***
«Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора…». Стихотворение пришло на ум случайно. В ночной тиши сырость пробиралась под каждый слой одежды, неприятно лапая открытые участки кожи. Юнги был одет тепло, но не достаточно хорошо защищён от промозглого осеннего ветра, что всё норовил задрать рубашку и лизнуть живот. Октябрь только-только вступил в свои права, а листья уже налились рыжим, соперничая в красоте с вовсю разряженными клёнами, раздувшими свой пламенный наряд. Нетронутый ночной пейзаж звучал как нежный звон озёрной глади от опадающих на неё звёзд. Это к лучшему, что природа занята соперничеством сама с собой. Так у неё не остается времени на горести по своему самому эгоистичному творению – человеку. Прохладный воздух цапнул кончик носа и Юнги чихнул, стряхнув несуществующую шапку с головы. Они уже почти пришли, оставалось только пройти небольшую зелёную ограду и отворить калитку, чтобы попасть во внутренний двор. Он прилегал к территории ветхой протестантской церкви, у которой и прихожан то особо не было, не понятно на что она выживала, а службы каждое воскресенье проводила. Единственный священник каждого из гостей принимал с теплотой. Даже самых далёких от Бога. Юнги же пользовался только задним двором и неприметной деревянной беседкой, что служила ему своеобразным центром переговоров, спрятавшись в тени старушек-ив. Никто бы не сунулся сюда по своей воле. Но саму церковь Юнги знал хорошо. Жил здесь, когда сбегал из дома. Священник тогда, обнаружив его в первый раз на пороге, совсем не удивился. Напоил, накормил. Оставил у себя. После, Юнги всё выспрашивал, почему он впускал его и пьяного, и побитого, выхаживал, как котёнка, а после отпускал восвояси. Тот только смеялся в седую бороду и говорил, что судить людей это дело Господа. А у него самого не убудет от помощи ласковому зверю. Тогда Юнги жутко обиделся на эти слова. Зверь, понимаете ли. И так его это задело, что он втихую повадился помогать по хозяйству, чтобы снять с себя хвостатую присказку. То воды натаскает, то с сорняками расправиться. И всё по ночам. Так и подружились. Чимин уже ждал их около беседки, нетерпеливо теребя край теплой клечатой куртки. Совсем не его стиль. Заметив друзей, он приосанился, вроде как решив оставаться на месте, но внезапно передумал и направился навстречу. Должно быть Юнги выдернул его из постели: какой-то он был весь из себя нерасторопный, спал на ходу. Юнги себя не сдерживал. Чимин отшатнулся, получив с лёту в челюсть. Тэхён закрыл глаза. — И я тоже очень рад тебя видеть… — пробубнил Чимин, пряча взгляд. — А если бы он попался им на глаза? — цедит Юнги сквозь зубы, — Совсем уже из ума выжил? Он что тебе, собачка позывная? — Я за хлебом иной раз выйти не могу, потому что под моими окнами кукуют две кукушки. — Чимин покосился в сторону Тэхёна, — Что прикажешь делать, в открытую геройствовать? В Юнги вспыхнуло такое пламя, что его языки опалили печати, наложенные на их с Чимином право вето. Пляска теней на пергаменте катастрофически быстро приобрела запах жженой бумаги. — И чья же это вина, извольте поинтересоваться? За хлебом он ходит. В гробу я твой хлеб полосатый видал. — скалится Юнги, вытягиваясь вперёд, — Лучше ответь-ка мне на вопрос: какого чёрта ты в этот раз прикрылся тем, — он оттолкнул Чимина двумя руками, слыша, как вторит злобе его собственная вскипевшая кровь, — кто даже постоять за себя не может? — А ты больно за него впрягаешься. — ядовито выплюнул Чимин, склоняя голову к плечу. Его глаза по змеиному блеснули, обнажив нездоровую нервозность, — Или это твои интересные наклонности так проявляются? А? — его тон был до того безжалостным, что пергамент внутри Юнги вспыхнул окончательно. Тщетно тот искал спасение от горького дыма в карих глазах, но там не было ни капли раскаяния, чтобы спасти выведенные пером обещания. Трудно поверить, что когда-то на месте столь неприкрытого презрения мерцал ворох звёзд. Слепая ярость сдавила Юнги грудь, он вцепился в Чимина, повалив того на землю. Его щека проехалась по влажной земле, Чимин закашлялся: Юнги целился в ребра. Тэхён кинулся их разнимать. — Вы, оба, перестаньте! — пытался докричаться Тэхён, оттаскивая разгорячённого Юнги прочь. Чимин, избавившись от его тяжести, приподнялся на руках, сплёвывая набежавшую кровь. Рыжая копна волос была спутана и покрыта грязью, придавая скорчившемуся Чимину диковатый, почти животный вид. Тонкая нить слюны, окрашенная в красный, блестела на редком свету. Юнги оттолкнул руки Тэхёна от себя, делая выпад вперёд. — Трус! — в сердцах прокричал он, вновь отбиваясь от Тэхёна, — Себе признаться боишься, а потом по закоулкам бесстыдно мне душу в рот изливаешь?! Чимин напрыгнул на Юнги, едва не задев Тэхёна, чудом увернувшегося, и они покатились по земле, сцепившись как кошка с собакой, волоча по очереди друг друга за волосы. Юнги сдавленно взвизгнул, стараясь сбросить Чимина с себя, но тот прижал его лицо к земле, молотя со всей дури по ребрам. Юнги извернулся, укусив Чимина за руку и тот взвыл, теряя контроль над ситуацией. Воспользовавшись моментом, Юнги сбил его с ног, нависая сверху. — От твоих, — он сделал акцент на последнем слове, — небезызвестных наклонностей у нас одни проблемы. Не на что дрянь теперь купить, так ты по койкам прыгать стал? — Юнги приподнял Чимина за грудки, — Чья куртка на тебе, а? Чья куртка на тебе, я спрашиваю?! — срываясь на шёпот прокричал он, встряхнув Чимина. — Чонгука! — заорал тот в ответ, — Чонгука твоего куртка! — в распахнутых зрачках ненависть, смешанная с такой жуткой агонией, что от неё зазвенело в ушах. Чонгука? У Юнги пространство вокруг сжалось в крохотную точку. Картинки замелькали перед глазами, но в размытых пятнах прошлого не было ни единого чёткого ответа. Когда же нежность успела окрасила его глаза в совершенно незнакомые краски? Юнги держал Чонгука на расстоянии вытянутой руки. Для него он всегда был занят учебой, поездками, встречами с друзьями: чем угодно, только бы стены собственной квартиры не сгущали молодую кровь. Юнги пристрастился к табачному дыму, завороженно ища в нём всполох рыжих волос, что резвился в опасной близости от его сердца, но со временем перестал чувствовать прежнюю теплоту, протягивая к нему ладонь. Чимин никогда не ластился безропотно, хоть и приходил по первому зову. — Слезь с меня. — тихо просит Чимин. Юнги послушно отпускает кофту, поднимаясь на ноги. Кажется, его сейчас стошнит. Чимин больше не смотрит на него. Его разбитая нижняя губа слегка припухла, он прикладывает к ней ладонь, размазывая по подбородку грязь и кровь, медленно встаёт, отряхивается. — Чонгук разрешил мне остаться у вас, потому что мы провозились до ночи с подготовкой к его экзамену по математике. Не волнуйся, — горечь слов, разъедающая Чимина, не обошла стороной и Юнги, — занимались мы только математикой. Не имею привычки спать с младшими братьями своих друзей. Уйду утром. — он развернулся, поправив на ходу волосы, и направился прочь, оставляя Юнги на растерзание собственному эгоцентризму. — Вы два идиота. — тихо проговаривает Тэхён, как только шаги Чимина стихли вдали, — Только я всё никак не пойму, кто из вас больше. — за спиной Юнги раздался тяжелый вздох, — Пойдём. Тебя нужно обработать. Выглядишь ужасно. Слова, так неосторожно брошенные Чимину в лицо, всё ещё звучали отголосками в голове, нагло содранные с киноплёнки этой ночи. Юнги обернулся. Тэхён смерил его строгим взглядом. Под пушистыми ресницами острейший скальпель, режущий наживую слой за слоем путь к правде в наспех залатанном Юнги. Тэхён берёт долгую паузу, прежде чем снова заговорить. — Я всё хотел спросить… — начал он строго, не разрывая зрительного контакта, — Прости, если вопрос покажется чересчур личным, но… — Тэхён растянул слог, словно подбирая правильные слова, — …между вами с Чимином что-то было?Жар. Юнги выгибается, не в силах контролировать своё тело.
— Нет. — твердо отрезал Юнги.Чимин тянется вперед, опаляя темноту комнаты своим тяжелым дыханием.
