Юный император

      Подготовка к торжеству заняла пару недель. На этот раз было решено провести бал в Екатерингофском дворце ¹, что с недавних пор стоял заброшенным, а теперь снова засиял в своей прежней красоте и великолепии. Иностранные резиденты, приглашенные на императорский бал, не уставали восхищаться пышностью и богатством обстановки и часто отправляли донесения ко дворам своих монархов о царивших при юном Петре блеске и роскоши.       Осень уже наступила, и танцевальный зал решили украсить нежными веточками рябины с гроздьями алых ягод, пышными букетами и венками из разноцветных листьев. Багряные и золотистые, они казались огромной палитрой, расцветившей бальный зал, наполнив его теплым солнечным светом, а ягодки-гроздья вспыхивали в нем сотнями огоньков.       Бал открылся торжественным танцем — польским ². Впереди шли император и цесаревна Елизавета, за ними Иван Долгорукий с царевной Натальей, а за их спинами — сенаторы со своими женами и дочерьми, члены Верховного тайного совета, иностранные послы и дипломаты. Дамы блистали многочисленными украшениями, яркими тканями платьев, а их длинные пышные юбки всевозможных оттенков, казалось, слились в один большой пестрый хоровод. Каждая из них притягивала к себе восхищенные взоры кавалеров, которые тоже не отставали от них по цветам на их парадных кафтанах.       Но ярче всех была молодая цесаревна Елизавета. Ее золотистое платье, подчеркивавшее прекрасно сложенную фигуру, густые волосы, собранные в пышную прическу с множеством локонов, увитых жемчужными нитями, большие голубые глаза, белоснежная улыбка и задорный смех никого не оставляли равнодушными. Она казалась сотканной из солнечного света — такой же легкой, игривой и теплой. Нежные румяные щеки, пухлые алые губы и курносый маленький нос придавали ей еще большее очарование и прелесть. И особенно восхищался ей юный император. Он смотрел на нее, но не мог вымолвить ни слова, хотя ему очень хотелось сказать ей что-нибудь ласковое, приятное. Петру казалось, что еще немного, и он под влиянием очарования непременно сочинит строки, воспевающие красоту и веселый нрав дорогой тетушки.       — Ты… красавица, Лиза… Красавица! — с восхищением прошептал он, взглянув на цесаревну.       Елизавета одарила мягкой улыбкой царственного племянника и, отпустив его руку, присела в поклоне — танец завершился. Петр поклонился в ответ и с некоторым сожалением посмотрел вслед удаляющейся цесаревне. Елизавета всегда была к нему добра и благосклонна, никогда не грустила рядом с ним, а с ее губ не сходила улыбка, но… не более того. Ни для кого не было секретом, что император сильно влюблен в свою красавицу-тетушку, но вот она… Резвая и неугомонная дочь Петра Великого никогда не смотрела на своего пылкого племянника так же. Для нее он был всего лишь маленьким мальчиком, и где-то в глубине души Петр обо всем догадывался, хотя и старался изо всех сил разуверить себя в этом, постоянно обращая на свою персону внимание цесаревны. Вот и сейчас: ему стоило бы открывать бал вместе с сестрой, как они условились, но он предпочел протянуть руку Лизе, и все ради того, чтобы она лишний раз улыбнулась ему, побыла рядом…       После польского старшие по возрасту дипломаты и резиденты удалились в соседний зал, отделенный от танцевального высокой деревянной аркой с замысловатыми узорами, где уже был накрыт стол для того, чтобы гости могли вдоволь насытиться и наговориться. А разговоры у них были известные: женщины перешептывались о детях, домашних делах, моде и сплетничали, а мужчины рассуждали о политике. Молодежи было некогда думать ни о том, ни о другом — бальный зал был полностью в их распоряжении.       