Бег по пересеченной местности

Я бежал практически до Электросилы, марафон возбужденного ревнивца. С каждым метром осознание того, что это ревность, укоренялось во мне. Правильно сделал, что ушёл: его не исправить, не перевоспитать, он – блядь и блядью сдохнет. А мне надо забывать, мне надо обратно в свой тусклый мир, где нет этих сиреневых глаз и бессовестных ужимок, где нет этого бесконечного бега по пересеченной местности, где нет этих странных новых чувств. Я – бегущий по лезвию Московского проспекта, так как бегу по проезжей части. Время пятый час утра, редкие машины виляют рядом со мной, возмущенно или сочувственно гудя. Одна машина все-таки остановилась. Таксист. - Эй, мужик! Пьяный, что ли? Нет? Садись, довезу до центра! - У меня нет столько денег. - Я домой с аэропорта, поэтому довезу так, по доброте душевной. Я сажусь на заднее сиденье. Таксиста тянуло поговорить. Он брехал мне про дочь, что провожал на самолет, какая она дура набитая, ребенком не занимается, все на бабку свесила, а сама за любовью укатила. Видите ли, нет сил жить без любимого! А любимый - тьфу! Ноги об неё вытирает, спокойно жить не даёт и не отпускает от себя и не женится. Сволочь, одним словом! Я только рассеянно киваю на эту историю чужой любви. Выясняется, что мужику надо на Васильевский остров. И я прошу меня высадить именно там, а не в центре. До своего дома на Малом проспекте иду пешком. Замерз, мокрая утренняя свежесть охладила мою ярость. Иду уже неуверенно. А у дома, где снимаю квартиру, вовсе остановился. Сначала своевременная мысль: «А как я без ключей?» Можно, конечно, за запасными к Аньке ползти, но не в пять же часов утра. А потом понимаю, что за ключами идти не придётся. В окнах моей квартиры свет. Стою, как болван, посреди двора и пялюсь в окна, соображаю, кто там? Полиция? Кручу головой. И, о чудо! В сторонке на обочине перед двором, взгромоздившись на поребрик, стоит моя шкода. Медленно подхожу к ней. Заглядываю внутрь за стекло в тёмное нутро. А-а-а! Там, на первом сиденьи, дрыхнет здоровый мужик. Чёрт! Ноги меня сами понесли обратно, бегом до 8-ой линии. Мне показалось, что мужик в автомобиле проснулся, и вслед мне зажёгся свет. Я опять бегу, перескакиваю через ограды, пересекаю проезжую часть, стараюсь бежать там, где машины не смогут проехать. На площади у метро уже жизнь начинается, но метро еще закрыто. Бегу дальше, вниз к мостам, к Неве. Безумная мысль о том, что Нева может всё решить навсегда, там, на дне, нет ни света в моем окне, ни сиреневых глаз, ни бега… Но гоню эту мысль. Бежать, бежать, бежать от себя… далеко. На Московский проспект. Там меня нет, там был не я, там был кто-то другой, непохожий на меня человек. Дыхание выравниваю до спортивного, пересеченная местность – не стадион, здесь сбиться с шага, с ритма легче лёгкого. Дышу: нос-рот, нос-рот… Бег превратился в способ существования. Я марафонец, какие-то 8-10 километров по лениво просыпающемуся городу! Моя цель - Сенная площадь. Когда добежал дотуда, метро уже работает. Спускаюсь, еду, нервничаю. Зачем его бросил? А вдруг он уехал на эти свои блядки? Нет, не может! Зачем я возвращаюсь? Телефон… возьму телефон. Это повод. В вагоне метро стоял лицом к надписи «Не прислоняться», от камер, если их видел, отворачивался. Посты охраны пробегал, наклонив голову. Я, блядь, - звезда, растиражирован, как бы за автографами не кинулись! Из метро выскакиваю, на Московской вообще уже жизнь. Иду к нашему дому, оглядываюсь, всё как обычно. Поднимаюсь на пятый этаж. А здесь всё совсем необычно. Дверь квартиры 77 нараспашку. Из неё пыльный ветер сквозняком лапает моё лицо. - Петер? – призываю с порога, а у самого никакой надежды. Лишь бы не найти там в квартире его… труп. Лучше, чтобы Петьки просто не было. – Петер? Это я. Мягко ступая, медленно