Одиночество на двоих

      Волнение тугим комком скрутило желудок. Предчувствие чего-то недоброго, страшного лишает способности здраво мыслить. Сердце гулко стучит в висках, он сжимает руль до белизны костяшек, осознанно торопя время. Дорога от дома отца до квартиры Аддамс заняла двадцать минут, включая три нарушения правил дорожного движения, ссору с аптекарем и смерть полумиллиона его нервных клеток.       Отец не берет трубку, а судя по списку препаратов, ситуация выглядит опасно. Рвотное и средство от передозировки опиатами. Нужно было видеть лицо фармацевта, который ему продал это. Аддамс что, стала принимать наркотики? Что с ней могло случиться? Почему она не отвечает на звонки? Они расстались меньше часа назад. Ксавье паркует авто, чувствуя противную тревогу, липкую, склизкую, стягивающую все внутри болезненным спазмом. Торп взбегает на второй этаж и решительно стучит. Но ответа нет. Предвидя нечто ужасное, он толкает двери и те с тихим шорохом открываются.       — Уэнсдей? — зовет ее, оглядывая помещение, но ее на первый взгляд нигде нет. Никаких явных следов преступления тоже. Он бросает лекарства на кофейный стол, туда же летит пиджак, и лишь потом замечает открытую в спальню дверь. Мысль, что она просто заснула, кажется ничтожной попыткой мозга отрицать катастрофу.       Первое, что бросается в глаза – это щедрая россыпь таблеток на покрывале, словно блеклое конфетти. Мужчина обходит кровать и видит бесчувственную, неподвижную девушку. Кровь на бледной коже кажется слишком яркой, режущей глаза. Это зрелище парализует на пару секунд, вводя в ступор. Он чувствует, как отнимается дыхание, а сердце пропускает удар.       — Господи, — порывисто бросается к ней, дрогнувшими пальцами пытается нащупать бьющуюся жилку на шее. Под алой липкой влагой едва различимо и очень медленно стучит пульс. Жива. Это уже хорошо.       — Уэнс, — он тормошит ее за хрупкие плечи, — Уэнсдей!       Никаких признаков сознания. Торп не может понять, откуда столько крови? В голове мысли мешаются с вопросами. Первое, что приходит в голову – у нее передоз. Зачем? Что вообще могло случиться? Нужно же вызывать 911 или срочно везти ее в больницу! Он вытирает измазанные кровью руки о рубашку и достает из кармана брюк телефон. Пальцы не слушаются. Он набирает нужные цифры и замирает.       Аддамс продержат в больнице несколько суток, а потом отправят в дурку, ведь именно так поступают с теми, кто пытался совершить суицид. И хоть Торп точно знает, что это неправда, доказывать обратное придется долго. Что там она говорила про свой дар? Неужели это из-за видений? Мозг услужливо подбрасывает нужные воспоминания.       Ксавье пару раз глубоко вдыхает и выдыхает, пытаясь отогнать панику, что сковывает ум и тело. Он сперва попробует сам. Если эффекта не будет – вызовет скорую.       Мужчина аккуратно поднимает безвольное тело девушки на руки. Ее нужно привести в себя. В Неверморе, еще на заре их отношений, когда Уэнсдей только училась контролировать свои силы, случалось, что она не могла вернуться назад. Сознание словно повисало между реальностью и видением. Парень здорово испугался, когда увидел это впервые. Но Энид, жившая с ней в комнате не один год, уже точно знала, что делать. Он тогда лишь поразился, с какой холодностью и решительностью блондинка помогала подруге. Не удивительно, что их дружба длится так долго.       Потом уже он и сам справлялся — это несложно, нужно просто заставить ее почувствовать реальность. А со временем, Аддамс полностью подчинила себе дар и проблема ушла. Ее больше не сгибало пополам от очередного случайного видения. Предсказания возникали только по ее воле. Контроль – это ее мания. Что же случилось опять?       Торп прямо в одежде укладывает ее в ванную, переключает дивертор на смесителе и выкручивает кран с ледяной водой на максимум. Руками он придерживает ее, чтоб она не сползала. Холодный душ с умеренным напором льется на мертвенно бледное лицо, смывая кровь, обдавая обмякшее тело ледяными струями.       — Давай, Уэнс, ну же… — шепчет, склоняясь ближе к ней. От испуга он даже не чувствует температуры воды, что попадает теперь и на него. Время, кажется, замерло, превратившись в тягучую резину. Сердце отчаянно колотится в груди, больно врезаясь в грудную клеть.       Аддамс приходит в себя с громким надрывным вздохом, хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег. Ее глаза распахиваются, зрачки сужаются, Уэнсдей выгибается, дергается, пытаясь вырваться из крепкой хватки.       — Тихо, тихо… — Ксавье громко выдыхает, выключает воду, заглядывает ей в лицо. — Уэнс, это я…       Взгляд расфокусирован, она цепляется руками за бортики ванной, силясь подняться.       — Аддамс, ты меня слышишь? — он с силой сжимает ее плечо. — Уэнс?       Девушка опускает голову вниз, зажмуривается, пытаясь привести судорожное дыхание в норму. Реальность собирается вокруг нее холодом, страхом, знакомым голосом, теплом ладоней на плечах.       — Уэнс? — снова зовет ее по имени. — Ты меня слышишь?       — Да, — хрипит в ответ тихо. В ушах противный звон, перед глазами черные пятна. Вот это ее накрыло. Тело бьет крупной дрожью, то ли от холода, то ли от пережитого. В последний раз ее сознание так глубоко закатывалось еще в школе. Она не помнит ни единой картинки из видения, все смешалось в размытое, нечеткое месиво. Как долго она была в отключке?       — Ты как? — слова звучат, словно откуда-то издалека. Как она? Нет такого слова, чтобы описать ее нынешнее состояние. Аддамс переводит взгляд на мужчину. Откуда он тут взялся?       Теплые руки касаются ее талии, и Аддамс шарахается в сторону, словно от удара током.       — Эй, ты чего? — удивлено. — Иди сюда…       Он поднимает ее на руки, и вместе с ней опускается на холодный кафельный пол, упираясь спиной о ванну.       — Господи, как же ты меня напугала, — выдыхает горячо в мокрую макушку. Сердце громко колотится в груди.       