Десятый

Я достал руку из-под подушки и провёл холодной ладонью по глазам, растирая, щурясь от режуще-яркой рассветной марганцовки за окном. Секунд через десять тело, отходя от нервного сна, воскресило боль от каждого удара после очередной потасовки, в голове горело, а от ощущений во рту хотелось побежать в ванную, упасть на колени перед унитазом и провести там всё утро. Я медленно поднялся с постели, опираясь о стену, взял с подоконника бутылку, открутил крышку дрожащими пальцами и судорожно влил в себя всю воду. Взгляд мой гулял по кровати, мозг восстанавливал события прошедшего вечера, лениво, по кусочкам. Девчонка, тело которой было покрыто лиловой цепочкой засосов, Олли, обнимающий её во сне. В голове всплыл наш чудный тройничок и благодарность к гостье, которая давала трахать себя в обе дырки сразу, да и минет делала так охуенно, что перед глазами темнело. У Олега всегда в запасе было с десяток номеров, позвонив на которые можно было получить качественный секс за пару комплиментов и бутылочку чего-то алкогольного, веселящего. На днях, благодаря телефонной книге друга, я даже попробовал себя в роли актива, засадив смазливому парню, загоревшемуся стать первым у "такого красавчика" как я. И нет, это не было бездумным вдалбливанием очередного тела в кровать, я всегда серьёзно относился к ощущениям своих сексуальных партнеров. Новый знакомый даже попросил у меня номер, а я с безразличием вбил цифры и своё имя в список его контактов на случай, если мне захочется повторения. Но пока я, к своему облегчению, чувствовал к женским телам интерес куда больший, нежели к мужским. За три недели, или сколько там я нахожусь в этом странном пьяном анабиозе, Олег расширил границы моей сексуальной осведомленности. С ним я не переспал, тут уж мы ограничились дружбой. Хотя не сказать, что сегодня ночью меня не вставляло от того, как друг возбужденно смотрит мне в глаза, когда мы с ним на двоих разложили Риту, что было уже не впервые. В первый день, стоило мне убежать от Максима, как избитая, поджавшая хвост псина, я закрылся у себя в комнате, рыдая и воя. Хорошо, что никого из домашних в квартире не оказалось. Под вечер я чуть отошёл, выпив полбутылки, подаренного отцу, дорогого как мои внутренние органы, коньяка Lheraud Bons Bois. Отец за это вечером отхерачил меня так, что в мозгу посветлело. Мама плакала, пытаясь успокоить нашу с отцом ругань, спиной при этом опираясь на дверь Марининой комнаты, чтобы сестра не видела разгоревшегося пиздеца. В пылу бреда я проорал отцу на ухо, что трахался с мужиком, расплываясь в больном безумном оскале, видя, как искажается лицо родителя в гримасе ужаса. В конечном итоге из дома я сбежал, закинув всё необходимое в спортивную сумку. Напоследок отец неуверенно схватил меня за плечо и, глядя в глаза, бросил короткое "возвращайся". Сейчас я был ему благодарен. Мне дали разобраться во всём самостоятельно. Разобраться в себе. С мамой я пару раз говорил по телефону, убеждая, что со мной всё в порядке, пытаясь скрыть своё, подкошенное безбожным похмельем, состояние. Мама сказала, что они с отцом будут любить меня независимо от того, какого пола мой партнёр. И тогда, кажется, я снова заплакал, благодарил её, говорил, как люблю свою семью. Всё это время я жил у Олли. Пару раз до этого за всё время нашего знакомства друг приводил меня к себе в двушку, которую снимал за высылаемые отцом деньги. Тот жил со своей новой женой и ребёнком где-то в загородным доме. Олега никто не выгонял, да и отношения с мачехой у парня были вполне тёплые, но сам он чувствовал себя лишним и долго настаивал на собственном переезде поближе к центру города и университету. Родитель сдался, сбив с сына слово, что тот будет приезжать к семье не реже раза в месяц - чаще Сенин младший не хотел. Разумеется, друг поселил меня к себе. В первую ночь мы никуда искать приключений не пошли - затарились крепким алкоголем и засели в квартире. Тогда я рассказал парню всё, начиная от странной переписки с незнакомцем прошлой зимой и заканчивая новостью про спор. Для Олега это известие неожиданным не стало, он так и предполагал. Что касается школы, то я уже имел богатый опыт утаивать эмоции от всех и каждого. В глазах друзей и одноклассников я вёл себя вполне обычно, разве что слишком отстранённо, потому как на время вылазок в социум уходил в себя. Однажды, где-то через полторы недели моей распутной жизни, когда я одиноко брёл по коридору с курилки на урок, ко мне подошёл Семёнов, неуверенно теребя лямку висевшего через плечо рюкзака. Мальчик затравлено глянул мне в лицо и, оборачиваясь по сторонам, чтобы обезопасить себя от присутствия свидетелей, тихо произнёс: - Не говори никому, пожалуйста. - О том, что ты гей? Одноклассник дёрнулся, как-то слишком резко, словно от пощёчины, и поднял на меня свои ясные голубые глазищи. - Да. Столько мольбы и страха в дрожащем голосе, что я просто диву даюсь, как