прохожу в комнату. На полу разлитый коньяк и перевернутая банка шпрот. На диване смятая белая футболка, моя. Между банками и остатками пищи на столе лежит белая коробочка с телефоном, моим. Беру коробочку, запихиваю в карман рубашки. Иду на кухню, открываю двери ванной комнаты и туалета, выбиваю ногой дверь во вторую комнату, нигде нет этого парня, моего. Замечаю, что нет и сумок – ни наплечной, ни спортивной. Стою посреди пустынного коридора и не знаю, что делать. Но кто-то решил за меня - шум за спиной, не успел повернуться, не успел увидеть кто. Боль в голове, света нет, звуков нет, ничего нет… *** Запах бензина, твердый качающийся пол, гудение мотора в ушах и во всем теле – всё это вызывает рвотный спазм и пробуждение. Лежу на полу авто. С двух сторон сиденья, там в напряженных позах примостились молодые здоровые парни. Оба внимательно смотрят на меня, связанного по рукам и ногам. Я лежу посредине какого-то железного выступа, надо мной черным шелком обтянут потолок машины. С трудом соображаю, но понимаю, что еду в газельке-катафалке на том месте, где прикрепляют гроб. Может, я уже мертвец? Поэтому парни так равнодушно созерцают меня. Ну-ка… Я застонал. Голос есть, парни отреагировали, переглянувшись. Один похлопал меня по щеке и крикнул в сторону водительского места: - Он очухался! Оттуда ответ: - Всё, приехали уже! Не сильно я его? - Да ничего! Он здоровый мужик. Машина виляет, кренится, поворачивая вправо, дергается, останавливается. Открываются дверцы в моих ногах, и меня вытаскивают из катафалка, видимо, в чистилище. Свет ослепляет и режет глаза, но всё же понимаю: меня привезли не в полицию. Вполне светское заведение – Paella Negro - испанский ресторан. Меня будут жирно кормить? Так как ноги перетянуты верёвкой, сам идти не могу. Знакомые по катафалку парни подхватывают меня под мышки и волокут внутрь ресторана. Правда, мимо обеденной зоны, куда-то внутрь по извилистым коридорчикам и кидают прямо на пол в маленькую комнатку без окон. Дверь захлопывается, и я в темноте. Испанский пленник. Есть время подумать. Есть время отдохнуть от утренней пробежки. Это не полиция, не прокуратура и даже не казематы Петропавловской крепости, там мне, кстати, самое место. Такого лоха только в музее показывать. В чьих же я лапах? Петер тут же? Нет, если бы он был тут, я бы был не нужен. Если это не полиция, то вариант только один – заказчики. Они ищут Петера. И, похоже, я уже привёл ребят в дом на Московском проспекте. Или они сами нашли логово Петера? Да нет, скорее всего, я. Знал ведь, знал, что эмоции – скверные попутчики в любом деле. Нет, взял их с собой, повёлся на ревность и ярость, удрал, взбесившись, и вот итог. Лежу, перины не предлагают, да и мутит от удара по голове. Сколько провалялся в этой кладовке в абсолютной темноте и с тонкой щелочкой света по периметру двери, не знаю. Казалось – вечность. Руки затекли, кисти онемели, всё чешется, на спине скоро пролежни появятся. Голоса издалека и звук открываемой двери заставили меня вернуться в реальность из круговорота вредных мыслей и саморугани. В проёме двери, аки херувимы из снопа света, трое человек. Один явно божество с квадратным телом и тонкими ножками. - Ну, пойдем, познакомимся, гражданин тренер! – приятным голосом сказало божество. Двое «из ларца одинаковых с лица» за ноги выволокли меня из комнатки и опять установили в вертикальное положение. – Ноги-то ему зачем связали? – скептически спросил главный. – Убрать! Один из исполнителей вытащил красивущий америкосовский черный нож Katz и одним движением перерезал веревку на ногах. Уфф! Можно стряхнуть онемение и стянутость мышц. Но кайф обрывают, толкают в спину, иду за тонконогим божеством по коридору. Заходим в какой-то кабинет. Внутри всё простенько, на фоне банальной мебели выделяется