Когда летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной. Ты уже летишь с моста.
«Воскресни за 40 дней»
Медина Мирай
Истошные крики. Повсюду кровь и смердит тухлыми отходами. Кого-то вывернуло. Кажется, что земля уходит из-под ног. Это бежит титан. Стекла трещат в рамах, а за ними, прижавшись в угол, прячутся люди. Тщетно. Никто не знает, как это происходит, но титан находит их. Они всегда находят свою добычу. Тощая женщина вопит, надрывая связки, и просит пощады, но это не срабатывает. Никогда ещё они не оставляли никого в живых. Титан надкусывает ее голову. Женщина больше не кричит. Корнелия не может пошевелить пальцами. Она знает исход. Её съедят. Как и эту, вопящую секундами ранее, несчастную, как мужчину, которого разорвали на две части, или как военного, летавшего, словно надоедливая муха, над чудовищем. Исход всегда один. Они все умрут. Во сне никогда не получается убежать. Сколько не пытайся, сколько сил не прилагай, здесь другие правила. Человек становится медленным и слабым. Поэтому Корнелия даже не пытается. Она знает, что проснётся. Выучила этот сон, как Отче наш, хотя верующей никогда не была. Актёрам не принято верить в Бога. Они все как один курят в антрактах; спят с режиссёрами, чтобы получить главные роли, а за этим следует большой гонорар и известность; пьют до беспамятства после премьер и сидят на сильных наркотиках. Всё это не чуждо и для Корнелии, хотя та принимает только снотворные, а что до остального? Нет, это не про неё. Но глупо отрицать, что все эти греховные вещи помогают уйти от реальности, от славы, от обожания поклонников. Но не от титана. Им плевать до людских статусов. Будь ты обычный работяга или Папа Римский, исход всегда один — пасть титана. Мясистая рука тянется к ней, и Корнелию окутывает страх. Сколько бы это не происходило — ей страшно. По-человечески так, до трясучки. Рефлекторно она кричит, прямо, как та женщина, которой надкусили голову. Корнелия уже знает, что титан проглотит ее целиком. Но маленькая крупица надежды теплится в ней, как мотылёк в банке, оставляя крохотный шанс на спасение. Может в этот раз у военного получится разрезать загривок титана и повалить его на землю, оставляя Корнелию в живых? Но смерть смеётся ей прямо в лицо, обрубая любые шансы на спасение. Ей становится тяжело дышать. Не понятно из-за страха, опоясывающего все тело, или титана сдавившего туловище. Крики глохнут, когда она слышит хруст своих собственных костей. Странно, что во сне чувствуется боль. Все стирается за мгновение. Единственное, что она помнит — это зловонный запах изо рта титана и темноту. Сон повторился снова. Такой же как и на прошлой неделе. Корнелия медленно распахнула глаза, будто всё ещё чувствуя этот зловонный запах и сдавливание в области рёбер. Но окно было приоткрыто, впуская в просторную комнату весенний воздух распустившейся сирени. Ничего схожего с вонью титанов, отчаянием и кровью. Снотворные, что выписал доктор Шульман, перестали помогать. Она вчера выпила целых пять или около того, но снова проснулась разбитой. И одинокой. Покупка домика подальше от прессы, надоедливых репортеров и суеты, на берегу Сены, должна была пойти ей на пользу. Так говорил доктор Шульман. Корнелия где-то читала, что не стоит доверять психотерапевтам, кто укладывает пациентов на кушетку, но не придала этому особого значения. «Какая разница буду я говорить лёжа или сидя?», — думала она, чувствуя спиной мягкую спинку. А зря. Она ещё минуту сверлила взглядом потолок, куда украдкой пополз солнечный зайчик от ее зеркала на туалетном столике. Как давно она уже не подходила к нему? Она не знает. Каждый чертов день Корнелия в прямом смысле соскабливала себя с белоснежной постели, где под ее руками хрустели крошки от ее вчерашнего обеда, который был завтракам, а после уже стал ужином. Долорес опять покачает головой, но сменит постельное белье, на которое Хофманн капнет чаем или кофе, а гляди и того хуже — разольёт вермут, чтобы запить снотворные. Так лучше спится. Спалось. Вот уже какую ночь подряд ее мучают эти твари. Если долго смотреть, то можно заметить, как луч ползёт по потолку, добираясь до карниза. Жизнь льёт ключом и проходит мимо, не оборачиваясь на Корнелию. Как нахально по отношению к одной из самых известных актрис этого времени. Какой была Корнелия Хофманн. Нет! Она всё ещё есть. Вот же, посмотрите! Хофманн с трудом поднялась с кровати, плавным движением опускаясь на бархатный пуфик. Села, опустив плечи. Годы, будь они неладны, отняли былую красоту