С лучами утренней зари

      Голова его лежала на чём-то мягком и, как не странно, не болела.       Филипп, как всегда бывало после пробуждения в пещере, смотрел в каменный потолок. Потолок был чуть сбоку, а глаза его упирались куда-то в сторону, где тот плавно закруглялся, перетекал в стену, и по ней с потолка спускались те же бесчисленные узоры из разного размера кругов, пересекаемых друг другом. Почти незаметные там, где заглушали их холодное голубоватое сияние, плавали в воздухе у этой стены маленькие световые шарики. Как от огня костра, от окружённой шариками группы ведьм расходился круг света, разгоняя полумрак огромного зала.       Пришельцы расположились, как в прошлый раз, на полу, и о чём-то негромко переговаривались. Их речь как шёпот текущей воды переливалась на фоне блаженно пустого сейчас, свободного от мыслей, сознания. Филипп безразлично рассматривал стену над их головами, пока мир заполнял его собой, потихоньку втекал через глаза и уши, проявлялся под подушечками пальцев и голыми стопами холодным камнем и кожаным плащом. Под лопатками было твёрдо, но не слишком. Не как на голом камне. И сверху он накрыт оказался, придавлен, куском плотной ткани. Тьма и пустота озарялись мягко горящими световыми глифами. Ровно и почти незаметно, будто нехотя, забилось, разбивая мгновения на такты, его подобие сердца. И лёгкие сделали новый, ненужный им, вдох. И немигающий взгляд сфокусировался на гостях.       Я всё ещё здесь       Филипп пошевелился слегка, отодвигая край накрывшего его плаща, и тело отозвалось поразительно легко. Болело лишь только при резких движениях. В нём, на удивление, было не так уж мало сил. Пожалуй, он даже сможет подняться на ноги и пройти пару шагов, не свалившись от истощения.       Ребята сбились в кружок у стены, и ели какие-то фрукты. Лицом к нему сидели двое мальчишек.       Нет, всё-таки странно быть Белосом. Какие мальчишки? Это он, Филипп, мальчишка, а эти двое, ну, как минимум, молодые люди ведьмы. Один, кажется, даже старше Калеба. Или нет… Наверное, почти ровесник. Как раз тот, что похож на него, как одна снежинка на другую. Неправильное, в почти хорошем, но всё-таки слегка кривом, зеркале, отражение. Не амальгама и стекло, а натёртый до блеска серебряный поднос. Филипп, наверное, должен помнить его имя…       Не Калеб бросил в его сторону короткий взгляд, когда Филипп сел. Проследил, скосив глаза, за тем, как он спокойно, не издав ни одного способного отвлечь сидящих к нему спиной девушек от разговора звука, скинул ноги с ложемента и аккуратно опустился на корточки.       Тихонько переступая руками и ногами, так и не выпрямившись, Филипп направился по полу в сторону детей. Не Калеб внимательно наблюдал за его сосредоточенным передвижением, пока тот приближался к рассевшейся в углу пещеры группке. Тёмненький мальчик, сидящий рядом с ним, тоже заметил его, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но друг остановил его, ухватив за руку и не отрывая взгляда от Филиппа. Уже оказавшись совсем близко, Филипп оставил ноги чуть позади, опёрся коленями, переступил по полу ладонями, и, вытянувшись длинной прямой палкой, протянув вперёд стрельнувшую болью левую руку, ухватил последнее лежавшее на полотенце возле Луз яблоко. У нескольких детей такие были в руках, уже надкусанные. Мальчики заворожённо наблюдали, как он также бесшумно вернулся на своё место на ложементе, уселся, скрестив ноги, и демонстративно потёр яблоко о рубашку. Что, впрочем, было зря. Рубашка у него оказалась ужасно пыльная.       Луз в этот момент потянулась назад, зашарила рукой, ощупывая полотенце, обернулась, посмотрела на пустое место недоумённо. Потом подняла взгляд.       