массажное кресло черной кожи. Хозяин снимает пиджак, бросает его на вешалку, ослабляет галстук и с явным удовольствием усаживается в это самое кресло. Включает кнопку сбоку, послышался тихий рокот колесиков, мужик закрыл глаза от блаженства. - Итак, дружок, ты - Казанцев Павел Владимирович, тренируешь деток игре в хоккей, уважаю! Высшее образование, на работе на хорошем счету. Разведен, есть дочь Дарья Павловна. Сейчас Дарья Павловна с музыкальными коллективом по миланам разъезжает. Вернется только через неделю. Мда… даже не знаю, что еще в твоей биографии есть, за что зацепиться можно. И как тебя, Павел Владимирович, угораздило оказаться в эпицентре наших печальных событий? Я молчу. Не нравится мне, что он Дашку упомянул. - Что мне надо от тебя? Мне, гражданин Казанцев, нужна информация. Расскажи мне всё про парня, которого ты назвал Петером. - Вам обо мне всё известно, а я не знаю, с кем имею дело! Вам не кажется это неправильным? – прохрипел я. - Действительно, - мужик даже открыл глаза и внимательно на меня посмотрел, - неправильно это. Я, мил человек, Святой Лука. - Кто? - Конечно, до евангелиста мне далеко, но силу тоже кое-какую имею. Лукас Эмильевич Гайда. Может, и слышали про такого? Да, я слышал. Какой-то крутой предприниматель, держит околовсяческий бизнес в том числе ритуальных услуг, дружит-кружит-спонсирует некоторых политиков, которые лоббируют его интересы во власти, устраивает праздники для сильных мира сего, позволяет себе приглашать супер-пупер звезд поп-музыки на именины. В общем, опасный человек. - Ну, вот и познакомились. Чудно! - ласково произнес Святой Лука. – Так что? Кто такой Петер? - Я не знаю, я только его подвёз. Случилась авария. После мы разбежались в разные стороны. Он мне никто, и я ничего о нём не знаю, кроме имени. - Ну, ну, ну... Не рекомендую лгать. Ты имел возможность оставить его неоднократно, но был рядом, и он ничего о себе не рассказал? - Ничего. Нам было не до рассказов. В нас стреляли. - Итак, ты ведь знаешь его имя? - Он мне представился как Петерис Мелис. Лука аж подскочил в кресле: - Ка-а-ак? Уха-ха-ха! Мелис! Ну, стервец! Уха-ха-ха! – он покраснел и хохотал так, что я подумал о его нормальности. Потом резко заткнулся, откинулся на спинку кресла с массажными роликами. – Не обращай внимания, нервы, - и опять заорал: - Все нервы выел мне твой Петерис! Где его искать, суку продажную? - Я не знаю, правда. Я думал, он в той квартире на Московском проспекте. - Подумай, где он может быть? - И думать нечего, я считал, что это его единственное местожительство в городе. - Не хочешь, значит, говорить? Боба! Поговори с нашим гостем! – Лука кивает одному из бугаёв, стоящему позади меня. Бритоголовый качок с детским лицом разворачивает меня к себе и вколачивает в корпус удар. Йоу-у-у! Терпеть, терпеть! Слиться с его кулаком, приготовить мышцы, беречь голову, левый бок – там селезенка, без неё смерть! В челюсть! В нос! Искры из глаз! Горячая кровь из носа, во рту. Лечу назад, падаю на спину. Затылком едва не задел боковину кресла. Мерзкое лицо Луки склонилось надо мной: - Это, правда, что он голубой? - Я не знаю… - изо рта выдулся кровавый пузырь. - Знаешь, о чем я подумал? Он должен прийти за тобой! Я обменяю тебя… - На кого? – булькаю я кровью. - На него! - Вы будете разочарованы, но мы ничем не связаны с ним, даже не друзья. - Ты врешь! Иначе ты бы не защищал его! - Я не защищаю… - Тогда говори, где он? - Я не знаю… А-а-а! – качок пинает меня в бок, как больно! Меня скручивает, дышать не получается. - Он ранен? – продолжает допрос Лука. - Да… - хриплю я. - Как он выглядит? - Посмотрите на видео… О-о-о! – ещё пинок в живот. - Нет никакого видео! Как он выглядит? - Глаза карие, волосы белые, татуировка «бабочка» на загривке, родинка на подбородке… - Рост? - Маленький. Маленький