актрисы, оставив ей лишь морщины, дряблость и трещинки на губах. В зеркале была другая она. У той Корнелии был блеск в глазах и девичье обаяние. А сейчас она смотрит в своё отражение и впадает в отчаяние. Проводит отросшими ногтями по сухой коже, с ужасом осознавая, что нет больше той юношеской гладкости и сияния. Проводит второй рукой по волосам, а пальцы путаются в свалявшихся колтунах. Сколько она уже не мыла голову? Пару недель точно. Теперь сестра её бывшего мужа, она же мать покойного Отто, была права — Корнелия всего лишь вшивая актрисулька. Наверняка уже успели завестись, в такой-то копне. Никому не нужная, путающая сценарий, потерявшая былой шарм, трижды разведённая. Когда-то яркая и обворожительная, сейчас жалкая и одинокая. Забытая. Корнелия судорожно пошарила по столу в поисках своей красной помады. Алый воск дюйм за дюймом покрывал бледные губы актрисы, заполняя глубокие трещинки. Рука дрогнула в самый неподходящий момент, мазнув за контур. Разозлилась — промокнула салфеткой губы. Терла отчаянно, яростно, до боли, отчего между трещинками заблестели алые бусинки крови. Красила снова, прямо поверх образовавшихся ранок, и опять рука дрожала. Губы щипало. — Долорес! Долорес! — послышалось из комнаты Корнелии и служанка мигом взмыла по крученой лестнице. Распахнула дубовые двери, застав хозяйку измазанную в красной помаде, в окружении тысячи скомканных салфеток. Совсем плоха. — Миссис Хофманн, что случилось? — она подбежала к Корнелии, а та всё тёрла уже опухшие алые губы. — Долорес, прошу накрась меня, — взмолилась Хофманн, продолжая тереть салфеткой по лицу, будто совсем боли не чувствовала. — Конечно-конечно, — служанка часто закивала, осторожно касаясь её руки, чтобы та прекратила, — миссис Хофманн, может сначала примете ванную? Набрать вам воду? От Корнелии уже исходил неприятный запах. Так обычно пахнет старость. На элементарный душ не было ни сил, ни желания. Поэтому такие простые вещи, как еда, душ и прогулки, стали недосягаемыми. Она ещё раз взглянула в зеркало, погладив своё лицо. Ей всего тридцать два. Не сорок и не восемьдесят. — Я снова намусорила, — Корнелия опустила голову, стыдясь собственную служанку. — Ничего-ничего, я тут всё приберу, — она очаровательно улыбнулась, а на лице её не проскользнуло ни единого недовольства. Долорес было двадцать или около того. Хороша собой: пухлые губы, вздёрнутый и аккуратный нос, кожа без единой пигментации и изъяна, белая-белая, почти мраморная. Из-под тонких ресниц можно разглядеть голубые глаза, в которых хотелось тотчас утопиться. От отчаяния, что Корнелия когда-то тоже была красива. Только глаза у неё были карие, что на солнце становились ниточками текучего золота, очерчивающими лунное затмение. А подбородок не такой изящный, как у служанки. — Все уже готово, — послышалось из ванной, где пару минут плескалась вода. И когда она все успела?***
Бледное-зелёные стены как обычно встречали Корнелию каждый вторник в два часа дня. Она же всегда опаздывала, заимев плохую привычку ещё в юношестве. Если её и правда хотели видеть, то могли подождать лишние пару часов. Важно было лишь желание. Хофманн была в этом убеждена, поэтому время для неё было глупой шуткой. Может в какой-то степени это выглядело высокомерно, но для неё это была своего рода проверка на прочность, которую, увы, могли выдержать не многие. — Миссис Хофманн, вас всё ещё беспокоят кошмары? — Да, — кивнула она, устремив пустой взгляд в потолок, — но сегодня военный пытался спасти меня. Она услышала, как терапевт что-то черкнул у себя в блокноте и тяжело вздохнул. Может даже покачал головой. Этого уже Корнелия видеть не могла или просто не хотела. Он долго молчал и изредка царапал грифелем карандаша бумагу. Посчитав, что часовой сеанс закончен и однотипные вопросы закончились, Хофманн привстала, пригладив задравшийся подол юбки. — Я выписал вам более сильные снотворные, — он вырвал белоснежный лист из блокнота, протянув его Корнелии, — не больше двух таблеток в день за час до сна. Понаблюдаем за вашим состоянием. — А если ничего не изменится? — с опаской спросила она, боясь услышать самое страшное. — Давайте не будем настраиваться на худшее. Вам стоит больше гулять и проводить время на свежем воздухе, — деловито произнёс Шульман, осторожно избегая ответа. Оба в этой комнате знали, о чём молчит терапевт. Корнелия не избежит госпитализации, точно так же, как её мать. Самый страшный сон претворится в жизнь. Они просто отсрочивали неизбежное, а Шульман, чтобы не создавать