Польский завершился, прошел менуэт, промчались kettentanz², аллеманда², и наступил небольшой перерыв. Пока музыканты на верхней площадке, что возвышалась над танцевальным залом, отдыхали и настраивали инструменты, дамы и кавалеры разошлись по разным концам комнаты. Кто-то из них поспешил сделать приглашение на следующий танец, а кто-то занять себя разговором.       Каждый, кто был здесь, радовался — балы любили все. Однако среди всеобщего веселья находился один человек, которому не было так же хорошо, как остальным — царевна Наталья. Она сидела в кресле, обитом синим бархатом, и ни на кого не поднимала глаз. Заметив поникшие уголки губ сестры и ее опущенные длинные ресницы, Петр оставил бокал с вином и подошел к ней.       — Что с тобой, Наташа? — спросил император, присев в кресло рядом с царевной.       — Почему… Ты ведь должен был открывать бал со мной, Петруша, — сказала она.       Нахмурив брови, царевна подняла глаза на брата:       — А сам танцевал с Лизой…       — Я так решил, — строго посмотрев на нее, ответил Петр.       Бросив взгляд на середину зала, где стояла цесаревна, Петр сжал под рукой парчовую ткань кафтана: снова рядом с ней Сашка Бутурлин! И чего он от нее никак не отстанет?! Так и зыркает на цесаревну черными глазами! Даже для камергера Бутурлин слишком много на себя берет, слишком многое себе позволяет!       Заметив возрастающий гнев брата, Наталья положила руку на его плечо и произнесла:       — Петруша, оставь его, прошу тебя. Ты должен владеть собой, беречь свое достоинство.       Ее плавный голос подействовал на него умиротворяюще. Наташа права: он должен вести себя как подобает императору. К тому же красавец Бутурлин, сказав Елизавете несколько слов, куда-то спешно удалился.       Запели струны оркестра — снова начали играть менуэт по просьбе одного из гостей. Зная, что сестра любит этот танец, юный император повернулся к ней, чтобы попросить ее выйти вместе, но не успел: к нему, шурша пышной светлой юбкой, приблизилась Анна Голицына.       — Позвольте пригласить вас, ваше величество, — проговорила она, сделав изящный реверанс.       — А вы что здесь делаете, княжна? — нахмурился Петр, взглянув на ее округлое румяное личико.       — Как? Ваше величество, верно, запамятовали, что назначили моего батюшку главой Камер-коллегии ³ еще в начале сего месяца? — ответила она.       — А я взяла ее к себе во фрейлины, — улыбнулась Наталья. — Петруша, станцуй, пожалуйста, с княжной, — добавила она, выразительно взглянув на брата.       — Пусть подождет, — возразил он.       Царевна покачала головой и что-то шепнула ему на ухо. Выслушав ее, юный император нехотя встал с места и протянул руку княжне.       — Прошу, — сказал он и направился в середину зала.       К императору и княжне присоединилось еще несколько пар. Оркестр наверху загремел, танцующие стали расплываться по кругу. Петр с легкостью выполнял повороты и шаги, а Анна едва успевала за ним, стараясь не оступиться и не споткнуться о длинный подол парчового платья.       — Ваше величество, — произнесла она, вспомнив их встречу в Петергофе, — вероятно, в прошлый раз я вела себя не слишком учтиво. Прошу прощения.       — Что вы, я уже и думать о вас забыл, — ответил Петр, равнодушно взглянув на невысокую фигурку княжны. — Но я надеюсь, что вы уже уяснили, как следует вести себя при дворе? — добавил он.       И, не дожидаясь ответа, юный император сделал быстрый поклон, протянув руку следующей партнерше. Княжна нахмурилась и с тоской посмотрела ему вслед.       — Отчего ты так печальна?       