — Считай это профилактикой деменции. — Меньше ной, больше пиши, быстрее освободишься. Чего вам хоть задали? — Чанбин боком подобрался к столу, заглянул в раскрытую тетрадь. — Тут дел на полчаса. Давай-давай, без психов сделал и свободен. — Мгм, — младший вяло взял ручку.       Шиён снова нависла над столом и, что-то негромко приговаривая, указала пальцем в тетрадь, руководя учебным процессом. Чан уставился на противоположную сторону зала, где под увешанной фотографиями стеной головы склонились к учебникам. Он удивлённо обрадовался, что хоть здесь не оказался обманут: за детьми в стае действительно присматривали, следили, чтобы они не только были сыты и более менее прилично одеты, но и выполняли домашние задания, что, по его мнению, очень важно, чтобы выбиться в люди.       За неимением свободных мест Чанбин подсел к Дами. Обхватив вожака поперёк живота, она выглядывала из-за его бока на Минхо.       Чжухон принёс чашки и печенье, проверил, все ли получили, о чём просили, и сел на подлокотник возле Кихёна. Движением, изобличавшем привычность действия, погладил бету по шее, поводил пальцем по уху. Зажатый между альфами, ласкаемый и обнимаемый Кихён продолжил как ни в чём не бывало попивать что бы он там ни пил. — Значит, вы учитесь вместе? — держась весьма достойно несмотря на стиснутое положение, спросил он гостя. — Не совсем вместе, мы на разных направлениях. Я учусь на финансах и кредите, — сохраняя вежливую улыбку, ответил Минхо. В кресле он устроился без удобства, присел на самый край, механически, скованно и резко, поднимал чашку ко рту и опускал, глазея на слипшихся стайных.       Чан и посочувствовал, и посмеялся про себя. Лицезрение выставленных напоказ нежностей на первых порах даётся нелегко. Трудно поддерживать связный диалог, когда перед тобой разворачивается сцена, неумолимо отдающая эротической пикантностью. Стоило позже растолковать Минхо подоплёку этих чувственных прикосновений у стайных. Не зря же Чанбин сотрясал воздух на заправке, прочитав целую лекцию о взаимодействиях сексуальных и исключительно дружеских.       Кихён, по которому путешествовали руки альф, поднял брови. — Замечательно. А ты Чан? Ты ведь учишься там же. Вместе с Минхо? — Нет, но у нас совпадают некоторые курсы. Я учусь на экономике предприятий.       Кихён чопорно кивнул и высказал несколько одобрительных мыслей в пользу высшего экономического образования.       Чан запомнил его таким, каким видел в баре наверху, в растянутой футболке, с взъерошенными волосами, кричащим на нечистоплотных товарищей. В этот день Кихён был воплощением неуместной солидности, словно бы он случайно оказался на задворках Нижнего среди небольшого разномастного сброда. Возможно, облагораживающее воздействие на него оказывал идеально выглаженный, с острыми стрелками на брюках деловой костюм, в какой он был облачён.       Беседу за освежающими напитками прервало появление Сынмина и Чонина. Заприметив Минхо, Чонин на секунду замер с открытым ртом, нашёл взглядом Чана, как бы спрашивая, что они оба тут делают. Так-то, молодой человек, время в стае вы будете проводить под двойным надзором и никак иначе. Чонин быстро овладел собой и поздоровался. Неожиданная встреча с обоими попечителями произвела возбуждающее действие, и очень скоро мелкий организовал для Минхо экскурсию, в которую почти вовлёкся Кихён, не желавший, по всей видимости, упустить возможность поговорить с новым лицом об экономическом образовании, но всё же её упустивший — при попытке встать Шону, устроившийся у него на плече, протестующе замычал и придержал состайника мускулистой рукой. Кихён покосился на него и остался сидеть. Сынчон тоже порывался отправиться в небольшой тур по убежищу, но приверженность удовольствиям одержала верх, так что он предпочёл продолжить играть поблизости от тарелки с печеньем. Зато сопроводить гостей вызвался Чанбин. Втроём они и ушли. Чан не пошёл с ними только потому, что нестерпимо хотел пить. Просить о чём-либо Чжухона он ни за что бы не стал. Пообещав найти друзей чуть позже, он проскользнул на кухню.       Маленькая кухня содержалась в полном порядке, потёртые тумбы, наверняка доставшиеся стае на какой-нибудь распродаже старья, были начищены, как и неновая газовая плита, даже шторка, закрывающая вход, приятно пахла порошком. На крючке возле раковины висело чистое полотенце, в открытом окне колыхался, вздуваемый ветром, кружевной снежно-белый тюль. И весь этот уют пропитался Чжухоном. Невольно хмурясь, Чан открыл холодильник, нагнулся. Нынче помимо напитков он был под завязку набит продуктами. Осмотрев полки, Чан потянулся за водой, как услышал шорох отодвигаемой занавески и шаги. — Что-то хотел? — Чжухон остановился напротив.       Чан выпрямился, молча показал бутылку, чувствуя, как с неистовой скоростью вскипает кровь в венах. — А-а-а. Прост я думал, если ты что-то хочешь, я мог бы помочь. — Не нужно.       Чжухон помолчал, положил руку на тумбу, потёр невидимое, точнее, несуществующее пятно. — Всё в порядке? У тебя случилось чего?       Случилось чего? Ты припёрся и испортил настроение, вечно ходишь по пятам. Невинно-тупое лицо Чжухона взбесило Чана. Долго он репетировал безобидную, не вызывающую подозрений мину? А какое лицо у него было, когда он насиловал Феликса? Уж явно не такое. Мерзкое отродье.       