лишней шумихи вокруг звезды и осторожно подводить её к этому решению, выписывал успокоительные и снотворные. Стоит признать, он многим обязан этой несчастной женщине, ведь только из-за неё одной у него выстроилась целая очередь из клиентов. — Меня увезут в лечебницу? Это так? — все настаивала Корнелия, пытаясь заглушить внутреннюю тревогу, что, как трепыхавшийся мотылёк, рвалась вырваться наружу. — Прошу, не думайте об этом, уверен ваше состояние придёт в норму, — Шульман был не преклонен, полностью уходя в отрицание. — Вы тоже считаете, что я глупая и ни на что не способная? — Отнюдь! Вы очень стараетесь, Корнелия, — он и сам не заметил, как отмёл все формальности, назвав пациента по имени. — Просто соблюдайте мои рекомендации, и всех негативных последствий можно будет избежать. Он всегда говорил это, но чудо не случалось. Может это она плохо старается? Плохая дочь, неудавшаяся актриса, никудышная жена, отвратительный пациент. Даже матери из неё так и не получилось. Два выкидыша и замершая беременность. И женщина она никакая. С самого детства она чувствовала себя лишней в этом мире. Чужой. Каждый раз жизнь накидывала испытаний, будто проверяя сколько ещё она может выдержать. А терпение, как всем известно, не безграничное. Вот и у Корнелии его совсем не осталось. Ни одной жалкой капли. — Я поняла вас, доктор Шульман! Тогда до скорого! — нагло соврала она, крепко смяв в руках листок с рецептом. — До вторника, миссис Хофманн! Только вторник не наступит. Как среда, четверг или пятница. Все закончится сегодня. По привычке натянув на себя капюшон от плаща и солнцезащитные тёмные очки, Корнелия вышла из здания. Не то чтобы за ней кто-то следил, но лишней огласки давать не хотелось. Ей уже хватило грязных сплетен про её якобы сделанный аборт и роман с президентом. Однако, Корнелия поймала себя на мысли, что сейчас ей уже всё равно, что про неё скажут. Про неё будут судачить, ничего с этим не сделаешь. Будь она самой лучшей актрисой на всём земном шаре, нашёлся бы человек кому она пришлась не по вкусу. Таков мир, и каждому не угодишь. Особенно себе. Ведь красивой Корнелия себя не считала. Сколько бы комплиментов не сыпалось в её адрес, сколько бы статей она про себя не читала: она свою красоту отрицала. Даже назвала нелепым то, что военные носили в нагрудном кармане шинели её фотографию. Придумают тоже. Когда всё необходимое в аптеке было приобретено, Хофманн отправилась домой. Погода на улице стояла чудесная, но сегодня она снова запрётся дома и будет смотреть старые фильмы с собой в главной роли. Текст с монологами Элизабет Беннет из «Гордость и предубеждение» всё так же останутся нетронутыми и будут собирать пыль на комоде. Корнелии с каждым днём становилось хуже. — Миссис Хофманн, вам прислали цветы! — у входа стояла Долорес, встречая хозяйку. — Принести вам их в комнату? Уже давно никто не отправлял ей цветов, поэтому для Корнелии — это было неожиданностью. Только удивление вскоре сменилось полным безразличием. — Розы? — все же уточнила Хофманн. — Нет! Ваши любимые орхидеи, представляете? О ее любимых цветах знали немногие, отчего принимать их приходилось редко. Особенно от поклонников приходили только хрустящие тюльпаны и алые розы. Помниться, как маленький Отто срывал несколько соцветий в саду и неумело складывал их в своего рода букет, мешая с маргаритками. Он был смышленым и уже тогда настоящим джентльменом. Был. — Там ещё записка, — Долорес вовремя вырвала Корнелию из своих мыслей, возвращая её в реальность. — Хорошо, тогда будь так любезна, принеси их в мою комнату. Служанка кивнула, снова одарив Корнелию своей лучезарной улыбкой. Хофманн тоже попыталась улыбнуться в ответ. По ней наверно и не скажешь, что сегодня ночью она собирается покончить с собой. А, может, и скажешь?.. Поднявшись к себе в комнату, она даже не утруждала себя тем, чтобы раздеться. Сил не оставалось совсем. От завтрака и обеда Корнелия как всегда отказалась, ссылаясь на тошноту. Хотела уже рухнуть на кровать прямо в туфлях, но обрывистый стук в дверь нарушил ее планы. Долорес вошла сразу же после разрешения войти, хоть этого и не требовалось. Ведь Корнелия ее сама позвала. Несла большую вазу с белыми, как молоко, орхидеями. Комнату сразу охватил сладкий запах, того гляди пчёлы слетятся. — А кто их прислал? — Не уточнили. Может в записке найдётся отправитель, — ваза с грохотом приземлилась на комод, а бледная рука передала открытку. Корнелия раскрыла глянцевый картон, ожидая там что угодно.«Корнелии Хофман.