Тошнота подкатывает к ее горлу удушливой волной, сжимая желудок болезненным спазмом. Вот только этого не хватало. Она цепляется в его руки, убирая их от себя, и пытается подняться, но сил совсем нет.       — Пусти, — морщится. Хуже отвратительной мути в горе только ощущение собственной слабости.       — Уэнс, — он не понимает ее. — Что такое? Сколько таблеток ты выпила?       Если бы она помнила. Но судя по тому, как волнами подкатывает тошнота и противно ежится желудок, это не будет большой проблемой, ибо ее точно сейчас вырвет.       — Уйди, — шипит, отползая от мужчины поближе к унитазу. — Торп, я прошу тебя, уйди…       Меньше всего ей хочется, чтоб ее вытошнило при нем. Это самое отвратительно, что вообще можно придумать. Она пытается дышать глубоко, не думать о том, что, по всей видимости, неотвратимо.       — Ты серьезно? — похоже, ее просьба его злит. — Переживаешь за мою тонкую душевную организацию?       — Просто уйди, — она не приказывает, не просит, а почти умоляет. — О, нет…       Все, что она съела за день, включая таблетки, благополучно отправляется в путешествие по канализации Нью-Йорка. Она склоняется над унитазом, чувствуя, как скручивается в бараний рог желудок. На глазах выступают слезы. Ее бьет крупной дрожью и тошнит снова.       Шеи касаются теплые пальцы, собирая и отводя от лица волосы. Аддамс кривится. Как благородно с его стороны. За десять лет было, конечно всякое, но волосы, пока она блюет над унитазом, он ей еще не держал.       Торпу ее откровенно жаль. А с другой стороны, зато не пришлось поить ее рвотным.       Девушка вытирает рот тыльной стороной, прислушиваясь к себе. Вырвет ли ее снова или достаточно того, что она уже едва не выблевала внутренности? Какой же мерзкий, отвратительный и унизительный это процесс.       — Жива? — коротко интересуется Торп.       — К величайшему сожалению, — и это читая правда.       — Я принесу воды, — он опускает ее волосы и выходит из ванной. Аддамс отползает от фаянсового друга, но недалеко, чтоб в случае чего снова им воспользоваться. В горле жжет, желудок словно изнасиловали. Дико хочется спать.       — Вот, — мужчина протягивает ей стакан воды и какой-то тюбик в форме спрея. — Это брызни в нос. Я не знаю, от чего тебя вырубило – от видения или передоза.       Она не спорит. Пьет воду мелкими глотками и брызгает лекарство, морщась. В носу неприятно щиплет, но это такая мелочь в сравнение со всем произошедшим.       Дальше все проходит для нее, как в тумане. Ксавье помогает ей раздеться, терпеливо ждет, пока она помоется, укутывает, как ребенка в полотенце, переодевает в пижаму. В солнечном сплетении рождается давно забытое тепло. О ней так давно никто не заботился. По факту, те два года она провела в одиночестве, не подпуская к себе никого. Да ей, никто и не нужен был кроме одного человека, от которого она сама же и ушла. Какая ужасная ирония, верно?       — Как ты себя чувствуешь? — укрывает ее одеялом, смахивая со лба мокрую челку. — Полегчало?       — Если под полегчало ты имеешь ввиду полное отсутствие сил и желания жить дальше, то да, определенно полегчало, — она язвит по привычке, даже не замечая уже этого.       — Спи, у тебя выдался нелегкий день, — он садится рядом с ней на кровать, накрывая ладонью ее ладошку.       — Мне нужно выпить снотворное, — отводит от него взгляд. Сейчас Аддамс чувствует себя слишком уязвимой и беззащитной. Вскрываются все нелегкости ее бытия последних двух лет жизни.       — Шутишь? — вскидывает бровь. — Тебя только что полоскало полчаса. Мало было?       Она хмурится. В этом есть определенный смысл.       — Ложись, и попытайся уснуть, — поднимается на ноги, разминает уставшую шею. — Поверь, после всего ты отрубишься быстро.       — Ты можешь меня обнять, — это звучит, как просьба, хотя интонация далеко не вопросительная.       Ксавье внимательно смотрит на нее, пытаясь найти подвох. Обнять? Серьезно?       Первое время их сожительства, они обитали в раздельных комнатах и спали, соответственно, тоже раздельно. Однажды Торпу надоело после секса уходить к себе. Он чувствовал себя проституткой, подарившей прелести оргазма своей клиентке и отправленный к себе в спальню за ненадобностью. Это вызвало бурю возмущений. Не с первого, и не со второго раза она согласилась спать с ним в одной кровати. Было всякое: и оборонительная стена из подушек между ними, и разные одеяла, и ночные побудки с локтя в ребра и гневным «ты сопишь», «ты храпишь», «ты разлегся». Ему всегда было смешно наблюдать за этим, ведь сама Аддамс занимала в постели совсем мало места, зачем ей столько дополнительного пространства?       Но даже когда споры по этому поводу улеглись, и семейное ложе осталось в квартире одно, Уэнсдей не разрешала к себе касаться. Едва ее отпускал экстаз, она отодвигалась и засыпала. Торп пробовал обнимать ее спящую – но не прокатывало, вредная девчонка тут же просыпалась и злилась. В редкие моменты печали, грусти она разрешала обнять себя и то, на пару минут, не больше. Не то, что бы это было принципиально, но вот такой нежности, в виде объятий иногда не хватало.       — Дай мне минуту, ладно, — он улыбается одними уголками губ, чтоб не смутить девушку.       Аддамс укладывается поудобней, слышит шорох одежды, а потом кровать прогибается под чужим весом. Горячие ладони неторопливо скользят по мягкому шелку пижамы, обжигая и разгоняя по телу мурашки. У нее точно что-то с головой, раз она даже в таком состоянии чувствует возбуждение. Может, из-за видений она все же свихнулась?       Ей быстро становится жарко. Сильные руки крепко прижимают ее спиной к мужской груди, она лопатками чувствует, как гулко и ровно бьется его сердце. Дыхание щекочет кожу на шее. Аддамс знает, что он не спит. За годы сна в одной постели, она четко знала, как он дышит, когда окунается в царство Морфея. Она расслабляется, закрывает глаза и засыпает почти сразу, без всяких снотворных.       