и тощий. - У него есть профессия, кроме этой… - Не знаю… - и боль в животе, спазм, и я в ауте, темно. *** Очнулся опять в темноте, опять на полу. Все болит и холодно. Застонал, громче, получился какой-то вой. Дверь открылась. Зашел кряжистый мужчина. Молча кинул в угол этой шкафообразной комнаты большую подушку с желтыми разводами. Подтащил меня к ней, я оказался в полусидячем положении. Мужчина с внешностью душегуба вытащил нож и разрезал веревки на руках. Перехватил обессиленные конечности и нежно растер запястья. Потом принес воды и рис с рыбой, это, наверное, паэлья. Кормил меня из маленькой ложечки мягким рисом. Этот же мужик заметил коробочку с телефоном, что валялась в моей камере. Мой охранник забрал коробочку и исчез. Буквально через минут десять в комнату ввалилась целая делегация во главе с Лукой. - Откуда телефон? - Мой, я его купил. - Когда, где? - Вчера в «Евросети» у Парка Победы. - Ты опять врешь! Мне не выгодно пока тебя убивать. Но поверь, я смогу сделать твою жизнь мучительной, даже без кулаков моих ребят. Я посажу тебя на героин… как тебе такая перспектива? - Чего вы от меня хотите? Телефон новый, симка даже не вставлена. Там ноль – ничего нет. Я его не включал ни разу. Телефона Петера я не знаю, он ни разу мне не звонил. Лука раскладывает на полу телефон, пакетик с инструкциями, наушники в целлофане, зарядник с шнурком, карточку с симкой, коробочку, в углублении которой лежит ключик. - Заряжай давай аппарат! – командует мне Лука. Я непослушными пальцами выдавливаю маленькую симку. Открываю для неё вход, вставляю, жму на кнопку включения. Когда экран заработал, Лука отобрал у меня телефон, потыкал в него пальцами. Повертел им: - Ну и? В чем прикол? Никаких посланий, телефонов, фотографий. Зачем он тебе его дал? - Это подарок. Он хотел отблагодарить. - Забираем, - он отдает телефон кому-то за спину. – А ты, герой, посиди ещё. Если что захочешь рассказать, я всегда рядом! Зови! И я сидел. Сколько прошло дней – не знаю. Чувство времени нарушено, так как не вижу света. Сижу как крот под землей, обустроился даже некоторым бытом: потребовал плед, в углу стоит бутылка с водой. Человек без имени меня кормит, в туалет выводит. Дважды ходил на «беседу» к Луке, тот выглядит плохо – «нервы». Из-за этого назад в камеру меня приносили на руках, а мой охранник даже ставил мне инъекцию обезболивающего. Я подозреваю, что мне сломали ребро: боль в правой части груди, около диафрагмы болит, не отпускает, на вдохе больно. Лицо тоже всмятку. Губы выворачивает кровавая корка, на левой стороне десен гематома, зубы выпирают, с переносицы на оба глаза спустились фиолетовые фингалы, нос опух, практически не дышит, возможно тоже сломан. Все застарелые хоккейные травмы дали о себе знать, опомнились, занялись, заломили. Да еще и те раны, что внутри. Страх? Нет, сожаление, сожаление, что так глупо, так скоро. Превращаюсь в кусок страдающего мяса, злюсь на себя, на Петера, на весь мир. Иногда слышу некий шум, люди ходят. Но мой охранник всех гонит от двери. Дни, ночи – всё перемешалось; сознание, сон, обморок – всё едино. Поэтому когда в очередной раз открылась дверь, меня подняли и повели куда-то, я решил, что это сон. Меня вели не в кабинетик Луки, а в ресторан. Гайда сидел на черном угловом диване за красным столом, на котором нарезанное мясо, несколько бутылок вина, какой-то салат, паэлья на маленькой ушастой сковородке. Меня, босого и красивого, провели сквозь всю обеденную зону, мимо маленькой круглой сцены, где готовилось представление – настраивал гитару полный, лысоватый испанского вида мужчина, рядом с ним, напряженно вытянув спину, гордо восседала женщина в синем платье с рюшечками, с высокой прической и с пейнетой в волосах. Тут же скучала, видимо, танцовщица – высокая жгучая