Судьбу нельзя обмануть. Или все-таки стоит попытаться?»
Тонкие брови сошлись на переносице, образуя небольшую впадинку. Шутки шутками, но это уже походило на какой-то бред. Ей отправляли разные письма: начиная от признаний в любви, до угроз и расправ с оскорблениями. По большей части, Корнелию это не трогало. Соврёт, если скажет, что в самом начале её эти письма настораживали, но со временем страх сошёл на нет. Дальше нескладных строк никто не продвигался. А тут ей пишут несусветную чушь про судьбу. Она бы может и поверила, решив, что это знак свыше и не стоит совершать опрометчивых поступков, но Корнелия уже дошла до той стадии, когда странные каракули не изменят её решения. Уже никто не в силах ничего изменить. Ни мать, ни бывший муж, ни киностудия, ни доктор Шульман. Никто. Даже она сама. — Что-то не так? — решила уточнить Долорес, вглядываясь в обеспокоенное лицо хозяйки. — Там угрозы? Мне унести цветы? — Нет, не нужно, — она смяла открытку и зачем-то засунула в карман своего платья. — Пусть Альфред пригонит машину к девяти вечера, я хочу поехать на Зимний мост. — Как скажете, — она послушно кивнула и поспешила удалиться из комнаты. Как только дверь захлопнулась, Корнелия улеглась на просторную кровать, раскинув руки пошире. Солнце уже перекочевало на другую сторону, забрав с собой луч, что делил ее потолок на равные части. Она прикрыла глаза, будто пыталась разглядеть что-то внутри себя. А внутри не было ничего. Большая дыра, размером с Луну. Ни боли, ни сожаления, ни радости, ни печали. Абсолютная пустота и гуляющий сквозняк. Она и подумать не могла, что дойдёт до такого состояния несколько лет назад. Остальные наверно догадывались и пророчили ей такую судьбу, а что до неё? Розовые очки и пелена амбиций застилали глаза, не давая даже одним глазком подглядеть на реальный мир. Наверняка только и ждут, когда Корнелия унаследует судьбу матери, но всем назло она не даст им такой возможности. Ни за что. Пусть это и будет ценой собственной жизни. Весь оставшийся день Хофман пролежала на кровати, даже не изменив своего положения. Не спала, но и глаза не открыла. Кажется уже пора? Одним глазком взглянула на часы и слегка потянулась, чтобы размять затёкшие конечности. На тумбочке уже стояли приготовленные заранее снотворные и стакан воды. Прорезиненный колпачок щелкнул и отлетел куда-то за шкаф. Он там и останется навсегда, пока новые жильцы не решат устроить уборку. Интересно после её смерти выстроится ли очередь на покупку этого дома? А накинут ли пару сотен хитрые риелторы за то, что тут жила известная актриса? Будут ли её вообще помнить? А не плевать ли? Мёртвым всё безразлично. Целая горсть гладких пилюль покоилась на утончённой ладони. Через секунду вся оказалась во рту, давая особую горечь на язык. Корнелия одним махом осушила стакан, а за ним полился мутный вермут. Алкоголь обжигал горло, избавляя голову от лишних мыслей. Появилось легкое чувство тошноты, но такое всегда бывало после лекарств. А эти наверняка ничем не отличаются от ее прошлых. Она где-то услышала про эффект плацебо и была уверена, что Шульман практиковал на ней такие методы. И этот не исключение. Только на этот раз лекарства избавят ее кошмаров. В реальности и в жизни. — Миссис Хофманн, машина уже… — Долорес на секунду запнулась, застав Корнелию за распитием спиртного, — … готова. Она резко спрятала пустую баночку в карман своего ситцевого платья и стушевалась, будто оказалась застуканной за чем-то непристойным. Она плавно поднялась, слегка