Ксавье, едва замечая, как выравнивается дыхание Аддамс, аккуратно выпускает ее из объятий. Не хочется вставать, но нужно сделать одну важную вещь. Он слазит с кровати и собирает разбросанные по полу пилюли. В тумбочке возле кровати находит еще пару пузырьков. Что ж, запасы анальгетиков Уэнсдей внушительны. Мужчина прячет все в карманы пиджака. Больше пить эту гадость она не будет. Если потребуется, он лично затащит ее к доктору. Если ее мучают мигрени, наверняка есть и другие способы борьбы с ними.       Уже лежа в кровати Ксавье еще какое-то время гуглит названия лекарств, едва удерживая себя, чтобы не разбудить эту чокнутую и не выпороть ее хорошенько. А затем он переводит на нее взгляд и все мысли куда-то деваются. В свете ночника она выглядит совсем кукольной. Длинные ресницы бросают тени на бледные щеки, алые губы чуть приоткрыты, на носу россыпь едва заметных веснушек. Кажется, ее совсем не касаются годы, она все так же прекрасна как тогда, когда он впервые ее встретил. Он не может оторвать взгляд от ее лица. Ему не хочется ничего другого, типа обнять ее или поцеловать. И даже обладать ею сейчас не хотелось. Просто вот так быть с ней рядом. Что это, если не любовь?       Торп засыпает под утро. День выдался таким бесконечным, а вечер так особенно. Его будит жужжание под подушкой. Торп сонно разлепляет глаза, пытаясь понять, кто это ему наяривает с утра пораньше. Черт. Это с галереи.       Он встает с кровати и выходит в другую комнату, чтоб не разбудить спящую девушку.       — Да, Сэм, что случилось? — голос чуть хриплый и он его прочищает, слегка кашлянув. — В смысле вы не можете найти провенанс на вчера доставленные картины? Ты рехнулся? Я сейчас буду! И вам лучше все же уладить это до моего приезда!       Он бросает трубку, пытаясь понять, что он вчера пропустил? Ксавье спешил, поэтому поручил все проверить одному из работников галереи. Мужчина возвращается в спальню, подбирает свои штаны, быстро натягивая и застегивая ремень. Ну до чего же есть бестолковые и невнимательные люди! Как Сэм мог пропустить такую важную деталь! Господи, да их засудят за потерю документов.       — Какие-то проблемы? — его отвлекает от раздраженных мыслей знакомый голос. Она сидит, развалившись на подушках. Лучи солнечного света проникают сквозь не задернутые шторы, словно высвечивают ее, окутывают. Если бы не чертов Сэм, он бы так просто ее из кровати не выпустил.       — Мне нужно в галерею, — суетится, натягивая рубашку. Да уж, если он заявится в галерею в таком виде, то это будет весьма эффектно. Белая сорочка испачкана кровью. — Отлично! Придется ехать переодеваться.       — У меня есть твоя рубашка, — она говорит это каким-то особенным голосом, словно сама себя смущается. — В шкафу, на вешалке…       Этот факт заставляет его замереть на несколько секунд. Неужели тогда, собираясь второпях, она прихватила с собой его одежду? Сердце сжимается знакомой щемящей болью. Господи, сколько же глупостей они натворили.       Он выуживает из шкафа рубашку. Память противно скребется, подбрасывая события давно ушедших дней. Барная стойка, печатная машинка, белая ткань ползет с кукольного плеча…       — Очень вовремя, — Торп считает, что начни он что-либо спрашивать, Аддамс тут же спрячется за свою привычную стену отчуждения. Он узнает все потом, когда связь между ними перестанет напоминать тонкую слабую ниточку. — Спасибо, Уэнс. Как ты себя чувствуешь?       Аддамс безмерно благодарна, что он не начал спрашивать, зачем она забрала тогда с собой предмет его гардероба. Это было загадкой и для нее. Но в особенно тяжелые вечера, после выматывающих пресс-конференций, сложных переговоров, затяжного отсутствия вдохновения, она надевала рубашку на голое тело, и ей казалось, что она чувствует знакомый запах, слышит тихое дыхание, хрипловатый смех… Полнейшее безрассудство и романтический инфантилизм.       — Ничего, уже лучше, — выдыхает, чувствуя, как горит лицо. — Спасибо тебе за… — она подбирает слово. — За то, что оказался рядом. К слову, как ты узнал?       — Отец предположил, что тебе потребуется моя помощь, — застегивает пуговицы на рукавах. — И оказался прав.       — Такое впервые, — она чувствует унизительную потребность оправдаться, и сама себя за это ненавидит. — Я чередую препараты, чтобы не вызывать привыкание.       — Ты чокнутая, Уэнс, — его голос становится строгим. — Это наркотики, ты в курсе? Интересно, где ты их берешь?       — У Келли отец врач, он выписывает мне их раз в месяц, я принимаю четко по инструкции…       — Я заметил! — психует. — Вчера ты валялась в луже собственной крови едва живая. Настраивайся. Я запишу тебя к нормальному терапевту.       — Что? — она вскакивает с постели, путаясь в одеяле. — Я что-то пропустила? Ты мне кто?       — Человек, которому на тебя не плевать, — выходит в гостиную и говорит уже оттуда. — Я понимаю, видения, голова болит, но горстями жрать опиаты – это, дорогая моя, перебор.       — Да пошел ты к черту! — выбегает вслед за ним. — Я не стану тебя слушать!       — Тебе придется, — он уже полностью собран. — Меня вчера чуть удар не хватил! Я думал, что я тебя потерял, Уэнс!       — Я не просила тебя приезжать! Знаешь что?! Кто вообще тебе дал право так со мной говорить? — заводится с каждым словом. — Я не давала никакого согласия на отношения, а теперь и не дам! Я ненавижу, когда мной командуют, и ты это знаешь!       — У тебя опять одно я. А теперь послушай мое - я десять лет делал то, что ты мне говорила, — берется за ручку двери. — Теперь твоя очередь меня слушать.       — Вот это новости! И как же ты мне запретишь принимать таблетки, папочка?       — Из твоих уст «папочка» звучит весьма возбуждающе, мне такое нравится, — нахальная ухмылка трогает губы. — Запомни это на будущее, Уэнс. Я бы услышал это еще раз вперемешку с твоими стонами.       — Пошел вон! — оказывается, ее все еще можно смутить.       Он выходит за двери и уже из машины набирает ее номер, она отвечает не сразу.       — Надеюсь, ты не забыл здесь свои мозги, Торп? — зло спрашивает девушка.       — Нет, все при мне, Уэнс. Просто хотел уточнить – я не стану тебе запрещать, я просто их заберу. Хорошего дня, Аддамс.       Она что-то недовольно кричит, но мужчина кладет трубку. Да уж, вот честно – разговоры совсем не их стезя.       Буквально через пару минут ему звонит Винсент. Он отвечает, внимательно следя за дорогой.       — Ты почему не брал вчера трубку! — сходу на повышенных тонах начинает Ксавье. — Что это за тайные послания!? Если ты знал, что ей…       — Успокойся, — Винсент осаждает сына. — Твоя истерика лишняя. Как она?       — Жива, — выдыхает. — Тебе было видение?       — Нет. Она во время разговора сказала, что пьет таблетки. Из-за ее дара у нее сильно болит голова. Все остальное я понял и додумал сам, — объясняет мужчина. — Что она принимает?       — Она чередует, — ему самому не нравится этот факт. — Перкосед, Дезоморфин, Паракодин, Золдем. Это же наркотики, да?       — Довольно сильные обезболивающие, — хмыкает мужчина. — И они вызывают зависимость. Так что да, можно считать, что она начинающая наркоманка.       — Прекрасно, — рукой убирает волосы от лица. — Это просто какой-то кошмар.       — Пока вы будете устраивать друг другу эмоциональные качели, будет только хуже, — выдыхает Винсент. — Ты же ведь тоже начал видеть кошмары, так?       Об этом ему не хочется говорить. Да, все, что ушло, казалось бы, за два года, снова вернулось.       — Такое чувство, что нам просто не судьба быть вместе, — вдруг говорит Ксавье.       — Это не правда, — спокойно и рассудительно. — Просто всем хочется найти быстрый и легкий путь. В отношениях так не бывает.       — Почему ты нормально не предупредил, что ей понадобится моя помощь? — его почему-то это задело.       — Во-первых, мне нужно было на встречу, во-вторых – моя экономка сказала, что вы были заняты непотребством. Не хотел отвлекать.       — О Господи, миссис Бувье что, подслушивала? — брови от удивления взлетают вверх.       — Нет, просто вам, возможно, следовало вести себя потише. И еще – будь готов оплатить мне перетяжку бильярдного стола. Господи, дети! Чем вас не устроил диван?       Ксавье чувствует, как смущение заливает жаром щеки. Вряд ли миссис Бувье рассказала ему и это, а значит, он это предвидел. Отвратительно.       — Все, пап, мне пора, — он спешно бросает трубку, не желая больше ничего обсуждать. Словно ему снова шестнадцать и отец застал его за самоудовлетворением.       События последних дней кажутся такими неизмеримыми, объемными, полностью поглощающими его с головой. Даже не верится, что все это происходит с ним. Мысль, что она два года хранила его рубашку затапливает теплом каждый уголок сознания. Сердце трепещет. Это странно, словно ему снова восемнадцать, они в Неверморе, впереди каникулы, они друг друга любят и все хорошо, нет ни боли, ни разочарования, ни разбитого в осколки сердца…       Ксавье знает, кто поможет ему отбить у Аддамс охоту глотать колеса. Есть человек, который как никто другой знает Уэнсдей и разбирается в видениях не хуже его отца. И он обязательно ей позвонит, едва доберется до работы.

***

      Аддамс отвлекает от размышлений настойчивый стук в дверь. Наверное, это Энид. Они созванивались пару дней назад, подруга рвалась с ней встретиться, но Уэнсдей этого делать категорически не хотелось. Душевный стриптиз – не ее вид досуга.       Девушка набрасывает на плечи халат. В спальне полный бардак – ее мокрое платье бесформенной грудой лежит возле двери в ванную, рядом валяется рубашка Торпа в ее крови, на прикроватной тумбе куча пустых стаканов. Казалось, тут неплохо кто-то вчера повеселился, жаль не она.       Уэнсдей распахивает двери и действительно удивляется. Уж кого-кого, а свою мать увидеть на пороге новой съемной квартиры она никак не ожидала.       — Мама? — черные брови изгибаются под челкой.       — Моя маленькая хмурая тучка, — тягуче молвит Мортиша, растягивая в улыбке темно-вишневые губы.       — Проходи, — отходит от двери, пропуская женщину внутрь. Пожалуй, она знает, кого благодарить за визит родственницы.       — Вижу, тебе уже значительно лучше, — окидывает проницательным взглядом дочь. — Почему ты не сказала, что видения снова вернулись?        «Потому что не хотела, чтобы ты сюда заявилась», — хочется ответить Уэнсдей, но она молчит. В последние два года они общались крайне редко, и, что скрывать, ее это абсолютно устраивало.       — Будешь кофе? — просто спрашивает девушка, проходя к кухонной зоне.       — Я буду чай, — снова улыбка. Женщина ставит на стол небольшую коробку.       — Чая нет, — категорично. — Что-то случилось дома?       — Почему ты так решила? — Мортиша садится в кресло, царственно раскидывая руки по подлокотникам. Ее спина идеально прямая, подбородок приподнят. Любая королева обзавидовалась бы ее поставе.       — Пытаюсь оправдать причину твоего визита, — в голосе столько льда, что хватило бы заморозить всю планету. — Как папа?       — С ним все хорошо, — продолжает невозмутимо беседу. — Я приехала из-за тебя. Ты не говорила, что вы с Ксавье снова вместе.       Торп. Вот же трепло. После утреннего бодрящего скандала ей стоило предположить, что он позвонит той, кто тоже разбирается в видениях.       — Потому что мы с ним не вместе, — веско и бескомпромиссно. — Дважды в одну реку не войдешь.       — И трижды войдешь, если вода этой реки – для тебя, — Мортиша тянет гласные буквы, внимательно взирая на дочь.       Повисает пауза, незримый провал в коммуникации. Уэнсдей не хочет говорить с матерью о том, что еще сама для себя не решила. Да, ей его не хватает, она скучает, и, наверное, любит. Но этого всего, кажется, ничтожно мало, чтобы начать заново. А что, если опять ничего не выйдет?       — В каждых отношениях, Уэнсдей, рано или поздно наступает момент, когда тебе нужно перепрыгнуть пропасть. Стоит задуматься на секунду, и все – уже этого не сделаешь, — Мортиша плавно отбрасывает волосы назад. — В прошлый раз ты не прыгнула. Просто собрала вещи и ушла. А сейчас… Сейчас эта пропасть раза в три больше, чем тогда. Но если ты и в этот раз струсишь – иного шанса не будет.        Аддамс нечего возразить. Мать права и это раздражает. Она ставит на стол две чашки с кофе и садится на стул. Чего Мортиша от нее добивается?       — Уэнсдей, нельзя жить, опираясь лишь на рациональное мышление, — женщина поднимается, складывая руки в замок. — Иногда стоит отключить мозг и начать думать сердцем.       — Это путь в преисподнюю, мама, — отпивает горячий напиток. — Кофе остывает.       — Иногда мне так обидно, что ты не меняешься, — грустная улыбка трогает ее красивые губы. — Твои видения – отражение эмоций. Ты и так это знаешь. Пока в твоем сердце идет война, сила будет рвать тебя на куски. Советую тебе вспомнить, что в юности помогало управлять видениями.       — Мам, я просто выросла и научилась контролировать силу, все! — ее разбирает раздражение. Дурацкий разговор никак не закончится и у нее снова начинает болеть голова. А учитывая, что чертов Торп забрал у нее все лекарства, ей придется звонить Келли и ждать, когда она привезет еще. Да, Ксавье прав, она зависима. Но сойти с ума от мигрени значительно хуже глотания таблеток.       — В коробе бабулины снадобья, — склоняет голову чуть вбок. — От головной боли, успокоительное, снотворное. И моя настойка, она приглушит видения на какое-то время. Не уберет, просто сделает не такими сильными. Если бы ты сразу сообщила, что твои способности вернулись, многого можно было бы избежать.       Под многим она наверняка имела введу вчерашний вечер. За последний месяц в ее жизни было столько разговоров, что хватит на всю жизнь вперед. Почему каждый считает, что обязан дать ей совет? У нее на лбу разве надпись «помогите»?       Да, наверное, люди хотят помочь. И мама, и Энид, и Винсент, все. Но это не они, а Уэнсдей отпустила тогда самого близкого для себя человека, решив, что больше не делает его счастливым. Это она два года училась жить без него, она в минуты лютой тоски сгрызала себя до костей упреками и мыслями. И именно ей нужно самой сделать выбор. Потому что, если опять не выйдет, ей снова проходить этот чертов ад, а она не вынесет, честное словно, не вынесет. Цена новых отношений, о которых так беспечно упрашивает Торп, слишком высока.       — Что если все повторится, — ее слова догоняют мать у двери. — Если… Если это совсем не то, что ему нужно?       — Когда хочешь сказать, но молчишь - чувства куда сильнее, чем если ты всё-таки выскажешь их, — Мортиша легко поднимает и роняет плечи. — Ты не можешь молчать, дорогая. Это убивает вас обоих.       Она награждает дочь ободряющей улыбкой и тенью выскальзывает за дверь.        Аддамс растеряна. Ее мозг судорожно работает, пытаясь отыскать искомый ответ. Она на целые сутки ограждается от внешнего мира, погружается в мысли, анализируя, сопоставляя, предполагая. Пол засыпан исчерченными листами. Девушка применила все знакомые ей методы принятия решений, включая квадрат Декарта и диаграмму Исикавы. Все тщетно. Единого ответа не было. Не было правильного решения. Чаша весов кренилась то вправо, то влево, лишь вызывая приступ головной боли. Даже ночью во сне она пребывала в раздумьях.       Ее никто не трогает все это время, что даже удивляет. Кажется, она попала в замкнутый круг, из которого нет выхода. Телефон рядом с ней звонит угрюмой мелодией и Аддамс берет трубку. Удивительно, но она даже рада отвлечься от натужного мыслительного процесса.       — Здравствуй, Энид, — устало выдыхает девушка, откидываясь на спинку стула.       — Ты рехнулась совсем?! — тарахтит подруга, боясь, что Уэнсдей снова бросит трубку. — Почему я обо всем узнаю последней?       — Уточни, — вертит в пальцах карандаш.       — Говорят, ты на днях чуть не откинула копыта, подружка?! — ее голос пропитан беспокойством.       — А, это… — поджимает губы. — У Торпа совсем не держится язык за зубами.       — Он просто за тебя сильно испугался, — с придыханием выдает Энид. — Уэнс! Пойми, нет ни одного места на планете, где ты сможешь убежать от себя. Я знаю, ты его любишь!       — Я как-нибудь сама разберусь, — хмурится Аддамс.       — Вот именно! Как-нибудь! В прошлый раз так вот все и вышло! — горячится. — Ты просто ответь на вопрос! Ладно! На один! Я тут недавно в фильме услышала… Вот. Говорят, наша привязанность к человеку может происходить из головы, из сердца и из низа живота. Ты его откуда любишь?       Уэнсдей впадает в мыслительную кому. Это прекрасный вопрос. Безусловно, она любит его головой. Она думает о нем, размышляет, вспоминает. Но в то же время, ее сердце тоже участвует в этом процессе. Оно трепещет, стучит быстрее, реагирует на его слова и действия по-разному. Выходит, сердце тоже любит. Низ живота… Ну тут все понятно. Пожалуй, единственное, что осталось прежним в их отношениях – это страсть, которая вспыхивает от одного взгляда или прикосновения. Выделить какую-то одну «зону» не выходит. Забавный мыслительный эксперимент.       — Я тоже не могу сказать, откуда происходят мои чувства к Аяксу. И ты не можешь, — на заднем плане бормочет Энид. — Уэнс, подари вам еще один шанс. Себе его подари…       Аддамс кладет трубку. Эрнест Хемингуэй когда-то сказал: «Лучшая возможность узнать можешь ли ты доверять человеку – доверится ему». В то же время другой писатель считал, что даря человеку доверие, ты вручаешь ему нож, которым он может тебя защитить или убить. Что ж, похоже, пришло время ей снова отдать свой нож человеку, который однажды уже воспользовался им не верно. Страшно? Страшно. Не рационально? Определенно. Глупо? Возможно. Но какой смысл оттягивать неизбежность?