Неотрывно глядя Луз в глаза, Филипп со смачным хрустом укусил яблоко.       — Проснулся, — констатировала та, внешне никак не проявив эмоций по поводу кражи.       Филипп сосредоточенно жевал. Ощущения были до странного непривычные. Как будто не ел он кашу буквально этим утром (пусть это было не здесь и не этим ртом).       — Вижу, ты чувствуешь себя лучше.       Ого, выходит, у тебя есть глаза, подумал Филипп, закатывая свои.       — Значит, дерева палистрома тебе всё же хватает, — прищурилась Луз, слегка дёрнув уголком губ на выражение его лица.       Филипп откусил от яблока ещё кусочек.       — Надеюсь, в этот раз ты будешь сговорчивее.       Остальные, как и в прошлый раз молчали. Вероятно, заранее договорились предоставить переговоры своему лидеру. И для Филиппа они все, кроме, пожалуй, копии его брата, как-то сливались и отходили на второй план из-за этого. Словно картонные декорации на сцене, где прожекторами освещены лишь главные актёры. В свете одного стоит перед ним поднявшаяся с пола девушка, чуть театрально уперев руки в бока. Другой слепит самому Филиппу глаза, отрезает его кругом света от пространства тёмной пещеры.       — Так и будешь молчать? — в голос Луз пролились нотки раздражения.       — Ты не задала ни одного вопроса, — сказал Филипп, сглатывая, и слегка передёрнувшись от непривычного ощущения спускающейся по пищеводу еды.       — Задала вот сейчас! — возразила Луз.       — Буду, — буркнул Филипп.       Луз приставила сложенные ладони к носу и резко втянула воздух. Выдохнула, прикрыв глаза.       — Давай начнём сначала, — предложила она, миролюбиво улыбнувшись. — Ты настроен поиграть в вопрос-ответ?       Филипп всё это время разглядывал стены пещеры, яблоко в своих руках, собственные ногти (которые, к слову, нуждались в уходе, впрочем, как и всё остальное тело). Но после этого вопроса он медленно поднял голову и посмотрел Луз в глаза.       — Хорошо, — сказал он, помолчав. — Я сыграю.       И слегка наклонил голову на бок.       Луз вздрогнула.       — Не настолько сначала, — хохотнула она нервно.       Филипп смотрел на неё, не мигая. Луз снова вдохнула, и выдохнула:       — Ты не собираешься делать всё это проще, верно?       Интересно, а чего она собственно ждала? Он вообще не горит желанием говорить с кем-то из них. Уважение, которое он проявляет к ней, как к единственному здесь кроме него человеку, это максимум, на который он готов.       — Ладно, он ведь согласился поиграть, — тронула Луз за локоть девушка, стоящая по правую руку от неё. Она, Филипп уже не в первый раз замечал, не отходила от Луз далеко, и всегда была где-то у её правого плеча. Чтобы вовремя положить на него ладонь или переплести её пальцы со своими.       Они, кстати, поднялись все, как молчаливая группа поддержки, и буравили Филиппа в разной степени уничижительными взглядами. Кто-то, впрочем, смотрел скорее с исследовательским любопытством. А кто-то, глазами, похожими на его собственные, только яркого малинового цвета, казалось, пытался заживо препарировать. Что же у тебя там внутри, под кожей, Филипп? Покажи свои секреты.       — Вопрос, — Луз прикрыла глаза, — каково твоё отношение ко мне?       Филипп выпрямился, подтягивая согнутую в колене ногу к груди. Вот так с ходу? Вопросов полегче у неё нет?       — Ты мой враг, — начал он медленно, не сводя с Луз взгляда, и сам себе стараясь ответить честно. — Ты помешала исполнению моей миссии. Дело всей моей жизни пошло прахом, и ты приложила к этому руку.       Луз в ответ держала его взгляд спокойно и уверенно. И слушала внимательно, будто действительно стараясь услышать. Проявляя, наконец, уважение.       — Но ты человек. И ты была ребёнком. Я могу понять ошибки.       Он говорил, как чувствовал. Но слова срывались с языка совершенно самостоятельно. Как бы ни старался, он не мог вспомнить, что за дело жизни сорвала ему Луз. Говоря об этом, он чувствовал обиду и досаду. Но картинки, подкрепляющей смутные ощущения, в голове было не найти. Только одна была чёткой и яркой, с ним в этой пещере, глазастой дверью рядом и Луз напротив. И это всё словно бы было где-то очень близко к словам о «миссии» и «деле жизни». Словно можно было бы потянуть за ниточку, и…       — Нейтрально-негативное, — подытожил он.       — Так нейтральное или негативное? — буркнула Луз.       — Это похоже на честный ответ, — дёрнула её за рукав кофты всё та же девушка.       — Теперь мой вопрос? — уточнил Филипп.       — Разве мы так договаривались? — удивилась Луз.       — Игра в вопрос-ответ подразумевает вопросы с обеих сторон.       — Тогда ты свой только что задал, — хмыкнула Луз.       Филипп приподнял уголок губ.       — После чего ты задала свой, — согласился он. — И я на него ответил. Теперь мой вопрос.       Луз неопределённо повела головой, что он счёл за «окей, как скажешь».       — Что вы здесь делаете? Ап-ап-ап! — предупредительно поднял палец вверх Филипп, останавливая открывшую было рот Луз. — Если ответишь что-то вроде, стоим, сидим, едим яблоки, — он укусил яблоко снова, — мы на этом закончим.       Луз на этот раз взяла паузу. Если будет, как в прошлый раз юлить, подумал Филипп, сжимая на яблоке пальцы занывшей снова жалобно в области над запястьем руки, нам также будет не о чем говорить. Но Луз, похоже, выбрала в этот раз стратегию честности.       — Нам нужны твои знания. Далеко не факт, что у тебя есть то, что нам нужно. Но мы решили, что попытка стоит необходимости, — она слегка улыбнулась, — находиться с тобой в одном помещении продолжительное время.       Филипп промолчал. Это было уже что-то. Хотя бы прямо и честно. Но если ответы продолжат быть такими же обтекаемыми, они никогда ни к чему не придут.       Луз словно подумала о том же, потому что следующий вопрос её дал информации больше, чем все ответы, которые она скупо цедила до этого:       — Что ты знаешь о пересечении параллельных миров?       Филипп замер, не донеся яблоко до рта. Уставился на Луз расширенными глазами.       Со знаниями было, почему-то, проще. Проще, чем с событиями. Когда он говорил о «миссии», он не знал толком, о чём вообще говорит. Он не помнил ни как он попал в эту пещеру, ни что с ним было до. По крайней мере, не помнил этого прямо сейчас, когда ему не требовалось вспоминать. Но стоило ему услышать вопрос Луз…       — Мира демонов и… мира людей?       Словно шкатулка с сокровищами, открылась ему огромная библиотека. Ему хватило подумать «граница между мирами, портал», и перед внутренним взором будто замелькали перелистываемые страницы книги.       — Да, — Луз не обратила внимания на то, что он нарушил порядок вопрос-ответ. Разглядывала его лицо взволнованно.       Филипп уставился перед собой, чуть удивлённо моргнув. Что они успели натворить, пока его не было?       — Я знаю, что такое случалось в прошлом, — начал он. — Точнее, в прошлом было столкновение. Благодаря ему вообще возможна связь между нашими мирами. Как два небесных тела, — Луз посмотрела на него удивлённо, словно не ожидала услышать от него подобных слов, — два мира столкнулись, и в ткани обоих образовались прорехи. Это было миллиарды лет назад. И со временем прорехи заросли, и миры растолкали друг друга. И всё же, они долгое время оставались слишком близко. Поэтому, когда появились Титаны, с их наполненной магией кровью, эта кровь, проливаясь наружу, стала разъедать