Доза пахнет полынью

За полгода работы в отделе Минги сумел привыкнуть к закидонам своих коллег. Поэтому, после слов Уёна о том, что ждать его не нужно, остаётся стоять на порожках у входа, покачиваясь с пяток на носки и запихнув большие пальцы рук в карманы брюк. Вечерняя прохлада весны холодит пылающую кожу — приятно. Затухающий закат лениво забирает яркость неба, солнечный свет на цыпочках скрывается за поворотом, унося с собою проблемы очередного прожитого дня. И если в самом начале хотелось с ужасом захлопнуть двери отдела снаружи и сбежать, то сейчас Минги с удивлением отмечает, что здесь ему даже нравится. Привык за столь недолгий срок, и лёгкая боль в голове воспринимается уже традицией. Он, конечно, пьёт таблетки, и они заглушают, но не убирают до конца. Воображение замолкает, едва Минги пытается вспомнить, как это, когда ничего не давит на виски, но не выходит представить. Делиться этим странным наблюдением не с кем, лишь однажды обмолвился Ёсану, а тот укоризненно посмотрел в ответ и спросил, почему Сон до сих пор не ходил к врачу. К счастью, в тот раз его отвлёк Уён, и больше к этой теме возвращаться не хотелось. Как и идти к врачам. Привычное лучше незнакомого, а выходить за границы Минги пока что не может: для этого надо собрать всю свою смелость, а у него с социализацией проблемы. Небольшие совсем, как и боль в голове. Которая, может, и сама пройдёт, со временем. За день напитавшийся солнцем, точно батарейка, он прикрывает глаза и представляет, как берёт напрокат велосипед, чтобы домчать до дома. Или нет, лучше куда-нибудь далеко, за пределы видимого мира. Раскрывает рот, ловя встречный ветер, пытается догнать солнце, пусть и понимает, что это невозможно. Забирается на холм, чтобы оттуда — вниз, быстро набирая скорость. И — бах! — становится причиной взрыва в чьей-нибудь душе. Или кто-то вспышкой по его пройдётся. Может, от этого даже боль утихнет. Хочется. Но приходится ждать неуёмного коллегу, а иначе тот обидится, что про него забыли. — Мне нужен офицер Чон Уён. Минги шарахается в сторону, распахивая глаза. Крик так и остаётся неозвученным, проглоченным вместе с банальностью вопросов. Человек от него на расстоянии в пару широких шагов, смотрит внимательно, и от этого взгляда мурашки по загривку. Он ниже самого Минги, потому что даже на каблуках едва ли с него ростом, и Сон уверен, что смог бы отбиться, если бы этот парень напал. Незнакомцу лет двадцать или около того, а ещё он с вечеринки сбежал, определённо, потому что кроп-топ и обтягивающие джинсы для важных переговоров не надевают. И не выглядят так растрёпанно, с наливающейся синевой на левой скуле. Взгляд останавливается на оголённом животе, где над пирсингом пупка алеет свежая ссадина. Заглянуть в глаза не получается: у Минги бзик на шрамы и кровь, он чувствует подступающую тошноту, но не может отвести взгляд. — Мне нужен Чон Уён, — повторяет голос — всё ещё настойчиво, но уже чуть глуше. Минги с трудом поднимает голову, чтобы встретиться глазами с чужими — беспокойными. На пару ударов сердца, а после они закатываются, и незнакомец валится на плитку. Параллельно Минги слышит голос Уёна из-за спины, но совсем не различает слов, только оборачивается резко, удивлённо пялясь на Чона. Мимолётный ступор прорывается беспокойным: — Не я… Это не я, я не… Он ощущает охватывающую разум панику, не зная, за что хвататься: за телефон, чтобы вызвать «скорую», за голову, потому что боль усиливается, за Уёна, который и сам не понимает, что происходит, или за крохи рассудка, что вопят о побеге? — Возьмём машину Ёсана, — Чон понимает всё гораздо