— Между нами никогда ничего не было.***
Сквозь дымку сна Юнги чувствует, как кто-то настойчиво толкает его в плечо. Решив повременить с пробуждением, он сделал попытку развернуться набок, но соскользнул, к счастью найдя опору в нежных руках. Осаженный несколько резким полётом, Юнги распахнул глаза. — Ты не отвечал на звонки весь вечер. — очень тихо произнесла его мама, — Чонгук волновался. И снова это чувство вины, искажающее окраску даже самых простых касаний. Юнги осторожно вывернулся из объятий, распрямляя спину. Видимо он уснул вчера за столом так и не дойдя до комнаты, заглядевшись на Чонгука, который, к слову, всё ещё сопел в крайне неудобной позе. — Если пропадаешь из дома – напиши. Я тебя о многом не прошу. — на ней уже была верхняя одежда, теплый шарф опоясывал шею в небрежном стежке. «Хорошей тебе работы.» — желает он, кладя руки на стол. Она поджимает губы: глухота Юнги всё ещё приносила ей ощутимую боль. Наверное, было трудно принять его инвалидность и перестроить привычный уклад жизни от и до, когда один из детей в таком возрасте вдруг стал до хрупкости прозрачным. «Спасибо. Не опаздывай.» — она ушла, оставив после себя шлейф сладковатых духов. Юнги прикрыл глаза. Пионы пахли так вкусно. Он посмотрел на часы в надежде, что стрелки больше не двигаются, отсчитывая очередной день, но время неумолимо двигалось вперед, не обращая внимания на катастрофы и лишения человеческой души. До чего ужасающая незыблемость. Даже радостно, что это чувство Тэхёну больше незнакомо. Хотелось немного отдохнуть от ощущения собственной беспомощности перед восходами солнца. Вечно нужно бежать, вечно спешить, стараясь поспеть за горизонтом, чтобы на следующее утро всё повторилось вновь. Солнце же никогда не стремилось никого догнать. Крутится себе, хохоча от души над нелепостью человека, который с ног сбивается, стараясь прожить жизнь как надо, чтобы потом, стоя одной ногой в могиле пожалеть о том, что все дни под солнцем были как один. Ты не узнаешь что может шептать песок пустыни Сахара, пока стоишь на берегу Финского залива. И никогда не узнаешь, что любишь рисовать масляными красками ни разу не брав в руки обычную акварель. Чтобы взбодриться, Юнги решил разогреть завтрак. Он оперся двумя руками на гарнитур, сморгнув с ресниц надоедливый туман. Сил на работу и последующую учебу не было, а день, как ни крути, обещал быть долгим и довольно безрадостным. Юнги зажёг свет у вытяжки над плитой и поставил сковородку на огонь. Его утренняя нерасторопность разбудила Чонгука: послышался вялый стон и что-то сзади зашуршало, нехотя приведённое в движение. Чайник в стороне мямлил на своём, вторя всеобщей сонливости. — Доброе утро. — бросил через плечо Юнги. Чонгук демонстративно отвернулся. — Прости. — Юнги присел рядом, подталкивая кружку с чаем поближе к Чонгуку. Никакой реакции. Юнги вздохнул, облокачиваясь на спинку стула, — Я виноват, знаю. Я знаю. Разговаривать со спиной Чонгука было тяжело. Что-то на сердце жгло и плавило, словно по нему водили раскалённым углём. Юнги скрестил руки на груди, беспокоясь, как бы дурное не выпрыгнуло и не начало просится к Чонгуку на руки, в надежде что тот приласкает его, послушает. Тишина угнетала. Чонгук не нарушал её три минуты. — Я испугался. — отрешенно прошептал он, смотря на стену перед собой, — Подумал что ты снова сбежал. Позвонил Чимину, но он не брал трубку. Никто из вас не брал. Юнги, — Чонгук повернулся к нему, совершенно серьёзно, как родитель заглядывая в глаза, — я каждый день после смерти Тэхёна боюсь, что ты совершишь что-то такое же глупое. Прыгнешь на том же месте под поезд, таблеток наглотаешься, дорогу без микрофона перебежать решишь на красный. А ты вот так берёшь, — он поджал губы, — и пропадаешь, соврав что-то про глупую конференцию. — Чонгук хмурится, опускает глаза на свои руки, молчит. — Хосок тоже один из твоих старых приятелей? — тихо спрашивает он, — Такой же, как Чимин? Юнги совсем растерялся, не понимая, на что нужно было ответить в первую очередь. — Телефон что, для идиотов выдумали? — перебил ход его мыслей Чонгук. Беспомощность и непонимание в его взгляде осадило Юнги. — Прости. — искренне извиняется тот. Чонгук медлит, теряясь в словах. — Вечно ты в себя уходишь, а я совершенно себе места не нахожу. — бурчит, куксится. Жалит от обиды, будто крапива по голому телу. — Прости. — тихо повторяет Юнги. «Прости» — выводит уже по привычке. — А ты извиняешься искренне или просто чтобы меня успокоить? — поинтересовался Чонгук, забирая кружку чая себе, — Я на дурочка не похож: у тебя на лбу написано, что ты снова так сделаешь. Юнги пристыженно молчал в ожидании пока Чонгук закончит говорить вещи совершенно не свойственные возрасту. Не так он себе представлял это утро. По правде говоря, он боялся, что однажды Чонгук всё же действительно прекратит все попытки вытащить его из этого кристально-затхлого водоёма, в котором Юнги не посчастливилось расцвести. — Он тебе не перезвонил? — спросил Юнги тихонечко, касаясь горячей ложки. Чонгук вздохнул. Чимин любил болтать с ним по телефону, потому что лишился возможности скулить под дверью их квартиры, когда Юнги запустил в него мокрой тряпкой, не выдержав преданного караула на лестничной площадке. Тоскующий не меньше, Чонгук придумал смотреть кино в какой-то программе на два компьютера. Гудение до трёх утра стенка сдержать не могла, но укрытых ей слов Юнги никогда не разбирал. Он любил притрагиваться к холодному бетону и представлять по едва ощутимой дрожи о чём Чонгук мог так долго рассказывать Чимину. Воображение рисовало картинки, тусклые и блёклые, но куда же на самом деле вели звёзды, высеченные на его сердце? И что рассказывал Чимин? Вибрации после потери слуха стали восприниматься так занятно, что иногда казалось, будто они складываются в слова и бегут по запястьям прямо внутрь, в грудь. Туда, где их точно услышат. Юнги спал у той же стенки, что и Чонгук и со временем даже научился определять звонкий смех на ощупь, притрагиваясь к обоям лишь кончиками пальцев. — Нет. Не перезвонил. — Чонгук потер глаза, вздыхая. Юнги без слов протянул ему свой телефон. Чонгук с недоверием покосился на протянутую ему вещицу, но в руки взял, вопросительно глядя на Юнги. — Он мне ответит даже в пьяном бреду. — некоторые вещи совершенно не менялись, даже если теперь на звонок совсем не было повода, — Звони. Гудки разрезали тишину утра, долго и протяжно терроризируя сидящих за столом. Юнги задумчиво отправил кусок блина в рот. — Может он не возьмет? — спросил Чонгук, отпивая глоток чая. — Возьмет. Жди. — и ведь не соврал. Старую собаку, как известно, новым трюкам не выучишь: Чимин взял трубку. — Тебя вчера Чонгук искал. — не без доли раздражения послышалось из динамика, — Ты не брал трубку. Чонгук занервничал, придвинувшись ближе. — Он мне звонил раз восемь. — Юнги вскинул брови вверх, вопросительно уставившись на Чонгука, но тот только насупился, толкая его в плечо, — Потом мне набрал Джин. Спрашивал, стоит ли ему волноваться по поводу тебя. Я сказал, что нет. Чимин остановился. Тишина. Кажется, в ней можно было услышать, как испуганно вопит чонгуково сердце. — Юнги. — сухо просит Чимин, — Сними меня с громкой связи. — Догадливый. Чонгук покорно передаёт телефон, принимая своё поражение. Юнги прикладывает его к уху, услышав знакомый щелчок аппарата: он переключился в режим работы гарнитуры. — Я был у Тэхёна, когда Чонгук-и мне позвонил. — голос Чимина тяжёлый, пустой. И всё же Юнги был перед яростью своей бессилен, — Я просто не смог взять трубку. Прости. Юнги сбросил вызов. Последний раз, когда он действительно говорил, а не молчал ему в ответ, был немногим позже смерти Тэхёна. Вторая настройка кохлеарного аппарата. День, когда Чимин впервые попросил отвести его на реабилитацию. Юнги с тех пор не мог найти в себе сил на разговор. Потому что клятвенно хранил за душой своё последнее обещание, данное Тэхёну, спасая Чимина от общественной расправы. Горел, вопил, видя как рыжие волосы сводят Чонгука с ума, мечтал, чтобы Чимин с глаз пропал, испарился, из жизни его исчез, не смотрел на Чонгука так, что сдавливало легкие. Но и слова сказать не мог. Ведь Чимин принес в жертву всё то, что связывало их с Юнги в обмен на это молчание.— Если Чимин совершит ошибку, обещай, что ты его простишь. — шептал Тэхён, заглядывая Юнги глубоко-глубоко в глаза, — Я знаю, что это может быть трудно, может даже невыносимо для тебя, но пообещай мне, Юнги, пожалуйста. Помоги ему, если он попросит.