***

      С самого утра ей звонит Келли и максимально скорбным голосом просит извинения и отгул. Она не может забрать и передать эскизы в контору мистеру Торпу, потому что нужно отвезти кого-то в больницу. Аддамс, особо не вникает кого и зачем, просто отпускает ее и делает пометке в своем графике на день, внося корректировки.       В художественную галерею она попадает почти к обеду. Чертов Гутерман, гореть ему в аду, снова собирает какую-то встречу журналистов, где она обязана быть. Сколько их было этих встреч за два года? Что они еще о ней не знают, эти узколобые, прожженные цинизмом бумагомаратели?       — Неужели ко мне пожаловал сам автор, — Торп улыбается широко и приветливо, едва видит ее в дверях. Она одета весьма просто – белая рубашка, черная узкая юбка, неизменные высокие шпильки. А ведь он помнит времена, когда она считала каблук изобретением пыточника.       — А что делать? — она усаживается в кресло напротив него. — Мне нужен результат, а его все нет и нет.       — Ну как же, — ухмыляется. Торп берет первый попавшийся листок с эскизом иллюстрации, зависает над ним рукой и слегка шевелит пальцами. Живой и настоящий Нерон машет Аддамс клешней. Это до тошноты мило.       — Какую реакцию ты от меня ждал? Удивление? Восхищение? Восторг? Я видела твои фокусы слишком много раз, чтоб пребывать в искрящемся экстазе, — приподнимает одну бровь. — Покажи мне эскиз обложки.       Торп ухмыляется. Он протягивает ей лист с рисунком, внимательно следя за ее реакцией.       — Вот тут не хватает пары его пятнышек. А тут нужно добавить цвет. И вот у него выражение лица…       — У скорпиона нет лица, — резонно подмечает. Он забирает эскиз обратно, внимательно глядя на изображение. — Ты принципиально придираешься?       — Придираешься к словам сейчас ты, — она поднимается на ноги, упираясь ладошками в стол. — Ты вообще читал рукопись?       — Четыре раза, — выдыхает. — Я поменяю. А ты больше ничего не хочешь мне сказать?       — Значит нужно было прочесть больше, — выравнивается, складывая руки на груди, игнорируя его вопрос.       — Сегодня третий день, Аддамс, я настойчиво требую ответ, — мужчина поднимается со своего места, обходит стол. Девушка следит за ним внимательно, оборачивается к нему, становясь лицом к лицу.       — А если у меня нет ответа? — с явным вызовом. — Что будет?       — Мне кажется, ответ все же есть, — в ясных, зеленых глазах плещется лукавство и еще что-то, что Аддамс просто не дано разобрать.       — Боюсь, разговор скатится снова не туда, — его близость пьянит. Это странное чувство, словно, когда Ксавье рядом, какая-то часть нее тянется к нему, будто примагниченная.       — Не верю, что ты этого боишься, — еще больше сокращает расстояние между ними, становясь к ней вплотную. Его голос становится чуть ниже. Парадоксально, как эта женщина на него влияет. Но упираться самому себе сегодня не хочется. Он много думал и пришел к выводу, что пока они не попробуют, ничего не узнают. Что тянуть.       — Кто-то из писателей утверждал — ошибочно полагать, что страсть и чистая любовь не сочетаются, — она сглатывает липкую слюну. — Единение влюбленных не является грехом, а без любви грехом становится все.       — Ты знаешь, как меня заводят твои умные речи, — его руки касаются ее талии, привлекая ближе к себе. — Но прежде, чем мы снова предадимся страсти, которая, как я полагаю, в нашем случае не является грехом, хочу напомнить… Уэнс, я не готов тебя потерять. Я … люблю тебя…       Она сама тянется за поцелуем. Его губы приоткрываются, и он проникает горячим языком между ее губ. И Аддамс послушно открывает рот, принимая его, приглашая, потому что желает этой дерзости, этой чужой власти над ней.       Его зубы покусывают ее нижнюю губу. Он порывисто отстраняется и разворачивает девушку к себе спиной, крепко придерживая за талию. Мужчина жадно целует ее шею, лаская языком и слегка прикусывая, вызывая тонну мурашек по рукам и ногам.       Ее дыхание становится неровным, и с каждым ударом сердца в ней разжигается желание. Торп тянет змейку на юбке, и та с тихим шорохом падает к нее ногам.       — Ты сводишь меня с ума, — горячий шепот в ухо и Ксавье одним медленным, мучительным движением спускает ее трусики вниз по ногам. Уэнсдей дрожит, не в состоянии вдохнуть полной грудью. Сжимает бедра в отчаянной попытке снять хоть какую-то часть напряжения. Она преступает ногами, избавляясь от тонкого кружева. Его руки скользят по лодыжкам, коленкам, поднимаются горячими касаниями вверх к бедрам. Девушка делает крохотный шаг назад, и сама садится на стол, призывно разводя ноги в стороны. Это выглядит так возбуждающе и пошло одновременно, что у Торпа перехватывает дыхание.       Он медленно скользит пальцами по внутренней поверхности бедер, вызывая щекотную дрожь. Девушка смотрит, как Торп опускается вниз, и она зажмуривается, предвкушая желанную ласку. Протяжный тихий стон срывается с ее губ, и ноги расходятся еще шире, предоставляя ему легкий доступ, едва она чувствует там его горячее, обжигающе дыхание.       Он начинает медленно кружить по влажной плоти, слишком медленно, как ей кажется. Аддамс откидывает голову назад, ее волосы спадают по спине темным водопадом, лицо раскраснелось, губы влажно блестят от его поцелуя.       Мысль о рядом стоящем диване отвлекает ее на мгновение, но его ловкий язык и нежные губы тут же возвращают ее в иную реальность. Аддамс стонет от его прикосновений в голос, прикусывая губу. Он скользит в неё пальцами, лаская ее языком, и от этого контраста нежности и приятной грубости она почти сходит с ума. Ток проносится по венам, когда он легкими касаниями дразнит клитор, заставляя ее тело изгибаться навстречу.       