быстрее напарника, — жди здесь! Он стремительно возвращается в здание, и Сон надеется, что его не оставят одного с полуживым парнем, чтобы проверить выдержку. Которой почти и нет. Но, к счастью, испытывать нервы коллеги Уён не собирается, возвращаясь быстро и не в одиночку. Главным негласно определяют Ёсана, который сразу же начинает раздавать указания. Уён это право не оспаривает, потому что и машина не его, и старший здесь Кан. Незнакомый парень так и не приходит в сознание, даже после ударов по щекам от Чона. — Повезём так, — решает он, и Минги почему-то кажется, что команда по спасению из них не самая лучшая. — Помоги дотащить. Гладкая ткань топа неприятно липнет к ладони, когда Минги касается спины незнакомца, чтобы поднять того. Отгоняет шебуршащие в голове мысли, старается не думать, почему рукам так влажно. Уён мельтешит рядом и, сказать по правде, не особо помогает. Ёсан уже ждёт их в машине, собранный, готовый ехать в ту же секунду. Кружится голова. Минги убеждает себя, что сейчас он развернётся и отправится к себе, только скинет незнакомца на расстеленную на заднем сидении куртку. И плевать, что дома не будет никого, кроме него. Включить фоном фильм, принять душ, сделать какао и вытащить остатки печенья — почти полноценный ужин. А вопреки этому садится на переднее, потому что… Не знает, почему, он в замешательстве и желает забыть о том, почему неприятно стягивает ладони и пальцы. Ёсан что-то говорит, но Минги не слышит: всего лишь старается не смотреть на свои руки, не дышать глубоко и думать о чём-то отстранённом. Например, что хотел пойти в музыкальное или на кондитера, ведь это лучше, чем обдолбанные придурки. Но мама очень хотела, чтобы Минги был, как отец. А Мини — мальчик покладистый и не пойдёт против родного человека. Пускай так, зато мама будет рада, что он в отца. Не весь, но хотя бы немного. Краем сознания ощущает, что его пристёгивают. Безопасность превыше всего, только когда они её соблюдают в повседневности?.. Дорога слишком серая, выпадает из обзора, глаза не держат фокус. Хочется раствориться вместе с дождём, которого пока что не предвидится. В себя его приводит резкий запах нашатыря. Слегка голова кружится, боль постоянным явлением тихорится на периферии, а сам он в салоне Ёсановской машины. Ещё дышащий, пока живой. Лицо Уёна подсвечивает фонарь со столба неподалёку, сам офицер сидит на корточках рядом с распахнутой дверью. Минги кажется, что при таком освещении Чон выглядит очень таинственно, как будто из страшной сказки вылез. — Меня видишь? — Уён щёлкает пальцами перед глазами. — С ума сойти, мы с Каном сначала подумали, ты уснул. Даже того парня сдать успели, а потом на меня снизошло, что спящие не выглядят, как покойники. Хочется закрыть глаза. Сейчас, наверное, уже ночь. Может, ближе к полуночи даже. Пешком если домой добираться, то это часа полтора, не меньше. Руки чешутся. Минги осознаёт это, вспоминает, почему они здесь, и фокус вновь размывается. — Эй! Эй, Ги, прекращай мне тут! Лёгкие похлопывания по щекам приводят его в чувство, и Сон выдавливает из себя жалобное: — Салфетки… мокрые… — Листья. Сухие, — зачем-то шёпотом отвечает Уён, немного подумав. Минги несколько мгновений смотрит в немигающие глаза Чона. Секунда, вторая, а потом его неожиданно накрывает смехом. Хихиканье пробивается против его воли, оно больше похоже на плач, но Сон понимает, что смеётся. — Са… Сал… фетки, — он пытается прорваться сквозь подобие истерики, — руки… выте… вытереть руки… Минги протягивает кисти, стараясь не смотреть на них. Чужая кровь на собственной коже больше чем беспокоит