Почему Чан на него злился? Стоило быть честным с собой, он не был близок с Феликсом настолько, чтобы болеть за него. В сущности, он ничего о Феликсе не знал кроме имени и происхождения. Просто где-то по Сеулу ходило такое же, как Чжухон, отродье, когда-то ступившее в спальню Чонина. Монстр под личиной человека. Чан не знал, как его зовут, не знал, как он выглядит, но ненавидел всеми фибрами души и зашипел на Чжухона, ставшего олицетворением каждого такого монстра: — У меня-то в порядке. А у тебя? — В смысле? — Чжухон глянул искоса, сдерживая мелькнувший в глазах страх. — У меня вроде бы всё… — Чанбин рассказал, за что эти твои, — Чан кивком указал туда, где тело Чжухона покрывали зарубцевавшиеся шрамы, отметины наказания. — Какого хрена ты такое сотворил с Феликсом? Больной ублюдок, — он подступил ближе к объекту своей испепеляющей ненависти. — Помощь предлагаешь, как мило! Что же ты мне прямо не сказал, за что получил? — Я… — Чжухон неотрывно смотрел в сторону, губы горестно изогнулись и больше ничего не произнесли. — Надеюсь, тебе пиздец стыдно, потому что знаешь что? Ты всё это заслужил. Каждый, сука, шрам. Грёбаный ты урод. Как вообще можно додуматься до такого? Только конченая мразь сделает то, что сделал ты. Не представляю, как можно было тебя простить. Таких как ты нельзя подпускать к детям. — Заткнись, — напряжённой струной прозвенел женский голос, но в проходе никто не стоял. — Ты кто, чтоб ему нотации читать?       Чан посмотрел вниз, откуда слышались возня и усиленное дыхание. Из-под занавески наполовину вползла в кухню Дами. Опираясь на локти, проползла дальше, к Чжухону. — Дами, — умоляюще сказал он, словно упрашивал её не вмешиваться. — Думаешь, раз ты с меткой, тебе всё можно? — наплевав на воззвание, продолжала девушка. Раненый солдат, приползший соратнику на подмогу. — Серьёзно? Будешь защищать насильника? — взвился Чан. Правда, самоуверенность и злость, с какими он напустился на безропотного Чжухона, поослабли. Его впервые отчитывала инвалидка, и Чан не чувствовал себя морально способным выступить против калеки. — Буду. Думаешь, Феликс божий одуванчик? — понизив голос и нахмурившись, говорила Дами. — Да ты нихрена не знаешь! Это он почти всех наших подсадил. — Это никак не оправдывает того, что сделал Чжухон! Вот вообще никак! — Не оправдывает. Но Чжухон не больной ублюдок. Или мы все больные ублюдки. Мы прилично друг другу поднасрали. Я тебе вот что скажу, Бан Чан: нужно охренеть сколько мужества, чтобы признать свою вину и день за днём стараться её загладить и быть лучше. Так что завали хлеборезку.       Она торжественно качнула головой. Все молчали. Чжухон всё уворачивался от прямых взглядов, отводил глаза, полные неизбывной печали и стыда. Чан сжимал бутылку. Зачем он вообще влезал в разборки? Чего ему, собственно, было надо, кроме как сорвать злость? Но после Чонина и Хёнджина он не мог примириться, не мог согласиться с Дами, потому что Феликс, если он и доставал наркотики, предлагал, уговаривал, склонял, — он оставлял право выбора, ведь когда тебе что-то предлагают или на что-то подбивают, ты по-прежнему обладаешь свободной волей и можешь отказаться, но когда тебя насилуют, тебя этого права лишают самым унизительным образом. Такие как Чжухон очерняют всех альф, обрекают носить клеймо опасных животных, которых у бет и омег принято подвергать бесконечным проверкам на вшивость, не доверять и остерегаться.       Не в силах сказать ничего примирительного и ничего бескомпромиссного, Чан собрался уйти во избежание дальнейших разбирательств, но вынужден был остаться в неловком положении с занесённой вперёд ногой. Дами перегородила проход. Чтобы выйти, пришлось бы через неё переступить, а это казалось совсем кощунственным. — Не будем ругаться, — сказала Дами, пользуясь удачно выпавшей ролью препятствия. — Но кончай размахивать своим белым пальто. — Да я не… — Размахиваешь. Весь такой правильный, хороший. Иди с этим в жопу. Не всем повезло так, как тебе. А теперь дай мне банановое молоко.       Скованный, дрожащий от напряжения Чан не сразу понял, о чём его попросили, осмотрелся и понял, что, как Дами загораживала проход, так и он загораживал холодильник. Потоптавшись на пятачке, он развернулся, достал маленькую коробку молока, наклонился и протянул девушке, при этом ему стало неприятно на душе, словно этим наклоном он как-то умалял её достоинство. Дами взяла коробку, учтиво поблагодарила, ударила Чжухона по ноге и с причитанями — «Ты хоть иногда защищай себя» — уползла. Чан с содроганием смотрел, как волочатся за ней безжизненные ноги.       Путь был свободен, но Чан не двинулся. Чжухон посмотрел на него виновато и этим пригвоздил к месту. Почему виновато? Лично Чану он ничего не сделал. Но он смотрел так, будто умолял добить.       Что произошло между Чжухоном и Феликсом? Может, Феликс подсадил Чжухона на наркотики, и Чжухон отомстил злодеянием на злодеяние? Чан отвинтил крышку, залпом выпил половину бутылки и, утерев рот, угрюмо спросил: — Тебя Феликс подсадил? — Нет. — Тогда тебе точно нет оправдания. — Знаю. — Зачем ты… блядь… — Чан отвернулся.       Чжухон ничего не ответил. Чан всё понял: что бы ни сказал Чжухон, от него всё прозвучало бы как оправдание, а он не желал оправдываться. Верное решение. Попробуй он оправдаться, Чан без раздумий прописал бы ему в челюсть. — Чтоб тебя, — выплюнул Чан, отогнул штору и вышел в безмолвный зал.       Все без исключения посмотрели на него: повернулся выводок любопытных младших, покосилась через плечо Шиён, оглянулся Сынмин, стоявший у крайнего стола со школьниками, Дами поверх коробки с молоком, Кихён поверх чашки, Шону из-за Кихёна, и даже маленький Сынчон, который до конца не мог понять значительности произошедшего столкновения между правой рукой среди альф и будущим мужем вожака, но подражавший серьёзности старших. Они подслушивали, догадался Чан.       