Чувствуя, как подрагивают в предвкушении ее бедра, Ксавье поднимается, не прекращая движения пальцев внутри нее. Его губы впиваются в шею, с силой прикусывая тонкую кожу. Ее накрывает. Все тело словно один сплошной напряженный нерв. Она закатывает глаза, растворяясь полностью в пульсирующей эйфории.       Не давая ей до конца прийти в себя, он настойчиво укладывает ее лопатками на стол и с силой дергает за края ее рубашки. Пара мелких пуговиц отрываются, с цокотом падая на пол. Не важно, сейчас все не важно. Он склоняется над ней, с силой проводя ладонями вдоль хрупкого тела, задевая грудь, ребра, спускается к бедрам. Мужчина ласкает языком ее живот, влажной цепочкой поцелуев спускаясь вниз, проводя зубами по тазовой кости. Ее неровное дыхание и тиканье настенных часов - единственные различимые звуки в кабинете.       Аддамс, чувствуя острую потребность прикоснуться к мужчине, снова садится, чуть перемещается к краю стола. Она настойчиво вытягивает его рубашку из брюк, путаясь дрожащими пальцами в мелких пуговках. Его взгляд все такой же темный, и гораздо более властный чем раньше, когда он расстёгивает ремень брюк, глядя ей в глаза.       Торп одной рукой удерживает девушку за талию на месте, а второй, обхватив ее ногу под коленкой, толкается в неё легко и быстро, замерев всего на несколько секунд, прижимаясь к искусанным губам поцелуем. Сердце колотится в груди, тело горит, и жаждет, и хочет. Она стонет, прерывает поцелуй, жадно хватая ртом воздух. Их взгляды встречаются – ее, затуманенный страстью и его, потемневший от желания. Между ними проходит импульс, осязаемая связь, искра, все, что делает их ими. Время и расстояние как будто исчезают в одно мгновение, и, кажется, словно ничего не изменилось, и они оба сейчас вернулись туда, где были два года назад. Новый разряд тока прошибает обоих.       Аддамс опускает взгляд туда, где соединяются их тела и мозг отшибает напрочь. Она запрокидывает голову назад, закусывая губу до крови, и первая делает плавное движение навстречу мужчине. Одной рукой она хватается за его плечо, другой опирается на стол. Длинные пальцы сжимают ее грудь сквозь кружево лифчика, и хриплый стон срывается с приоткрытых губ девушки.       От его поцелуев, прерывающих настойчивый ритм, от его языка, медленно скользящего и дразнящего ее собственный, от его рук, впивающихся в ее бёдра, плавится рассудок. Торп меняет темп и прижимается большим пальцем к клитору.        —Нет, — из какого-то упрямства она отводит его руку, и прикасается к себе сама. — Быстрее…        Он стонет от этого зрелища и непроизвольно ускоряется.       Оргазм настигает ее обжигающей горячей вспышкой, проходя по телу, от клитора, вниз до кончиков пальцев и снова наверх до горла, вырываясь из него низким глубоким стоном. Она непроизвольно взмахивает рукой в попытке ухватиться за воздух, опрокидывает стакан на пол, но это никого из них сейчас не заботит. Девушка пытается перевести дыхание, которое он тут же крадет поцелуем. Отводит взмокшую челку со лба. Нежные прикосновения пальцев к волосам так сильно контрастируют с его членом, твёрдым и горячим, все ещё пульсирующим в ней, что ответная нежность непрошено вспыхивает где-то в области сердца. Она проводит пальцами по острым скулам и целует, снова и снова, задавая ритм губами, а затем и бёдрами.       Теперь не ограниченная своим основным желанием она может наблюдать за ним, дразнить. Аддамс стонет ему в ухо, поощряя его бархатными продолжительными стонами в ответ на его ускорившийся ритм. Он двигается быстро и глубоко, кончает, уткнувшись лбом в плечо, сжимает ее так сильно, что на мгновение ей становится тяжело дышать. Почему-то ей не хочется освободиться от этого тесного объятия. Она держит его, пока дыхание не приходит в норму, и Торп наконец поднимает своё лицо, позволяя ей первой поцеловать его в губы.       — Воу… — поражённый шепчет мужчина. В этот раз все было определенно как-то иначе.       — Да… — выдыхает довольно и расслабленно. Аддамс отмахивается от мысли, что рано или поздно им придётся начать говорить о том, что важно. Но ей хорошо сейчас, а слова... Слова всегда лишь мешали им договориться.       Торп внимательно смотрит на неё, и Уэнсдей кажется, что он все прекрасно понимает и без дурацких слов. Он снова целует ее, прежде чем отступить. Все заканчивается так же быстро, как и начиналось и на смену эйфории приходит спокойствие, подкреплённое удовольствием от близости. Он надевает штаны, подает ей белье и юбку, быстро застегивает рубашку.       — Давай поужинаем сегодня? — спрашивает просто и прямо.       — Давай, — так же отвечает Аддамс, приводя себя в порядок. Предложение звучит просто, буднично и понятно. Без сложных, тяжелых фраз и жизненно важных решений.       — Я заеду за тобой в семь, — улыбается. С ее щек ушла бледность, уступая место румянцу, глаза все еще блестят страстью, губы слегка припухли от поцелуев. Он любуется ею откровенно и бессовестно.       Аддамс замечает его изучающий взгляд и слегка тушуется. Она еще ощущает легкость в теле после оргазма и вкус его поцелуя на губах.       — До вечера, Ксавье, — губы трогает едва заметная улыбка. — Надеюсь, ты успеешь доделать окончательный эскиз обложки.       — Как пожелает заказчик, —лукаво подмигивает ей, садясь в кресло.