он вообще мог мне когда-то огрызаться, этот лютик. - Хорошо. Можешь не переживать, слово даю, что никто не узнает. - Обещаешь? - переспросил Денис. - Обещаю, - устало кивнул я и обогнул Семёнова, направляясь в класс. Мне было без-раз-лич-но. В тот же день, на урок позже, мне посчастливилось пересечься в коридоре с Никольским и Арнольдом. Лонгран, видимо, зашёл по каким-то деловым вопросам, так как держал в руках дипломат и с серьёзным видом внушал что-то учителю. Максим застыл как вкопанный, глядя на меня с непонятным мне ужасом. Он меня боялся, или же боялся встречи. Через секунду Никольский скривился так, будто на его пути лежал кусок дерьма. Я даже проникся. Арнольд тоже отвлёкся, рассматривая расцветшую роспись засосов на моей шее, видимую из-за не вовремя сползшего воротника, и синяк на скуле, любовно оставленный каким-то мужиком, с тёлкой которого я зажимался в клубе на его глазах. Глядели оба без насмешки, скорее - как учёные смотрят на редкий подвид ядовитой змеи, готовой броситься в любую секунду - с интересом и ожиданием. Странно даже. - Женя, стой, - бросил брюнет, когда я проходил мимо них с полностью отсутствующим выражением лица. - Иди нахуй, - безобидно ответил я и прошёл мимо, опаздывая на очередную семестровую контрольную. - Максим всё рассказал, вам стоит поговорить. Я даже не остановился, не обернулся, не удивился. Всё рассказал, забавно даже. Никольский в тот момент молчал, но я знал, что он смотрит на меня, представляя, раздумывая над тем, куда спускаются багровые следы очередной моей бурной ночи. - Всё рассказал? И что мне с этого? - Про то, как вы познакомились и про то, сколько ты для него значишь. Я развернулся в пол оборота. Сам Макс словно не имел интереса к происходящему. Он стоял в расслабленной позе, по-обычному непревзойденный, по-привычному прекрасный. Холодный и пустой, как северный полюс. Мы смотрели друг на друга и оба чувствовали, насколько в данную секунду бессмысленны разговоры. Я видел его отвращение ко мне, он - моё безразличие к нему. - Знаете, как я всё узнал? - я развернулся на пятках к своим вынужденным собеседникам. - От человека, который любил тебя, а вы оба на него поспорили. Причём, познакомились мы с ним случайно. Правда ведь, смешно? - С кем? Я видел лицо Арнольда. Чёрт возьми, я был уверен, что он знает, о ком речь. Я улыбался. - Вся эта история тянется так долго, что я чувствую себя полным ничтожеством, - я смеялся так искренне и зло, что сам поразился тому, насколько же наивным и слепым нужно было быть, чтобы не понимать, не хотеть видеть, кто я для Максима во всей этой комедии. - Представь, Арнольд, ты видел его недавно рядом со мной в очередном сраном клубе. Тебе прямо, блядь, в глаза смотрел человек, который тебя любил, а ты его даже не узнал. - Олег Сенин, - ухмыльнулся Макс. От этого голоса в моих жилах закипала кровь и желание размазать, стереть ублюдочное выражение с лица мрази. Лонгран молча перевёл взгляд с меня на своего друга и обратно. - Он был обычной шалавой, Юджин, - Никольский засунул руки в карманы брюк и смотрел на меня с сочащейся из глаз иронией. - Да и, как я помню, быстро переключился на меня. - Да ты что? - осклабился я. - Это же так странно! Воочию видеть на протяжении месяцев, как тот, кого ты любишь, ебёт всех подряд, наверное, не достаточно для того, чтобы понять бессмысленность и ненужность этой сраной любви. - Ты так оправдываешь своё нынешнее шлюховство? - спокойно и так же пренебрежительно бросил Макс. Я замер, понимая, что мне нечего ответить. Не потому что Максим прав, а оттого, что я едва держался, чтобы не убить его к чёртовой матери. - Именно. Я иначе посмотрел на Никольского. Рассматривал его долго, внимательно. Всматривался в осунувшееся лицо, синяки под глазами, мутный взгляд и тревогу в глазах, в боль, что въелась в радужку синих глаз. Или мне показалось? Стоило приглядеться, как всё его естество приобретало ледяную холодность, а линия губ вот-вот должна была исказиться излюбленной ухмылкой, мерзкой, пренебрежительной. Я скользил глазами по каждой черте человека, которого ещё совсем недавно искренне, глупо и чисто любил, не замечая при том, как медленно тону и ухожу на дно в этом слепом чувстве. Я пошёл прочь. Стоять здесь, с этими людьми, было неприятно настолько, что ощущения мои не поддавались никаким описаниям. Я готов был сорваться в любую секунду, чтобы расквасить безупречное лицо своего учителя, чем непременно навлёк бы на себя тонну проблем. Да и опаздывать на контрольную по алгебре мне не хотелось от слова совсем, пускай я и так задерживался минут на десять. - Жень! Я снова обернулся, раздраженно глядя на Максима. - Не надо тебе этого всего, - тихо сказал он. - Понятно, - я пожал плечами и ушёл. Я его не любил. Я его ненавидел. Ненавидел до звериного оскала, сжатых кулаков, до съедающего рассудок желания избить насмерть, до неимоверного презрения к гнилой сущности.