Душно, как же душно. Чан оттянул ворот футболки. Грудь пылала, горела, взгляды стайных впивались в неё огненными стрелами. Недавно он думал, что имеет полное право находиться среди этих стен, что больше они не будут на него давить. Пожалуй, так оно и было. Не в стенах была загвоздка, по крайней мере не в этих. Тлетворный дух порочного прошлого въелся в стены «Ночного охотника», именно там комнаты пропитались стонами и воплями ломки, железистым запахом жестокости и насилием. Логово, куда привели детей, было новым, чистым. Загвоздка была в Чане, в его неизгладимом, выпяченном и оттого всем заметном отличии, которое здешние окрестили белым пальто. Неправда, Чан не кутался в белое пальто. Он не бичевал нечестивцев и прелюбодеев, возносясь над ними непогрешимым праведником. Он лишь чётко разграничивал простительные, заслуживающие снисхождения человеческие слабости и тяжкие злодеяния. Чжухон не ошибся, не оступился, он совершил преступление. Терпимость к проявленной им жестокости объяснялась разве что соразмерной жестокостью полученного наказания, следы которого он обречён до конца дней носить на коже. Но разве этого достаточно? Разве жестокость изгоняется из личности, как выгоняется залетевшая в дом оса с пугающим ядовитым жалом? Нет, жестокость, если она есть в человеке, можно только спрятать, но никак не искоренить. Вот в этом и проблема — Чжухон жесток по натуре, и притворяться, что это не так, значит подвергать опасности окружающих.       Широкими шагами Чан пересёк зал и не вышел, а выскочил на улицу в оранжевый зной. Лёгкое дыхание ветерка заскользило по коже. Чан вдохнул тёплый сухой воздух, прикрыл глаза.       Чёрт бы побрал эти стаи. Чан бы и рад был не обращать внимание на происходящее, в блаженном неведении попивать приготовленный Чжухоном кофе, но, введённый в круг стайных, чувствовал себя обязанным выносить какое-то суждение, как-то отмечать своё отношение, будто от этого что-то зависело, хотя, конечно, ничего от этого не зависело, кроме, пожалуй, его и без того плачевного эмоционального состояния и отношений с Чанбиновой братией. Где же Джисон с его ласковыми руками и успокаивающими словами? Может, стоило проверить задний двор? Нет, будь Джисон здесь, он непременно дожидался бы Чанбина и Чана и первым побежал бы навстречу. «Пожалуйста, приходи скорее», — тоскливо подумал Чан.       Но Джисон не пришёл. Зато пришли Шиён и Сынмин, обступили с двух сторон. Вот и последствия несдержанности. Чана взяли под стражу. — Расслабься, — сказал Сынмин. — Присядем, — предложила Шиён.       Рядком расположились на горячей, нагретой солнцем бетонной плите. Приятные ровные запахи бет разливались в воздухе. Позади, в кустах тоненько перекликались птицы. Чан поставил бутылку на плиту и потёр лицо. — Вы слышали, о чём мы с Чжухоном говорили на кухне? — Не всё, но слышали. — Осуждаете меня? — Нет. Нам-то что? — Сынмин равнодушно пожал плечами. — За себя говори. Я осуждаю. Чжухон наш состайник и друг, и на него наехал чужак. Извини, Чан, — тут же деловито добавила Шиён. — Ну, блин, простите! Я когда на Чжухона смотрю, у меня прямо внутри всё переворачивается. Не понимаю, как можно так поступить? Как можно разрешить ему вернуться? То, что он сделал, это ведь уму не постижимо! И если он совершил такое один раз, значит, он в принципе способен на ужасные вещи!       Сколько волка не корми, он смотрит в лес. Так и с Чжухоном. Он вырос волком, усвоив звериные понятия гнилых, вонючих, прозябающих в плесневелой тени закоулков Нижнего. Милыми стайными сюсюканьями не изничтожить пагубных наклонностей. — Когда мы только пришли помогать Чанбину, ребята часто… — Сынмин застопорился, провёл по волосам. — Что замолчал? Называй вещи своими именами, — Шиён вытянула гладкие стройные ноги. — Они обдалбывались и трахались. — Да, — подтвердил Сынмин. — Чжухон и Феликс тоже. Чжухон сделал то, что делал всегда, только в тот раз рядом был Бин. — Мне как-то не легче от мысли, что ебаться обдолбанными было нормой. — Никто не обижался на… плохое обращение. Для них оно было в порядке вещей. — Это было раньше, — Шиён потуже затянула собранные в хвост волосы. — Теперь всё по-другому. Не копайся в прошлом, Чан, оно тебя не касается. Сосредоточься на том, что происходит сейчас.       Сейчас? Сейчас школьники пыхтели над математикой, Чжухон, наверное, вытирал крошки со стола, Кихён, Шону и Сынчон сидели прижавшись на диване, несмотря на то, что места было достаточно, чтобы каждый расположился отдельно, не мешая соседу, а Чонин и Чанбин водили Минхо по владениям стаи. Чан покосился на бет. Хорошие у Чанбина друзья. Пришли замолвить словечко за его детище. Подвеска на шее Сынмина блеснула на солнце, выпустила сноп света. — Вам нравится быть в стае? — Да. — Я уже не представляю свою жизнь без неё. — Значит, вы не собираетесь уходить? — уточнил Чан. Он вспомнил как Чжухон поделился переживаниями о грядущем расформировании правящего состава. — Зачем? — искренне удивилась Шиён.       Правящий состав, похоже, и не помышлял об отставке. — Чжухон считает, вы уйдёте, — лелея направленное на Чжухона злорадство, сдал его Чан. — Думает, вам здесь не место, потому что вы лучше и богаче. Типа того.       И он прав, хотел сказать Чан. Беты переглянулись, улыбнулись. — Нам здесь самое место. — Почему? Если вы можете делать что угодно, зачем вам, — Чан повёл рукой, жестом охватывая всё: жуткое, слепленное из тронутых ржавчиной металлических листов прибежище стаи, укрывшихся в нём бывших наркоманов и школьников, пыльный двор на окраине Нижнего, — вот это?       Шиён окинула взглядом здание и двор. — Мне нравится. — Мне тоже, — поддержал Сынмин. — Чем? Не поймите неправильно, я реально не догоняю.       