С лучами утренней зари

      Он спит и не особенно хочет просыпаться. Он ощущает знакомое и почти уютное нигде и ничто. Но что-то словно толкает его в плечо. Выдёргивает из мягким одеялом окутавшего его сна, похожего на глубину бесконечно чёрного и бесконечно спокойного океана. Из вязкой темноты.       Желания просыпаться нет. Он бы так и оставался в этом нигде и ничто всю отмеренную ему вечность. Из всех потерянных им где-то на поверхности чёрной туманом сгустившейся над ним воды ощущений и желаний осталось только желание навечно упокоиться в благословенном забытье. И лишь знакомый голос заставляет его потянуться вслед за ним и открыть глаза. Зачем-то снова просыпаться. Почему-то этот голос имеет над ним власть. Заставляет его желать чего-то ещё… чего-то кроме покоя и забвения… Этот голос хочется слышать снова и снова.       — Я не могу понять, что мне вообще следует чувствовать.       Это Калеб. Он сидит рядом с ним на краю его кровати, как он садится всегда, перед сном и наутро. Чтобы укрыть Филиппа одеялом, и чтобы осторожно его разбудить. Он гладит Филиппа то по спине, то по голове.       — Как мне к тебе относиться? Как мне себя вести?       Он как всегда улыбается.       — Знаешь, когда я был маленьким, мне казалось, ты заботишься обо мне. Но…       Рука в его волосах гладит успокаивающе. Калеб смотрит на него с улыбкой. Почему-то он кажется немного странным. И вдруг он говорит, исказившись в лице:       — Ты хоть когда-нибудь на самом деле любил меня?       А пальцы его сжимают волосы Филиппа.       — Калеб, что?..       Филипп не понимает. Филипп смотрит в ответ большими глазами. А Калеб, похоже, готовый то ли зарыдать, то ли ударить его, надломленным голосом шепчет:       — Я недостаточно хорош, чтобы заслужить твою любовь?              Глаза Филиппа распахнулись. И он увидел перед собой лицо брата, с непривычно короткими волосами. Глаза на этом лице были малиновые и грустные. Филип отпрянул из-под руки, которая держала его за плечо. Та вздрогнула и потянулась было следом. Но беспомощно опустилась под его диким взглядом. Филипп сжал плечо пальцами.       — Не нужно трогать меня.       Пальцы его дрожали.       Не сам факт прикосновения его напугал, наверное. А то, как вместо Калеба (который ему… снился?..) перед ним появился вдруг кто-то другой. Так неправильно похожий на его брата.       Филипп огляделся, и понял, что опять он проснулся не там. И не сдержал разочарованного вздоха.       Это была та пещера. Он полусидел, на длинном камне. Кажется, он просыпался здесь уже много раз. Ему знакомы были светящиеся голубым рисунки на стенах и потолке. Ему знаком был разбудивший его не человек.       — Что, не Калеб я? — улыбнулся Хантер грустно.       — Не Калеб, — подтвердил Филипп.       Калеба здесь нет. Нет…       Нет нет нет       Филипп зажмурился на мгновение, прижимая руку ко лбу. Почему-то эта мысль была подобна короткому разряду молнии в его голове.       — Ты в порядке?       Расфокусированный взгляд Филиппа прояснился, он моргнул, и снова увидел Хантера. Тот сидел на камне рядом с ним, повернувшись боком, глядя на Филиппа сверху вниз. И Филипп рад был отвлечься на него. Чтобы не думать. Не вспоминать.       — Меня зовут Хантер, — сказал тот, внимательно разглядывая его лицо.       — Я помню, — ответил Филипп с кивком.       И у Хантера приподнялись брови. А потом его лицо осветила неуверенная улыбка. Такая… наполненная светом, да, и поэтому именно осветила. Как у Калеба. Калеб улыбался так же светло.       — Правда?       — Да… — Филипп помедлил, и всё-таки не удержался, уточнил, сощурившись, — как, говоришь, тебя зовут?       Хантер моргнул. Нахмурился. А потом за секунду по его лицу пронёсся такой водоворот эмоций, что Филипп прыснул и захихикал. И услышав его смех, Хантер просто побагровел от гнева.       Он схватил Филиппа за шкирку и хорошенько потряс, выражая своё возмущение. Было так очевидно, что он хочет ударить его, но изо всех сил сдерживается. И Филиппа это почему-то ещё больше развеселило.       — Да ладно, ладно, эй! — он поднял руки в защитном жесте. — Шучу я, шучу.       — Чем лучше ты себя чувствуешь, тем невыносимее становишься, — прорычал Хантер. И добавил, с угрозой в голосе, — больше не шути. Понял?       И сунул Филиппу под нос свой кулак. Кулак был большой, затянутый в кожаную перчатку, и внушал уважение. Филипп хмыкнул. Ага, напугал ежа голой попой. И вообще, он так реагирует, как будто Филипп не пошутил, а убил на глазах у Хантера его любимого дедушку.       — Ничего не обещаю. Ты смешной.       Хантер был до глубины души возмущён. От чувств снова тряхнул Филиппа за ворот рубашки. Рубашка, благо, была крепкая, совсем новая, и довольно дорогая на вид. И такое насилие выдерживала без труда.       — Я, честно, всё это время думал, что хуже попытки геноцида ничего быть не может, — пробормотал Хантер, хмурясь. — Но твои шуточки…       Попытка?.. Что… И что это вообще должно значить?       Филипп вопросительно приподнял брови. Хантер вздохнул и махнул рукой, отпуская его.       — Забей.       А Филипп от неожиданности, как только его отпустили, завалился на спину, слегка треснувшись затылком. Но постарался сделать вид, что он так и планировал, и принял сразу же непринуждённую позу. Заложил руки за голову, а одну ногу перекинул через другую. И Хантер, приподняв брови, оглядел его с ног до головы и только хмыкнул.       — Н-да. И что мне делать теперь с тобой? — задал вроде как, судя по тону, риторический вопрос Хантер.       — В каком смысле? — спросил Филипп, переворачиваясь на бок, и подпирая щёку ладонью.       — Я надеялся, ты дольше проспишь, — пояснили ему. — Мне нужно уйти… но тебя нельзя оставлять одного.       — Я уже достаточно взрослый, чтобы оставаться одному, — заверил его Филипп, тыкая себя в грудь большим пальцем.       — О, — Хантер моргнул, и коротко рассмеялся, прикрыв глаза, — я верю. Это звучит как то, что сказал бы взрослый.       Филипп сощурился. В словах Хантера ему послышалась ирония.       — Но я думаю, что мне будет спокойнее, если ты тут посидишь, хм, — Хантер снова оглядел его задумчиво, — связанным.       И скинул с плеча сумку. Та слегка звякнула о камень, когда он поставил её на ложемент. Под удивлённым взглядом Филиппа Хантер вытащил из сумки толстую цепь.       Филипп сел. Подтянул к себе ноги. И Хантер слегка развернулся и опёрся руками о ложемент. Филипп цепко оглядел его фигуру. У него был большой опыт игр с Калебом. Вот так он всегда выглядел, будучи готовым к нападению. И Хантер смотрел на него таким взглядом, что Филипп знал — он тоже видит насквозь его приготовления к побегу.       — Да зачем меня связывать? Я хороший! — Филипп старался говорить убедительно.       — Ага. Очень, — Хантер ни на йоту не расслабился. Он, казалось, даже не моргал.       — Почему сразу такие категоричные меры? — Филипп осторожно переместил ноги так, чтобы ему было удобнее на них быстро вскочить. — Первые попытки договориться всегда должны быть мирными!       — М-да? Ну давай попытаемся. Обещаешь сидеть тихо и ничего не делать, пока я не вернусь? — пытливо сверлил его взглядом Хантер.       — Конечно, — клятвенно пообещал Филипп.       И глаза у него были честные-честные.       — Понятно, — сказал Хантер, глядя на него в упор. — Пожалуй, всё-таки, свяжу.       — О, да? — Филипп вскочил на ноги, прямо на ложементе, расставил их широко и направил в Хантера обвиняющий указательный палец, заставив того задрать голову, распахнуть глаза и чуть-чуть отшатнуться. — Посмотрим!       И, спрыгнув на пол, побежал.       Он особенно не планировал это всё… Когда решил убегать, да… Просто побежал в одном из направлений. Как не странно, противоположном от высоких двустворчатых дверей со сложной магической печатью. Он откуда-то просто знал, что они закрыты снаружи. И изнутри не откроются. Зато там, куда его понесли ноги будто сами собой, была сплошная стена. Но он так уверенно к ней направился. Словно что-то ему подсказывало, что стена не такая уж сплошная. Может, это было что-то в рисунке на ней, слегка неправильном, слегка не таком, как на всех остальных стенах.       Оказалось, Хантер умеет мгновенно перемещаться в пространстве. Филипп об этом как-то позабыл. Так что скрутили его быстро.       — Не ёрзай, — пыхтел Хантер, прижав его к полу, заломив ему руки за спину, стягивая их бренчащей цепью из почему-то словно бы тёплого, самого по себе греющегося, металла.       — Предатель! Я доверял тебе как брату! — вопил Филипп, вертясь в его хватке, оскальзываясь голыми ступнями о камень под ними.       Они были знакомы, вроде как, несколько минут (или чуть больше… ведь Филипп, вроде как, знал его имя заранее… да?..), но Филипп ему и правда, по какой-то причине, был готов довериться. Если бы его не пытались заковать в цепи. Кто вообще так начинает знакомство? Безумие, просто безумие. И абсолютное бескультурье.       — Надо же, — голос у Хантера внезапно стал немного злым, — значит, ты наконец-то меня хоть в чём-то понимаешь.       Претензии Филипп не понял. Но зато ему таки удалось вывернуться, слегка боднув Хантера затылком в лоб. Похоже было, что он был сильнее. Это было странно, потому что Хантер выглядел как хорошо тренированный взрослый мужчина. А Филипп особой физической силой никогда не отличался. Но он об этом не задумывался, когда скинул Хантера с себя, и опять побежал к странной, влекущей его почему-то, стене.       Его опять поймали, повалили, на этот раз он оказался связан по рукам и ногам стеблями растений. И он успел заметить в руках Хантера бумажки, и подумал, что тот, видимо, использовал глифы.       Руки опять оказались стянуты за спиной. Филипп повернул голову, чтобы разглядеть лицо Хантера. Тот хмурился и бросал на него в ответ странные взгляды.       — Дурной, — буркнул Филипп, не пытаясь уже сопротивляться. — Что я тебе сделал?       Хантер сжал зубы и опустил взгляд на цепь, старательно фиксируя её замком из того же тёплого голубоватого металла. Словно бы с каким-то даже остервенением затягивая её, заставив Филиппа тихонько ойкнуть от боли в плечах, а пальцы его дёрнуться. Хантер от этого звука замер, а потом цепь слегка ослабил. Филипп выдохнул, уткнувшись лбом в пол. Пол, каменный и гладкий, показался ему тоже немного тёплым. Как цепи на его руках. Словно они из одного и того же сделаны.       Хантер заковал и его ноги. Теперь Филипп не мог самостоятельно подняться. Не мог толком пошевелить руками, крепко закованными за спиной, обмотанными цепью по локоть.       — Что же с тобой так сложно.       Он услышал, как шуршит одежда, повернул голову назад.       Хантер наклонился к нему и поднял Филиппа, удивительно легко, на плечо. Отнёс его к ложементу. Тот камень был застелен, видно, чтобы не было так твёрдо, толстым кожаным плащом с подкладкой. Филиппа уложили на бок, устроили под его головой мягкий розовый заплечный мешок. Укрыли другим плащом, более мягким и тонким, подоткнув его словно одеяло. Филипп сжался, подтянув к себе колени, и смотрел на Хантера снизу вверх, смотрел, сведя брови домиком и поджав губы. Хантер присел на корточки. Их глаза оказались на одном уровне. И снова плеча Филиппа коснулась его рука. На этот раз Филипп не вздрогнул. Прикосновение было словно чем-то нормальным для него от этого человека со странными острыми ушами. Насколько он ненавидел, когда его трогали незнакомцы, настолько же естественно казалось позволить Хантеру положить ему на плечо ладонь. Хотя Хантер точно был незнакомцем. Или нет?       — Просто, — Хантер посмотрел на него почти умоляюще, — полежи спокойно. Ладно? Совсем немного. Не бейся головой о камень, не ломай себе руки о цепь, и всё такое.       Филипп только в этот момент вдруг понял, что сейчас Хантер уйдёт. А он останется в этой пещере…       — Погоди, погоди! — сердце у Филиппа забилось быстрее. — Я не хочу оставаться один!       Хантер прикрыл глаза. Вздох его содержал в себе просто вселенскую печаль.       — Я вернусь скоро, — Хантер глядел ему в глаза и улыбался. Хантер успокаивающе сжал его плечо.       Филипп потупил взгляд.       Оставаться одному было страшно.       Умолять — унизительно.       И он сжал челюсти, не глядя больше на Хантера.       Тому, словно бы, стало стыдно. Он отвернулся. Потом встал. Рука его с плеча Филиппа пропала.       А потом он ушёл.       И в пещере резко стало слишком тихо.       Филипп был снова один.       Снова. До боли знакомым казалось это чувство. Привычное чувство одиночества. Привычное «он ушёл, и оставил меня». Такое же привычное, как ладонь на плече. Словно всегда они идут рука об руку. Ощущение кого-то, кто близко и рядом. И момент, когда они Филиппа бросают. Как Ка…       Зажмурившись и судорожно выдохнув, Филипп усилием воли оборвал эту мысль. И зацепился за другую. Надо выбраться. Надо вернуться домой.       Он глядел перед собой на голубыми магическими письменами изрезанные стены огромной пещеры. Он медленно осознавал, что вообще не понимает, где он находится. Хотя… нет, где-то внутри словно бы есть уверенность, что он знает, где он и что происходит. Возможно… возможно, если бы у него спросили, он бы даже смог ответить: эта пещера на самом деле это…       Удивлённо моргнув, он понял, что и правда знает теперь. Знает, что он находится в Черепе Титана. Что бы это ни значило. Да, и даже помнит, вроде как… нет, не помнит, опять же, именно знает, что был здесь уже, был и один и не один. И это как-то знание, которое делало Хантера из незнакомца кем-то большим. И точно также он знал его имя почему-то, хотя не помнит, как он его узнал. Да, и теперь, оказывается, он понимает, что знания и память это совершенно разные вещи.       Это было похоже на то, как во сне ты просто знаешь, откуда ты здесь, и что тебе делать. Да, это было похоже на сон очень сильно. Так может это и есть сон?       А ещё он знал, что ему нужно наружу.       Филипп выдохнул, чувствуя натяжение рубашки на груди, чувствуя стянувшие руки цепи.       Нужно-то нужно. А как?..       Он выполз из-под заботливо накинутого на него плаща, и попытался… ну, просто повертелся, для начала. Стало понятно, что скован он качественно, и вывернуть руки вперёд возможным не представляется. Его как-то раз связали и оставили в сарае на ночь. Он тогда умудрился каким-то образом так компактно сложиться, что через кольцо рук, связанных в запястьях, пропустил ноги, и руки у него оказались спереди. Он перегрыз верёвки, выбрался из сарая и вернулся к Калебу. Но вот в нынешней ситуации, когда руки ему сковали аж по локти, это возможным совершенно не представлялось.       Вот если бы его плечи были немного шире… или руки длиннее… или спина была бы более гибкой.       Филипп ворочался, пытаясь зачем-то потянуть то одну руку, то другую. Словно надеялся, что они и впрямь станут длиннее. Потом попробовал вывернуть плечи так, чтобы руки перевернуть над головой.       