его. Это нервирует, кажется абсолютно неправильным, тем, что нужно исправить, отодрать от плоти. К счастью, Уён отыскивает в бардачке начатую пачку влажных салфеток, и Минги выдёргивает несколько, начиная чистить ладони. Смех затухает, остаются только слёзы, которые не может остановить. За них совсем немного стыдно, потому что взрослый, а ревёт. Без причины, как наверняка думает Чон. А вот Минги осознаёт, почему так происходит, но объяснять не станет. — Даже не замечал, что ты такой нежный. — Я не… Он всхлипывает. Рядом хлопает дверца, но Минги не оборачивается, усердно растирая между пальцев и шмыгая носом. — Джихо и его ребят перерезали. «Алый бархат», не так далеко от нас, — сообщает Ёсан — так буднично, будто рассказывает о походе в магазин. Минги нервно выдыхает. Смотрит в тупом молчании перед собой. Цепляет не само происшествие, нет. Дело тут в том, как Кан это произносит, словно не случилось ничего особенного. Будет ли Сон таким через пару лет — равнодушным к чьим-то смертям, к чужой крови? Или, может, это нормально, и ненормальный тут только один? — Как думаешь, за тем парнем придут? — спрашивает Уён. Поднимается, разминает ноги и морщится, тоже не выражая эмоций сверх меры. Может, это профессиональное, въевшееся в подкорку. — А кто он Джихо? Минги не помнит отца, не помнит, был ли тот, как эти двое сейчас — таким же спокойным. — Любовник, наверное. Может, нам стоит присмотреть за ним? Вдруг и по его душу придут. Хотя вот ещё некоторое время назад они вроде как всерьёз переживали за жизнь человека. Так, может, реакция сейчас — это шанс не сойти с ума? Отгородиться от произошедшего, сделать вид, что в порядке вещей. Минги тоже следовало бы научиться этому, а то принимает всё близко к сердцу, а оно может не выдержать однажды. Недолгое молчание. — Я попросил Юнхо поглядеть за ним. Поговорим, когда очнётся, тогда уже и подумаем, что делать. Судя по голосу, Ёсану вообще не хочется ничего решать, но приходится из-за статуса старшего. Поток слёз заканчивается. Минги вытирает рукавами глаза, пока не решаясь прикасаться к лицу голыми руками. Смотрит на одинокое дерево, ограждённое камнями, переводит взгляд на здание больницы. Ночное освещение превращает то из обыденности во что-то живое, большое и уставшее. Кажется, если подойдёшь, то заметишь морщины-трещины, услышишь вздохи, а в глазах-окнах даже сейчас видна печаль. — Тогда домой? Ему не нравится, как звучит собственный голос: в данный момент тот кажется тусклым и серым. Ещё не нравится всё чаще подступающая меланхолия. Солнечная батарейка внутри разрядилась слишком быстро. Скорей бы лето — яркое и большое, пусть и быстротечное. Может, тогда всё изменится. — А я бы посмотрел, что там за резня, — бросает Уён, забираясь в салон. — Вдруг удастся уломать Сонхва хотя бы глазком глянуть. Минги не хочется больше ни на кого смотреть. Ему бы принять душ, достать из заначки алкоголь — коньяк, что на Рождество дядя подарил, сделать пару глотков — этого хватит. И обязательно уснуть, чтобы проснуться только к обеду, потому что завтра никуда не надо. Завтра выходной. — Тебе по пути нужно куда? — спрашивает Ёсан у Минги, игнорируя Уёна. Сон пытается вспомнить, но в голове сейчас столько всего, что лучше просто забить. Главное, дома есть ингредиенты для приготовления какао. И немного печенья. Этого хватит, чтобы пережить ночь. — Нет. Только домой. — Тогда закрой дверь. Больница провожает их равнодушным взглядом. Это не в них проблема, не в людях. Кажется, дело в том, что просто он, Сон Минги, не вписывается в окружающую всех реальность. Возможно, надо будет меняться.