Ритуалы? Сынмин и Шиён, дружившие с Вонхо, наверняка сумели бы воспроизвести их вне стаи. Так для чего они оставались? Они создавали впечатление, сильно отличавшееся от того, какое создавали прочие стайные. В каждом движении, в том, как они сидели, как смотрели, как поворачивали головы сквозила спокойная, непоколебимая уверенность в том, что и завтрашний, и послезавтрашний, и каждый будущий день будет благополучен. Даже обычные джинсы и футболка, шорты и блузка сидели на них дорого, но Чан не был уверен, дорогие ли они на самом деле — не заметил никаких брендовых знаков. Что-то в них было такое, от чего одетый с иголочки, причёсанный, достойно себя преподносивший Кихён казался им не ровней, его выдавало чрезмерное усилие, заметное в неестественно выпрямленной спине и прилично сдвинутых коленях.       Несколько раз Шиён размыкала губы, но сдалась с очередной попыткой и попросила Сынмина: — Давай ты. — Нет, давай ты. Я тоже не знаю, как объяснить. — Слишком много дополнений, да? — Шиён слегка улыбнулась. — Точно. — Ладно. Забейте, — махнул Чан. Стая, стая, стая. Наплевать на стаю. Какая ему разница, зачем людям сбиваться в несуразную кучу. Его дело маленькое — любить Джисона, ждать Чанбина. Необязательно вливаться.       Чан прошёлся взглядом по фасаду и, как бы споткнувшись, остановился на неподвижной человеческой фигуре в окне. Справа наверху стоял Чанбин. Мигом припомнились все фильмы ужасов с похожей сценой. С расстояния глаз было не видать, но Чан мог представить их — чёрные и пристальные. Затылок взъерошили ледяные мурашки.       Чанбин открыл окно, высунулся и что-то изобразил руками. Не замахал, а как-то отчётливо ими подвигал, рисуя невидимые знаки. К несказанному удивлению, Сынмин тоже безмолвно ответил руками. Чанбин вновь что-то показал. На сей раз знаками ответила Шиён. Чанбин поднял большой палец и ушёл, не закрыв окно. — Это что было? — вскричал Чан, озираясь на бет, ведь они только что, оставаясь немы, что-то доложили вожаку. — Язык жестов, — пояснил Сынмни. — Вы знаете язык жестов?! — Как видишь. — Откуда?       Мало найдётся людей, кто учит язык жестов просто так, со скуки, чтобы чем-то занять вечер воскресенья. Впрочем, зная неординарность Чанбина и его друзей, резонно предположить, что они наплевали на возможности современных телефоном и научились общаться на небольшом расстоянии в обход звонков и сообщений просто так, забавы ради.       Не отнимая взгляда от окна, Шиён сказала: — От Вонхо. — Ну конечно, — Чан нисколько не удивился прозвучавшему имени. — Чжухон и остальные — они для нас не насильники и наркоманы. Это наследие Вонхо и мы о нём заботимся. — Чего вы все так прицепились к этому Вонхо? Куда ни сунься, везде Вонхо, — рассердился Чан, но сумел сохранить сдержанность и не возвысил голоса. — Он был настоящей индивидуальностью, — Сынмин запрокинул голову, посмотрел в небо, вспрыснутое редкой пеной облаков. По лазури плыл самолёт, роняя на землю ровный гул. — Я думал, каждый по-своему индивидуальность. — Банально. Мы мелкие личности. Нам не охватить величия индивидуальности.       Прежде Чану не доводилось близко общаться с Сынмином. Новый опыт был весьма своеобразен. Несмотря на светское дружелюбие и усыпляющую медлительность, от беты, как от спящего льва, незримыми волнами исходили сигналы опасности, интенсивность которых по какой-то неясной причине умалялась, как нейтрализующим элементом, присутствием Шиён. — О чём вы с Чанбином переговаривались? — Чан указал на открытое окно. Неприятно, когда при тебе общаются, а ты ничего не понимаешь. Невежливо это. Как известно, больше двух — говори вслух, а не обменивайся тайными, вам одним понятными знаками, выставляя третьего дураком. — Он спросил, почему ты опять загрузился, — ответил Сынмин, — я сказал, что из-за Чжухона. Он спросил, нужна ли помощь. Шиён сказала, что сами справимся.       Вездесущий черноокий соглядатай всегда бдит. При таком омеге в перспективах неуклонно маячила паранойя. В скором времени Чан начнёт распахивать дома шкаф и заглядывать под кровать, чтобы проверить, не затаился ли там Чанбин. — Не думай про прошлое Чжухона. Соблюдай границы своего и чужого. Станет проще, — посоветовала Шиён. — Я попробую, — пообещал Чан. Дельный совет как ни крути. — Чан, — Сынмин впервые посмотрел прямо на альфу, и глаза его, как тонированное стекло, не позволяющее увидеть того, что внутри, заволакивала безмятежность, — мы будем рядом, чтобы помочь. — С чем? — просипел Чан. Ему резко подурнело от навязчивой заботливости сидевших по бокам, словно взявших его в тиски, бет. — Прижиться.       Ах вот оно что. Наверняка боялись, что Чан усвистает, и Чанбин убежит за ним. Чтобы Чанбин не убежал, Чан должен остаться. — Ага, спасибо. — Мы понимаем, что тебе нелегко. — Шиён осторожным, выверенным движением накрыла его запястье пальцами с длинными розовыми ногтями. Чан подумал про котов Минхо, они похожим манером клали на него лапу, не выпуская коготков. — Обращайся к нам, если возникнут какие трудности.       Чан не сдержал улыбки, или, скорее, смешка. Презабавное вырисовывалось положение: он настороженно относился к стайным и не имел ни малейшего представления, какого с ними придерживаться обращения; они с настороженностью относились к нему и тоже не имели представления, как к нему подступиться. Так они и кружили, скреплённые Чанбином, как общим звеном, вынужденные постигать науку уживчивости. — Вообще-то мне кое-что интересно. Я правильно понимаю, вы с Чанбином с детства дружите? — Всё так. — Вы реально воспринимаете его как вожака? — Да.       Хёнджин замолчал, когда Чанбин приказал замолчать. Надулся, как ребёнок, но не посмел прекословить. Разве так выглядит дружба? — То есть если он прикажет, вы послушаетесь? — Да. — Только честно, вам не обидно? Это же дикость какая-то — подчиняться приказам друга.       