брюнетка с грубоватыми чертами лица, она тоже в платье с рюшами и в ярко-красных туфлях. Артисты смотрелись абсолютно инородными телами в этом месте. Тем более что посетителей в зале практически не было. Был занят всего один столик. За вторым восседал Гайда. Лука тяжелым взглядом осмотрел меня, вздохнул: - Мда-а-а… - он кивнул мне на краешек дивана, я присел на кончик короткой перекладины диванной «Г». – Выпей! Мне налили красного вина в красивый хрустальный стакан. Я выпил. Необыкновенно вкусно. - И долго мне еще прятаться здесь? – вдруг спросил меня Лука. - Прятаться? – не понял я. – Вы прячетесь? От кого? - Ты издеваешься надо мной? – начал заводиться Лука, и мне стало ясно, что он пьян. Не в дупель, но заметно. Видимо, стадия «пьяные разговоры». - Я правда не понимаю: ни того, чего вы от меня хотите, ни того, чего вы ждете от Петера! Он не придет за мной! Он просто несчастная шлюха, которая запуталась в жизни. - Что? – Лука открыл рот. – Он несчастный? Он запутался в жизни? Ты обалдел? Кто шлюха? Это он еще и этим занимается? Он, что ли, проституцией еще зарабатывает? - Э-э-э… - тут открыл рот я. – А разве нет? По-моему, Гайда протрезвел. Он встал, оперся руками на стол и уставился на меня как-то неверяще. За спиной брякнули струны, начался ритм, заголосила дама в пейнете, я услышал сначала мерный, потом ускоряющийся стук каблуков и звук кастаньет. Лука тоже поднял глаза на артистов: - Хорошо танцует, сука! - и опять на меня: - Неужели ты и вправду думаешь, что твой Петер – просто шлюха? - Я это видел… - и я сам не понял, о чем я сейчас сказал. Что я видел? Как Петер раздвигал ноги и делал отсос кому-то? Я не видел. Я верил. Это он мне рассказал. Но со мной он вел себя как шлюха! Я запутался. - Так! – поставил точку в моих метаниях Гайда. – Послушай меня, Павлуша! Я и Хабаров были партнерами по бизнесу и по жизни. Не скажу, что относился к нему как к брату, но он мой близкий человек. Я прощал его странности. Его жадность и его кичливость. Он, в конце концов, мне помог во многом. Короче, два месяца назад один верный человечек мне сообщает, что нас с Хабаровым определили порешить наши конкуренты. Наняли для этого какого-то залётного, но весьма фартового специалиста. Его называли «латышский стрелок». Мы сразу поверили информации, были у нас серьёзные контры, слишком много денег на кону. «Стрелка» никто не знал, как уловить, не понимали. Поэтому, посоветовавшись, мы решили усилить охрану. Доходило до абсурда. Хабаров в бронежилете ходил повсюду, но в основном сидел дома. Каждый раз менял маршруты следования, почти месяц не появлялся в Заксобрании. Однажды его дом обстреляли из леса. Три пули калибра 9 мм, по видимости из глока 17. Так Максимушка чуть не обосрался, перестал ночевать в этой комнате. Переехал в диванную, окна в забор упираются, камер нет. Мои ребята рыли носом землю, искали лёжку киллера, подняли на дыбы местных авторитетов. Кто этот «стрелок»? Как звать? Где искать? Что от него ожидать? Все говорили, что парень залетный! Никто ни хуя не знал! И тут этот болван в самый разгар истерии решил расслабиться! Снял мальчика. Ёб тв..! Охрана потом сказала, что сделали всё правильно. Парня обыскали, просканировали – при нем не было ни дури, ни оружия, ни ножа. Он был сильно накрашен, постоянно хихикал и буквально висел на этом жирном ублюдке. Потом пацаны слышали, как мальчишка орал, шлепки всякие… Ох-х-х! Потом парня нашли на кухне, тот шарил по бару. Гремел бутылками. На вопрос, где Максим Максимович, ответил, что дрыхнет! В общем… парни, уроды, выперли мальчишку. Решили, что тот своровать что-то задумал. Он ушел, обиженный и рассерженный, орал, что ему не заплатили. А уроды еще пнули его напоследок, довольные собой, ржали над пидорасом! А через минут десять горничная нашла Хабарова