Анна подняла голову и улыбнулась: она увидела перед собой высокого семнадцатилетнего юношу, с правильными чертами лица, светло-русыми прямыми волосами до плеч и темно-карими, почти черными, миндалевидными глазами. Это был Сергей Головкин — средний сын канцлера⁴ Гавриила Головкина. Анна знала его с самого детства: их отцы были дружны, и потому они часто играли вместе. С взрослением их дружба значительно окрепла.       — Я принесла императору извинения за свои слова. Помнишь, я рассказывала тебе? — ответила Анна, переменив правую руку на левую.       — Неужели он не принял их? — удивился юноша.       — Он ответил, что и думать обо мне забыл, — княжна повела плечом и слегка нахмурила брови.       — Аннушка, право, не стоит тебе из-за этого грустить, — граф слегка сжал ее тонкие пальчики и улыбнулся. — Не омрачай свое личико такими думами.       Поклонившись, Сергей кивнул следующей даме, а к Анне шагнул новый партнер.       Быстро пронеслись англэз ² и контраданс ². Выйдя из танцевального круга, Иван Долгорукий пригладил рукой растрепавшиеся волосы и направился в соседний зал, но, не пройдя и пяти шагов, столкнулся со своим отцом.       — Все танцуешь? — с плохо скрываемым раздражением спросил Алексей Григорьевич. — А император, гляди-ка, опять возле Лизки вьется.       — Да что вы, батюшка! Бога ради, не привяжу же я его к себе… — проговорил Иван, но старший князь прервал его:       — Привяжешь, ежели понадобится. Ты, дурень, для чего к царю приставлен? Чтоб вино с ним распивать да по лесам носиться? Твое дело какое? Не допускать чужого влияния на императора и приучать его к нашей фамилии! И за Катериной получше следи, — Долгорукий снова свел брови и взглянул на танцующих: — Уж сколько времени прошло, а она все со своим Миллезимо милуется и к императору не подходит. Иди-ка, подтолкни ее.       Сурово взглянув на сына, Долгорукий скрылся в обеденном зале.       Иван снова посмотрел на танцующих. Впереди кружилось несколько пар, среди которых была его младшая сестра — княжна Екатерина. Напротив нее был и предмет недовольства Алексея Григорьевича — родственник австрийского посла Вратислава, граф Альберт Миллезимо. Он был привлекательным молодым человеком, невысокого роста, тонкого телосложения, с черными, будто две смородины, глазами, каштановыми кудрями ниже плеч и обаятельной улыбкой. Миллезимо что-то шептал княжне, и та весело смеялась. Ее блестящие волнистые волосы трепетали, когда она кружилась, гибкий стан чутко улавливал каждое движение танца, а влажные серо-голубые глаза с восхищением смотрели на молодого графа. На них невозможно было взирать равнодушно. Искренние улыбки, нежные взгляды, говорившие о сильных взаимных чувствах, не могли не вызывать у окружающих умиления — так были хороши молодой граф и прекрасная шестнадцатилетняя княжна.       На краткий миг Миллезимо вдруг посерьезнел.       Взглянув на Петра, который танцевал неподалеку от них с цесаревной Елизаветой, он покачал головой:       — И какой же по счету этот бал? В столь юные годы ваш император ведет такой неумеренный образ жизни… и совсем не думает о делах государства.       — Разве балы вам не по нраву? — княжна удивленно вскинула широкие брови. — Да и зачем ему думать? Найдется, кто за него подумает… — Екатерина кивнула в сторону обеденного зала, откуда раздавались оживленные голоса верховников и сенаторов.       Миллезимо улыбнулся и взял княжну за руку. Но едва он наклонился к ее розовому ушку, как музыка стихла. Разочарованно вздохнув, граф сделал поклон, а Екатерина реверанс.       — Уж больно прыток ты, Миллезимо.       Граф обернулся. Перед ним стоял князь Иван.       — У нас с благородными девицами при всех не любезничают, — договорил тот и, подойдя ближе, кивнул сестре. Та ничем не выдала своего недовольства.       — Ступай-ка, Катюша, пригласи Петра Алексеевича на танец, — Долгорукий махнул рукой в сторону императора и сердито посмотрел на княжну.       