Прикажи Чан что-нибудь Минхо, был бы незамедлительно послан в далёкое пешее путешествие, конечный пункт которого называется «хуй». — Нет, это очень приятно, — сказала Шиён, и глаза под дрогнувшими ресницами заволокла мечтательная пелена, словно она вспоминала, как приятно ей было повиноваться. — Мне не подобрать слов насколько. Я могу объяснить тебе, как работает стая, из каких слагаемых складывается иерархия, как распределяется бюджет, но чувства — не мой профиль.       Они росли вместе, ходили друг к другу в гости, играли на детской площадке; вместе впервые попробовали алкоголь, вместе выкурили первые сигареты. И пока они взрослели бок о бок, могла ли Шиён — или Сынмин, или Хёнджин — предположить, что в один прекрасный день добровольно склонит голову перед Чанбином? — Сначала было непривычно, когда Бин только встал во главе стаи, но я быстро привык, — поделился своим мнением Сынмин. — Бин замечательный вожак. Я счастлив, что смог увидеть его в таком свете.       Вновь Чан вернулся к вопросу, терзавшему с самого утра: что же такое вожак? Отзывы непосредственных подчинённых служили красноречивым доказательством успехов Чанбина на данном поприще. И правда, он поразительно гармонично вписался в роль предводителя. Гордый, самоуверенный и вместе с тем великодушный — не был ли он прирождённым венценосцем, и не будет ли ошибкой в скором времени отлучить его от его призвания ради романтических отношений? И если так, Чан проявит величайшее благородство, сняв с Чанбина груз своих ожиданий и позволив ему без угрызений совести не торопиться с обучением нового вожака.       Чирик-чирик — пропела птичка в кустарнике позади. Чвирк-чвирк — вторила другая птичка. Или это была одна и та же птица. Чан не знал, он не разбирался в голосах птиц. Они красиво поют. Они беззаботны и веселы, качаются на ветках, ищут жучков. Они тоже строят отношения и гнёзда, но у них всё проще. Вот бы на денёк стать птичкой. Будь они птицами, Чанбин был бы жирным хулиганистым воробьём или наглой чёрной галкой, Джисон певчим дроздом, а Чан обыкновенным селезнем, облюбовавшим маленький городской пруд.       Когда они вернулись, зал был полон и шумен. Взвихрялись перемешанные, слитые воедино запахи альф, омег и бет. Разделавшиеся с математикой младшие выбрали задержаться поближе к старшим, перекочевали на противоположную сторону зала, заполонили пустоты — кресла и пространства между креслами, расселись на полу вокруг стола — и не переставая трещали, успевая подъедать выложенные на стол запасы: нарезанные яблоки и бананы, разделённые на дольки мандарины, печенья, острые кукурузные палочки, шоколадную соломку, орешки. Присмотревшись, Чан обнаружил жующего Чонина аккурат подле превратившегося в обитель нежностей дивана, на котором творились типичные стайные непотребства — Шону лез на Кихёна, тыкался носом в щёку, придавливал худое тело своим массивным, мускулистым туловищем. Шла шуточная борьба, в ходе которой Шону протаранил хилый блок и несдвигаемой тушей улёгся на сведённые колени состайника. Сдавшись, Кихён мягко опустил на него руку, погладил по плечу, по шее, по коротким торчащим волосам. По крайней мере будущий вожак обладал необходимой лидеру настойчивостью. Дами, свесив руку с кресла, поглаживала рыжую, с отросшими, тёмными у корней волосами головку Черён. Где же Чанбин? А, вон, торчал с Минхо и Чжухоном возле стойки. Они заливисто смеялись. Шиён и Сынмин увлекли Чана к ним. — Где ты пропадал? Мы уже всё обошли, — Минхо ухватил его за локоть, притянул поближе, будто это он давно был знаком со стайными и именно он сегодня привёл к ним друга, а не наоборот. — Заболтались, — ответил за него Сынмин.       С появлением Чана притихший Чжухон отступил за стойку и прикинулся, что очень занят перекладыванием бумажек. Волк, прижившийся в доме и разучившийся кусаться. Волк, отвернувший морду от леса. Возможно ли? — Эм, Чжухон, — позвал Чан, ногтем ковыряя шов на джинсах. Отделить своё от чужого, отстраниться, не вмешиваться. — Сделаешь кофе? — Конечно! — в ту же секунду Чжухон расцвёл, как озарённый солнцем тюльпан, выпрямился, улыбнулся, впрочем, с некоторой осторожностью, не уверенный, по всей видимости, достаточно ли между ними растаял лёд.       Чан и сам не был уверен в надёжности перемирия. Продолжительность его в большей степени зависела от него. Казалось, Чжухон готов был всё бросить к его ногам, сочтя кофе изрядной мелочью: «Ещё что-то нужно? Денег дать? Забирай всё, что у меня есть! Почку надо? Возьми мою!» — читалось на его угодливой физиономии. — С молоком и сладкий? — Да. — Сейчас.       И он улетел, счастливый от возможности доказать свою полезность. Уж не почудилась ли одобрительная улыбка, спрятавшаяся в уголках Чанбиновых губ? Словно он говорил: «Правильно, Чан, преодолей себя и войди в мой мир». «С этим мне нужна помощь», — решил Чан. Где там Джисон? Пусть поторапливается. Пусть придёт поскорее, положит свою целительную руку ему между лопаток, и успокоит, и обнадёжит, и они поцелуются. Пожалуйста. — Как прошла экскурсия? — поинтересовался Чан. Надо же о чём-то поговорить. — Почему ты описывал это место как кошмар наяву? — Минхо обвёл зал восторженным взором. — Здесь очень уютно. — Чана послушать, так у нас тут притон и ебут детей, — усмехнулся Со и посмотрел на тех самых детей, о растлении которых переживал его альфа.       