Зверюга

      — Хочешь поцеловать меня, Энди?       За таким глупым, казалось бы, вопросом — серьезное намерение, бессовестная провокация, отдающаяся эхом от стен. Его подхватывает большой ярко-оранжевый громкоговоритель с надписью «BONG13», выставленный посреди заполненного людьми и журналистами холла — подхватывает и будто распространяет по чужим ушам, заставляя краснеть от смущения. Даже в шуме голосов Энди чудится собственное имя, этакая слуховая галлюцинация: значит, до них тоже дошло. Они передают вопрос по цепочке, от самого дальнего стола к самому ближнему, около которого на пузатом красном диванчике растянулся Дейв, пристроив голову на коленях Мартина. Дейв что-то говорит, Энди видит его шевелящиеся губы, снова и снова повторяющие…       — …что? — осоловелым тоном спрашивает он, а после пытается перекричать людей, перекричать музыку, перекричать весь этот мир.       Из темноты, изредка озаряемой вспышками прожекторов и разноцветных осветительных ламп, выплывает лицо Алана — подведенные черным глаза кажутся огромными. Энди не может понять, пьян он вдрызг или нет, придвигается поближе, подслеповато щурясь.       Они наверняка похожи на двух заговорщиков, обсуждающих не иначе как план свержения британского правительства — эта мысль забавляет Флетчера, потому что Алан, вроде как, не слишком интересуется политикой. Но если не политика — что тогда? Крупное ограбление? Алану пошло бы быть грабителем, причем таким, которому хочется отдать сразу всё и без колебаний — девственность в том числе, если у тебя она завалялась, конечно. Так мыслят самые фанатичные их поклонники и поклонницы.       А еще Алан — опасный человек. В легендах и преданиях есть чудовища, питающиеся человеческой плотью. Алан питается человеческой любовью.       — Танцевать пойдёшь, спрашиваю? — ухмыляется он пьяно, повторяя свой вопрос.       От громкой музыки у Флетчера звенит в ушах. Нестройный многоголосый хор веселящихся людей всё еще повторяет исковерканный вопрос, но ведь это неправда, это не то, что он сказал.       Дыхание у Алана теплое, едва пахнущее солодом после выпитого темного — кажется, что еще сильнее захмелеть можно только из-за него, только вдохнув самую малость, обнимая, став его живой смирительной рубашкой и удерживая в руках, чтобы не натворил дел.       — Я двигаюсь ужасно, — признаётся Флетч, чувствуя, как уже заплетается язык.       — Думаешь, ты один такой? — Алан беззастенчиво плюхается к нему на колени, не найдя другого свободного места, и на пару секунд стискивает его рыжие волосы в кулаке так, что от легкой боли под веками что-то вспыхивает. Его утерянное спокойствие. — Поднимай костлявый зад, пойдем отрываться.       Ты другой, хочется сказать Флетчу. Мартин, напиваясь, вытаскивает со дна своей души всё, что попадётся под руку — от кожаных хлыстов до диско-шара, приторные как его песенки бисквиты, деревянные кресты, крикливые плакаты с безумными лозунгами.       Алан вытаскивает своё альтер-эго, такое бесцеремонное и лишенное какого-либо спокойствия.       — Я правда не умею, — последний раз пытается отказаться он. Чувствует, как поднесенный к губам стакан больно стукает по зубам, но делает сначала один глоток, потом другой — по инерции, дрогнув почти прозрачными светлыми ресницами. Что-то крепкое, терпкое, вроде убийственных коктейлей из бара при отеле «Кенилуорт». А собственно, откуда еще он может быть, если они здесь?       У Энди кружится голова. Обстановка вокруг словно в страшном сне — или в ярких картинках, вызванных экстази. Он помнит столпившихся вокруг мегафона людей и руку Алана, сжимающую его запястье — помнит, что поддаётся ей в последний миг легко, будто так и надо. Звон стакана, разбивающий монотонность музыкального трэк-листа, тонет в дымном воздухе, в обилии других звуков, громких и тихих, и на пару мгновений Энди будто обретает способность видеть больше и дальше, чем остальные. Кажется, он, наконец, замечает свои очки, «заботливо» припрятанные кем-то на столике в противоположном углу зала. Пара секунд — и они вновь исчезают, и он не может вновь ухватиться взглядом за блеск стекла.       — Ну ты и дылда, — замечает Уайлдер, затаскивая его в волнующее море людских тел, сотрясающихся и изгибающихся под бешеный танцевальный ритм. — Только снизу вверх и смотреть.       — Завидуешь, — бормочет Флетчер, неуклюже топчась на месте. Море сдавливает его, притискивая ближе к Алану, хотя он едва может дышать.       — Еще чего, сукин сын.       Сукин сын, вот самое лестное, что он может сейчас сказать, такой неспокойный, накачанный алкоголем под завязку. Их вновь сдавливает, сцепляет друг с другом, как две половинки одного целого, щедро сдобренные клеем. Футболка Алана пахнет явно недавно пролитым джином, пальцы то холодные, то теплые — Флетчеру кажется, что это разные проявления его двойственной личности. Иногда даже его взгляд, вроде бы, становится чуть более осознанным, особенно когда он говорит:       — Флетч, у тебя глаза как у ягнёнка на заклании. Разве ты меня боишься?       — Нет, — одними губами отвечает он. — Но мне так чертовски сложно тебя понять.       — Меня? А что со мной? Вот он я.       — Да нет же, это не…       Объяснение простое как три пенса. Вот один Алан, дышащий на тебя пивным перегаром, а вот другой, если наклониться и опустить голову, найти носом край его футболки, прикрывающий ключицу. До чего же неудобно. Энди кажется, что тот стоит, приподнявшись на носках ботинок — для его же удобства. Всё это попахивает бесчестным соблазнением, попыткой увести с верного пути, но именно это и необходимо ему сегодня. Сегодня, после прочтения треклятых рецензий от «Melody Maker» и вопросов от назойливых журналистов из «Smash Hits». Где же их гениальные идеи, спрашивают они. И почему Strangelove вышел таким неоригинальным, таким сумбурным, таким незаконченным? Ему хочется невольно уподобиться им, засыпать Алана этими глупыми вопросами, словно болючими уколами замучить.       Где он настоящий? В трезвости и с Дейвом? В опьянении и с ним?       — Как думаешь, почему мы постоянно ссоримся? — интересуется он хрипловато.       — Потому что ты придурок, — слабо огрызается Алан. — Танцуй, Флетч.       Жара и алкоголь запоздало ударяют ему в голову, но нужно держаться на ногах — Алан не сможет поймать в падении. Это Энди нужно сцапать его. Пробраться ладонями под его руками, к подмышкам, ухватить, как дети хватают котят или щенков.       — Неправильно, — смеётся он, сдержав икоту. — Не из-за меня. Это ты ведёшь себя как сука, Алан. Я использую этот танец как возможность сообщить тебе лично. Ты — хренов сукин сын.       Чарли смеётся, с мстительным упоением почесывая его рыжий затылок, словно желая оцарапать до крови.       — Даже если и так, — шепчет он, хмельным дыханием касаясь его шеи — хотя метит в ухо, — завтра ты скажешь другое.       Завтра он будет трезв и спокоен. Только эта мысль и утешает, только она и колышется на задворках его сознания, когда Уайлдер ненароком утыкается кончиком носа ему под челюсть, словно хочет проверить, почувствовать толчки в сонной артерии, бешеный ритм сердца, перекачивающего жизнь. Он уже, кажется, и не пытается держаться на ногах. Энди, поддерживая его, трётся губами об влажный висок, едва пахнущий гелем для укладки.       — Ал... Ты больной на всю голову. Отпусти меня, наконец.       Это ему нужно отпустить, но Флетчер не осознает почти ничегошеньки. Не сейчас, когда Алан широким мягким движением языка словно кожу слизывает, обнажая нервы.       — Не могу, — бормочет он, дернув головой. — Я не могу, Флетч, прости. Я не…       Его пальцы все еще на рыжем, покрытом мурашками затылке Энди.