Больно. Филипп выдохнул судорожно и замер. Нет, всё-таки больно. Но… что это… Ему показалось, или одна рука стала длиннее?       Он подождал немного, размеренно дыша. А потом опять потянул осторожно. Больно… Но он, Филипп понял это с удивлением, может эту боль терпеть. Она больше напугала, чем была действительно болезненной. Она словно была таким же ощущением, как ощущение тепла или холода, или давления на кожу. Было больно, и он мог это терпеть. Потому что боль словно была чем-то совершенно обыденным.       И он тянул и тянул, одной рукой другую. Да, во сне так бывает, что ты просто можешь сделать что-то невозможное в реальности, потому что ты придумал, что можешь так делать. Вот он подумал о руках. О том, что ему было бы полезно, если бы они оказались длиннее. И теперь одна его рука потихоньку вытягивается.       Какой-то кошмар, конечно.       Она же вернётся потом в норму, да?       Когда одна рука стала заметно длиннее другой, её уже было неудобно тянуть дальше. И Филипп начал с замирающим сердцем вытягивать вторую. Да уж… вот вернётся он к Калебу. Смотри, братишка! Я теперь могу срывать яблоки с дерева, стоя на земле! Мне и стул не нужен.       И руки его оказались наконец достаточно длинными, чтобы он свободно протащил через их кольцо ноги, сложившись пополам, а потом его запястья оказались спереди. И Филипп проделал это, зажмурив глаза. Открывать их было страшновато. Было жутко смотреть, во что его руки превратились.       Со вздохом напомнив себе, что, скорее всего, это всё сон, Филипп таки приоткрыл один глаз. Настороженно себя оглядел.       Самое странное, руки оказались нормальными. Только какая-то зеленоватая грязь просочилась сквозь цепи, пропитала новую чистую рубашку в клетку. На красной ткани грязь эта казалась чёрной. Филипп скривился. Но поделать ничего не мог. И как-то не обратил особенно внимания, что руки у него вообще не такие какие-то. Не те. Ладони крупные и все в шрамах. Задумался тут же о том, как ему освободиться от цепей.       Так, а если он подумает, что может дышать огнём, это сработает?       Филипп дыхнул на цепи на руках. Ничего не произошло. Он даже не почувствовал жара дыхания. Ладно… видимо, так это не работает…       Потом он понял, что собирался дышать огнём на собственные руки. И рассмеялся, запрокинув голову. Дурак. Будь у тебя всемогущество, ты бы очень быстро убился.       Прокусить цепи тоже не вышло. Металл был слишком твёрдым. А ещё Филипп выяснил, что у него нет слюны. Вообще. Совсем нет. Потому что цепи остались после этого надругательства абсолютно сухими. Зато, когда он случайно прокусил губу неожиданно острыми зубами, вместо крови из ранки закапало что-то очень похожее на обыкновенную грязь. На такую же, которая пропитала рукава его рубашки.       Пора уже испугаться, подумал Филипп. Пора кричать от ужаса.       Кричать не хотелось. Страшно не было в принципе. Только горько и тоскливо немного. Но с этим можно жить. Чувства эти были привычнее боли.       Филипп обмакнул в грязь на губе палец и нарисовал на камне, на котором лежал, кружок. Потом его палец сам собой вывел в центре кружка рисунок. И когда его ладонь нажала на рисунок, из него появилась тонкая ледяная игла. Он откуда-то знал, что так и должно было произойти.       Филипп улыбнулся. Никакие цепи его не удержат. Никогда. Покуда он жив и в сознании.       Он зажал иглу зубами. А пальцами подцепил и перевернул, чтобы удобнее было в нём ковыряться, замок на руках.       Он помнит, как рисовать чёртовы глифы. Да он непобедим! Нужно было придумать что-то покруче, чем цепи. Что-то, что свяжет его ум.       Иголки изо льда были хрупкие, легко ломались. Замок сдался на третьей по счёту игле. Точно также Филипп расправился с цепью на ногах.       А потом встал в полный рост, с хрустом потянулся.       — Главное зло на свободе, хе-хе, — пробормотал он, довольно жмурясь.       И он не знал, откуда ему пришло в голову сказать это. И что его слова означают. Знал только, что дальше нужно делать. Кажется, он там видел портал в стене. Надо глянуть.              Его палец легко коснулся стены в центре одного глифа, другого, третьего.       — Четыре, шесть, восемь… — задумчиво загибал он пальцы на другой руке.       Глифы мягко подсвечивали его касания. Весь узор светился всё ярче. Когда Филипп закончил, нажимая на последний кружок, узор перед ним вдруг из синего стал жёлтым. Выстроился высокой аркой.       Монолитная скала раскрылась проёмом в стене.       Снаружи оказалось небо. Небо было закатно-бордовым.       Филипп едва не ослеп от количества света. В его высокой пещере свет давали лишь тихо мерцающие глифами стены. Его глаза в этом туманном сне не видели света солнца годами. И даже закатного солнца было теперь слишком много. Но он смотрел широко раскрытыми глазами, не моргая. Он глядел в распахнувшееся над ним небо и впитывал всем своим существом каждый из сотен оттенков жаркого заката. Он не видел тёплого света жёлтого солнца больше десяти лет. Он почти забыл, что существует свет, кроме голубого, с потолка его тюрьмы.       Сжавшей край проёма рукой он чуть оттолкнулся от каменной стены. Сделал осторожный шаг вперёд. И ещё один. Чтобы небо заполнило собой всё. Такое бесконечное после каменного потолка. Он ещё не увидел этого, но под ногами у него был снег. Он ещё не разглядел крутой скалистый склон, поросший там и тут высокими елями. Он пока не видел в этот момент ничего кроме огромного красного неба.       — Эй! Стой на месте!       Филипп вздрогнул. Обернувшись на голос, он увидел спешащего к нему Хантера. Сколько он так простоял? По щиколотку в сугробе, не чувствуя ни холода, ни хода времени. Наблюдая, блаженно застыв, закат над Кипящими Островами. С самой высокой точки Кипящих Островов. С самой вершины Колена.       — Как ты вышел наружу?       Хантер был одет в тёплый плащ, на подобие того, на котором Филипп лежал в пещере. Шапкой он, видно, решил пренебречь, несмотря на явный холод вокруг. На снег, лёд, вырывающийся изо рта Хантера пар. Филипп молча наклонился, зачерпнул рукой немного снега. Его кожа здесь такая странная. Холода не чувствовалось совсем.       — Тебе нельзя покидать пещеру, — осторожно сказал Хантер, замерев в десятке метров, будто не уверенный, безопасно ли к нему приближаться.       Снег был мягкий и в руках его не таял. Снег сминался между ладонями в небольшой комок.       — Тебе некуда бежать, — предупредил его Хантер на всякий случай.       Филипп размахнулся и запустил в него снежком. Шарик угодил точно Хантеру в его большой длинный нос. Рассыпался со звучным «пхух», разбился маленьким снежным взрывом, заставляя Хантера зажмуриться и пошатнуться, едва не падая, а птицу с его плеча взлететь вверх, взволнованно чирикая. Филипп расхохотался.       Хантер принял снова устойчивое положение, потёр обалдело нос. Вскинул взгляд. И увидел, как Филипп с широченной улыбкой на лице чертит на снегу какую-то комбинацию глифов.       — Филипп, нет… Погоди!       Глядя ему прямо в глаза, Филипп опустил ладони на рисунок. Тот вспыхнул.       — Филипп! Ох… Титан Великий, помоги… — воскликнул Хантер невольно, задирая голову всё выше и выше.       Активированный рисунок заставил огромную массу снега подняться вверх волной, словно цунами. Обрушиться она собиралась прямо на Хантера.       — Титан Великий, — пробормотал он снова, перехватывая оперативно превратившегося в посох палисмана.       Лавина снега стала падать вниз, неумолимо и страшно, готовая погрести под собой весь склон. Хантер выдохнул, вдохнул и поднял посох в боевое положение. Шаг, верхушка посоха быстро чертит в воздухе круг, полушаг, рука чуть отходит в сторону и назад, устойчивая стойка и… лавину разрезал огромный столб пламени и света.       Снег валил вниз по склону, скатываясь дальше, утягивая за собой новые и новые снежные массивы, ломая под собственным весом небольшие деревца и набирая скорость. Хантер стоял невредимый, обтекаемый с двух сторон ревущими потоками. Плащ его развевало поднявшимся в центре потока ветром. С сосредоточенным выражением лица он сделал пару взмахов, сопровождая их подшагами, и засветившийся посох направил в сторону Филиппа волну поменьше. Всего лишь на небольшой сугроб. Филипп не успел увернуться, и целеустремлённый сугроб врезался в него, засыпая с головой.       Счищая с лица снег и отфыркиваясь, он смотрел в становящееся постепенно фиолетовым небо. На фоне неба торчали из сбившей его с ног снежной кучи эти самые ноги. Филипп раскинул руки в стороны, в блаженстве прикрывая глаза. Снег был мягкий. Лежать так можно было вечно.       По скрипу проминаемого тяжёлыми шагами снега он знал, что к нему подошли. Приоткрыл лениво один глаз, чтобы взглянуть в недовольное лицо Хантера.       — Из-за тебя лавина сошла, придурок, — пробормотал тот, хмурясь.       И снова получил в лицо снежком.       Вобщем-то было весело. Хантер отлично уворачивался, когда не тупил, и меткость у него была на высоте, так что противником в снежках он оказался достойным. Вначале он вроде как пытался Филиппа увещевать, прекратить это «ребячество», но со временем его захватил азарт. Он скинул мешающий двигаться плащ и с упоением гонялся за Филиппом по изрытому их баталией склону. Филипп больше не использовал комбинации глифов, а палисман Хантера сидел на ветке ближайшей ели, наблюдая за ними со стороны. Так что борьбу можно было назвать честной. По очкам Хантер, пожалуй, даже выигрывал. Игра сильно раззадорила обоих, и, как это часто бывает, в особенности со снежками, переросла в шуточную драку. Здесь уже Филипп явно имел преимущество. Учитывая степень его болевого порога и то, что он был несколько сильнее обычного человека, в настоящей драке или несерьёзной возне в снегу, но верх он одерживал вполне уверенно. Пока у Хантера не было его способности мгновенного перемещения. Хантер ругался и пыхтел, но вывернуться из захвата ему чаще всего удавалось только с великим трудом, и снега за шиворот он получил большую пригоршню.       — Таймаут, эй, таймаут! — умудрился он крикнуть в перерывах между маканием лицом в сугроб.       — Ха! Проси пощады, неудачник, — злорадно воскликнул Филипп, который в этот момент сидел верхом на его спине, удерживая рукой за запястья.       — Никогда, — Хантер сжал зубы, борясь и вырываясь.       — Тогда встреть свою участь достойно, — замогильным голосом произнёс Филипп, снова тыкая его в снег лицом.       Хантер всё-таки вырвал одну руку. Умудрился перевернуться, частично скинув с себя Филиппа (это было, должно быть, не так уж сложно, учитывая, какой Филипп худой, и с какой лёгкостью Хантер то и дело таскает его то на руках, то на плече). Уронил на голову Филиппа подхваченный рядом большой комок снега. Филипп недовольно заворчал, набирая и сминая в ладонях порцию для снежка. Вскочил на ноги, захватив с собой снега побольше, и подняв его высоко над головой, чтобы обрушить его прямо Хантеру на лицо. У Хантера глаза расширились в ужасе, и он замахал перед собой руками.       — Ладно-ладно, сдаюсь! Ты победил, Филипп. Пощади-и-и, — протянул Хантер, закатывая глаза.       — Ура! — Филипп вскинул вверх кулаки, роняя огромный снежок на собственную голову, и не особенно этого заметив.       И упал рядом с Хантером на спину.       Хантер тяжело дышал, выпуская пар изо рта, а Филипп даже не запыхался. И его дыхание, размеренное и ровное, паром не исходило. Словно его вовсе не было. Сердце Филиппа билось разве что немного быстрее, чем обычно. А сердца Хантера слышно не было.       Они лежали рядом и смотрели в чернеющее небо. То усыпано было звёздами, словно снегом. Филипп представил, будто там наверху кто-то тоже играл в снежки.       А солнце уже спрятало последние лучи свои за горизонтом.       Филипп подложил руки под голову, одну ногу перекинул через другую, стал болтать ею в такт неслышной музыке. Ноги у него были длинные, с высушенной возрастом кожей на ступнях. Такими же были его руки. На ресницах его лежал, не тая, снег. Это тело слишком взрослое, чтобы болтать ногами и улыбаться звёздам. Даже старое. Оно пустое, холодное и гниёт заживо. Или даже замертво. Но Филипп всё равно улыбался и болтал ногой. В таком теле невозможно притворяться живым. Но помечтать не вредно.       — Надо вернуться, — прошептал Хантер, дыхание его уже успокоилось, взгляд остановился, в малиновых глазах отражались звёзды. — В пещеру. Уже поздно.       Филипп скосил на него глаза. Резко перевернулся (волосы его взметнулись, раскидывая в стороны крупицы снега), садясь на корточки, в позицию низкого старта.       — Кто последний до пещеры, тот…       Сзади послышалась возня, и ему пришлось заткнуться, когда прямо между его лопаток приземлилась чужая нога, утыкая его лицом в снег. Филипп распрямился, отплевываясь, когда Хантер уже завершил прыжок, для которого использовал его спину как трамплин, и пер сквозь сугробы, словно грузовой червяк.       — Эй, так не честно! — завопил Филипп, бросаясь вслед за ним.       До стены он добежал на пару секунд позже белобрысого засранца.       — Так, кто последний до пещеры, тот что? — ухмылялся немного запыхавшийся Хантер, скрестив руки на груди.       — Тот ценит своё достоинство и не участвует в посредственных спонтанных соревнованиях, — сказал Филипп, гордо выпрямившись.       — А, вот оно что. Так ты поэтому так резво за мной припустил, — продолжал мерзко ухмыляться Хантер.       Филипп скрипнул зубами.       — Я бежал, чтобы напомнить, как ты молил о пощаде, когда проиграл в снежки, — вернул он едкую ухмылку.       Настала очередь Хантера скрипеть зубами. Как думал Филипп. Но тот, как не странно, рассмеялся весело. И Филиппу самому стало смешно. Они хохотали, хватая друг друга за плечи, до слёз и хрипа. Небо наполнялось всё новыми звёздами.              — Филипп… погоди… постой на месте пять минут!       — Да я же стою, — удивился Филипп, пританцовывая то на одной ноге, то на другой.       — Разве активные игры не должны выматывать детей? — пробормотал Хантер себе под нос, хватая его за плечо, чтобы удержать на месте хоть ненадолго.       Он отряхивал с рубашки и волос Филиппа быстро начавший таять в пещере снег. На одежде самого Хантера, на подобранном им с земли плаще, снега было тоже предостаточно, и таял он не менее активно. Они оба были мокрые почти сразу, как только прошли портал. Как только переместились с Колена в Череп. Под ними на каменный пол натекла небольшая лужица.       — Опять вся одежда в г… кхм. Надо почистить, — пробормотал Хантер продолжая его отряхивать с головы до ног.       Филипп оглядел рубашку. Рукава у той всё ещё были грязные.       — Снять? — уточнил он, подёргав неуверенно пуговицы.       — Не надо, — Хантер похлопал себя по карманам, засунул руку за пазуху с задумчивым лицом, — сейчас разберёмся. Луз мне, кажется, давала «стирку».       Луз…       Девочка с шариком света…       — Если не найдёшь, я знаю, как «стирку» рисовать, — похвастался Филипп.       Хантер выгнул бровь, доставая бумажки с глифами.       — Да? А много ты чего ещё помнишь?       — Не помню. Знаю, — поправил Филипп. — Помню я мало.       Хантер вздохнул.       — Это мы уже заметили. Хм… давай, наверное, высушимся сначала.       Его палисман создавал поток светящегося золотом тёплого ветра. Филиппа обдувало им, бросая длинные мягкие волосы в лицо, и он хихикал, откидывая их в сторону и подставляя ветру ладони. «Стирки» оказалось вполне достаточно, чтобы почистить рубашку от грязи, которая пропитала её, пока Филипп выпутывался из цепей. Но Хантер ещё, подумав, зачем-то вручил Филиппу красный платок с монограммой. Сидящий на продолговатом камне посреди пещеры Филипп неуверенно помял его в руках, разглядывая.       — Х. Н. А почему «Н»?       — Потому что Носеда, — Хантер разложил свой тёплый плащ на каменном ложементе и теперь сушил уже его.       — А не Виттебейн? — почему-то удивился Филипп.       Хантер замер. Опустил посох. Повернул голову на бок, посмотрел Филиппу в глаза. Взглядом абсолютно не читаемым.       — Не Виттебейн, — сказал тихо. — А должен быть?       Вода с его плаща тихонько капала на пол возле ложемента. Филипп слышал удар каждой капли о камень.       — Ну, — Филипп нахмурился, — ну да. Потому что ты мой… — замер на пару мгновений с открытым ртом, моргая.       А этого он не знает. Странно. Он же до этого знал практически всё, разве нет? И вдруг прогалина. Дыра. Выжженное поле.       — И кто ты мне? — требовательно спросил Филипп, сжимая в руках красный платок.       Хантер долго смотрел на него, не моргая. Потом отвёл взгляд и стал смотреть себе под ноги. Потом соврал:       — Никто. Мы не родственники.       Филипп поморщился. Дотянулся до Хантера, дёрнул его за рукав. Тот вскинул голову, со смесью удивления и какой-то внезапной враждебности на него глядя. От резкого движения эта прядка надо лбом, такая же, как у Калеба, и у самого Филиппа, качнулась, возмущённо вскинулась.       — Научись врать, — посоветовал он вкрадчиво, так и не выпустив рукав Хантера и наблюдая, как наполняются лёгким смятением у того глаза. — Вы оба, что ты, что Луз, делаете это одинаково плохо.       Хантер отвернулся, фыркнул.       — Куда уж нам. Простым смертным.       Но продолжать эту тему Хантер, внезапно ставший колючим и закрытым, не стал. А Филипп, ещё повертев платок в руках, сунул его в карман рубашки.              Когда стена засветилась, Хантер повернул голову, встречая выходящую из портала приветственным:       — Луз, осторожно! Там лужа!       Луз, естественно, тут же поскользнулась. И обложила и лужу, и пол, и даже Хантера за компанию, парочкой этажей мата.       — Скользкий пол убивает культуру речи, — сказал Филипп грустно.       Они с Хантером сидели на камне, застеленном плащом, и обсуждали преимущество игры в снежки перед захватом снежной крепости. Основными выводами, к которым они пришли, было: снежки это игра, где по сути каждый сам за себя, даже если играете команда на команду, а захват крепости требует разделения ролей и стратегии с обеих сторон. Поэтому всё зависит от того, какой формат игры вам нравится.       — Какого чёрта тут вода? — Луз поднималась, отряхиваясь, с отвращением выставив перед собой руки в промокших насквозь мягких перчатках.       — Потому что там был снег, — ответил ей Филипп. И пояснил, — он превращается в воду, когда тает.       — Спасибо за объяснение, — буркнула Луз, доставая посох, словно бы из-за спины, и кастуя на себя волну горячего воздуха.       И сама Луз и лужа под её ногами стали быстро высыхать.       — Как ты столько снега на себе притащил? — уточнила она, подходя к ним и стягивая плащ и шапку, небрежно бросая их кучей на аккуратно сложенные на ложементе вещи Хантера.       — А это не я, — ответил Хантер.       Луз на него моргнула.       — Не поняла.       Хантер указал взглядом на Филиппа. Луз тоже на него посмотрела, удивлённо, чуть приподняв одну бровь.       — А, мне рассказать? — спохватился Филипп. Хантер ему одобрительно кивнул. — Эм, ну когда Хантер ушёл, я решил выйти наружу. Открыл портал, — он махнул рукой в сторону стены, Луз с Хантером проследили за взмахом его руки, — и вышел на Колене. Хантер меня там встретил. Потом мы играли в снежки…       — В снежки, — перевела Луз взгляд на Хантера.       Тот пожал плечами, как будто бы смущённый. Взгляд Луз вернулся к Филиппу.       — Ты решил выйти наружу… и вышел…       Филипп покивал. Именно это он и сказал, да. Не очень сложная для усвоения информация, как ему казалось.       Луз вдохнула резко и выдохнула:       — Блять.       — Я знаю, — закивал Хантер, то ли специально, то ли невольно копируя Филиппа, даже выражение на лице, Филиппу так показалось, у него в этот момент было похоже.       — Он выходил наружу, — простонала Луз, зажмурившись.       — И каким-то образом снял цепи из титанита, — добавил Хантер.       — Блять, — повторила Луз, прикрывая рукой глаза. — А ты почему такой спокойный?       — А я уже обосрался один раз, когда увидел его снаружи. Сейчас то чего переживать?       — Ну да, правда, — Луз потёрла пальцами переносицу.       — Слушай, он просто открыл портал. Если его усыпить, это перестанет быть проблемой.       — Вот именно, что если, — поморщилась Луз. — И это значит, что у нас теперь нет варианта сонное заклятие больше не использовать.       И переключилась опять на Филиппа:       — То есть ты открыл портал… А как ты узнал комбинацию, к слову? Кто-то показал? — Луз бросила подозрительный взгляд на Хантера.       Тот поднял руки в защитном жесте.       — Она же читается, — не понял Филипп.       Луз его тоже не поняла, вскинула брови с вопросом во взгляде. Филипп махнул рукой в сторону стены.       — Ну видно, куда надо жать, — попытался он объяснить.       — Как видно то? — настаивала Луз.       — Глазами, — слегка выпучил демонстративно те самые глаза Филипп.       — Филипп, — посмотрела на него Луз тяжёлым взглядом.       — Да как мне ещё объяснить? — возмутился Филипп. — Я смотрю и вижу. Всё.       — Ладно, но ты же на что-то обращаешь внимание? — не сдавалась Луз.       — Ну круги разные. Количество глифов, размер, — Филипп дёрнул плечом. — Видно, что если вот в таком порядке их сложить, портал откроется.       — Понятно, — выдохнула Луз.       Разглядывала она его как какую-то диковинку. Как будто он сказал что-то действительно поразительное. Потрясающее. Как будто он просто невероятный. Филиппу было лестно, но слегка дискомфортно.       — Б-р-р-р, — сказал он, разворачиваясь на попе, поднялся с ложемента, и опустился на пол. Уселся за каменной глыбой, где его было не видно сверху.       — М-да. Круглосуточное дежурство. Никак иначе, — услышал он голос Луз.       Хантер ей ответил:       — Или сонное заклятие.       — Которое опять сделает из его мозгов решето?       — А какие у нас варианты… вечность тут сидеть? Когда получим информацию о портале, всё равно ведь… всё нужно будет вернуть, как было.       В ответ раздалась тишина.       