ткани миров. И образовались проходы. Проходы, как нити, связали миры, и стали удерживать их от расхождения, и натягивать границу между ними, делая её тоньше. За счёт натяжения границы, которое лишь усиливалось с её истончением, миры стали сближаться. К настоящему времени ситуация в этом смысле была более менее стабильна. Титанов и их крови не осталось, — на этих словах Луз переглянулась с компанией, что не скрылось от внимания Филиппа. — Почти все проходы закрылись. Сближение, похоже, прекратилось. Точечные проколы, длящиеся минуту или несколько, не могли этот процесс продолжить и усугубить. Но, к примеру, создание стационарного портала, это создание прочного прохода, достаточно сильная связь. Если такой портал работал много лет подряд, он мог заставить миры сближаться снова.       Филипп умолк, вслушиваясь в оглушающую тишину, рухнувшую на него и заполнившую всю огромную пещеру, в считанные мгновения после того, как прозвучали последние слова. Лишь бьющаяся в руке боль сигналами тревоги разрывала эту тишину. Казалось, даже сердца слушателей замерли испуганно, в осознании. И тогда он задал свой вопрос:       — Как долго вы держали портал открытым?       К немалому его удивлению, впервые, кажется, за всё время их знакомства (даже то время, которое он едва мог вспомнить сейчас), Луз выглядела сконфуженной.       — Можешь не отвечать, — пробормотал он.       Если ситуация уже настолько плачевна, что кто-то решил обратиться к нему (да чтобы жители Островов обратились за помощью к самому Белосу! ему почему-то казалось это немыслимым), портал должен был функционировать непрерывно с десяток лет. Примерно всё то время, что Филипп, по-видимому, пролежал здесь.       Луз судорожно вздохнула и сжала кулаки.       — Так ты поможешь? Это ведь и в твоих интересах, верно? Тебе, вроде как, не всё равно на мир людей.       — Как выглядит движение? — проигнорировал Филипп вопрос.       — Что? — Луз вскинула брови.       — Вы заметили изменения в мире, — терпеливо пояснил Филипп. — В каком из?       Луз прищурилась. Похоже было, она решила просчитывать каждое сказанное ему слово.       — Вначале, — сказала она вкрадчиво, — ты ответь.       Филипп холодно улыбнулся.       — Значит, в мире ведьм.       Луз сжала зубы. А Филипп удовлетворённо кивнул, и продолжил:       — Ты не об этом спрашивала, но я объясню кое-что. Когда два мира сольются, это не будет слияние в буквальном смысле. Невозможно просто смешать два параллельных пространства. Конечно, какие-то части, возможно, заместят друг друга или в действительности перемешаются. Процентов десять от обоих миров. В остальном же… это действительно похоже на столкновение планет. Наверное, даже, не планет, а скоплений звёзд. Мир, более разреженная в пространстве сущность, чем монолитная скала. Часть может быть разрушена. Меньше трети, пожалуй. Но всё остальное… Остальное останется целым, скорее всего. Если, конечно, ткань мира достаточно прочна. Если же один мир заметно хрупче, второй вовсе практически не пострадает, пока будет разрушать первый. А какой из двух наших миров сильнее изъеден кровью Титанов, мы с вами понимаем.       И тишина вновь стояла гробовая. Пока Луз не подняла на него глаза, от выражения которых собственные глаза Филиппа удивлённо расширились. И не сказала то, чего он ожидал от неё в последнюю очередь.       — Пожалуйста…       Филипп смотрел неверяще в наполненные болью и мольбой огромные глаза.       — Это очень важно… я прошу тебя… Филипп.       Он вскинул брови.       — Даже так?       Назвала его настоящим именем. И смотрит так…       — Ты правда думаешь, на мне это сработает? — скептически уточнил он.       