Зверюга

      — Что это за хрень? — спрашивает Чарли, перегнувшись с переднего места к заднему сиденью. Пальцы длинные, достаёт прекрасно хоть до пола, хоть до притулившейся в углу мягкой подушки с домашнего дивана. Отвлекаюсь на мгновение от дороги, смотрю на его обтянутый джинсами зад. Очень миленький зад, так и тянет хорошенько пощупать.       Отвожу взгляд, кручу руль в сторону, чтобы развернуться на широкой полосе. Смутно припоминаю, что где-то рядом мелькал дорожный знак, лучший друг всех местных потеряшек на колёсах. Налево поедешь — тебе в Бэзилдон, направо — Саутенд. Биллерикей чуть севернее, только с Челмсфордом не спутай. Бензина спустил уже порядочно, проехавшись из Лондона и обратно. Я катаю Чарли по утопающим в ночи пригородам, туда-сюда. Безумно скучаю по немецким автобанам и бешеной скорости — здесь так не разогнаться. Терпеть не могу Англию. Меня тошнит от Англии. Скорее бы закончить альбом.       — М-м?       Чарли (то есть Алан, зови его Аланом почаще, чтобы обманываться поменьше) машет в воздухе потрепанной книжонкой типа карманного романчика. Обложка белая-белая, нарисованный блондинчик в возрасте с заткнутым за пояс револьвером и винтовкой в руках пристально пялится на меня. Поначалу даже с трудом получается вспомнить, но я едва заторможено отвечаю:       — Наверное, Март забыл. Ему же нравится читать в пути.       — Он любит ужастики? — хмыкает Алан, облизнув палец, чтобы ухватить страницу.       — Это не ужастик. Так, любопытная вещица, чтобы пощекотать нервишки. Бахман, этот американец, хорош — его слова тебе в мозги заползают, вроде как черви. И копошатся там, пока с ума не сведут. Читаешь и думаешь, мол, да, черт возьми, и со мной бывало всякое, так что…       Чувствую, что заговариваюсь — крайне невовремя. Я тут, вроде как, на нервах из-за последнего собрания в «Westside Studios», я в обиде, мне бы покурить, выпить, найти баночку экстази, как в юности. А лучше целую сумку с маленькими такими баночками. Хочу проехаться по Саутенду, вспомнить былые времена, или в Биллерикей, где мы с Джо…       Э-э, нет, вот уж о Джо мне думать не хочется. Я — дерьмовый муж, признаю. Кажется, что всё делаю не так. Интересно, это нормально, что мужья испытывают что-то такое в первый год после свадьбы?       — Так что — что? — звучит в тишине салона голос Алана.       — Почитай сам, — отгораживаюсь я от него. И почти тут же начинаю оправдываться за эту фразу: — А то будет неинтересно.       — Да расскажи, чего уж, — он вздыхает и рассеянно тянется к ящику с пивом в ногах. Вернее сказать, здесь был ящик — сейчас я слышу лишь позвякивание пары оставшихся бутылок на дне. Алан пьян. Я тоже пьян, но всё-таки чуточку поменьше — во мне осталось достаточно трезвости, чтобы вовремя свернуть, если вдруг впереди появится фонарный столб. Вот только сомневаюсь, что этих спасительных в крайнем случае крупинок хватит на то, чтобы не поддаться искушению в виде Чар… Алана. Он сидит рядом. Легкий ветерок, один из последних более-менее теплых осенних ветров, едва шевелит край его футболки, забираясь под неё невидимыми пальцами. Сверху неизменная кожанка. Точно помню, что час или два назад брызнул на неё пивом, пытаясь сорвать пробку. Можно ли теперь сказать, что он пахнет как хренова пивоварня? Хихикаю, забавляясь своей мыслью.       — Это про мужика, у которого едет крыша из-за того, что в его районе решили проложить автомагистраль или типа того, — объясняю я, протянув руку, чтобы выхватить бутылку и глотнуть.       — Всего-то? А как же там, не знаю, неоплаченные счета, переходный возраст детишек, доконавшая стерва-жена? Из-за чего еще свихнуться можно?       Я лишь усмехаюсь, осоловелым взглядом скользнув по разворачивавшемуся впереди дорожному полотну. Особнячки с редкими светящимися окнами — они где-то там, как будто бы очень далеко, а на деле очень близко. Мне хочется говорить шепотом, еле слышно, чтобы их обитатели не вздумали греть уши у входных дверей. Потом решаю: наплевать.       — Ну, по факту там было почти всё это вместе… Его единственный ребенок мёртв, вроде как, а магистраль будет пролегать через дом. Ну и, сам понимаешь, ему не очень-то нравится мысль о том, что место, где рос любимый сынишка, придут разбирать по кирпичикам. Я бы и сам этого никому не простил.       — Да уж, — только и говорит Алан, почесывая шею. Слепо пялится во тьму неизвестно зачем.       — И вот он гоняет каждый день на тачке, как мы с тобой сейчас, смотрит, как строят эту хренову магистраль, как она с каждым днём вырастает на метр или полтора, и думает, думает…       — Тогда… Чего он не свалил оттуда? Нашёл бы просто новый дом.       Смотрю на него как на последнего идиота. Чувствую, как в сердце вскипает внезапное раздражение.       — В том и загвоздка, приятель, что ни черта это не просто. Он не хочет покоряться сраному асфальту… А как ты рос в своём Хаммерсмите? Если бы дом твоих родителей решили снести — стоял бы и смотрел?       Алан глупо усмехается.       — В Хаммерсмите была скукотища — это всё, что скажу. Я много где был — до вас и вместе с вами, так что… Мне кажется, я слишком молод, а еще слишком пьян, чтобы думать о таком.       — Коне-е-ечно, Алан не может сейчас думать, Алан — это хренов Чарли, а Чарли не думает, у Чарли башка раскалывается от таких дел! Знаешь что? У меня для тебя новость — дорабатывать альбом будем в Вестсайде, и мне насрать, что это в паре шагов от Хаммерсмита, где тебе было, видите ли, так дерьмово. Нас-рать, ты понял?       Неосознанно давлю на газ, вцепляясь покрепче в руль. Мне даже чудится звук визжащих покрышек. Слежу за дорогой. Вернее, пытаюсь.       — Ты это из-за книги взрываешься? — недоумевает Алан, впившись в меня взглядом. — Серьезно?       Честно говоря, сам не могу объяснить, почему веду себя так. Может быть, потому что во время доработки альбома в миллеровской студии я рассчитывал слиться с ним еще крепче, стать чуть ли не единым существом, как было в дни записи Construction Time Again, но тех ощущений больше нет, той любви будто бы больше нет, и мне неясно, по какой причине я вновь и вновь мучаю Джо (а она и не знает), с которой мы уже почти год как женаты. Которая делает для меня всё или почти всё.       Как-то раз она сказала мне: «Алану не особо-то и нужно любить. Зато нужно, чтобы его любили». Ошибаешься, возразил ей я, Алан всех нас просто обожает. У него же куча причин для того, чтобы нас обожать — мы дали ему работу, дали шанс сделать всё в этой жизни правильно!       — Нахуй книгу, — рычу я. — Это всё происходит, потому что ты, блять, не такой. Не такой, как раньше. Может, только сейчас, из-за пива и всего такого… Но мне надоело чувствовать себя так, словно у меня что-то сквозь пальцы утекает. И это что-то с тобой связано. Я в тебя вцепляюсь, а ты сбегаешь. Думаешь, это охренеть как здорово?       Он хватается за мой рукав. Хочу вырваться.       — Останови тачку, Дейв.       — Что? — смеюсь как-то злорадно и на себя непохоже. — Теперь видишь, сукин сын, кто правит бал? Видишь, насколько мне наплевать? Еще секунду назад я парился, а теперь шлю тебя к черту, вот так. Иди, копайся в своем Recoil, пялься в стену грустными глазами, тебе же так нравится строить из себя…       — Дейв!!!       Мне хватает пары секунд на одну-единственную мысль. Облажался.       Алан берётся за руль и в последний момент выворачивает в нужную сторону, завалившись на меня. Чувствую, как заклёпки на его кожанке впиваются в предплечье. Чувствую, как нас едва не заносит, едва не переворачивает с ног на голову. Тачку клонит вбок с такой силой, что не остаётся никаких сомнений — она вот-вот опрокинется и её понесёт по склону вниз. Здесь невысоко, я знаю, но в темноте пространство за дорогой кажется пустым, уходящим бесконечно в толщу земли. Огромная пропасть. Хочу ли я в неё упасть? Конечно же нет.       А потом я слышу гулкое «бам». Нас встряхивает, подбрасывает, ударяя макушками об потолок так, что чуть искры не летят. Мотор еще попыхивает, явственно это слышу. Машинально трогаю рукой голову, шипя от боли. И смеюсь.       