Над молодняком стоял ровный неразличимый гомон, все без остановки что-то говорили, и слушали других, и снова говорили, и ели, хватая с тарелок. Чонин не был исключением, он даже прижался к соседке и ахнув, переглянулся с ней, как с самой настоящей подружкой. Взбалмошных отпрысков Нижнего не назвать подходящей компанией, но по крайней мере мелкому не одиноко, успокаивал себя Чан. — Держи, — Чжухон поставил чашку на стойку. — Спасибо, — Чан посмотрел на кофе, приготовленный внушающими отвращение руками с узловатыми пальцами. Пересилив себя, он сделал глоток. Было вкусно и не настолько противно, как мнилось. — Анал! — внезапно закричал Бёндже, вскинув голову. По залу прокатились смешки. Только маленький Сынчон завертелся, не понимая причины веселья.       После интригующего восклицания сформировавшаяся у стойки группа обратилась в слух, увлёкшись беседой группы соседней, более многочисленной. — В точку, — Кихён щёлкнул пальцами. — Соколы активно практиковали анальный секс. — Так они чё, все там заднеприводные были? — нахмурился подросток лет семнадцати, с бритыми висками и выкрашенными в светлый короткими, под ёжик стриженными волосами. Левое предплечье покрывали разноцветные татуировки. — Получается так. — Фига. — Я бы на тебя посмотрела, когда трахнуться хочется, а детей не хочется, — юная особа с родинкой на носу накручивала на палец прядь волос. — Тут не только заднеприводным станешь. — Да я ничё и не говорю. Лучше в попку чпокнуться, чем вообще не чпокнуться. — В попку, кстати, прикольно, — во всеуслышание отметил длинный, как журавль вытянутый парень, чья голова заметно возвышалась над остальными. — А ты пробовал? — Нет. — Чё тогда лыбишься? Знаток, блин, — особа с родинкой пнула его по голени. — Мне рассказывали. — Мне тоже много что рассказывали. Да сотри ты эту мерзкую лыбу с лица! На изврата похож. — Реально, Субин, прекращай. Детей напугаешь, — ухмыльнулся белобрысый с татуировками. — Серьёзно? Вы всего на два года старше, — возмутился Бёндже. — Йеджи вообще на год, — подхватила девочка с закинутой на плечо длинной, изрядно потрёпанной косой. — У вас ещё не было течек, так что вы дети, — белобрысый пожал плечами, как будто говорил, что правила придумал не он и не ему с ними спорить, просто так заведено. Очевидно, он не впервой прибегал к такого рода аргументам и утирал младшим нос, потому что Бёндже уязвлённо поджал губы и заносчиво объявил: — Вот когда я потеку, я принципиально дам всем, кроме тебя. — И станешь шлюхой, класс. — А ты так и останешься девственником, чмошник. — Я не девственник! Ты сам девственником останешься. Думаешь, кто-то захочет тебя трахнуть? — Омеге нереально остаться девственником. Все хотят омег. — Но не всех. Хотят милых и симпотных, а ты выглядишь как ёбаная пиранья, которая член откусит, стоит его из штанов достать. — Твой точно откушу, — Бёндже оскалился и щёлкнул зубами.       Чан ошарашенно насупился. Нормально ли, что школьники собачились в таком тоне такими словами на такие темы? Он никогда не был настолько похабным в школьные годы и не помнил, чтобы в классе кто-то спорил о том, кто кому даст, а кому — нет. Школа, может, имела значение? Но Чан учился в самой обычной. Чанбин наклонил голову и хитро прижмурился, словно посмеивался над младшими, чьи мысли сосредоточились ниже пояса, послал многозначительный взгляд за Чаново плечо. Чан оглянулся и увидел, как Чжухон очень серьёзно принял от вожака какой-то сигнал. — На любого омегу найдётся любитель, — встрял в спор толстый парень. — Ага, даже на зубастого. Альфам сложнее, вас больше боятся, — добавила Черён. — Точно. Вдруг вы в гон неадекватные. Никто ж не знает.       Как и полагается, девушки поддержали омегу. Солидарность. Белобрысый принял поражение стоическим молчанием. Вряд ли он вообще расстроился. Вряд ли вообще кто-то расстроился. Воздух в зале потяжелел от феромонов. Младшим нравилось обсуждать секс. Даже у славной Черён под опущенными ресницами горели глаза. Наверняка они хотели бы подольше бросаться пикантными фразочками, но у них не получилось растянуть спор. Бёндже подождал, вдруг оппонент нашёл бы, что возразить, и тогда они могли бы продолжить. Но белобрысый промолчал, и Бёндже мирно уложил голову на край дивана, под широкую ладонь Шону. — Стая может существовать и на страхе, и на угнетении, — назидательным тоном продолжил вещать Кихён, — но именно потому, что Соколы придерживались классической системы, они были самой успешной стаей в те времена. — Круть. — Круть. — О чём он? — шёпотом спросил Чан. — О Соколах, — ответил Чанбин. — Стая разбойников такая была в восемнадцатом веке. Не слышал? Многое упускаешь. Посмотри документалку про них. — Вы же останетесь на ужин? — спросил Чжухон гостей. — Оставайтесь. — Они останутся, — покровительственно ответил Чанбин.       Из вредности захотелось напомнить ему, что он не царь и не помешало бы дать людям говорить за себя, но Чан посмотрел в чёрные огненные глаза, ещё пуще затемнённые угольными ресницами, и утратил всякую строптивость. Перед ним был вожак. Брякни такому: «Ты не царь», и он язвительно ухмыльнётся и, ухмыляясь, будет прав, потому что стоит посреди, мать его, выстроенного им королевства. Кокетливый, идущий на уступки омега, понравившийся Чану утром, остался за порогом. Призвать милое создание помогала лишь уединённая, очищенная от стайных обстановка. В присутствии верноподданных Чанбин холодел и отдалялся. Недостижимая колючая звезда, чурающаяся любви. Как бы он испугался и разозлился, посмей Чан прямо сейчас, презрев подчёркнутую отчуждённость, подступить ближе, приникнуть губами к уху и зашептать всякую нежную чепуху; как бы звонкими осколками посыпалась его собранность, дотронься Чан до него вопреки запрету, проведи рукой по руке, по щеке. Скорее всего после такой шалости пришлось бы ходить в гипсе. Однако строгие меры предосторожности только потому и существовали, что Чанбин не вынес бы напора заключённых в нём чувств, и мысли об этом опьяняли. — Всем привет! — ворвался в зал сладостный голос. Наконец-то!       