Луз со вздохом провела ладонью по волосам.       — Стоило попытаться.       Филипп про себя хмыкнул. Возможно, один раз это сработало.       Пожалуйста… Филипп…       Он невольно сжал зубы и прикрыл глаза.       Да, один раз он повёлся. Ему так сильно тогда хотелось ей поверить… Осталась ли до сих пор, последствием его доверия, под браслетом на запястье метка ковена?       Филипп поднял на Луз мрачный взгляд. Обвёл им всю компанию. Под этим взглядом ведьмы слегка напряглись, но Луз неизменно оставалась спокойной.       — Давайте подведём итог, — любезно предложил Филипп, перекидывая недоеденное яблоко из одной руки, в другую. — Я должен помочь спасти мир ведьм, который, к слову, ненавижу. Мне придётся потратить на это массу времени и сил. Взамен я получаю, — он стал загибать пальцы на левой, всё сильнее ноющей, руке, — счастливую возможность провести время в этом чудесном месте, в усталом больном теле, каждое мгновение в котором пронизано невыносимой агонией. Шанс продлить это жалкое существование, унижаясь ради вороха драгоценных палок. Вашу приятную компанию. Я ничего не забыл?       — Ты забыл, что мы будем будить тебя, заставляя проводить время в этом агонизирующем теле, до тех пор, пока ты не согласишься, — улыбнулась Луз.       В стену рядом с ней, быстро увернувшейся, врезался кулак, расплескивая вокруг зелёную грязь. Филипп вцепился в сокращающуюся руку, до хруста сжав челюсти. Яблоко покатилось по полу к ногам взявших на изготовку посохи ведьм.       — Разумеется, тебе не избавиться от нашей приятной компании так просто, — добавила Луз, со свойственным ей бесстрашным слабоумием, подходя ближе.       Филипп зыркнул на неё из-под упавших на лоб прядей посеревших от пыли волос.       — И чем дольше ты будешь здесь, тем больше твоё состояние будет зависеть от нашей милости, — носок её сапога небрежно поддел сломанные палки, валявшиеся возле ложемента.       Очевидно, ими, этими палками, вчера его выводили из того плачевного состояния, в котором его размазало по полу от нехватки сил. От которого, несмотря на количество дерева палистрома рядом с его ложем, он был всё так же недалеко. Он ощущал где-то за невидимой неощутимой, тонкой, как ткань мира, пеленой, готовую обрушиться на него бурлящую пустоту. Готовую накрыть его с головой и утянуть в сумрак вечности. И каждое движение, каждая попытка взять под контроль проклятие, тратило драгоценные крохи силы. И приближало миг, когда он опять потеряется во тьме беспамятства. Филипп громко быстро дышал, с хрипами, и ему самому было стыдно за то, насколько он слабый. Одна кратковременная трансформация, изменение формы одной лишь руки, и он уже готов растечься по камню.       — Ты научилась вести переговоры с позиции силы. Но, — судорожные вздохи мешали говорить, слова приходилось выдавливать с трудом, — тебе осталось научиться, что значит компромисс. Я ведь озвучил в прошлый раз своё единственное условие.       — Ты не заслужил компромиссов, — жёстко парировала Луз. Она снова, как в первый свой визит, смотрела на него, ссутулившегося и задыхающегося, сверху вниз. — И в них нет необходимости. Я без того вожусь с тобой слишком долго, вместо того, чтобы озвучить ультимативное: либо помогаешь нам, либо не получишь больше ни капли магии. При этом будешь регулярно бодрствовать, чтобы в полной мере ощущать всю прелесть своего состояния. Наверное, я слишком добра. Поэтому пока что я предлагаю тебе выбор и кормлю задаром.       — Разве для твоего умного самостоятельного плана, — выдохнул Филипп вкрадчиво, заставляя Луз насторожиться, — не нужно, чтобы я оставался дееспособным?       — Ты достаточно дееспособен, пока мы даём тебе палистром. Что такого может произойти?       