***

Ёсан распахивает дверь в квартиру, и Уён уже привычно протискивается внутрь, шумно выдыхая и потягиваясь. Ему не хочется туда, где уныло и одиноко, ему хочется куда-нибудь подальше, а квартира напарника и друга не в первый раз становится пристанищем на ночь. Кажется, Чон не возвращался к себе уже около недели. — Ты первый в душ, — кидает Кан, разувшись, и аккуратно пристраивает тапки рядом с несколькими парами обуви. Кеды и шлёпанцы расставлены по цветам у самой стены. Получается неполная радуга: не хватает жёлтого и фиолетового, а ещё после синих шлёпок стоят чёрные ботинки. Уён оставляет свои истерзанные временем и ногами кроссовки по другую сторону двери, намеренно ставя те валетом. Поначалу Ёсан на эту привычку злился, потом привык, а теперь это стало традицией. Прохладная вода смывает пыль прошедшего дня и вознаграждает тело временным успокоением. Не хочется думать, хочется перевести стрелки на что-то более обыденное и приятное. Но мысли о случившемся щекочат сознание, напоминая, что верхушку Юга скосили, а Сонхва, зараза, так и не дал им взглянуть на место боя. Что в холодильнике в квартире на другом конце города без него новая жизнь развелась, и рис точно пророс, ломая стеклянные перегородки, как бамбук. Что парень, который пришёл по душу его, Чона, возможно, знает, кто во всём замешан. Не в том, что бамбуковый рис пророс, конечно, но тоже значимо. Что, возможно, произошедшее связано с наркотой, а, может, и нет, может, притянуто за уши, но это уже не их проблемы, верно? Его главная — отсрочить возвращение в уныние квартиры. Там точно плесень развилась, может, даже портал открылся в новые миры. А Ёсану придётся машину чистить. И куртку. А ещё дочку начальника Кима жалко, она же студенткой была. Сонхва под его крылом ходит, наверное, поэтому в последнее время угрюмый такой. И бамбук… Бамбуковый рис прорастает во все его мысли. Уён машет головой, пытается систематизировать, но не получается. Так много всего, сложно порядок установить. Чон намыливает волосы, надеясь, что это действие угомонит хаос в его голове и приведёт разрозненность к единому знаменателю. Зачем тому парню, которого они привезли в больницу, нужен был Уён? Дело в наркотиках? Или он знает, кто всех убил? Или… Нет, лучше остановиться, подумать о том, что сейчас можно будет лечь на такой уже привычный матрас и закрыть глаза. Попытаться поспать, ведь со сном в последнее время проблемы. Но сначала они перекусят, а уже днём он сам сбегает в пекарню. И навестит тётушку, если опять не позвонят из-за «срочно нужно, вопрос жизни и смерти, только ты, Чон Уён, способен спасти галактику!» И почему-то уверен, что так и будет, что сорвут обязательно, потому что личная жизнь — не про них. К этому тоже привыкаешь, как и к относительному перфекционизму Ёсана. Даже к чувствительности Минги можно привыкнуть, хотя это то ещё бедствие. Уён не знает, зачем тому понадобилось идти в полицию, они это не обсуждали. Но порой так и тянет похлопать парня по щекам, донести, что всё не так, как тот рассчитывает, пора снимать розовые очки. А иногда хочется дать ему вкусненькое и прикрыть курткой, чтобы скрыть от неправильности и жестокости людского мира. Ёсан не торопит, поэтому Уён разрешает себе лишнюю минуту просто постоять, закрыв глаза. Спустя вечность минут в десять к нему стучатся и требуют не наглеть. На поздний-поздний ужин (или слишком ранний завтрак?) лапша с яйцом — благослови, Некто на Небе, святость этого человека, что приютил, обогрел и накормил. Уён готов в голосину орать дифирамбы, стоя под окнами, только друг его не поймёт. — Ну, и чего ты опять улыбаешься? Губы разъезжаются ещё сильней. — Тебя люблю, — не может сдержать чувств Уён. — Так сильно, ты не представляешь. Стук палочек по тарелкам. — Это не любовь, а наглость. И все уже знают, что ты моя содержанка. — Я убираю