— У него всё хорошо? — взволнованно спрашивает Чонгук, хлопая ресницами. — Да, всё в порядке. — отстраненно отвечает Юнги, — Он вчера перепил. Делов-то. — Ему ничего не нужно? — уточнил Чонгук, привстав, — Суп из минтая? Хорошее средство от похмелья – этот супец. Только вот Чимину он без надобности. — Сам приготовит, не маленький. Не бегай ты за ним. Телефон Юнги завибрировал: на экране высветился контакт Чимина. Он без лишней суеты развернул его экраном вниз и выключил, перекладывая кусок блина на тарелку Чонгука. — Ты не возьмешь? — тихонько спросил Чонгук, не до конца уверенный в реакции Юнги. — Мне с ним не о чем говорить. — пожал тот плечами. Чонгук задумчиво склонил голову к плечу, будто представляя, за какую из протянутых веревок будет безопасно дернуть. — Юнги, а вы… — начал он издалека, — …вы с Чимином больше совсем не общаетесь, ведь так? — Да. — если это были вопросы с односложным ответом, Юнги мог их вытерпеть, забивая рот вкусной едой. Но он знал наверняка, какой будет следующий, а поэтому кусок в горло не лез. — А почему?— Выкинь меня из своей жизни, ненавидь, презирай, — шепчет Чимин, давясь слезами, — но, Юнги, умоляю, не рассказывай об этом Чонгуку. Не отнимай его у меня. Я не смогу… Я так не смогу…
— Представь, что каждый этап твоей жизни – это отдельный перекресток, — Юнги показал руками крест, — И он всегда полон людей. На каком-то перекрёстке их меньше, на каком-то больше, где-то вы будете только вдвоём, а на другом тебе придётся расталкивать себе дорогу. Некоторые перекрёстки такие оживленные, что люди даже не делают на них остановок. И ты тоже, — он указал на Чонгука палочками, — бывает бездумно пробегаешь чьи-то перекрёстки. Я больше не хотел стоять там, куда заносит Чимина. Так случается, что через некоторое количество развилок вы больше не можете найти дорогу друг к другу. — А если пойти назад? До тех пор, пока не отыщите общий перекресток? — кажется, мысль о том, что можно вот так легко потеряться находила печальный отклик в чутком сердце. Юнги вздохнул, улыбнувшись. — В этом-то и загвоздка, Чонгук. Когда вы стоите рядом, то можете договориться о месте встречи. А вот идти назад придётся вслепую. Думаешь, другой человек всегда хочет того же, что и ты? — Юнги поднес к губам кружку, — Порой, никогда не видеться – к лучшему. — Даже если сердце просит обратного? — Вот уж не знаю. Моё не просится. — Юнги любил крепкий подслащенный чёрный чай и всегда пил его очень быстро. Он поставил пустую чашку на стол, потянувшись за чайником. — Но ты как будто чем-то очень рассержен… — не унимался Чонгук, кладя три ложки сахара в его чашку. — Ты же знаешь Чимина. — просто и без обиняков ответил тот, — Характер у него не сахар. — А со мной он нежен. Мне нечего сказать. — Чонгук надул губы, подняв взгляд к потолку, как бы возражая сказанному. Осознание накрыло его так быстро, что он даже не успел как следует продумать план отступления, ошарашено глядя на Юнги, то открывая, то закрывая рот, словно рыба, выброшенная на берег. — Ах вот оно что… — хитро улыбнулся Юнги, — Кались давай, это когда это он нежен был, а? — он прищурился, склоняя голову к плечу. — Да так, было пару раз… — засмущался Чонгук, вцепившись покрепче в свою чашку и уклоняясь от настойчивого взгляда. — Давай-давай, мне же интересно. — подначивал его Юнги, — Чего это за секреты? — Да нет никаких секретов… — улыбался Чонгук от уха до уха, — Ну, просто он…ну… — Целовались? — выпытывал Юнги, шутливо тыкая Чонгука в живот. — Нет, ты что! — он покраснел, мягко останавливая руки Юнги. Чонгук внезапно поник, слегка стискивая ладонь Юнги в некой молчаливой просьбе. — Послушай, — он опустил голову, вздыхая, — у Чимина каша в голове. Я не стану его защищать или оправдывать. Ты от меня этих слов не услышишь. — Он сказал, что я вечно делаю всякие глупости… — Чонгук произнес это с такой горечью, что у Юнги защемило сердце. — Меньше дурака этого слушай. — закатил он глаза, — Сам-то он глупостей никогда не делал, только и успевай его потом из всяких злачных мест вытаскивать… У Чимина был радар на неприятности. Если бы Юнги решил перечислить, сколько раз и по какой причине он хотел свернуть ему шею, то потребовались бы трое суток непрерывной работы и пару десятков звонков в полицию. — А ты знаешь, — заговорщически прошептал Юнги, наклоняясь вперёд, — откуда у Чимина шрам на копчике? Чонгук в ответ замотал головой. — Пару лет назад у священника, который живёт в той старой церкви с палисадником, был козёл. Козёл уже к тому времени был старый и очень сварливый, все знали, что соваться к нему за ограду – себе дороже. А Чимин тогда повадился таскать яблоки с церковного двора. Пас яблоню не хуже сторожевого пса. — Дедушка у которого ты жил? — уточнил Чонгук. Юнги утвердительно кивнул. — Сначала я думал, что ему просто скучно слоняться без дела, а потом понял, что приходил он туда с очень даже конкретной целью – за яблоками. А как ты понимаешь, козлу яблоки тоже нравились. И не смотря на то, что Яша усиленно гонял Чимина по двору, тому как-то всегда удавалось отделаться от него всего лишь лёгким испугом. — Юнги льстило то, как внимательно вслушивается Чонгук в каждое его слово, — Как я и говорил, Яша был старенький и долго бегать не мог, поэтому очень часто спал в тенёчке. Излюбленным его местом, конечно, была яблоня. Но так уж вышло, что Яша и по цветам неприметный, и кусты рядом росли высокие, пышные. В общем, Чимин полез на дерево, а козла не заметил. А тот давай орать, Чимин с испугу с дерева грохнулся, да и прямо на несчастного Яшу. Больше за яблоками Чимин не приходил. Он вообще, долгое время потом ходил плохо. Чонгук звонко хихикал, жмурясь, словно крольчонок и стучал носком по полу, чуть фырча, когда заканчивался воздух. Юнги улыбнулся, прикрывая глаза. Если такой человек, как Чонгук действительно любит Чимина, то значит осталось в этом рыжем треклятом комке предубеждений что-то хорошее, человеческое. То, что дарило такую широкую улыбку Чонгуку. — Теперь мне Яшу жалко… — еле выговорил тот, — Яблоки на старости лет отбирали… — он потер глаза, всё еще тихонечко смеясь себе под нос. — Не волнуйся, Яша прожил долгую и счастливую жизнь. — успокоил его Юнги, — Видишь, даже увековечил себя в памяти. Чонгук снова засмеялся, внезапно стискивая Юнги в крепких объятиях. Тот удивился, неловко обнимая его, дрожащего от смущения, в ответ. Ласка Чонгука – самое терпкое лекарство, которое Юнги доводилось пробовать. — Пообещай, что исправишься. — уютно гудит он ему в плечо, стискивая футболку до режущих складок, — Я не хочу, чтобы тебя нашли так же, как Тэхёна. Ему, наверное, было так холодно и одиноко… Жемчужный лепесток кувшинки упал на водяную гладь, став предисловием к началу трагедии. Тэхёна нашли на рельсах в два сорок восемь утра восьмого ноября ушедшего года, изуродованного железными колесами. Самоубийство. Единственные свидетели, запечатлевшие его последний вздох, полный ужаса – жёлтые жуткие слепящие фары локомотива. Или, вернее, единственные свидетели, которых удалось вшить в дело номер восемь. А ведь Тэхён в тот роковой вечер был далеко не один.***
— Хосок. Это что. — Юнги не имел ничего против его предпочтений, но сейчас вышитый на футболке белыми нитками пингвин больше походил на издевательство, чем на осознанный выбор. — Тебе не нравится? — слегка расстроенно спросил Хосок, оттягивая край футболки и рассматривая получившуюся вышивку. Сделано было на славу: плотные стежки пушили пингвинью мордашку и пусть стиль у этого рисунка был далёк от правдоподобности, выглядело симпатично и было приятно глазу. — Где ты вообще такую футболку откопал? — проворчал Юнги, вешая верхнюю одежду на крючок. Ему нравился бунтарский дух в пестрых цветах и фасонах, которые целенаправленно подчёркивали угловатость Хосока, потому что чем больше он походил на пришельца, на гриб или на богомола вместе взятых, тем лучше это отражало саму его суть. А в этой футболке Хосок был одной сплошной нелепицей. Дурацкие пингвины одним словом, Юнги с ними рехнётся скоро. — Сам сделал. — сконфузился Хосок, — Мне кажется, вышло неплохо. — Я ещё и вышивать могу… — добродушно фыркнул Юнги себе под нос, передразнивая. Он потянулся к уху, но едва коснувшись корпуса кохлеарного аппарата вдруг замер. Сегодня им предстояла генеральная уборка ведущего помещения и в такие дни Юнги всегда снимал устройство перед выходом, чтобы ненароком не повредить речевой процессор. А сегодня вот впервые замялся, желая пренебречь этим правилом. — Я люблю работать руками. — Хосок захлопнул дверцу шкафчика, — Вещи сделанные вручную для меня имеют особую ценность. Он выглядел забавно, рассуждая о таких вещах как искусство в самом отвратительном резиновом комбинезоне, существующем на свете. Но не Юнги было судить. Костюмчики-то у них были одинаковые. — А я вот ничего не умею. Разве что дверь починить или лампочку выкрутить. — слегка стыдливо добавил Юнги. — А чем музыка не инструмент? — Хосок замер у открытой дверцы, положив