Иронично, но мне весело. К тому времени как пришедший в себя Алан начинает осыпать меня руганью, я уже мерзко хихикаю. Как законченный торчок, как идиот или полный псих. Я вижу его злые пьяные глаза, такие же, какими они бывали на вечеринках, когда мы упивались влёжку и у нас не оставалось сил на споры вслух, шуточные или нет. Мы лежали, но тянулись мыслями друг к другу — и тут же отталкивались. Думаю, в тот момент мысли Алана обо мне были более чем агрессивными. Думаю, он хотел временами придушить меня за то или иное. И сейчас хочет. Его пальцы на руле бледнее молока. Его дыхание отдаёт испугом… и чудом обошедшей нас стороной смертью.       — Твою мать, — шепчет он, прикрыв веки.       Смотрю на очертания фонарного столба перед машиной. Хмельными мозгами пытаюсь осознать случившееся, но вновь не могу сдержать хихиканья.       — Тебе смешно?!       Чарли хватает за волосы — уже без той игривой ласки, какая бывала обычно. Алан хватает меня, чтобы причинить боль. Будь он чуть более пьяным, наверняка решил бы, что будет неплохой идеей впечатать заодно мордой в приборную панель. Неважно, какие последствия будут от этого у наших отношений — от боли на меня, может, снизошло бы озарение.       — Ты — тупая пьяная скотина, — заявляет он мне. Что интересно и забавно — едва заплетающимся языком. Значит, не совсем протрезвел. — Ты чуть не угробил нас!       — Да брось… — смеюсь я, обмякая на сиденье. — Видишь, как разом спало напряжение?       Ни черта оно не спало. От драки Алана сдерживает пресловутое благоразумие. Говорю ведь, он такой же как я — будучи не в самом адекватном состоянии, сохраняет крупинки того, что может спасти ему жизнь или уберечь от неприятностей. И я готов признать, что этих крупинок в нём куда больше, чем во мне.       Потому что в этот момент я тянусь к его губам. Не соображаю, хочу — и всё тут. Думаю про себя: да, наверное, в ту секунду когда он выхватил у меня руль, он был самим собой. Почти самим собой. Он думал обо мне и о том, что со мной станется, если тачку совсем занесёт и перевернет набок. Или если мы врежемся — а мы врезались. Фонарные столбы так и манят, чтобы об них разбиться.       Я давно говорил ему сменить «Ладу», это сомнительное старьё, на что-то более презентабельное. Что ж, похоже, представился случай.       — Отъебись.       Алан отпихивает меня словно чумного. Честно говоря, удивительно, насколько авария отрезвила его — лишь дрожащие руки и осколки его прежних стеклянных глаз говорят об обратном. А сейчас я вижу его влажные белки и живой расширенный зрачок. Он будто в шаге от того, чтобы разрыдаться. А может, фонарь светит слишком ярко.       Мне тоже хочется стереть фантомную каплю с щеки. Последний раз я плакал на свадьбе с Джо. То есть не плакал, но слезинку пустил, да так, чтобы никто не понял. И вот мы с Чарли в машине, снаружи жуткая чернота, а бензин почти на нуле. Я замечаю это слишком поздно — и чувствую, что мне теперь тоже уже невесело.       — Прости, — бормочу ему в ухо, утомленно укладывая голову на плечо. — Я последний говнюк. Думаю, что сказал кучу лишнего.       — Конечно, — фыркает он, нервно барабаня пальцами по коленям. — Ты — проспиртованный кусок дерьма, я уже это говорил.       — Просто ты достал эту книжку, — ненавидящим взглядом я сверлю романчик Бахмана, улетевший ко мне под ноги. Без зазрения совести накрываю обложку ботинком. — И мы начали рассуждать о доме… Я подумал, что будет круто записаться здесь, в Англии. Когда мы разругались у Миллера, я и не понял, что ты против.       Алан вздыхает так тяжело, словно в этом вдохе собраны вся его злость и разочарование.       — Дело не в записи, как ты не поймёшь? Это никогда не играло роли. Дейв, мы не можем вернуться во времена Construction Time Again. Ты думаешь, что три года это очень мало для каких-то перемен, но перемены были и есть. Во мне, в тебе, в Флетче и Мартине. В какой-то момент нас просто разъединили, как вилку с розеткой… А теперь мы пытаемся встать на положенные места и выходит какая-то хрень.       — Я не изменился, — возражаю ему, глядя в окно. — Я такой, каким всегда был.       — Ты пьян, поэтому не понимаешь.       — Да ты тоже набрался под завязку! — ору я ему в лицо. — Хватит всё сводить к этому!       Не могу говорить с ним о чём-то серьезном, особенно если мы оба нетрезвые. Алан начинает выводить меня одним звуком своего дыхания и снисходительным взглядом. Он изо всех сил корчит из себя саму серьезность, но это ложь. Смотрю в его глаза-окошечки, шумно сопя, и, наконец, обессиленно бросаю:       — Надо проверить машину. Надеюсь, тут поблизости есть телефонная будка.       — Зачем? — фыркает Алан.       — Позвонить Джо — пусть вытащит нас. Это единственный человек, которого я могу попросить о помощи, если встрял посреди ночи где-то между Бэзилдоном и Саутендом…       Он глядит на меня так внимательно, словно ждёт, что я продолжу говорить.       — …потому что до тебя хрен дозвонишься.       — В это время я иду в постель.       — Да, да, — рассеянно отвечаю я, открывая дверцу и выбираясь из салона. — Живёшь по расписанию Флетчера: работа, ужин, бутылка вина, телевизор, кровать. Скукотища.       «Лада», как ни странно, почти без последствий выдержала легкое столкновение с фонарным столбом — проводя рукой по бамперу, нащупываю вмятину. Не слишком большую, но и не слишком маленькую, чтобы можно было проигнорировать и ездить дальше. Прохаживаясь туда-сюда с сигаретой в зубах, прислушиваюсь к жужжанию уличной лампы — жуткий монотонный звук. Мошек и мотыльков уже не увидишь, но желтоватый свет, отражающийся в лужах и в воде на дне «пропасти» за дорогой, наводит на мысли о глазах диких хищников. Мне чудится, что они вот-вот выпрыгнут на меня из черноты и перегрызут горло. Они следят за каждым моим движением, за каждой затяжкой, за каждым облаком дыма, пока я тщетно пытаюсь успокоить нервы, настукивая хаотичный ритм по металлу.       Вижу, как Алан выходит из машины. Он тоже курит. Иногда как будто бы больше меня. Мы стоим друг напротив друга, удивительно твердо стоим — со стороны и не скажешь, что оба пьяны.       — Почему ты не рассказал, что тебе плохо? — спрашивает он первым. Первым же сокращает расстояние, усаживаясь на краешке капота, словно ничего не случилось.       — Я рассказывал, — говорю, стряхнув пепел. — Мартину. Но непохоже, что он меня слушал. Он сказал, мол, это так, домыслы пустые.       — Ты должен был мне рассказать, — рычит Алан. Такой мягкий, обольстительный Чарли уходит куда-то в тень, уступая место другой личности. — Мартина это вообще не касается.       — Март понимает в психологии больше моего. Он вечно где-то, с кем-то… А я сначала начал сбегать от Джо на концерты или на запись альбомов, потом, вот, с тобой связался, но и тут у нас дерьмецо приключилось, верно? Твой Recoil, вот это всё…       — Я ведь уже тысячу раз объяснял тебе, что такое Recoil. Это не попытка утвердить собственное господство или дань тщеславию. Есть то, что в Depeche Mode я не реализую. Никогда.       — Да с чего ты взял?       У него есть веские причины, чтобы так думать. Только мне он их не раскроет. Не сейчас. Я понимаю это по его глазам, по руке, потянувшейся вперёд, чтобы коснуться моего плеча.       — Это сейчас не так важно. Ты хотел позвонить Джо?       — Ага. Надо было смотреть по сторонам, пока ехали — черт знает, где здесь телефон. Торчать до утра на улице, да еще с пустым баком и помятой тачкой мне не охота.       — А что тебе до тачки? — улыбается слегка Алан. Нет, Чарли. — Машина-то моя.       Не сдерживаю ответной усмешки, но боюсь тянуться с поцелуем. Внутри всё потряхивает, будто во время шторма — я опасаюсь, что меня вырвет ему на грудь в лучших традициях дерьмовых американских комедий. А еще опасаюсь, что он опять оттолкнёт меня и скажет «отъебись».       — Подожди здесь, — просит он, запахиваясь в куртку. — Ты на ногах еле стоишь, так что сам поищу. Потом вместе позвоним, уговор?       — Уговор. Только не нарвись на неприятности, о’кей?       — Куда мне, я — клавишник группы, чьи альбомы постоянно попадают в первую десятку лучших. Держу пари, когда я найду этот сраный автомат — меня к нему приведёт красная дорожка, а внутри будет ждать бутылочка джина.       — Мечтай, — скалюсь я.       