Екатерина хотела возразить ему, но Иван предотвратил это:       — Иди, сестрица. Уважь желание нашего батюшки.       Катерина нехотя повернулась лицом к кругу, где еще пару минут назад танцевали пары, и, заметив Петра, направилась к нему.       — Князь, поверьте, мои намерения относительно вашей сестры честны, — Миллезимо проводил ласковым взглядом стан возлюбленной и повернулся к Ивану: — Я уже говорил с вашим отцом о том, что хотел бы…       — После, граф, после, — царский фаворит небрежно махнул рукой.       Оставив Миллезимо в одиночестве, Иван пригладил вновь растрепавшиеся волосы и отправился приглашать на танец цесаревну Елизавету.       Едва он отошел от графа, как из соседнего зала снова показалась фигура князя Алексея Долгорукого. Увидев сына, стоящим возле цесаревны, он раздосадовано плюнул себе под ноги и вернулся к столу. Сев рядом со старшим братом, Василием Лукичом, он налил в бокал вино и тут же залпом выпил его.       — Ты чего это, Алешка? — спросил его Василий Лукич.       — Да Ванька мой! Драть бы его надо, совсем от него никакого толку! Только и знает, что шалопутничать да по девкам шляться!       — Ванька твой шалопай известный, — согласился Василий Лукич и усмехнулся, отчего его поджатая нижняя губа почти исчезла, — однако в нашем деле он хороший помощник. Влияние его известно — Петр Алексеевич в нем души не чает, да и дело свое мой племянник хорошо знает. Смотри, брат, и пяти минут не прошло с вашего разговора, а император уж с нашей Катериной танцует.       Алексей Григорьевич привстал из-за стола и вытянул шею. И правда, Петр и Екатерина изящно кружились в первых рядах. А рядом был он, Ванька. Чуть поодаль танцевала царевна Наталья с каким-то иностранным резидентом, а рядом с ними Сергей Головкин и княжна Анна Голицына.       — Не к добру это, Вася, — пробормотал Алексей Григорьевич, сев на место.       — Что не к добру?       — Приезд Голицына — вот что! И кто надоумил императора назначить его главой Камер-коллегии? Жил он себе в Митаве, так нет же, понадобился для чего-то. Голицын — фигура влиятельная. Как бы не отвратил он от нас Петра Алексеевича… А ну как Остерман тому причиной? — князь Долгорукий взглянул на другой конец стола, где сидели вице-канцлер ⁵ и его жена, Марфа Ивановна.       — Да не каркай ты, Алешка! Голицын в фаворе надолго не задержится — нрав у него не такой. Гордый он, Гедиминович ⁶. А Остерман… — Василий Лукич, усмехнувшись, взглянул в плоское лицо брата, и его темные тонкие усы лукаво вытянулись, — Остерман давно уж растерял свое влияние на императора как воспитатель. Да и что он сделает? Андрей Иваныч один, а нас, Долгоруких, много. Ты лучше императору предложи поохотиться у нас в Горенках. Известно ведь, Москва там — не Петербург. Леса богатые, дичи много. Танцы да балы — это хорошо, да только в своем имении куда лучше… Нет там цесаревен и княжон, кроме нашей Катеньки.       — Верно… Верно говоришь, Вася! Ну и голова ты, брат! — рассмеялся Алексей Григорьевич.       Ему вдруг стало ужасно весело, и неясно, что послужило тому причиной: немалое количества вина, выпитое князем за сегодняшний день, или же слова Василия Лукича. Но, так или иначе, он уже забыл о Голицыне и об Остермане. Долгорукому начало казаться, что еще немного, и император непременно влюбится в Катерину, попросит ее руки, а там… Грезы о блестящем будущем стали являться князю одна за другой, и в них он сам решал судьбу государства, а Голицын, Остерман и канцлер Головкин бежали к нему просить милости… Как хорошо придумал брат Василий! И все должно сбыться! Все сбудется непременно! До сегодняшнего дня Долгорукие не выпускали из рук удачу, не покинет она их и теперь. Ни за что не покинет!