руки на перекладину у верхней полки. Юнги нахмурился. Разве он говорил ему, что умеет играть? — Музыка – это другое. — он облокотился на шкаф, сонно прикрыв глаза, — Она впитывает и преобразует. Её глазами не увидишь. — Как знать. — пожал плечами Хосок, — Для меня и работы Моне всего лишь вдохновение цветовой гаммой. Большего я в них не вижу. — Нет, ты не понимаешь. — оспорил Юнги, — Если в искусстве видно конечный результат, то в музыке, не смотря на то, что она его ярчайшая составляющая, результат – это отсутствие эмоции как таковой. Авторское беспристрастие. Цель хорошего музыканта не в том, чтобы научить, а в том, чтобы позволить людям прочувствовать свою собственную гамму. Дать в руки кисть и краски, вместо готовой картины. Хосок едва заметно прищурился, кажется, понимая. Яркая вспышка озарила черноту его глаз, но улыбку он сдержал, почём зря. — Я об этом никогда не думал. — Хосок качнул головой, облокачиваясь на железную дверцу. Он скрестил руки на груди и вздохнул, — Тогда художники во многом уступают музыкантам. Их искусство элитарно, в то время как музыка выступает в роли сопровождающего, нежели следующего. Как военные песни, например. Или хип-хоп, чтобы не было скучно во время уборки. Я ведь тоже иногда слушаю что-то фоном, пока работаю в мастерской. — И что же ты слушал, пока шил этого пингвина? — очень мягко спросил Юнги, целенаправленно стачивая сарказм с языка. — Джаз. — Хосок еле заметно вздрогнул, пряча гуляющие зрачки под тенью ресниц. Юнги же внезапно оказался скован тяжелой рукой прошлого. — Я давно его не слышал. — собственный голос Юнги показался чужим, вновь незнакомым, — Как-то не прижился. — пауза, — Джаз. При жизни Тэхён бредил джазовой музыкой, мечтая, что его самого будут узнавать не только стены убогих подъездов, в которых они с Юнги пережидали ливни, но и улицы большого яркого Сеула. Собирался с мыслями о побеге, думая, что если улизнёт на недельку в другой город, то непременно найдёт себе путь на сцену. Бархатный голос Тэхёна всё еще жил в сознании Юнги, пусть лишь и отзвуками их давно ушедших самобытных вечеров. — И что же ты тогда слушаешь? — Тишину. — очень просто отозвался Юнги. Хосок непонимающе нахмурился. — Тебе не интересно? — А ты знаешь как работает кохлеарный аппарат? — вместо ответа переспросил Юнги. Хосок отрицательно покачал головой. Юнги тяжело вздохнул и повернулся к нему в пол оборота, приподнимая волосы. — Кохлеарный аппарат состоит из двух частей: речевой процессор, — Юнги повёл свободной рукой от аккуратной коробочки за ухом вдоль провода к затылку, — и, непосредственно, сам имплантат. Он находится в височной кости и крепится к внешней антенне магнитом. Вот так. — с этими словами Юнги отсоединил диск, погрузив себя в тишину. Крепить микрофон неприятно. Первое, что ты слышишь – это стук, похожий на легкую дробь пальцев по картонной коробке и лишь когда речевой процессор, настроившись, приходит в работу, окружающий мир постепенно обретает цветные различия. Хотя, в действительности, это лишь очередная градация серого, которую Юнги упорно старался окрасить в то, что сохранилось в его памяти как звук. — Процессор за ухом превращает звук в цифровую информацию и передаёт вот сюда, — Юнги указал на небольшой пластиковый диск, прикрепленный к височной части головы, — а сам имплант, получив сигнал, уже изнутри стимулирует слуховой нерв. Улитка у меня для этого пронизана электродами. Юнги развернулся, встречаясь глазами с взволнованным Хосоком. Ему претило, когда люди проявляли к нему жалость, узнав о том, что он глухой или, вернее, слабослышащий, но сосредоточенность в карих глазах, на которую он натолкнулся, была начисто лишена той слезливости, что Юнги обычно подмечал у других. Хосок словно старался услышать то, через что ежедневно проходит Юнги и не видел в нём уродца, по гроб жизни обязанного жужжащей за ухом машинке. — Но я глухой. — продолжил Юнги, — Это всё, — он указал на свой кохлеарный аппарат, — лишь подобие слуха. Этакая своеобразная сладкая пилюля. Мне потребовались месяцы занятий с сурдологом и несколько последовательных настроек аппарата, чтобы научить свой мозг удобно разговаривать с имплантом. При первом подключении я не понимал речь. Совсем. При втором слышал только гул. Конечно, период восстановления зависит от самого человека и я не был глухим с рождения, поэтому у меня сохранились определенные образы того, как вещи звучали в прошлом, но… музыка опротивела. Она сейчас звучит иначе. И голоса в том числе. Хосок внимательно слушал, перебирая бусины на браслете. Нетерпеливый вопрос, что норовил сорваться у него с языка, давил на совесть и Юнги замолчал, позволив Хосоку спросить. — Значит, ты не знаешь моего голоса? В том смысле, что… — … то что я слышу лишь его интерпретация. — закончил за него Юнги. Хосок поджал губы, отводя глаза, — Более того, кохлеарный аппарат у меня только с одной стороны. А глухота на оба уха. — Я думал тебе восстановили слух. — вздохнул Хосок, — А на деле как будто бы даже дважды его лишили. — Чудес не бывает. — улыбнулся Юнги, сцепляя пальцы в замок и потягиваясь вверх, — Это протез. Лучше так, чем совсем ничего не слышать. — он потянулся к уху, собираясь снять аппарат, — Пойдём. Если буду нужен – напиши. Я не могу пользоваться микрофоном во время уборки. — Подожди. — в спешке попросил Хосок, снова открывая дверцу шкафчика. Юнги послушно замер, не убирая руку от виска. — Чего-то потерял? — ради приличия полюбопытствовал он, с неким нетерпением наблюдая за копошившимся внизу Хосоком. Тот упрямо старался выудить нечто из глубин рюкзака: движения спешные, настойчивые, Хосок довольно жмурится, наконец сжав что-то в ладони. — Я кое-что сделал. — он неловко вытянул руку вперёд. Этот браслет, на первый взгляд, ничем не отличался от того, что носил сам Хосок, разве только цвет у бусин был молочный с оттеняющей нежно-малиновой окантовкой. Но стоило Юнги рассмотреть его поближе, как стало ясно: бусины были не совсем обычные. Каждая их них была сделана в форме пиона: бутон будто раскрывался, лепесток за лепестком переходя от одного оттенка к другому. Зелёная плетеная нить, на которой покоились бусины, окантовывала их по кругу, создавая впечатление букета, цветущего на запястье. — Ну как тебе? — осторожно спрашивает Хосок. Он смотрел на Юнги с юношеским нетерпением, в распахнутых чёрных глазах снова ни блеска, ни всполоха. Юнги стало некомфортно, будто останься он чуть дольше, начнёт вязнуть в мазуте этих губительных поцелуев, что Хосок умудряется оставлять даже не касаясь его кожи. — Очень красиво. Спасибо. — выдавливает Юнги, до крайности смущенный и растерянный, — А ты что же, всю ночь над ним просидел? — До пяти утра. — Дурак. — буркнул Юнги. На часах было шесть сорок, — Ты хоть завтракал? Хосок отрицательно покачал головой. Юнги правда терпеть не мог, когда люди изводили себя попусту, намучавшись с Чимином и его причудами. Хосок ему глаза мозолил своей болезненной худобой. Он так сильно напоминал Чимина в его жуткий период баловства с «экстази», что Юнги почти ощутимо вдыхал запах рвоты со сладковатым шлейфом порошка вместо чистого хлористого воздуха. — Пойдём сначала в столовую. — Юнги подавил приступ тошноты, — Поешь вместо меня, не хочу, чтобы талон пропадал зря. Юнги, как и всех работников зоопарка, кормили бесплатно. Он старался не пропускать столовую, потому что почти всегда после работы бежал в университет, не успевая перекусить по дороге. Без завтраков пришлось бы совсем туго. — Нет, не стоит, я не голоден. — попытался отмахнуться Хосок, но Юнги категорично вздернул брови вверх. — Я не спрашивал. — отрезал он, — Это входит в твои рабочие обязанности. — Юнги снял микрофон, не принимая больше возражений и положил его на верхнюю полку, повернув ключ в замке. «Пойдем за мной.» — выводит он, направляясь к выходу из подсобки. Корридор помещений, примыкающий к улице, сегодня особенно сильно давил белизной на голову и Юнги впервые так искренне пожалел, что не взял с собой солнцезащитные очки. Он юркнул вдоль стены, на повороте вытягивая руку в проём прежде чем сделать шаг, и, слегка сбиваясь с привычного темпа, отмерил десятью размашистыми шагами путь до двери, ведущей во внутренний двор. На остановке уже стояли люди, ожидая, когда подъедет фургончик и заберёт их с промозглого утреннего холода в теплую ароматную столовую. Если так подумать, для работников полного дня пятиминутные поездки от главного корпуса были своеобразной отдушиной: они шутили и смеялись, до неприличия широко раскрывая рты, изрыгая клубки горячего пара в воздух. Их одутловатые лица на холоде казались картонными, грубыми, а одинаковые синие костюмы сливались с утренним туманом, навевая почти картинную печаль крейсера «Аврора», погруженного в глубокий сон. Пара человек приветливо помахала Юнги, приветствуя. Юнги же достал сигарету.«Ветром соленым дышат просторы. Молнии крестят мрак грозовой. Что тебе снится крейсер Аврора В час, когда утро встает над Невой?»