Рука его с хлюпаньем упала на пол.       — Например, это, — кивнул Филипп на неё.       Ведьмы, стоящие чуть поодаль, смотрели на всё это с непередаваемыми эмоциями. Копия Калеба в ужасе закрыл рот рукой.       — Поняла, — без выражения разглядывая руку, ответила Луз.       Потом Филиппа стошнило на расползающиеся лужей грязи остатки собственной руки непереваренным яблоком. А сам он медленно, ощущая затягивающее его опять онемение, завалился на бок.       Как и в прошлый раз, проснуться уже нормально, не в пещере, а на своей кровати, помог осветивший бурлящую темноту золотисто-зеленый свет.       Левой рукой его пользоваться отучил когда-то давно наставник. Пастырь из единственной в их коммуне церкви преподавал некоторым заинтересованным детям чтение и письмо, и оценивал, несмотря на странный статус самого Филиппа и его брата, двух фактических беспризорников, успехи мальчика как более чем сносные. Многие дети, у которых были родители и куда менее шаткое положение в маленьком сообществе, справлялись с обучением хуже Филиппа. И тем больше пастыря расстраивало, что Филипп, из всех детей именно тот, кого он готов был начать знакомить с духовными текстами и предметом церковнослужения, оказался проклят. В их коммуне дети давно не рождались леворукими, склонными к колдовству и влиянию зла, но прибывший со стороны сирота, с хорошими способностями к изучению наук, к большому сожалению пастыря, оказался именно таким. Сердце пастыря было полно печали о несчастном ребёнке, и он был исполнен решимости спасти невинную душу от влияния дьявола. Всегда, когда Филипп занимался с ним, пастырь бил его по руке до тех пор, пока тот не перестал использовать её, чтобы держать ложку или перо. Филипп привык в итоге писать правой рукой, когда по итогу одного из занятий в церкви левую пришлось на месяц замотать в лубки. Пока не зажил перелом.       Ему не впервой было и теперь пользоваться одной лишь рукой.       Чтобы собирать яблоки с земли и класть их в корзину, две руки и не нужны.       — Никакой помощи в этом доме, — притворно вздыхает Калеб, забираясь на простенький коренастый самодельный табурет, с которого удобнее дотягиваться до высоко раскинувшей отяжелевшие румяными крупными плодами ветки яблони.       На пригорке солнце яркое, переливается под ним волнами трава. Лениво качаются ветки дерева. Ветер в этот день сильный.       — Давай-давай, работай, плебс, — Филипп придерживает его, почему-то за ногу, пока Калеб встаёт босыми стопами, выбирая устойчивое положение, на чуть покачнувшуюся на неровной корнями земле табуретку. — Не мне же лезть на дерево за ними. Кто из нас император?       Ему прилетает несильный щелчок в лоб, от чего Филипп выкрикивает обиженное «эй!» и отскакивает, потирая его.       — Ваше имп’раторское вели-и-ичество, — Калеб умудряется прямо на табуретке сделать изящный реверанс. — Не соблаговолите ли, сир, начать собирать яблоки уже? А не только швыряться ими в вашего покорного слугу.       Филипп опускает руку из замаха, смотрит на яблоко, зажатое в ладони. Со вздохом бросает его в корзину. Калеб ещё не разогнулся из реверанса. У Калеба одна нога болтается в воздухе. Табуретка под ним опасно скрипит.       Они собирают фрукты, пока солнце не поднимется совсем высоко. Из серовато-розовой в рассветных лучах трава становится всё ярче и ярче, всё зеленее. Вместе с табуреткой, как два обратных подсолнуха, Филипп и Калеб двигаются вокруг дерева вслед за тенью. Их затылки смотрят то на небольшой домик внизу, то на лес с другой стороны от пригорка, сухой, будто выжженный, с чёрными голыми деревьями. Филипп сидит всё больше на траве, подперев себя одной рукой, разглядывая промокшую от пота спину брата. Когда тот начинает раздражённо обстреливать его яблоками, встаёт, и собирает всё, что нападало на траву. Несёт в одной руке тяжёлую корзину к дому, высыпая яблоки в большую, немного кособокую, бадью под навесом. Вторая рука болтается у него на груди в повязке.       