***

      Аякс входит в приемную художественной аменции друга, подмигивая секретарше:       — Шеф у себя?       — Вам туда нельзя! — Джо спохватывается, преграждая пышной грудью проход мужчине. — Мистер Петрополус, лучше помогите мне с сервером! Опять какой-то глюк!       Она хватает его за локоть и оттаскивает от двери.       — Подождите его здесь! Я думаю, он скоро освободится, — по крайней мере она так считает, учитывая звуки, что доносились оттуда пять минут назад. — Вот, что это за предупреждение?       Аякс дергает плечом и усаживается за стол секретарши. Девица не обладает особым умом, но, по словам Ксавье, со своей задачей справляется. Он запускает антивирусную программу - сто процентов Джо нахватала в сети какого-то мусора.       За закрытой дверью Торповского кабинета раздается звонкий звук бьющегося стекла, приглушенный стон, что-то там явно происходит…       — Он там один? — косится на секретаршу.       — У него… Важные переговоры, — краснеет.       — Кто там, Джо? Он с Бет? — хмурится. Этого еще не хватало. Бетани - беспринципная девица, она вполне может предпринять попытки к примирению.       — Там… — она рвано выдыхает. — Там мисс Аддамс, сэр.       Оу! А вот это уже интересно! Аякс откидывается на спинку стула, снова поглядывая на двери.       — Давно начались переговоры? — двусмысленно намекает. — Пытаюсь понять, есть ли смысл ждать мистера Торпа.       — Ну… Мисс Аддамс пришла в одиннадцать, а… — краснеет еще гуще. — Переговоры начались около получаса назад и…       — Хм, — Аякс поглядывает на часы. — Что ж, я их немного потороплю.       Он порывисто вскакивает со стула, опережая помощницу Торпа, хватается за ручку и едва успевает отскочить – двери распахиваются сами.       — Привет, Аякс. Подсматриваешь? — ее голос, как всегда, невозмутим. — Передавай привет Энид.       Мужчина тушуется ее прямолинейности и просто кивает в ответ. Аддамс уверенным шагом покидает приемную, громко стуча высокими каблуками. Да уж, у нее патологическая способность вводить людей в замешательство.       Петрополус входит в кабинет, бросая пристальный взгляд на друга. Торп усиленно делает вид, что работает, водя карандашом по бумаге. Но следы сексуального преступления на лицо, вернее, на лице – на скуле алый развод от помады, рубашка застегнута криво-косо, смещаясь на две пуговицы вниз. Да и общий видок у товарища, слегка потрепанный.       — Тебе нужно вешать на дверь кабинета табличку «Не входить», знаешь, такую, как в отелях. Или хотя бы галстук вывешивай, — похабная улыбка трогает тонкие губы. —Чувак, я тебе просто открою тайну – люди давно придумали кровать. На ней удобней предаваться греху.       — О чем ты? — делает вид, что не понимает. — Мы обсуждали окончательный вариант обложки ее книги.       — А стонала она от эстетического восторга видимо. Твои рисунки не настолько хороши, чтобы вызывать оргазм, Торп, — откровенно потешается над другом. — Полагаю, вы что-то решили?       — Не знаю, — откладывает карандаш в сторону. — Вроде да, а вроде и нет. Я не понимаю, как нам строить отношения дальше. Встречаться? Ходить в кино? Просто жить?       — Я бы сказал, что вам пора жениться, а то так и до старости можно ходить друг за другом, — резонно подмечает Аякс. — К чему вас привели разговоры?       — А то ты не понял, — ехидничает. — Все разговоры приводят к одному.       — А ты не думал, что этого пока достаточно? — склоняет голову чуть вбок.       — Что, прости?       — Вы не виделись два года, вы скучали, вам не хватало друг друга. Лично мне неудивительно, что вам постоянно сносит крышу, — удобней устраивается в кресле. — Зачем насиловать друг друга принятием каких-то мега серьезных решений? Трахайтесь, дети мои! А как страсть чуть утихнет, вот тогда и поговорите.       — Это странный совет, друг, — честно признается Ксавье.       — А что странного? Ну толку, что вы сретесь по сто раз на дню? Как можно взять и решить все проблемы разом? Так не бывает. Вы постепенно сперва выскажите друг другу все то дерьмо, что копили годами, потом придет осознание, какие вы идиоты, а потом уже можно будет говорить о чем-то новом. Закройтесь на пару дней и не вылезьте из постели. Это собьет спесь с вас обоих и усадит за стол переговоров.       — Ты чертов психолог, вот кто ты, — ухмыляется Торп.       — Я десять лет в браке, чувак. У нас тоже было не все гладко. Но суть любых отношений – это диалог. Если его нет – вы просто дуетесь, как мышь на крупу, а проблемы копятся. Дайте себе время.       Это кажется весьма дельным советом. Наверное, Аякс прав, за один день ничего решить нельзя. Пусть все идет, как идет.       К вечеру он собирает доделанные эскизы в папку, надеясь за ужином утвердить окончательный вариант. Телефон трезвонит настойчивой трелью. Номер незнакомый.       — Слушаю, — зажимает девайс между ухом и плечом, застегивая папку. — Говорите.       — Это Ксавье Торп? — чужой равнодушный голос. — Винсент Торп ваш отец?       — Да, — настораживается. — А что?       — Больница Ленокс-Хилл, вашего отца доставили сюда на скорой. Вы сможете подъехать, вы указаны в его списке экстренных контактов.       Торп чувствует, как внутри все холодеет, обдавая сердце ледяной волной страха.       — Что случилось?       — Простите, у меня нет никакой информации.       — Да, я… Я скоро буду... — сердце сжимается, словно прокручиваясь в мясорубке, и ускоряет бег.       В мыслях всплывает недавний разговор про завещание и мужчине становится по-настоящему страшно. А что, если это был не просто способ заманить его к нему домой, а реальный намек на скорую кончину. Господи, ему даже думать о таком не хочется.       Уже в машине ему звонит Аддамс. Ее голос холодный и спокойный, она умеет держать эмоции при себе.       — В какую больницу ты едешь? — спрашивает сходу. — Мне было видение.       — Ленокс-Хилл, — выдыхает. Голова идет кругом. — Уэнс?       — Я буду там через десять минут, — она кладет трубку.       Торп знает, что паниковать рано, еще ничего не известно, нужно сохранять трезвость ума, но проскакивая на красный, превышая в три раза скоростной режим, он думает только о тому, как много не сказал отцу, сколько не объяснил, сколько не додал. И осознание какой-то неизбежности ядом отравляет разум.