Что тебе снится, Тэхён?
«А кто это там с тобой?» — не задумываясь считывает по губам Юнги и отточенным движением показывает на свою левую часть головы, где отсутствовал кохлеарный аппарат. Мужчина понимающе кивает и поднимает большие пальцы вверх, отстраняясь. Юнги страшно не любил эти взаимодействия. Слишком много любопытства и лишнего шума. Так сложно просто его не трогать? Юнги чувствует грубое касание на своем плече и от испуга вздрагивает всем телом. Когда звуки исчезают, любое прикосновение, прежде не замеченное глазом, воспринимается как потенциальная угроза. Адреналин прожёг дорожку вдоль позвоночника, так некстати опалив затылок: Юнги почти инстинктивно делает шаг в сторону, стараясь сбросить чужую руку с плеча и наталкивается на Хосока, ощутив в полной мере остроту его рёбер. В глазах Хосока застыл вопрос. Его ладонь мягко придерживает локоть Юнги, предотвращая очередное неосторожное движение. Странное чувство взвизгнуло под кожей: рука, уже пропавшая с плеча, всё так же отчетливо на нём ощущалась. Мерзкий вязкий след словно проник глубоко в кость. Хосок поднимает взгляд выше, смотря куда-то за спину Юнги. «…нянчится с таким.» только и сумел разобрать Юнги, обернувшись на говорившего. Это был высокий небритый мужчина, с неестественно выдвинутой, будто неправильно сросшейся после серьезной травмы челюстью. Его глубоко посаженные глаза сверкали стальным блеском. Холодные, живые, они предупреждали о необходимости держать ухо востро. Это был взгляд уличной собаки, которая всегда обходит человека стороной, не доверяя даже самому лакомому кусочку, если он был тронут человеческой рукой. Мужчина мельком вглянул на Юнги, кивнув в знак приветствия и криво улыбнулся Хосоку. Юнги был знаком с ним лишь косвенно. Не так давно его лишили прав на дочь за халатность в отношении своих прямых родительских обязанностей и вытекающее оттуда извечное пьянство. В обеденные часы он особенно любил сетовать на то, что опека ничего не понимает в методах воспитания и зачастую делал это так громко, что даже Юнги, сидя за несколько столов, прекрасно его слышал. Лицо Хосока оставалось нечитаемым. Юнги вновь развернулся к мужчине, сконцентрировав всё своё внимание на его губах, уже очерчивающих первый слог. Но прежде чем он сказал хоть слово, на глаза Юнги, словно утренний багрянец, опустились чьи-то мягкие и тёплые ладони. Юнги растерялся. Он коснулся пальцами знакомой руки, потянув вниз – безрезультатно. Впрочем, Хосок бы и не позволил ему многое. Юнги почувствовал как ускорилось сердце и сильнее сжал руку, остановившись, едва прощупав натяжение связок. Касание Хосока было настойчивым, но отнюдь не грубым или властным. Одно из тех, в которых нет ни грамма силы, а вырваться не можешь, хоть и хвост держишь трубой. Юнги замер в нелепом оцепенении. Он не мог ни отстраниться, ни ответить, с непривычки поперхнувшись собственной глухотой, вставшей вдруг поперёк горла. Дрожь поднялась от стоп к макушке, встряхнув привычный порядок мыслей. Колбочки-стекляшки, хранящие последний всполох млечного пути, вспыхнувший прежде чем наступила темнота, с легкой руки Юнги одна за одной посыпались, разбиваясь о стенки черепа и озаряя тишину рокотом звёзд, вторя ударам сердца. Да что уж и говорить, он бы так и стоял, держа собственные ладони поверх ладоней Хосока, если бы тот не убрал руки, заглядывая ему в глаза. Черные, подернутые волной беспокойства буйные глаза. Юнги видел в них своё отражение, всеми силами стараясь держаться за границу радужки, но в итоге услышал лишь всплеск закрывшихся над собой тёмных вод. Стало так непривычно тихо. Только едва заметная дрожь от подъезжающего фургона щекотала носки резиновых сапог. Юнги стряхнул руку Хосока с плеча, стыдливо прячась в веренице людей, выстроившихся в очереди на посадку. Фургон, судя по перекосившимся лицам вокруг, привычно лязгнул, открывая свои двери, и уже через пару секунд поглотил всех стоящих, двинувшись по расписанию в путь. Их с Хосоком разделило. Юнги оказался в хвосте на заднем сиденье с одним из работников, отвечающих за техническую составляющую двух-трех вольеров из секции «В». Юнги достал из кармана телефон, набирая сообщение.«Что он от тебя хотел?» Доставлено.
Печатает… Хосок стоял в проходе легонько выгнув спину и, чтобы поддерживать равновесие, одной рукой крепко цеплялся за ярко-желтую перекладину, протянутую под крышей фургона. Он и правда был чем-то похож на богомола. Угловатый и степенный. Зелёный. Телефон Юнги завибрировал. «Ничего. Просто спрашивал, чем я тут занимаюсь.»«"Нянчится", это он про меня?»
Хосок перевёл извиняющийся взгляд на Юнги. Дурень. «Ты услышал?» Юнги посмотрел на него как на идиота. Хосок, осознав глупость сказанного, забавно округлил глаза, кажется, испугавшись. Юнги же успел сменить его имя в контактах на «Богомол-уголовник». «Я к тебе так не отношусь.» Юнги раздраженно смахнул уведомление и убрал телефон, отворачиваясь к окну. Жесткое потертое сиденье неприветливо уткнулось в спину. Наверное из всевозможных гадостей и слов сожаления, ничто не ранило его больше, чем слово «нянчится». Потому что от момента потери слуха до установки кохлеарного аппарата этот жалобный скулеж слогов, пожалуй, несколько лет к ряду аккомпанировал его инвалидности громче всего. Потому что Юнги не справлялся самостоятельно. Не справлялся ни с чем. Что значит потерять слух? Это же не зрение в конце-концов, можно привыкнуть, ничего сложного: мир не блекнет, не пропадает. Вот только ты ему словно больше не принадлежишь. Юнги хорошо помнит, как отказывался есть и пить, потому что сходил с ума, чувствуя каждый проглоченный кусок, движущийся по пищеводу. Всё его тело «разговаривало» на языке непонятном, неприятном, физическом. До того невыносимым, что хотелось разорвать на себе кожу. Помнил, как кричал на Чонгука, прося говорить громче, и как однажды запустил в него же гранённый стакан, не услышав ни звука. Было так страшно просыпаться по ночам от биения собственного сердца, что в какой-то момент Джин, Тэхён и Чонгук стали по-очереди дежурить в его комнате, засыпая, держа дрожащего Юнги в руках. Мир вокруг стал чужим. Незнакомым. Пропала музыка. Пропали голоса. Юнги будто существовал сам по себе, в отдельном прозрачном пузыре, призрачным напоминанием прошлого бродя по разбитым улицам. Сводя счёты с уничижительным одиночеством, Юнги в один день понял, что собственный голос не может долгое время существовать в вакууме. Он его… забыл.Тэхён писал что-то в блокнот под неясные, но очень эмоциональные возмущения Джина. Они ругались между собой вот уже битый час, тщетно пытаясь уговорить Юнги начать учить язык жестов. Блокнот, исписанный вдоль и поперёк, претерпел уже семь полётов по комнате, да и в целом атмосфера вокруг была взвинчена, как мюзле перед финальным выстрелом шампанского. Юнги сидел у стены, уткнувшись носом в колени и искоса поглядывал на друзей через просветы чёлки. Тэхён наконец не выдержал и запустил ручкой в грудь вопящему Джину. Юнги не имел ни малейшего понятия о чём они спорили. В жизни, в отличие от кино, тебе никто субтитров не предоставляет. Джин отобрал у Тэхёна блокнот, не прекращая говорить и грозно замахал им около его лица, недовольно кривя брови. Тэхён открыл рот от удивления, захлопав светлыми, словно крылья бабочки ресницами. Джин сказал что-то обидное? Брови Тэхёна опустились и он быстро-быстро залепетал что-то в свою защиту. Он качнул головой, не без труда выдержав тяжелый десятисекундный взгляд Джина, и тот, увы, сдался, без особой радости и покорства протягивая блокнот обратно. Тэхён, не отрываясь от разговора, передал его Юнги.
"Либо ты учишься говорить на языке жестов, либо будешь сам придумывать, как с нами общаться."