Филипп лежит на траве. Он не ноет, но живот его громко бурчит, когда подходит время обеда. Калеб оглядывается на него, искоса, уголком глаза глядит, тенью густых ветвей, узором падает трафарет из листьев и лучей солнца, разрезая его лицо пополам. Калеб спускается с табуретки с яблоком в руках, и Филипп поднимается ему навстречу. Калеб ждёт, не двигаясь с места, и Филипп подходит к нему ближе. Брат смотрит на него долгим взглядом, потом протирает яблоко ладонью. Кожура у того красная, без единого жёлтого пятнышка. Филипп впивается в неё зубами, пока Калеб придерживает пальцами его подбородок, другой рукой осторожно подавая ему яблоко. По подбородку стекает капелька сока.       Ощущение твёрдой мякоти в горле странное. Филиппа почти тошнит. Словно он годы и годы не ел яблок.       — И как тебя угораздило? Если бы не твоя рука, уже бы всё собрали.       Калеб снова наверху, тянется руками к солнцу в просвете ветвей, сдёргивает вниз красные пятнышки с бликами его лучей на боках.       Филипп смотрит куда-то в сторону.       Во сне, он не помнит, как, но, видимо, повернулся не очень удачно. Проснуться утром и обнаружить, что не можешь двинуть рукой от адской боли, толи вывиха, толи перелома, ему раньше не доводилось. Но он как будто бы не удивился вовсе. Тупо смотрел на ноющую конечность, и думал, без особых эмоций, что она, наверное, если так болит, под рукавами ночной рубашки покрыта вся трупными пятнами.       При осмотре вместе с братом ничего такого уж страшного не обнаружилось. Только полосами поперёк локтя опоясали его руку тёмные фиолетово-жёлтые синяки.       — Это всё ведьмы.       — Не во всех твоих несчастьях виноваты ведьмы, Филипп, — наставительно доносится откуда-то из сплетения ветвей.       Филиппу почему-то кажется, что он уже слышал это раньше.       — Нет, я имею в виду, те, что во сне.       Из вороха листьев заинтересованно выглядывает блондинистая макушка.       — Я попытался ударить ту девушку, и у меня отвалилась рука.       — Мгновенная карма, — бормочет Калеб себе под нос.       — Они не дают мне есть, — Филипп обиженно, складывает на груди свободную руку, поверх затянутой в повязку, стараясь не сильно её тревожить, но всей своей позой выразить возмущение. — Говорят, я должен помочь им спасти мир вначале.       — Может, тебе стоит им помочь.       — Они пришли просить о помощи, но делают это без уважения! — возмущается Филипп. — Шантажируют меня!       — Тогда не помогай, — резюмирует Калеб спокойно. — Какое тебе дело, что станется в твоём сне с несуществующим миром?       Филипп опускает взгляд на повязку, в которой покоится его левая рука. Та болит, словно готова отвалиться. Прямо как во сне.       — Что если это не сон?       — Хочешь сказать, что если ты на самом деле древний император сказочного мира, заточённый ведьмами и демонами в пещеру в черепе давно мёртвого местного божества? — уточняет Калеб со смертельной серьёзностью.       Филипп нервно смеётся.       — Ну да, что если?       — Что же ты бы тогда сделал? — Калеб его смеха почему-то не поддерживает. Он всё также не смотрит на Филиппа, срывает с веток яблоки, тянется всё выше и выше. Солнце сквозь ветки покачивается под лёгким ветром.       На щёки Филиппу ложатся кусочки упавшего между листьями света.       — Я бы тогда убил их всех.       