Он исчезает в темноте, зачем-то помахав мне рукой. Вот так просто, был — и уже нет. Я тщетно пялюсь во мглу, хочу его найти, выцепить взглядом из множества движущихся по-разному теней деревьев, кустов, домов. И не могу. Не уверен, что у него всё в порядке с умением ориентироваться, да еще здесь, у черта на куличках — он и в Бэзилдоне бывал два или три раза. Но я не беспокоюсь. Почти не беспокоюсь — всё-таки оставаться безучастным, когда он уходит, не так просто. Боюсь, что дело в том самом пресловутом чувстве утекания чего-то важного из пальцев. Я сижу на капоте, со скуки считаю до ста. Потом до двухсот. До трёхсот.       Досчитываю до тысячи, после чего наконец все-таки глушу мотор. В свете фонаря смотрю на часы — уже давно за полночь. Последние огни в домах погасли. Есть только тачка Алана, этот желтоватый свет и я. Еще есть Алан, конечно, но не здесь. Он далеко. Он ищет телефон, чтобы я мог позвонить Джо. Не пойму только, как это должно выглядеть — Чарли вернётся с нужными координатами, отправит меня вперёд, а сам будет сторожить «Ладу»? Но один-то я не дойду. Мир кружится перед глазами, ясно намекая не ожидать от него ничего доброго. За пределами этого неровного круга — одни ужасы. Алан ушёл за круг. Не знаю, где он теперь. Мои захлемевшие мозги никак не оставляет мысль, что он бросил меня, но потом я дотрагиваюсь до его машины и подозрение уходит. Я жду.       У меня есть мысль закончить «Black Celebration» и сгонять с Чарли… в общем, сгонять куда-нибудь, где тепло и тихо. Куда-то, где нас либо слабо знают, либо не знают вообще. Не хочу отвечать на звонки Мартина или Флетча, если вдруг им придёт в голову проверить нас. Чего я точно хочу — это поделиться с Чарли в такой расслабленной обстановке всем, что меня тяготит. Даже самым темным. Даже тем, что звучит откровенно бредово. Но сначала надо дождаться его.       Я досчитываю до тысячи двухсот и невольно осекаюсь. Понимаю, что его всё еще нет. Не паникую, нет, и мне не грустно как будто бы — что такое бродить по тёмным улицам, между незнакомыми домами, пока твой приятель и любовник по совместительству ошивается около машины, которая ему даже не принадлежит? Мне сложно, а Алану еще сложнее. Я понимаю. С другой стороны… Нагрянут копы — и даже сказать будет нечего в оправдание. Я мертвецки пьян.       Возвращаюсь в машину — во-первых, я хорошенько проблевался, а во-вторых мне чертовски холодно. Поднимаю стёкла, откапываю где-то на задних сиденьях старый, неизвестно что здесь забывший плед. Порядок, думаю про себя. Не хватает только пары капель виски или рома. Хотя выпивки на сегодня предостаточно, в общем-то.       Подбираю романчик Ричарда Бахмана. Блондинчик, увешанный оружием, истинный американец на вид, сверлит меня внимательным взглядом из-под слоя подсохшей грязи.       — Уж прости, — зачем-то оправдываюсь я. — Ты испортил мне долгожданный трах в машине.       Раскрываю книгу на случайной странице. Помню, что Мартин чего-то там бормотал в один из вечеров — то ли сюжет пересказывал, то ли рассуждал о причинно-следственных связях. Он думает, что у Барта Доуса ярко выраженные признаки диссоциативного расстройства личности. Я думаю, что это бред полный. Он потерял своего ребёнка, говорил ему я. Если бы мать в своё время потеряла меня — разве она бы не сошла с ума от горя? Разве ей не пришла бы в голову хотя бы на мгновение полная тяги к разрушению мысль? Взорвать, там, например, полицейский участок или ещё что? Она у меня очень сильная, моя мать, но я часто сомневаюсь в том, насколько крепки её нервы.       А ещё этого погибшего ребёнка звали Чарли. Совсем как моего Чарли, пропавшего в темноте. Такого удара под дых я от книги не ждал.       Наверное, к этому моменту я мог бы досчитать до трёх тысяч. Но Чарли всё еще нет. Чувствую, что слипаются глаза. Наверное, мне надо выспаться, пускай и в таком незавидном положении. А Алан вернётся. Не мог же он бросить меня одного в наказание за всё то, что случилось. Он придёт хотя бы из-за тачки — ну и из-за меня внутри неё. Улыбаюсь, прикрыв веки. Да, Чарли, пускай и косвенно, но я всё еще правлю здесь бал.