Стайные встретили пришедшего дружным хором, Сынчон маленькой торпедой навернул вокруг Джисона пару кругов, ухватил за штанину. — Ты плинёс? Ты плинёс?       По виновато-растерянному лицу Джисона сразу стало ясно — обещанного с ним нет. Смуглая мордашка Сынчона скукожилась, губы надулись, и он, задействовав все силы диафрагмы, издал показательно громкий протяжный хнык, грозивший перейти в разочарованный рёв. Стая тяжело вздохнула, звук был такой, словно зашелестела листва, каждый листок шевельнулся в отдельности, но все они принадлежали одному дереву и двигались и шумели сообща. — Возьми мой, — Джисон опустился на корточки, торопливо стянул с запястья один из бесчисленных браслетов. — Он, правда, великоват, но ничего. Давай на ногу наденем.       Поразмыслив немного, Сынчон согласился и отставил ногу. Джисон закрепил браслет на тонкой мальчишеской лодыжке. Катастрофа миновала. Увиденная сцена крайне Чана тронула. Не потому, что он нашёл дарение браслета бескорыстным поступком, делающим честь дарителю, но потому, что то был Джисон, Джисон с ребёнком, с четырёхлетним мальчиком. Вмиг воображением Чана завладело видение, в котором их собственные, совместно заведённые дети, сгрудившись вокруг Джисона, примеряли всевозможные безделушки, нацепляли на руки, ноги, шеи и головы и хвалились наперебой, и спорили, чьи украшения лучше, и бежали к Чану и Чанбину с вопросом, кто красивее, и подходил Джисон и говорил, что они одинаково чудесны, тем же ласковым тоном, каким сказал Сынчону: — Ты похож на персидского принца.       Нет, в тысячу раз ласковее. Тоном, который прорежется много позже, когда он впервые увидит первенца, приведённого в этот мир стараниями Чанбина, и осознает, что стал отцом.       Умаслив Сынчона заковыристыми комплиментами, Хан стукнулся кулаками с собравшимися у стойки, со всеми, кроме Чана и Минхо. Приветливо звякнули браслеты. Чан не мог отвести от него глаз. Каждый час с момента расставания ощущался как целый день, проведённый в разлуке. Они встретились взглядами, и в глазах его Чан увидел те же счастье и нетерпение, что испытывал сам, и обрадовался, что не одинок. Какое счастье — питать взаимные чувства! Какое счастье — любить! Целоваться, целоваться, целоваться, скорее! Когда они поцелуются снова? Где бы им уединиться? Как бы ускользнуть незамеченными? — Эх ты, балда, Сынчон всю неделю талисманчик ждал, — упрекнул Чжухон. — Совсем из головы выпало, — Джисон почесал затылок, поглядывая на Минхо. — Ах, да. Джисон, это Ли Минхо, — спохватившись, представил Чанбин. — Минхо, Хан Джисон. — Приятно познакомиться. — Взаимно. А Чан, видимо, проглотил язык, — Минхо толкнул его плечом, намекая, что то была его священная обязанность — представить истинного другу.       Напрочь позабывший обо всём на свете при виде лучистых глаз Чан смущённо улыбнулся, стараясь загладить неловкость. Что поделать, он с раннего утра лелеял надежду на повторение близости, открывающей влюблённым море сладостных впечатлений. Прижаться губами к губам, прикоснуться языком к языку, томясь в разливающемся по телу удовольствии — одно это и занимало все мысли.       К счастью, рядом обретался восхитительно проницательный черноглазый шпион, ради прихоти готовый прийти на помощь. Чанбин закурил, выдохнул дым, посмотрел на Джисона сквозь скрученные в воздухе сизые петли и повелел, плутовато улыбаясь: — Покажи Чану второй этаж, пока там никого нет. Он пропустил экскурсию.       Шиён, Сынмин и Чжухон многозначительно переглянулись, разгадав его своднические намерения. Они и Минхо втянули в переглядки, и он быстро сообразил что к чему. — Точно, я так и не видел законченный вариант, — поддерживая светскую тональность выразил сожаление Чан. — Слышал, здорово всё обустроили. — Ещё как! Пойдём. — Совет да любовь, — шутливо напутствовал уходящих Чжухон.       Чан следовал за Джисоном по тёмному коридору, за его терпким, богатым на мягкие полутона запахом, смотрел, как покачивались при ходьбе длинные волосы, смотрел на узкие, как у юного лучника, бёдра, и дрожал от предвкушения. Вот они дошли до спрятанной в закутке в конце коридора железной лестницы, бум-бум-бум — отзывались ступени на каждый шаг. Бум-бум-бум — вторило сердце Чана. Он гадал, как же всё произойдёт: он прижмёт младшего альфу к стене, едва они поднимутся, или сначала обнимет со спины, оставит невесомый поцелуй на кончике уха, и тогда Джисон развернётся и подставит губы, или Чан возьмёт его за руку и, как настоящий джентльмен, спросит: «Можно тебя поцеловать?». Ни первое, ни второе, ни третье. Поднявшись на второй этаж, Джисон не переставая говорил. — Ты застал, как перегородки делали? Или их до тебя ставили? Бину было важно, чтоб у тех, кто останавливается здесь, было личное пространство. Чжухон предлагал не запариваться и кровати в ряд поставить, ну, когда здесь ничего не было, просто одна огромная комната. Шиён сказала, что получится казарма, а не дом. В этой, — Джисон открыл первую дверь слева, — никто пока не спал.       В маленькой обезличенной комнате с раздвижным окном умещались односпальная кровать (возможно, именно её Чан тащил на своём хребте) с голым полосатым матрасом, стол, стул и шкаф. Всего на втором этаже было семь таких однотипных комнатушек, четыре слева и три справа, и Чану было вполне достаточно этой, уже имевшейся у него, информации. Какие тут нынче условия, кто в каком номере поселился или не поселился — совершенно его не интересовало, но он не стал прерывать с энтузиазмом рассказывающего Джисона, стесняясь причины изводившего его нетерпения. — Почти все стайные на два дома живут, на дом-дом и на дом-для-стаи, так что обычно комнаты не забивают, но я слышал, Минджи собирается сюда переехать, хочет на квартиру подкопить, да и Чжухон всегда за Борой присмотрит. А вот эту, — он открыл последнюю — третью — дверь справа, поворот после которой вёл к такой же железной лестнице, по какой они поднялись, с той лишь разницей, что лестница отсюда вела на улицу, прямиком в разросшиеся кусты, — эту занял Бёндже. Он часто остаётся в стае.       