Что значила неполноценность Юнги в глазах Хосока? А что если кохлеарного аппарата больше нет? В нём больше не увидят человека? Юнги закрыл ладонями уши, чувствуя ледяные жала сережёк, впивающиеся в нежную кожу. Второй лепесток опустился на воду, покидая гниющий жемчужный веер, бесцельно замерший в пруду.***
Сегодня на завтрак был мисо-суп, жаренные маленькие куриные котлетки в сладком соусе, рис и пророщенные ростки фасоли с капустой на гарнир. Юнги обожал это меню, уступая его разве только рыбным пирожкам, но забрать обещание, данное Хосоку, не мог – совесть не позволяла. Вообще, не сказать, что он был шибко голоден, просто сладковатый мясной аромат напомнил о том, как же это было бы вкусно кушать. Юнги тяжело вздохнул, набирая еду в поднос. Он положил чуть меньше риса и чуть больше куриных котлет, надеясь на то, что желудок Хосока ещё не настолько плох в усвоении пищи. У Чимина в своё время были проблемы. Из него всё выливалось. Юнги забрал упаковку сливового пюре с общего стола и огляделся. Хосок не ушёл далеко: выбрал стол у края, сев лицом к раздаче, и, встретившись глазами с Юнги, тут же поднял руку. Юнги почему-то вздохнул. Он старался держать поднос крепко, двумя руками, но тот всё равно трясся и чтобы не пролить суп, Юнги пришлось перейти на спокойный медленный шаг. Он поставил еду на стол, толкая поднос ближе к Хосоку. «Спасибо.» — Хосок, очертив единственное слово, замер с поднятыми к груди руками, словно спрашивая: «я всё сделал правильно?» Юнги кисло кивнул, усаживаясь напротив, соврав самому себе что не заметил, как утихли два тлеющих огонька. Он больше не смотрел на Хосока, сместив свой взгляд куда-то в сторону на голубую противную стену. Не хотелось таращиться, пока тот трапезничал. Ещё и есть откажется. От нечего делать Юнги стал ворошить свои волосы, не зная, куда ещё приткнуться. Белёсые, пожранные краской, неприятные на ощупь. Не кувшинка, а стог сена. Внезапно под его локоть пролез телефон. «Что мы будем сегодня убирать?» — крупным шрифтом красовалось в заметках. Хосок подцепил котлету палочками, задумчиво отправляя её в рот и кивнул в сторону телефона. Юнги с секунду колебался, но всё же взял его в руки. «Сначала пойдем от двери с вольером, затем двинемся в сторону подсобного помещения. Нужно будет обработать стены специальным раствором, чтобы не образовывалась плесень. Потом будем обследовать пингвинов и убираться у них.» Он вернул телефон владельцу, отворачиваясь. Столовая должна быть наполнена стуком подносов, столовых приборов и разговорами под приглушённую музыку, но в вакууме вокруг Юнги звука нет. Без кохлеарного аппарата он космонавт, с кохлеарным аппаратом – пришелец. Как ни крути – чужак. Возвращая с небес на землю, ему в локоть снова упёрлось новое сообщение. «А чем ты занят после?» — прочитал Юнги. «Еду на учебу.» — набрал он, уже готовый отдать телефон, но внезапно остановился, дополняя написанное. «Еду на учебу. А ты?» «Полицейский участок.» Юнги нахмурился. «Зачем?» «Отмечаться о проделанной работе.» «Каждый день?» Телефон катался по столу от одного к другому, со стороны, наверное, больше напоминая игру в воздушный хоккей, чем переписку. Хосок вообще набирал сообщения с зажатыми между зубов палочками. «Да. Иначе не засчитают часы.» «Я тоже бывал в полицейском участке. Не очень приятное место.» «Мне тоже не особо нравится.» Юнги повернул телефон экраном вниз и отдал его Хосоку в руки, тем самым закончив разговор. — Ешь давай. — он постарался произнести слова как можно более непринуждённо, однако реакция Хосока слегка его озадачила. Опять сломался голос? Его зрачки вдруг неестественно задрожали в пустой точке и Юнги понял: Хосок прислушивается. Он посмотрел в сторону, противоположной той, куда качнулся его зрачок. Следующий стол по левую руку. Переглядывающиеся рабочие. «Вы слы…» Хосок несильно толкнул его ногой под столом. «Не смотри туда. Смотри на меня.» — Хосок грустно улыбается, пряча печаль по уголкам губ и подхватывает капусту палочками, приставляя её к носу, будто усы. Юнги же достает свой телефон, от волнения не попадая по нужным буквам. «Я не хочу смотреть как ты ешь.» Хосок чуть качает головой и тянется за своим телефоном. «Ты на редкость чудное и противоречивое создание.» «Отстань.» — показывает ему с экрана Юнги, на что Хосок так славно жмурится в улыбке, что Юнги подумал было поставить его сегодня драить стены в гордом одиночестве. Но этого не случилось. Всю работу по уборке от мытья полов и до дезинфекции они проделали вместе. Хосок, к большому удивлению Юнги, даже не задал ни одного вопроса. То ли потому что работа была легкой, то ли он просто не хотел в очередной раз его тревожить. И хотя Юнги в ожидании какой-нибудь глупости всё время поглядывал в его сторону, Хосок же оставался безучастным к его терзаниям, потихоньку качая головой в такт музыке в наушниках. Юнги поймал себя на мысли, что шоколадная лохматость Хосока была ему к лицу. Шелковые прядки у висков слегка завивались, придавая образу аккуратную домашнюю незавершенность. И как резко с этим контрастировали его глаза. Право, бросало в дрожь. Когда Юнги наконец надел кохлеарный аппарат, сил на дальнейшую работу уже не было. Они с Хосоком должны были встретиться около внутреннего вольера, после того как Юнги заберет свое средство связи с внешним миром. К пингвинам и Намджуну вместе взятым без него соваться было никак нельзя. Его взгляд вдруг остановился на браслете, покоившимся на верхней полке шкафчика. Юнги осторожно взял его с полки, рассматривая на свету. Бусины-пионы из молочного стекла в холодных лучах будто мерцали редкими вспышками. И как угловатые пальцы могут создавать нечто подобное? Как такие безжизненные глаза видят в расплавленном стекле красоту? «Да и потом, даже хрусталь в моих руках чувствует себя в безопасности.» — слова Хосока защекотали что-то на задворках создания и перед глазами Юнги всплыла недавняя сцена у автобуса. Он мысленно отругал себя за неправильную реакцию. Смахивая остаток колючего чувства, Юнги положил браслет на место. Мягкость чужих рук никак не уходила, касаясь открытых участков тела в тихой робкой ласке. Он развернул к себе ладони: такие же сухие, как и волосы на голове. Как и всё, что сейчас представлял собою Юнги. А ведь когда-то было по-другому. Правда.— Юнги, чем ты хочешь позавтракать? — прокричал Тэхён с кухни. Юнги закрыл голову руками: она так страшно раскалывалась, что от голоса Тэхёна внутри его черепа словно задребезжали литавры. Он сдавленно застонал. Было так жарко. Юнги вытянул руки и потянулся, перевернувшись с живота на спину, чувствуя лопатками как вздымается и опадает под ним чья-то грудная клетка.
— Слезь с меня, у тебя слева целый матрас… — недовольно проворчал Чимин, безуспешно пытаясь столкнуть Юнги обратно. Хотя и толкал он без особого энтузиазма. Сил не было.
— Чимин-ааа… — довольно протянул Юнги, растягивая затёкшие позвонки. Использовать его в качестве подушки было до ужаса удобно: позвоночник, чувствуя упор рёбер, сладко похрустывал и в какой-то момент Юнги уже почти превратился в жидкость, мурча от удовольствия.
— Хочешь лежать – лежи рядом, а не на мне, — бурчит Чимин, — ты мне так рёбра отдавишь.
— Но так удобнее. — противится в ответ Юнги, не разлепляя глаз. Тело под ним пришло в ожесточённое движение, и Юнги, скользящий по Чимину, как корабль по волнам, после небольшого шторма прибился к голым коленкам, горестно вздыхая.
— Юнги, да слезь же ты… — Чимин с третьей попытки наконец вытащил свои ноги, отползая на другой край матраса.
— Вы там вдвоём от выпитого алкоголя совсем страх потеряли? — Тэхён появился в дверном проёме, воинственно держа лопатку в руках.
— Есть-то что будете?
— Яичницу..? — Юнги приподнял голову, фокусируясь на фигуре Тэхёна. Зрение упорно размывалось и после нескольких секунд непрерывной борьбы с нарастающей слепотой он сдался, уронив лицо в подушки. Тэхён вздохнул, кажется, страшно разочарованный. Не понятно только чем: отсутствием самоконтроля со стороны Юнги или его выбором ингредиентов для похмельного завтрака.
— С жидкой серединой. — добавил от себя Чимин, поднимая руку.
— Точно. — Юнги ткнул пальцем в воздух, – С жидкой серединой. — он похлопал Чимина по спине,
— А ты молодец…
— Вы два беспробудных пьяницы. — сокрушённо подытоживает Тэхён, — Подъем по пионерскому лагерю, — он постучал лопаткой по дверному косяку, — давайте, у вас пять минут.