Парень с белыми волосами сломал ветку палистрома для него, поддерживая его голову за затылок, словно стакан воды подавая больному. Филипп судорожно жадно вдохнул, закатывая глаза. От пронзившего тело голодного стона, с которым он втянул носом жёлто-зелёный дым, его выгнуло в конвульсиях на длинном камне. Ему кажется, что дым пахнет мёдом и смолой. Ему холодно. Тело бьёт крупная дрожь и словно колет иголками, как затёкшую конечность. В прошлый раз также затекала его левая рука, отвалившаяся ниже локтя.       Его долго колотило, словно в лихорадке, то утягивая в тёмное густое ничего, то позволяя ему открыть глаза пошире, вдохнуть побольше воздуха, тихого света глифов на потолке, негромкого разговора рядом, поймать взгляд внимательных малиновых глаз, глядящих на него со странным выражением. Обладатель глаз то и дело вздыхал, тянулся куда-то вниз, и подавал ему очередную ветку, помогая вдохнуть вязкий жёлтый дым со вкусом мёда. Прижимал его дрожащее тело за плечи, сидя рядом на ложементе. Не его брат почему-то не отходил от него ни на шаг, пока Филипп не провалился с трудом в тяжёлый мутный полусон.       Он очнулся окончательно, укутанный сразу двумя плащами. Лежал какое-то время, не шевелясь. В голове было пусто. Холод притаился где-то в кончиках пальцев, в костлявых лодыжках, а воздух вокруг пах мёдом и смолой, как летом на опушке леса. И тело казалось ватным, но почему-то до сих пор живым. Его упрямое старое тело, выбирающее даже теперь оставаться на грани полного отсутствия жизни. Спускаясь с ложемента, Филипп увидел заваленный обломками веток пол. Если сон его повторяет реальность, почему нет на этот раз яблок, подумалось ему.       В пещере он был один.       Почему-то ему захотелось сесть на пол. Укутаться одним из плащей поплотнее, подтянуть колени к груди. Уставиться в противоположную стену, в узор глифов на ней, и ни о чём не думать. Отсчитывать мгновения до возвращения в лето, под раскачивающееся на ветру дерево.       Луз вернулась без компании, и села рядом с ним, отодвинув ногой в невысоком мягком полусапожке груду палок, облокотившись, как и он, спиной о каменный ложемент.       Филипп не стал тратить силы на приветствие, не отвёл взгляда от стены напротив. Локоть, оставшийся от его левой руки, похожий на оплавленную свечу, лежал на подогнутом колене. Другая рука ладонью кверху расслабленно лежала на полу. С холодной отстранённостью он осознавал — ещё немного промедления, и он уже не сможет самостоятельно её поднять.       — Я надеюсь, ты этого стоишь.       В руку ему опустился кусок дерева. Это был палисман. В форме лягушки.       — Повзрослела, — сказал Филипп, смотря на палисман в своей ладони.       — Твоя заслуга. Доволен? — сказала Луз, не глядя на него.       Ему казалось, смелая девочка, которую он почти не помнил, отдала бы скорее свою жизнь, чем жизнь маленького волшебного зверька.       — Нет. Это грустно, — ответил Филипп. И раскрошил палисман в кулаке.       — Привет. Как тебя зовут?       — Ква, — лаконично отвечает лягушка.       Филипп пристально разглядывает её, присев на корточки.       — Хорошее имя… Откуда ты здесь? Я раньше не видел здесь животных.       — Ква, — сообщает лягушка, подумав.       — Вот оно как, — Филипп задирает голову. Какое-то время смотрит на небо с лёгким удивлением. Потом снова опускает взгляд.       — Пойдём со мной? Я познакомлю тебя с братом! Он будет рад, мы давно не встречали здесь никого.       Лягушка какое-то время молчит. Потом говорит, буднично и беспечно:       — Ква-ква.       Филипп сияет, подхватывая её с травы, и, бережно прижимая к груди, несёт от опушки леса к домику невдалеке, у поля. Туда, где на невысоком пригорке раскинула свои ветви, полные налитых красных плодов, большая яблоня.