мертвым! Они и погнали за ним… Добрые люди видели, как он садился в шкоду октавию серебристого цвета. А с этого момента ты знаешь всё остальное… - Петер… Нет, не может быть. А если кто-то из своих, а Петера просто подставили. Он мне рассказал, что его снял Хабаров, он мне рассказал, какие мерзости тот с ним выделывал! – перекрикиваю я аритмичные и темпераментные звуки фламенко. - Какие мерзости? Экспертиза показала, что никакого секса не было! Он врал тебе! – тоже перекрикивает гитару, голос и каблуки Лука. – Выпей! И я с тобой! Я интернационален по происхождению, но половина литовской крови есть во мне, знаю литовский, а он с латышским родственник. Так вот, друг мой, «Мелис» по-латышски – лжец. Он лжец, твой Петер, он убийца, а ты его прикрываешь! Я сижу, опупевший, сопоставляю все факты: его знание местности, его терпение, то, как он мне по кадыку врезал, то, как со змеёй справился, его медицинские навыки, его деньги, его перевоплощение, его пустой комп со входом на единственный форум. Артист… А зачем он так со мной? Он меня так выпроваживал! Он не мог мне сказать: свали! Он хотел, чтобы я возненавидел его, чтобы не вернулся… А как только я ушел, Петер исчез из этой квартиры. Он тогда меня просил обязательно предупредить, если соберусь уйти. Он вообще гей? Мне плохо от этих открытий. Отворачиваюсь от Луки, который решил напиться в хлам. Можно понять, он боится. На сцене молодая женщина танцует фламенко. Стук-стук-стук-стук… тра-та-та-та… дробь каблуков, поворот, выгнута бровь, а руки: плетут, плетут узоры и бац! Замерли! Страсть, смерть, вкрай, в аут, дотла. Поднимает юбку и выделывает красными туфлями такую чечетку, что стало тревожно от такой пулеметной дроби. Раз! Веер взлетел, чиркнул и замахал над её головой бабочкой, за её спиной и шик-шик-шик по бедрам. Прогнулась в талии назад ниже и ниже, и ниже. Как она дышит? Танцует ведь с такой отдачей всего для шести человек: трое за столиком, я, Лука и охранник. - Люблю я Испанию, - пьяно говорит Гайда, - туда уеду. Этих артистов из Валенсии выписал! Аутентичные! Ах, какая краля! По-русски ни бэ, ни мэ… Уеду туда с ней! А то сижу здесь денно и нощно, как в крепости, пью, жду «стрелка». Только здесь я в безопасности. Но не сидеть же в «Паэлье» вечность! Надеялся, что он позвонит, обменяет свой заказ на меня на твою жизнь. А уже неделя… Даже больше. Он ведь где-то бли-и-изко! Тут наконец закончилось бесконечное фламенко, пьяный хозяин стал громко хлопать и орать: - Грасиас! Грасиас! Бэла мучачас! Артистки устало поклонились и пошли за сцену, остался только гитарист выбивать жесткое джипси. - На вот тебе. Забери! – Лука двигает ко мне по столу коробочку с телефоном. Я беру. – Я не знаю, как ему сказать, что заплачу больше! Что Хабаров мне похер! Сдох и сдох! А я? Меня-то за что? Боюсь я его… Петера твоего. - А полиция? – робко вставляю я. - Полиция? Ни хера они не могут, сссуки! Я уже столько денег вбухал на вашу, его поимку, а всё зря! Смотрю на этого пьяного бизнесмена-бандюгана и даже жалко. Трясется за жизнь, строгое выражение хищного лица разгладилось, и виски кажутся не серебряными от седины, а уныло-серыми от пепла, что от сгоревшей надежды просыпался. Где твои ворованные из гробов миллионы? Не защищают они тебя? Дергаешься? Лука как будто услышал мои мысли. Дернулся, откинул голову и позёрски прижал ладонью лоб, типа: «О, бедный я! Несчастный я!» Но потом его рука завалилась, а голова так и осталась лежать на спинке дивана. Во лбу дыра. Маленький кружочек из которого жизнь выскочила. Я сижу, рот открыв. Никто не реагирует. Охранник отвернулся к соседнему столику, и с теми посетителями о чем-то треплется. Мир и покой. Десять… сорок… шестьдесят… семьдесят семь… сто двадцать… Прошло две минуты. Дольше тянуть нельзя. - Э-э-эй! - заорал я. - Убили!