Юнги, протестующе сопя, притулился к Чимину, закидывая ногу сверху и уткнулся носом в его плечо. От Чимина пахло чем-то утренним, может даже слегка пыльным: солнечными лучами, что горчили у кончиков рыжих волос. Чимин с не присущей ему осторожностью поглаживал пальцы Юнги, тихонько опаляя их своим теплым дыханием.
— У тебя такие нежные руки. — ворчит он сквозь сон. — Приятно трогать.
— Руки как руки. — недовольно буркнул Юнги в ответ.
— Вы встаете или нет? — Тэхён навис над ними как коршун над ещё живым ужином, — Отлепись от Чимина я тебе говорю, там тебе что, медом намазано? — он замахнулся лопаткой, вызвав радостный визг: Чимин и Юнги бросились врассыпную.
Юнги смахнул воспоминание, захлопывая его глубоко в сердце вместе с дверцей шкафа. Он так страшно…скучал. — Юнги-и… — пропел Джин, стучась в дверь подсобки, — Я знаю ты готов, пошли уже, Намджун ждёт. Продемонстрируешь ему свой учительский талант. Юнги открыл дверь, напустив на себя самый непринужденный вид. Джин был лохматый, немного взволнованный и лучезарно улыбался, стоя в проёме с пустым ведром в руках. Заспанные щёки светились нежным розовым румянцем: кажется, он бежал к нему с холода. — Ещё и закрылся, скрытный какой. — по-доброму заворчал он, делая шаг назад. — Знал что ты придёшь. — незлобливо огрызнулся Юнги, выходя наружу. Джин уткнулся головой в пушистый белоснежный висок, в шутку бодая Юнги, уже успевшего скорчить кислую мину. — Ну хоть раз скажи, что рад меня видеть. — запричитал Джин своим излюбленным тоном. В Юнги заскулил отголосок воспоминаний: ни сбежать, ни спрятаться, он наиграл свой привычный этюд по голосовым связкам и Юнги, уже дрожа, стиснул Джина в объятиях, полностью принимая своё бессилие. — Котяра… — ласково шепчет Джин, гладя Юнги по спине. — Как же тебе помочь? Ты всё плачешь и плачешь…***
— В следующий раз если решите тайком сбежать от Чонгука, меня не приплетайте. Как тебе вообще в голову это пришло – конференция… — с порога заявил Намджун, стоило Юнги появиться в предбаннике. — Пингвины ведь, — Джин заговорщически пихнул Юнги в бок, — всегда одеты в смокинги. — он честно держался до последнего, но при звуке рвущегося наружу лошадиного смеха Джина, Юнги тоже очень быстро покосило. Намджун вздохнул, очевидно задаваясь вопросом о качестве работы отдела кадров, открывая перед двумя хохотунами дверь. Весь вольер ощетинился, стоило Намджуну зайти. Даже его черно-белый костюм не вызывал у пингвинов ощущения родства и те, притаившись у стекла, жуликовато подглядывали за ним с другой стороны бассейна, сгрудившись в одну мохнатую кучку. Хосок уже стоял внутри, заметно растерявшись при появлении остальных. — Вчера только один Сырник к нему подошел. — Юнги указал на Хосока с ведром, — За результат не ручаюсь. При звуке голоса Юнги пингвины тут же поменяли настрой. Они подняли головы, ища его глазками-бусинками, захлопали крыльями, приветствуя издалека и дружной толпой направились ему на встречу, мурлыча радостную песенку. Юнги издал сиплый кричащий звук, приветствуя их в ответ, вызвав целую бурю эмоций среди черно-белого царства. Хосок притаился в стороне. Сырник, единственный из всей группы, повернул в его сторону клюв. — Мне кажется он на меня странно смотрит. — пробормотал Хосок, не спуская глаз с толстого пингвина. — Ну, у тебя в руках рыба. — успокоил его Юнги. — А он тут самый прожорливый. — он отвлёкся на Нарэ – пингвина, на браслете которого сверкала восьмёрка, потому что тот пискнул, получив в нос от своего товарища. Сырник тем временем сделал шаг в сторону Хосока. — Юнги. — предупредил его Джин. Юнги же был занят осмотром крыла одного из пингвинов, в стоящем вокруг гвалте совершенно не отличая голос Джина от крика птиц, — Юнги! Сырник, не смотря на всю свою упитанность, довольно резво, насколько это было дозволено его коротким ножкам, заковылял в сторону Хосока. Расстояние между ними начало сокращаться. Когда же Хосок попятился от пингвина вдоль стены, не получив от Юнги разрешения самовольничать, то Сырник, расстроенный подобным невежеством и трезво оценивший свои возможности, лёг на пузо, заскользив навстречу по вольеру уже в два раза быстрее. Хосок дал дёру вместе с ведром и рыбой, а Юнги, обернувшись на радостный скрежет Сырника, так и замер с другим пингвином на руках. — Ты же сказал, что он к нему вчера подошёл! — прокричал ему Намджун с другого конца вольера. — Так это было вчера! — ответил ему Юнги, наблюдая как Хосок перескочил Сырника, убегая в обратном направлении. — Может ему помочь? — спросил Джин, приставив руки ко рту в качестве рупора. Юнги, если честно, было интересно, чем это могло закончится без его вмешательства, но побоялся, что Хосок чего доброго в панике свалится в бассейн и поминай как звали. — Хосок! — старался перекричать воодушевленного Сырника Юнги, — Кинь ему рыбу, он сразу отстанет! Хосок, потому что совсем не смотрел под ноги, сперва споткнулся, встрепенувшись на голос Юнги, но затем выудил первую попавшуюся рыбу из ведра и бросил её в сторону. Черно-белый круизный лайнер поменял траекторию, повернув клюв к угощению и вскочил на лапы, шлёпая по галечной насыпи к дохлой рыбе. Юнги кивнул Джину в сторону пингвинов, отбегая к Намджуну, жестом позвавшем его подойти. Пингвины хвостиком хотели было последовать следом, но при виде Джина сдали назад, выстраиваясь в плотный круг. — И чего это ты устроил вчера с Чонгуком? — Намджун был как никогда серьезен, но всё же не сводил глаз с вольера, приглядывая за Хосоком, — Долго будешь относиться к нему как к ребенку? Пока Джин отвлекал на себя внимание остальных шипящих пингвинов, Хосок старался откупиться рыбой от одного единственного Сырника, отгоняя его тем самым подальше от себя. — Больше трёх не давай! — прокричал ему Юнги, — Ты же сам знаешь причины. — обратился он к Намджуну, — И не отношусь я к нему как к ребенку. Уже давно. — А зачем тогда скрывать Хосока? — Намджун бросил на него беспристрастный взгляд, сложив руки на груди. — Тебе он не кажется жутким? — Юнги, боясь что Намджун сковырнёт достаточно болючий нарост, если продолжит задавать наводящие вопросы, решил сделать шаг назад в свой же след. — Нет. — не задумываясь ответил Намджун, — Мальчишка как мальчишка. — Намджун, — чуть понизил голос Юнги, поправляя микрофон за ухом, — он сказал что у него статья за подстрекательство. Намджун, не произнося ни слова, развернулся к нему. Цепкий карий взгляд вонзился в лицо Юнги, с привычной размеренной долей скептицизма анализируя сказанные слова. Юнги, однако, был безоружен. Хосок для него оставался непомерно жутким и этот страх, притаившийся за склерами, Намджуну должен был быть виден хорошо. — Сомневаешься в правдивости его слов? — медленно произнёс Намджун. — Не совсем. — Юнги затруднялся ответить что вызвало тогда в нём похожее странное отчуждение, отзвуки которого сейчас маячили под ложечкой, — Только вот… — он замер на полуслове, не готовый произнести остальное. — Я не знаю. — вздохнул Намджун, — Меня в детали его дела не посвящают. Хосок спрятался за высокий муляж скалы и Сырник, с его не очень хорошим птичьим зрением на суше, проковылял мимо, выискивая Хосока по периметру, вместо того, чтобы заглянуть за угол. Юнги присвистнул, тормозя его, и кивнул в сторону пары торчащих резиновых сапог. Пингвин похлопал глазами, склонив голову. Не понял. Тогда Юнги кивнул ещё раз. Сырник, качаясь вправо-влево болванчиком, обернулся и, наконец обнаружив пропажу, по-настоящему обрадовался, громко стуча клювом. — Погладь его, не укусит! — прокричал Юнги, едва сдерживая смех. Хосок, всем телом впечатавшись в мокрую стенку, всё же протянул руку к Сырнику и пару раз похлопал его по голове. Тот, получив желаемое, довольно закряхтел и пошёл отчитываться о полученном важном достижении к Юнги, который уже присел на корточки, распахивая ему навстречу руки. Пингвин положил голову на его плечо, сипло кряхтя в мокрых объятиях, не забыв при этом пару раз гаркнуть на Намджуна. — Я ещё ничего не сделал. — возмутился тот на его выходку. Юнги принялся гладить Сырника по белым перьям на груди, — Все никак не пойму, почему ты им нравишься… — недовольно пробормотал Намджун. Он никогда этого не показывал, но Юнги знал, что такая особенная любовь пингвинов только к нему задевала. Они хоть и страшно воняли рыбой, но их хотелось потискать даже таким важным дядькам, как Намджун. — И я не знаю. Но вот так уж вышло. — Юнги ласково потрепал набитое пингвинье пузо, — И чего ты его боишься? Смотри какой сладенький. — он заключил мордочку Сырника в ладони, прижимаясь к нему лбом. — Это ты мне или пингвину. — многозначительно уточнил Намджун. — Намджун, — Юнги повернулся к нему, показательно хмурясь, — чтобы я назвал тебя сладеньким, мне потребуется несколько литров крепкого алкоголя. — Очень смешно. — огрызнулся тот, ехидно морща нос, — Хосок, загляни ко мне после того как закончишь! — прокричал Намджун, после возвращаясь взглядом к Юнги, — Никаких больше пингвиньих конференций, ясно тебе? — Юнги! — фоном орал Джин, зовя на помощь. Юнги коротко кивнул, — Юнги, они меня сожрут! — не унимался Джин, громко выругавшись после: кажется, кто-то его цапнул. — Иди давай. — отправил его Намджун, одобрительно похлопав по спине. Юнги со вздохом пошёл вызволять Джина из пингвиньего плена. Сырник проводил его задумчивым взглядом.***