Филипп слушал негромкий разговор без особого интереса. Он не до конца понимал, о чём говорят брат с сестрой, а сидеть и пялиться в потолок становилось скучно. Так что он начал ёрзать, оглядываясь по сторонам. На глаза ему попались узоры на полу. Он стал разглядывать сонное заклятие, очерченное вокруг ложемента. Ну кстати, убрать вот эти пару глифов, пару перемычек возле огненной части круга, и никакого вреда бы оно не причиняло. Это же очевидно. Они там, как специально добавлены. В последний момент. Перегружают конструкцию, делают её неустойчивой. Для чего-то этот немного лишний кусок заклинания, очевидно, нужен, но не для того, чтобы поддерживать сон. О, так ещё и весь пол кем-то исцарапан.       Он подполз к тому месту на полу, где окружность заклятия разрезана была следами от чьих-то, судя по виду, когтей. Приложил руку к пяти бороздам. Провёл пальцами по углублениям. А как они вообще его активировать собрались, если оно разрезано? Сила по кругу не потечёт… ах, вот как. Пальцы его наткнулись на проволоку, лежащую поперёк следов от когтей. Он поддел её ногтем, приподнимая и рассматривая. Проволока была немного тёплая. Как цепи. Как пол Черепа.       — Эй, Филипп! Ты что там делаешь?       Он вначале не обратил внимания на оклик. Но его оттащили от рисунка за плечо, усадили обратно в центр круга, возле ложемента.       — На вот. Собери кубик.       — Ох ты! — восхищённо стал Филипп вертеть в руках кубик, изрисованный разноцветными квадратиками. — А как?       — А вот это тебе задачка, — сказала Луз, похлопав его по плечу.       И вернулась на ложемент, усаживаясь рядом с Хантером.       — Надеюсь, это займёт его на пару дней.       — Минут на двадцать скорее, — протянул Хантер.       Филипп на них внимания уже не обращал совершенно, полностью поглощённый кубиком. А ребята продолжали разговор.       — Так… у нас какой план на сегодня? Ждём Гаса, он опять пробует вытряхнуть что-то полезное?       — Он обещал найти что-нибудь про восстановление майндскейпа.       — Да… а нам это, к слову, обязательно? Может, не надо прям восстанавливать…       — Погоди-погоди. Что значит, «может не надо»?       — Ну… он в таком виде довольно сговорчивый, да?       — Ага. А ещё, периодически ловит панические атаки, глядя на собственные руки.       — С этим можно работать. Камешек спасает. Так ли нам необходимо, чтобы возвращался… ну… Белос?..       — Хантер… Хантер, мой дорогой.       Молчание.       — Что случилось, пока меня не было?       Вздох.       — В снежки играли.       — Так понравилось? Тебе активных игр не хватает?       — Ты же понимаешь, что не в этом дело…       — Хантер, ты только что сказал «давай, может, не будем пытаться вернуть здравый рассудок сумасшедшему, хотя у нас в теории есть такая возможность, и это избавит его от мучительных приступов паники, а нас от господи помилуй каких трешовых моральных дилемм».       — Я не это сказал…       — Ты сам говоришь, что он болен. Ты мне все мозги прополоскал про него. «Филипп то, Филипп это». «Нам надо что-то сделать, хуё-моё». И потом ты пытаешься общаться с ним, как ни в чём не бывало. Хотя знаешь, что он не понимает толком, не осознаёт, где находится и с кем говорит. Тебе не кажется, что ситуация мягко говоря нездоровая?       — Нельзя сказать, что он хоть когда-то был психически здоров. Я имею в виду, он ведь пытался устроить геноцид. Разве может здоровый человек желать подобного? Так что между ситуацией раньше и теперь не такая уж большая разница.       — Правда? Хм, я почему-то не думаю, что раньше он часто катался по полу воя и скуля и пытаясь содрать кожу с собственного лица.       — Это… это было всего один раз. Всё не настолько плохо.       — Ты был тем, кто так активно убеждал меня, что ему нужна помощь, а теперь, когда он был милым с тобой три секунды, потому что у него память отшибло, ты вдруг резко сдаёшь назад. Я вижу, откуда что взялось, но тебе не кажется, что лицемерие и манипулирование фактами это последнее, чему стоило бы поучиться у своей абьюзивной родительской фигуры?       На этот раз молчание висело дольше и было куда напряжённее.       Филипп справился с кубиком где-то за полчаса.       — Надо было принести паззлы, — констатировала Луз.       А потом появился наконец долгожданный Гас. Весь измотанный и явно сонный. Учитывая, что на улице в этот момент должна была быть ночь, в этом не было ничего удивительного.       — Он сегодня ни разу не переспрашивал, как нас зовут, — вводила его в курс дела Луз.       — Один раз, вообще-то, было, — нахмурился Хантер, скрестив руки на груди. — Это он так шутит. Шутник хренов.       — А, чёрт, да, иногда он так делает, — хмыкнула Луз. — Но в остальном… ты сказал, он знает, как «стирка» рисуется?       — По его словам, — пожал плечами Хантер. — А ещё, напоминаю о новой проблеме, он знает, как открыть портал из пещеры. И мне в целом кажется, что он помнит сейчас куда больше, и ведёт себя адекватнее.       Гас слушал их внимательно, переводя взгляд с одного на другого и потирая лоб. У него были яркие жёлтым и голубым покрашенные ногти и симпатичная серёжка в ухе.       — Во сне память, вообще-то, восстанавливается, — нахмурился Гас, задумчиво щурясь. — Вроде как. Я не то чтобы много знаю обо всём, что касается не магической физиологии сознания…       — Ладно… примем как факт, — развела руками Луз.       Они стояли перед Филиппом, сидящим возле ложемента скрестив ноги, и создавали неуютно маленькое пространство вокруг него. Он от этого слегка сжался и смотрел в пол, изредка бросая наверх взгляды. А ещё в пещере стало светлее. Они зажгли много маленьких но ярких жёлтых огней. Сделали свет в пещере теплее.       — Ой, да и попробуй выяснить что-то про портал заодно, — постучала просительно Луз ладонями по плечу Гаса, как по барабану.       Они с Хантером отошли и сели на ложемент с другой стороны, а Гас уселся на приличном расстоянии в пару-тройку шагов от Филиппа на пол. Филипп наклонил голову. Ему показалось, с ним осторожно «знакомятся», как с диким зверем.       Тем временем парнишка достал из сумки какие-то бумажки.       — Филипп, взгляни сюда.       Гас махнул ему рукой, подзывая к себе. Филипп не стал расплетать скрещенные ноги, просто подтянул себя по полу на руках, оказываясь ближе. Это было со стороны Гаса верное решение, позволить ему приблизиться по собственному желанию. Филипп чувствовал, что если бы тот сел рядом, в его личном пространстве, первым, ему было бы не особенно комфортно.       — Хм-м, — он опустил взгляд на придвинутый к нему Гасом листок.       На нём были какие-то графики, цифры…       — Что, какая-то магическая хренотень? Вроде уровня волшебной волшебности?       — Ага, вроде того, — кивнул Гас уверенно.       — Ого, а я ведь наугад сказал… Тут кстати двойка неправильно.       Гас посмотрел на него, потом на листок, потом снова на Филиппа. Филипп разглядывал листок с невинным видом. Ткнул пальцем в край рисунка.       — И график слишком крутой.       Гас долго смотрел на график, что-то мысленно подсчитывая, сам себе кивнул, и уточнил:       — Допустим, а как ты это понял?       — Так видно же, — удивился Филипп. Ткнул на этот раз в уравнение над графиком. — Вот тут.       — Просто видно? — вскинул брови Гас.       — Ну да, — Филипп пожал плечами.       Гас вдохнул через нос медленно.       — Я, кажется, начинаю понимать, почему иногда раздражал одногруппников в Хексайде.       — Бездари и идиоты всегда недолюбливают тех, для кого «очевидно» любимое слово.       Гас посмотрел на него с уважением. И это почему-то было немного неожиданно, но приятно.       — Ой, погоди, ты говоришь, двойка не правильно? — Гас вскочил, оббежал ложемент. — Луз, слушай, так у нас в два раза больше времени!       Филипп проводил его взглядом. Повернулся обратно, глядя на исписанные откуда-то знакомым ему почерком бумажки на полу.       — Так я же говорила! Филипп мне сказал про три недели, а не две.       — Ну так и выходит примерно… Чуть больше трёх недель от того момента, да.       — Слава Титану, полно времени. Мы и портал расхуярим и ублюдка этого на ноги поставим, ха!       Филипп подтащил себя руками к ложементу. Потом, подумав немного, оттащил обратно, переступив ладонями. И с удивлением понял, что практически удерживает вес всего тела то на одной руке, то на другой. Он посмотрел вниз. Упёрся устойчиво ладонями в пол и выпрямил их. А ноги, всё ещё держа скрещенными, поднял повыше, притянув колени к груди. Это оказалось легко. Тогда он опустил их обратно на пол, поставил ладони перед коленями, а потом поднял ноги с другой стороны, сзади, осторожно медленно переворачиваясь, видя, как падают его длинные волосы вниз, вдоль выпрямленных рук, устойчиво, словно стальные прутья, держащих его длинное, но такое лёгкое тело. Филипп с восторгом почувствовал, что ноги его вытянулись во всю длину. И что он стоит на руках, вниз головой, вверх ногами.       — Охо-хо-о-о, Хантер, Хантер, смотри! — завопил он. — Смотри, как я могу, а-ха-ха!       Он повертел головой, ища взглядом Хантера, и когда наткнулся на его перекошенное от ужаса лицо, поднял левую руку в сторону, оставаясь на одной, раскинул ноги звёздочкой.       — Хоба.       Хантер подошёл к нему очень быстрым шагом, почти бегом, и ухватил за щиколотку. Филипп ойкнул, выворачивая шею под неестественным углом, чтобы рассмотреть его лицо.       — Опускайся осторожно, — сказал Хантер, хмурясь. — Голову не расшиби.       — Душнила, — буркнул Филипп.       Он дёрнул ногой, вырывая её из хватки, и слегка пнув пяткой обиженно айкнувшего Хантера по носу, ловко опустился на все четыре, и выпрямился, поднявшись на ноги. Всё это заняло не больше пары мгновений. Хантер раздражённо потирал нос, поглядывая на него исподлобья.       Филипп одарил его тоненькой улыбочкой.       Потом его коллективными усилиями заставили опять спокойно сесть, придвинуться к Гасу и позволить тому оказаться довольно близко. Уже почти некомфортно близко.       — Послушай, Филипп, мне надо будет положить руки тебе на голову, — объяснял ему Гас, выставив перед собой раскрытые ладони.       От одной мысли, чтобы позволить себя трогать кому-то, Филиппу хотелось встать и уйти подальше, усесться так, чтобы их разделял ложемент. Но Хантер положил ладони ему на плечи. И Филипп расслабился невольно. Позволил Гасу коснуться пальцами его лба. Плавным массирующим движением переместить их затем на виски.       А потом Филипп прикрыл глаза. И темнота под веками наполнилась голубым светом.       Он увидел чётко, как наяву, свой маленький дом, большое дерево на холме, всё увешанное яблоками. Он увидел солнце и небо. Совсем не такие, как на Кипящих Островах, как-то небо, в котором тонул его взгляд сегодня на закате, когда они лежали рядом с Хантером на мягком снегу. Другое солнце и другое небо.       — Похоже что… не всё так плохо… кажется, многие воспоминания сохранились. Я не могу их посмотреть, потому что они спрятаны. А в том месте, где воспоминания хранятся в норме, и где я могу их читать, картин осталось мало…       Его тащит неведомой силой вперёд. Перед ним встаёт лес. Скрюченные обугленные деревья. Они были высушенными и безжизненными и до пожаров… Земля здесь и раньше была бело-серой, словно усыпанной пеплом. Только стало теперь ещё совсем пусто… Лишь редкие картины на далеко отстоящих друг от друга деревьях…       — Вот одно место тут сильно обгорело… Хуже, чем остальной лес. Как будто намеренно жгли.       Каким-то образом деревья сплетаются в арку, словно создают пещеру. Словно расщелина в скале выглядят со стороны. Если пройти по расщелине, попадёшь в совершенно выгоревшую прогалину. Тут, и правда, пожар прошёлся сильнее, чем в других местах. Его здесь не тушили.       — Ох, я, кажется, понял, почему он твоего имени не помнит, Хантер.       Картины здесь сгорели дотла. И деревья, на которых они висели, тоже. Из-под пепла выглядывает краешек чего-то круглого, кажется, золотого. Предмет похож на маску. И если присмотреться, масок таких, присыпанных пеплом, лежат здесь десятки.       А ещё, здесь есть то, чего быть не должно.       — Так… тут заклинание… это магия иллюзий.       На земле нарисован, бликует из-под пепла голубым, магический контур. Сложное сильное заклятие ментальной школы.       — Знакомая магия, кстати. Я с этим заклинанием сталкивался. Вернворт же после Дня Единства с новым правительством сотрудничал какое-то время, да?       Чужие цепкие пальцы копающиеся в мозгах Филиппа неосторожно потянули за контур, тот засветился ярче, и Филипп увидел, как бесплодно ищет заклинание воспоминания, сожжённые в этом месте дотла, как бежит заклинание в сторону, к другим деревьям. На них ещё висят, пусть изорванные и истлевшие от огня, но почему-то висят до сих пор картины. На картинах этих тоже нарисован огонь.       — Ой, я случайно.       Заклинание горит голубым.       На картинах этих всё красное от огня.       От крови.       Филипп оттолкнул чужие руки, окутанные гаснущим голубоватым туманом, и вскочил. Схватился за голову, сжал её с боков, тяжело дыша.       Красное… красное… всё такое красное… руки в крови…       Он зажмурился, отчаянно тряся головой.       Нет… только не это… это ведь не может быть реальностью?       Кто-то звал его по имени, и ему казалось, это зовёт его тот голос.       Филипп… Филипп, пожалуйста… Остановись       Он закрыл лицо руками, всхлипывая. Почему он не остановился?       — Филипп, тише.       Его обняли чьи-то руки, обхватили поперёк груди. Дышать без того тяжело, но руки знакомые, и будто становится… легче…       Эти руки, они всегда рядом, чтобы было чуточку легче. Это не его руки. Не его глаза. Но вот голос…       — Всё хорошо.       Голос почти его. Едва ли отличишь. И от этого легче. Хоть немного. Хоть самую каплю. Одно мгновение, когда можно закрыть глаза, застыть в чужих руках и подумать, что всё в порядке.       И ничего этого не было никогда.       Ведь Калеба в этом мире тоже никогда не было.       Никогда?..       Не думай об этом, сказал сам себе Филипп мысленно, и внутренний голос его был спокойный и успокаивающий. Внутренний голос его звучал уверенно. Внутренний голос его был взрослым. И он сказал себе не думать.       И так легко оказалось послушаться.       Да, он знает, что Калеб…       Нет       Но ему ведь не нужно об этом помнить. Ему не нужно об этом думать. Он не хочет этого знать.       Филипп стоял, замерев в крепких объятьях и закрыв лицо руками. Глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Сжал в кулаке висящий на груди камешек. Вдохнул и выдохнул ещё раз.       И решительно забыл.       Он в этом настоящий профессионал. Никто не умеет, как он, играть со своей памятью.       Он не всегда справляется… иногда это память играет с ним. Но вот сейчас он уже помнит достаточно, чтобы суметь забыть лишнее. И через пару дней ему станет лучше, и он будет уже немножечко другой. И тот другой Филипп управляется со своей памятью ещё лучше. Ему уже не придётся сомневаться, что вокруг всего лишь сон. Он словно сотни и сотни лет учился себя обманывать.       — Тебе страшно сейчас? — спросил Хантер тихо.       Филипп сглотнул. Вцепился в обнимающие его сильные руки. Тихонько качнул головой в отрицании.       — Когда ты рядом — нет.       Тёплая макушка Хантера ткнулась ему в щёку.       — Тогда я буду рядом.              Он сжимает в ладонях комочек снега. Десяток другой лет назад пальцы его, когда он дотрагивался до льда, ласково покалывал лёгкий холодок.       Теперь нет и этого.       Холод ушёл из его жизни навсегда. Забрал с собой тепло. Филипп с исследовательским интересом наблюдает за изменениями в своём теле. Филипп ждёт, когда вместо ощущений останется ему лишь ватная тишина. Филипп потеряет рано или поздно всё до последней капли человеческой крови.       Душа его, его ум и тело, всё принадлежит его миссии. Всё он положил на алтарь.       Не жалко отдать всего. Ведь зачем ему весь этот мир, когда в мире этом неправильна одна единственная, но такая важная вещь.       Ему кажется, уже много-много лет кажется, что он может эту неправильность объяснить. Объяснить самому себе. Доказать, что был прав. И для этого у него есть Цель. И Цель его требует отдать себя целиком. Он не был бы жив без Цели, поэтому отдать себя ей не жалко.       Всё ради Цели. Всё. И Цель оправдывает средства. И лишь Цель масштаба мира может оправдать то, что он сделал.       То, что он сделал, когда цель у него была совсем маленькая и личная. То, что превратило её в маленькую личную трагедию.       Он до сих пор обижен на мир, который не рухнул вместе с его маленьким личным мирком.       Он смотрит на снег, холода от которого не ощущает. Он смотрит на мир Кипящих Островов со склона Колена, с единственного места, которое находится выше, чем Череп. Смотрит на мир, который поклялся сжечь дотла.       И тут ему в лицо прилетает снежок.       Снежок ударяется прямо в его длинный нос. Рассыпается по щекам снежной крошкой. Сопровождаемый тихим:       — Ой…       Филипп смаргивает не тающий на его коже снег с ресниц.       А на лице у малыша Хантера ужас пополам с восторгом от своей смелости.       И Филипп смотрит на него долгие десять секунд, не моргая.       Как настоящий серьёзный взрослый, Филипп, разумеется, умеет соответствующе реагировать на подобные выходки.       Он расщёлкивает свой механический посох, проводит его основанием вокруг себя, захватывая одним движением огромную массу снега у своих ног. Изголовье посоха летит следом, за плавно перетёкшим во взмах выпадом, и Хантер визжит, убегая от большой снежной волны, быстро набирающей высоту и целенаправленно его преследующей.       И кроме Цели у него есть ещё маленькое средство. Средство от тоски и сомнений. Когда-то это он был целью. Но время всё меняет. Переворачивает с ног на голову. И Филипп уже не помнит, каково это — любить кого-то так сильно, чтобы пожелать ради него стереть с лица земли всё живое. Чтобы тоска о потере была бы настолько чёрной, что съедала бы не только его самого, но весь мир вокруг вместе с ним.       Но когда Хантер, убегая от небольшой лавины, оступается на краю расщелины, едва не сверзившись внутрь, Филипп оказывается рядом в мгновение ока, переместившись к нему порталом. Придерживает его за капюшон тёплого плащика. Смотрит в большие от испуга, но радостные при взгляде на него, всегда так наполненные обожанием глаза.       Он уже не помнит, каково это — любить. Но он умеет быть привязанным. И ему кажется, что это почти хорошая замена любви. И он ждёт такой же привязанности от всех своих гримволкеров.       Ты мне нужен, малыш.       Мне надо, чтобы ты был рядом.       Один я сойду с ума.              Это странное место. Не похожее ни на что. Филипп стоит по щиколотку в чёрной воде.       — Филипп…       Он оглядывается. Откуда-то доносится знакомый голос. Но кроме него в этом странном месте никого нет. В этом каньоне, разломе реальности. Здесь одновременно темно и светло. Но понять, где находится источник света, не представляется возможным. По обе стороны от него возвышаются стены, каменные, сточенные водой.       Две грани и поверхность пустоты между ними.       Вода под ногами непроглядно чёрная. И из неё там и тут всплывают в воздух чёрные кубы, наполненные звездами.       Кажется, это не пещера, замечает про себя Филипп.       На его дом это тоже не похоже…       — Филипп!       Голос вдруг становится настойчивей, и тянет его куда-то. Куда-то вниз. Опора под ногами исчезает, и он ныряет в пустую, совсем не мокрую, воду.              — Филипп… просыпайся, родной…       Свет из окна падает на старые занавески. Занавески, то ли серые от пыли, то ли просто лишённые какого-то определённого цвета. Ласковое касание ветра из приоткрытого окна слегка колышет их.       Ласковая ладонь убирает волосы у него со лба.       — Уже утро, — улыбается ему Калеб.       Уже почти вступивший в полную силу день. Почему-то Калеб никогда не будит его на рассвете.       Филипп смотрит в потолок остановившимся взглядом.       Потолок деревянный, ровный, немного заросший паутиной по углам. Филипп никогда не видел пауков в их доме, но откуда-то там и тут всегда есть паутина. Почти не заметная. Какая-то даже уютная. Как старые нестиранные занавески, развеваемые ветром на окне. И Калеб почему-то никогда не убирает паутину, словно она на своем месте, словно всё в этом доме должно оставаться, как оно есть.       Филипп лежит на своей маленькой кровати в их маленькой спальне, освещённой светом нового дня. И его брат рядом с ним, присел на его кровать с краю, трогает осторожно его лоб тёплой ладонью. Калеб почему-то всегда рядом с ним. У него почему-то нет других дел, кроме как быть рядом с Филиппом.       Единственное, зачем он может уйти, это в лес. За картинами.       Филипп переводит медленно взгляд на лицо своего брата. На вечно улыбающегося Калеба. Всегда такого светлого.       — Что такое? — спрашивает Калеб. Всё с той же мягкой улыбкой. Она лишь окрашивается лёгким оттенком беспокойства.       Он хоть когда-нибудь перестаёт улыбаться?       Он вообще бывает грустным… или злым?..       Как тот, что был во сне.       — Мне снилось, что тебя нет.       Калеб вздрагивает, и улыбка его всё-таки пропадает. Стекает с лица, как капля воска со свечи. И он смотрит на Филиппа так, словно бы тот на его глазах начал разваливаться на куски. А ладонь его замирает на Филипповой макушке.       Филипп переводит взгляд обратно на потолок.       — А вместо тебя был не ты. Кто-то другой с твоим лицом и голосом.       Голос у Филиппа странно спокойный. Лишённый красок. Потолок молчит. Калеб тоже.       — Я только сейчас понял, — и лишь теперь голос его вздрагивает и ломается, на изломе вытекает в его слова горечь, — мне это снится каждый день.       И Калеб поднимает его за плечо и привлекает в свои объятия.       — Это просто сон, Филипп.       Филипп глядит перед собой, глядит в угол, завешенный паутиной, которую не плели пауки.       — Ты ведь это знаешь?       Филипп закрывает глаза. Отворачивается от всего мира, утыкаясь лицом в грудь брата.       — Да.       Обнимает его за талию. Настоящего и живого Калеба.       — Ты ведь живой, Калеб.       И живой Калеб обнимает его в ответ. Он всегда здесь. Всегда рядом с ним. У него нет других дел, кроме как быть рядом.       — Ты ведь настоящий?       И Калеб не отвечает.