за собой посуду и стираю вещи. И покупаю иногда пиво! — Ты пользуешься моими добротой, водой, продуктами и электричеством, — напоминает Ёсан, но на совесть это не действует. Если она вообще осталась. — Угу, — Уён всё ещё доволен. Он готов оставить на щеке Кана смачный жирный поцелуй, но тот уходит на балкон, закрывая дверь перед носом. Чувства Чона это нисколько не задевает. Поначалу друг к другу притирались, кусались и обижались по мелочам, а теперь принимать такими, какие есть, стало в тысячи раз проще. Он наконец сваливается на матрас, постеленный около кровати заботливым хозяином, и моментально забывается сном на непродолжительные полтора часа. Просыпается с ничего, просто так, когда в окно царапается рассвет. Спать всё ещё хочется, но не получается, а потому Чон лежит с закрытыми глазами, позволяя мыслям течь полноводной рекой. Жаль, не забвения. Из них не получается выкинуть того парня, который вчера — нет, уже позавчера присутствовал на их с Джихо встрече. Новый глава Юга был молод, самодоволен и размерами состоял из двух, а то и трёх Чонуёнов — в самом хорошем смысле. Широкий, сильный, горячий, он охотно вступил в беседу и не закрывался на протяжении всего разговора. Где-то на первых пяти минутах общения появился и этот парень — в чёрном, с мелкой сеточкой вместо рубашки. Предложил напитки, ненадолго задержавшись вблизи Уёна, а потом сбежал на колени Джихо и просидел на них вплоть до завершения встречи. И разглядывал, разглядывал, будто заколдовать пытался. Уён переворачивается на живот и, чтобы отвлечься, пытается не думать ни о чём. Не получается. Ёсан не ворочается, не пыхтит, не сопит даже. Спит, как будто его нет, и возникает иллюзия, что Уён сейчас один в квартире. Ему это чувство не нравится, как не нравится и своя жилплощадь. Но между жить нигде и жить под крышей выбрал второе, и ему выделили небольшую служебную квартиру, в которой Чон появляется раза два-три в месяц, чтобы смахнуть пыль со стола, выпить кофе и проветрить комнаты. А в редкие моменты даже остаться на пару дней, чтобы затеять генеральную уборку и сдуться где-нибудь в процессе помыва окон. Одиночество угнетает, а завести кого-нибудь совесть не позволяет: такому безответственному даже мышь от компьютера не стоит доверять. Вскоре лежать надоедает. Уён как можно тише поднимается, проскальзывает на кухню. Там ставит чайник и роется в холодильнике. Зря они по пути не заглянули в магазин, но можно состряпать бутерброд из хлеба и небольшого куска сыра. Ёсан старается всё использовать вовремя до истечения срока годности, и Уён иногда мечтает вовсе переселиться к приятелю для наглого использования квартиры и её хозяина в своих эгоистичных целях. По отделу слухи ходят, что у них были романтические отношения. Потом любовники разошлись, и там уже Чон понял, что жить без Кана не может, поэтому специально свою квартиру поджёг. И теперь на правах пострадавшего прибился к бывшему, чтобы отношения возобновить. Бред это всё, конечно, потому что дальше дружеских ничего не заходило. Но опровергать слухи никто не стремится, всех всё устраивает. Он пьёт кофе. В чужой квартире, в трусах и футболке с котятами, нужный разве что своим родителям, которые сейчас за границей, и тётушке. И Ёсану, но это история особая. — Ешь? Уён вздрагивает с полным ртом и лишь чудом не давится. Таращится удивлённо на как всегда бесшумно подошедшего друга. Или Чон просто в мысли глубоко ушёл, потому и не услышал ничего? — Юнхо звонил, твой красавчик в себя пришёл и требует разговора. С тобой. — Надо же, какой живучий, — бормочет Уён и в три глотка допивает кофе. — Поедем вместе? — Если бы я мог от тебя куда-нибудь деться, — вздыхает Ёсан и покидает кухню. — Мы предназначены друг другу судьбой! — повышает голос Уён, чтобы его услышали. В ответ — молчание, и Чон принимает его за положительный знак.