Вся это беготня с пингвинами, уборкой и последующими тремя парами выжали из Юнги все соки. Он лежал на парте, чувствуя как яростно пульсируют виски и горят глаза, реагирующие на свет даже при плотно зажмуренных веках. Пустая упаковка от таблеток была надёжно спрятана на дне его рюкзака: Юнги не помнит, когда последний раз глотал такое количество медикаментов за сравнительно небольшой промежуток времени. Ему хотелось выть, в надежде что вибрация высокого тона ослабит спазм, но пока Джин был рядом, приходилось играть на выбывание со своим собственным сознанием, иначе Юнги рисковал вновь оказаться на операционном столе. — Юнги, послушай… — голос Джина скрежетал, изуродованный кохлеарным аппаратом, — через две недели у Тэтэ четвёртый день рождения… Уже прошло четыре месяца…? Как же шумно… Так шумно… — Я пойду туда сам. — шёпотом произнёс Юнги, боясь что повысь он громкость на децибел, то разорвёт себе череп. — Я знаю, что ты меня не послушаешь, — попытался ещё раз Джин, — но может хоть в этот раз сделаешь исключение? — Выгонишь Чимина? — Юнги. — осуждающе протянул Джин. — Я всё сказал. — Юнги не хотел ничего слышать. Любой разговор на эту тему раздражал, потому что дрянная вспыльчивость грозилась развязать ему язык. Было так невыносимо закашливаться от груза секретов, что были вбиты кольями насквозь его живота, а вынуть сросшиеся с плотью дерево – всё равно что подписать себе приговор на плаху. — Помнишь, Тэхён мне возмущался, что какой-то идиот отобрал у него на вечеринке карты, чтобы построить карточные домики? — прошептал Юнги. Джин спрятал грустную улыбку в ворохе белёсых волос. Его дыхание грело затылок, успокаивая болезненную резь. — Ты мне до конца жизни будешь припоминать те восемь шотов водки? — стыдливо отшучивается он. Юнги мягко улыбнулся, усмиряя занывшие иглы в груди, — Скучаешь? — тихо вторит его шёпоту Джин. — Жутко. Юнги закрыл глаза, стаскивая микрофон. Так тихо. Так спокойно, не смотря на резь в висках. И ни следа голоса Тэхёна. Только тело хранило трепет, что жгло сердце Юнги в каждый снежный буран, пряча до боли знакомый силуэт в отражении снежинок. Джин мягко коснулся его плеча. «Пойдешь ужинать со мной?» — очертил он, прижимая руки к груди. «Я обещал сегодня поесть с Чонгуком. Прости.» — отвечает Юнги, наконец поднявшись с парты. «Тебя проводить?» «Да, пожалуйста. Я не хочу надевать микрофон.» — Юнги сменил кохлеарный аппарат на свои бесполезные «маршаллы». Никакой практической пользы они не несли, но по крайней мере уменьшали количество ругающихся и любопытствующих, неустанно всплывающих под носом вопреки всеобщей известности Юнги. Девочки с потока, идущие к ним навстречу по коридору, приосанились, заприметив улыбчивого Джина и помахали им в качестве лёгкого приветствия. Он учтиво кивнул, будто принц, спешивший по неотложным делам и чуть увёл Юнги в сторону, помогая обогнуть одну из зазевавшихся студенток. Хотел бы Юнги тоже относиться к людям чуть проще. Но не понимал с чего начать. Они вышли с территории университета всего десятью минутами позже и свернули к пригорку, скрывающему небольшой уютный сквер возле жилой шестиэтажки. Подниматься вверх оказалось нелегко: ботинки утопали в рыхлых сугробах. Юнги поморщился от холода, щипающего кончики его носков даже через утеплённую обувь. Снег валил с самого утра, так что к этому часу весь сквер внизу был уже укутан в чистые мягкие лоскуты. Пуховые одеяла грели редкие ели, высаженные в небольшие рядки вдоль уличных фонарей и пусть их городское убранство и не отличалось особой пышностью, этот лесной островок посреди каменных джунглей всегда особенно нравился Юнги именно в зимнее время. «Это там случайно не Чонгук с Чимином?» — выводит Джин, показывая прямо перед собой. Юнги вглядывается: действительно, Чонгук и Чимин, идущие по заснеженному скверу вдвоём. Крупные хлопья снега словно сахарная пудра покоились на обеих головах, создавая впечатление, будто эти двое только вышли из кондитерской, некстати учинив там заварушку. Юнги с шумом вдохнул, откашливаясь. Кажется, в этой интерпретации был виноват аромат сладкой выпечки, витавший в воздухе. Чонгук был одет во всё чёрное, вырисовываясь более отчётливо на белоснежном фоне, Чимин же был наряжен в молочного цвета длинный пуховик. Они шли не торопясь, совершенно безоружны перед улыбкой, ловко перескакивающей между двух пар румяных щёк. Джин стучит ему по плечу. Зрачки Юнги нехотя скользнули в его сторону. «Когда они успели помириться?» «Не знаю.» — Юнги очертил слова, даже не удосужившись повернуть корпус, полностью поглощенный происходящим чуть поодаль. Чимин наклоняется к земле, зачерпывая внушительный ком снега и ловко в один подход заталкивает его Чонгуку за шиворот. Тот подпрыгивает, Юнги видит, нет, почти слышит знакомый заливистый смех, срывающийся с его губ, пока Чонгук, уже готовый к бою, лепит снежок на скорую руку, перепрыгивая по сугробам с одной стороны на другую, чтобы не позволить Чимину прицелиться. Шаг влево, рывок. Они с минуту кружили друг напротив друга, подгадывая удачный момент для атаки. Чимин вновь бросает снежок, но промахивается и сразу сбегает от стремительно сокращающего расстояние между ними Чонгука, прячась за лавочкой, как за спасительным щитом, вытягивая руки перед собой в умоляющем жесте. Чонгук, глядя на это, довольно щурится, неутешительно качая головой. Своим вальсом они напомнили Юнги двух драконов из мультфильма, который Чонгук не так давно ему показывал. Чёрненького, кажется, звали Беззубик. А вот его белоснежную подружку Юнги запамятовал. Чимин отползает в сторону, теперь оказываясь на открытом участке. Ныряет вниз, уворачиваясь от снежка, и тянется за новой порцией, чтобы отомстить, но Чонгук оказывается немногим быстрее и проворнее. Вражеский снежок прилетает Чимину прямиком в россыпь волос. Юнги понимает по губам: Чимин сейчас театрально охает, падая навзничь на землю. Чонгук медлит, замерев с поднятой вверх рукой. Делает несколько осторожных шагов, наклоняясь над распластавшимся на снегу Чимином. И в ту же секунду вверх взмывает всполох снежных хлопьев. Чимин подскакивает, надеясь сбежать, но как итог они оба валятся в белоснежный бурьян, не устояв на ногах. На их лицах такая светлая улыбка, что даже снег, укрывая робкие чувства особой зимней нежностью, сверкал менее ярко. Чимин небрежно отряхивает волосы Чонгука и утыкается лбом ему в щеку. Нарывы на сердце Юнги лопнули, вознося давно забытую эмоцию в свою наивысшую точку и, зловонно растекаясь, оголили горечь на корне языка. Такая странная боль пронзила Юнги. Губительны были её шаги по незатянувшимся рубцам. Его замученное сердце всё так же дрожало в призрачных объятьях ушедшего ноября. Чонгук прикрывает глаза, улыбаясь, и зарывается пальцами в рыжие волосы, прижимая, да куда уж ближе-то, Чимина к себе. Для двух влюблённых дураков, укутанных сугробами, вокруг ничего больше не существовало. Только снег медленно опадал на их горячо вздымающиеся плечи. В снежном вальсе перед глазами лишь на секунду рисуются знакомые мягкие черты. Всё тот же славный шоколадный оттенок волос, нетронутых краской, та же тёплая улыбка и его любимое пальто. Тэхён не задерживается дольше, чем на взмах горящих ресниц. Юнги вдыхает колючий зимний воздух в надежде, что тот наконец разорвет его легкие. «Я, кажется, никогда не смогу его простить, как бы сильно ты этого не хотел.»