***

      Потянулись серые дожди, с севера примчались холодные суровые ветра. Небо покрылось темными тучами, деревья в садах и лесах облетели, сбросили яркие багряные уборы. Все готовилось отойти ко сну, накрыться пуховым белым одеялом, чтобы пробудиться с первыми весенними лучиками и вновь расцветить все яркими красками.       Здесь, в Петербурге, Петровом парадизе, осень ощущалась по-особенному. Город словно напускал на себя мрачную задумчивость, будто тосковал по ушедшим теплым денькам, смотрел на все, насупившись, и осторожно прислушивался к тихим вздохам Невы и шуму серых волн Балтийского моря.       Монплезир и Екатерингоф опустели — последние пару месяцев балы и обеды в них совсем перестали проводиться. Император по совету Долгоруких отправился в Горенки, оставив дела на попечении Верховного тайного совета. Он появился в нем всего пару раз, а после спешно умчался на охоту в леса близ Москвы. Совет продолжал заседать и разбирать накопившиеся дела, но уже без императора.       Цесаревна Елизавета переехала в свое любимое село, Покровское. Там она собирала вместе крестьянских девушек и пела с ними песни, водя хороводы. Так цесаревна старалась заглушить в своем сердце затяжную тоску: не так давно из Голштинии ⁷ пришла печальная весть — ее сестра Анна Петровна скончалась вскоре после родов. Цесаревне не с кем было поделиться своими переживаниями: фрейлины и служанки не поняли бы ее, а камергера Александра Бутурлина сослали в Малороссию. Переехав в Покровское, Лиза надеялась отыскать душевное спокойствие.       Однако в Петербурге царевна Наталья никак не могла найти покоя. Да она, пожалуй, и не пыталась. С тех пор как юный император уехал с Долгорукими на охоту, она почти не видела его. Царевна сильно тосковала, а ее здоровье стремительно ухудшалось. Откуда-то взялась слабость, и кашель, не проходивший с лета, стал усиливаться.       Прогуливаясь с Натальей по опустевшим садам, княжна Голицына думала о том, что император, должно быть, совершенно бесчувственный и избалованный мальчишка, раз столько недель не навещает сестру. Да и цесаревна Елизавета не лучше… Ни разу не приезжала к племяннице, не писала ей. Но Наталья никого не винила.       — Нет, Аннушка, Петруша очень добр и совестлив. А то, что он был холоден с тобой, так того определенные правила требуют…       — Но все же… Вами было написано столько писем, однако ни на одно не пришел ответ, — Анна нахмурилась и повернулась к царевне.       — Боюсь, что брат даже их не видел. Эх, Петенька! Не тех он себе нашел товарищей… Не тех и не там.       Анна ничего не ответила. Она могла бы снова возразить царевне, но не стала этого делать. И не столько из-за того, что этого не дозволял ее статус, сколько из-за того, что не хотела расстраивать Наталью. В последнее время Анна стала единственной, кому царевна могла доверить свои мысли и переживания. Были и другие фрейлины, но большее доверие вызывала почему-то именно Анна, хотя она ничего особенного для этого не делала. За пару месяцев пребывания при дворе княжна научилась безукоризненно следовать установленным правилам, однако неизменным по-прежнему осталась ее привычка всегда говорить то, что она думала. Этим юная княжна очень походила на своего отца, и, возможно, поэтому ее так ценила царевна Наталья Алексеевна.       Анна взглянула на посеревшее небо и прислушалась к далекому, едва уловимому шуршанию ветра.       — Вернемся во дворец? — предложила она, посмотрев на бледное лицо своей спутницы.       — Да, пожалуй, — ответила Наталья.       Поправив меховую накидку на покатых плечах, она задумчиво взглянула на Анну и произнесла:       — А Петруше я снова напишу. Я верю, я знаю, он обязательно приедет ко мне.       Княжна покачала головой и невесело улыбнулась. Не одна царевна Наталья напишет Петру Алексеевичу. Еще не один человек пошлет в подмосковные леса своего гонца, закутанного в шерстяной плащ, и еще не одно письмо будет блуждать по дорогам в окрестностях имения князей Долгоруких…