Покои Бёндже наполняли тёмные оттенки. Вместо привычного воздушного тюля или простенькой занавески окно закрывали длиннющие бордовые шторы. На столе перед окном стояла лампа с разрисованным чёрным маркером абажуром — на бежевом фоне теснились гротескными тенями могильные кресты и кривоватые черепа, — были две пустые чашки со следами выпитого внутри, зарядка, скрученные узлом наушники, крем, дезодорант без отдушек, начатая пачка салфеток и продолговатый тёмно-синий футляр для зубной щётки. Со спинки стула свисали спортивки. Поверх кровати лежал наспех наброшенный, местами собравшийся складками чёрный плюшевый плед, зрительно схожий с лоснящейся шкурой какого-нибудь животного, на полу — крупной вязки круглый чёрно-фиолетовый ковёр. Невзрачные серо-голубые обои терялись за плакатами с музыкальными исполнителями, видеоиграми и аниме. Пахло юным омегой. — Ёнын и Сынчон тоже часто остаются. И Мусэн. И Бёнхо.       Может, Джисон не понял, что их сослали сюда уединиться, побыть вдвоём? Чушь! Чтобы наблюдательный, сообразительный Джисон не уловил запрятанного в поручении Чанбина намёка? Исключено. Чего он тогда разболтался? — Семь комнат маловато, конечно, но, как Бин сказал, если всем одновременно некуда будет пойти, места разместить ребят хватит, в общей диваны есть, в зале тоже, и у Чжухона. В общей и на пол можно постелить.       Они дошли до конца коридора и встали напротив последней комнаты, четвёртой в левом ряду. Из-за приотворённой двери струился сквозняк. Хан наконец замолчал. Расстояние между ними было меньше вытянутой руки, так что Чан без труда слышал его прерывистое после монолога дыхание и видел щетину, двумя синеватыми полосками обозначившую сбритые усики над верхней губой. — Тебе неинтересно, — заключил Джисон, ловя рассеянный в общем, и вместе с тем сосредоточенный на своих губах взгляд. — Не особо, — Чан подступил вплотную, обнял Джисона, прижался носом к виску, вдохнул его запах. Нет больше на свете альфы с таким умопомрачительным запахом. — Я скучал. — Я тоже, — Джисон отзывчиво приник телом, прилепился, словно моллюск к раковине, так что чувствовалось, как вздымался и опадал при дыхании живот. Если Чанбин был сыном ночи и братом звёзд, то гибкий, податливый младший альфа был братом дриад волшебного дремучего леса, окроплённым свежей росой и подаренным истинным, чтобы они любились во имя солнца, и леса, и гор, и рек, и трав, и всего-всего, что есть прекрасного в мире. Если до Чанбина Чан не дотрагивался без необходимости, отступая перед невидимой преградой, то с готовностью подставлявшегося под прикосновения Джисона он сжимал и гладил с удвоенным пылом.       Забравшись пальцами под волосы, Чан очертил круг метки, свидетельство особенной связи. Ворочая головой на плече Джисона, вдыхая терпкое возбуждение, с теплом поднимавшееся от его тела, он смутно ощущал, как пробуждается в нём животное начало, подстрекающее присвоить младшего альфу, втереть в него свой запах. Пусть каждый встречный будет осведомлён, чей этот красавчик.       «Наш, наш, наш», — урчал утробный внутренний голос.       «Да, — улыбнулся Чан в гибкую, увитую верёвками и цепочками шею, — наш».       Запах Джисона тотчас завлекающе погустел от феромонов. Чан дурел, он терял голову от обожания.       «Он готов. Вставь ему».       «Ч…что?» — Чан тихо засмеялся от очередного дурного совета. — Ты чего? — Джисон приподнял голову. — Ничего. Просто ты мне очень нравишься. — И ты мне. Я люблю тебя, — Джисон высвободил руки, обхватил его лицо.       Каково быть любимым другим альфой? Восхитительно, решил Чан, но он по-прежнему несколько терялся от новизны впечатлений. Безусловно, альфа к альфе может испытывать и любовь, и страсть, вот только прежде Чан никогда не замечал ни романтического, ни сексуального влечения к знакомым альфам. Истинность должна бы сплачивать его и Джисона возле омеги узами, пропитанными партнёрским уважением, на основе которого они планировали бы будущий семейный быт и налаживали хозяйство, чтобы Чанбин явился на всё готовенькое. Ладно, с омегой были некоторые накладки, но даже так Чан не мог взять в толк, откуда в нём желание вылизать Джисону рот. Путанные раздумья о сексуальной ориентации прервал Джисон, тыкнувшись носом в подбородок. — О чём задумался? — Хочу поцеловать тебя. Можно?       Спрашивал Чан без страха, только из вежливости, потому что и без того знал, что можно, что поцелуй — то, чего они оба хотели. Джисон уложил руки ему на плечи, отдавая инициативу, движением головы откинул волосы, подставил улыбающиеся губы и закрыл глаза. Сквозь пух на щеках алел румянец. Дрожали длинные ресницы. Они стояли друг против друга, полные решимости и смешливости одновременно. Чан положил ладонь на горячую щёку. Он так ждал и собирался насладиться каждой секундой. Первое касание было сухим и лёгким, напоминанием об утреннем коротком поцелуе. Второе — затянувшимся и крепким. На третьем Чан на пробу прихватил нижнюю выступающую губу Джисона. Джисон приглашающе приоткрыл рот. Чан вошёл в него языком, прикоснулся к тёплому, влажному языку Джисона. Волоски на теле встали дыбом. Всё существо Чана, от макушки до пальцев ног, покрылось зернистыми мурашками.