пошатнувшись, но тут же выпрямилась. Подошла к прислуге почти вплотную, разглядывая каждый миллиметр ее лица. Долорес стало не по себе от пристального взгляда, отчего ее глаза забегали, а руки принялись теребить подол передника. — Миссис… — Ах, Долорес, милая, какое у тебя прекрасное личико, — она схватила её за подбородок, заставляя смотреть на себя, — ни одного изъяна! Ни рубца, ни морщинки. Не лицо, а прямо картинка! Взгляд её стал сумасшедшим, даже диким. Бедная служанка перепугалась и тотчас побледнела: никогда ранее Корнелия себя так с ней не вела. С каждой секундой хватка на подбородке усиливалась, пальцы оставляли после себя красные следы. — Миссис Хофманн, прошу мне больно! — взмолилась она, нервно сглатывая. — Такое бледное, почти алебастровое лицо, — пальцы впивались мёртвой хваткой, казалось надави Корнелия чуть сильнее, челюсть служанки треснет, словно лицо фарфоровой куклы. Она повторяла одно и тоже, как мантру. Про прекрасное лицо Долорес, про ее идеальный овал, про отсутствие изъянов. Прервалась только, когда на лестнице послышался спасительный голос Альфреда: — Миссис Хофманн, машина уже готова! Она резко отпрянула, прижав руку к груди, словно обожгла. Долорес уставилась на неё, а в глазах плескались непонимание и страх. Корнелия резко выскочила из комнаты, поспешив спуститься вниз. Извиняться не стала. Она ее все равно простит. На мертвых не таят обид. В лицо ударил промозглый ветер. Море наверняка штормило. Лучше дня и не придумаешь! Альфред услужливо открыл перед ней дверь, чтобы она спокойно разместилась на кожаном сидении. Через минуту они уже были в пути. Мимо проносились небольшие улочки, торговые лавки и кафе. Уличные фонари отражались на стекле автомобиля, сменяясь один за другим. Корнелию клонило в сон, слегка мутило, но она всячески старалась сохранять трезвый рассудок. Иронично, для нескольких бокалов вермута. Вдруг машина остановилась. Приехали. Корнелия вышла и зашагала уверенно, практически не пошатнувшись. Машин на дороге оказалось немного: всего пару-тройку пронеслось мимо. Тем меньше свидетелей. Невольные зрители ей были не нужны и при жизни хватило. Достаточно. Она что-то напевала себе под нос из старых мюзиклов, в которых играла в начале карьеры. Могла ли она тогда хоть на секунду представить, что она закончит таким образом? Вряд ли. — Миссис Хофманн, пожалуйста не стойте так близко к краю! — выкрикнул Альфред, закуривая сигарету. Глупый Альфред. Её тотчас пробило на смех. Отчаянный и истеричный. В нем не было ни капли радости и счастья, в нем только боль, копившаяся годами, начиная с самого детства, заканчивая сегодняшним днём. Сердце билось, как бешеное. Ужасно тошнило и кружилась голова. Стоять на ногах было уже практически невыносимо. Она навалилась на парапет всем весом, потому что ноги уже отказывались держать. Глаза тяжелеющие, вот-вот готовые закрыться. — Альфред, вызови полицию и неотложную помощь, — язык еле-еле переворачивался, а слова с трудом вязались в предложения. — Что случилось? — водитель всполошился, тут же бросив сигарету и потушив краешком ботинка. — Тут самоубийство. — Чьё? — задав совершенно глупый вопрос, Альфред поспешил к Хофманн. Одинокая слеза предательски сорвалась с ресниц. Корнелия обернулась, выдавив из себя улыбку, и еле слышно произнесла: — Моё. Сорвалась камнем вниз, раскинув руки в стороны. Воздух обволакивал её тело, ветер закладывал уши. Страх подобрался незаметно, окутывая и сковывая тело стальными цепями. Нет. Нет-нет-нет!.. Немой крик застрял в горле, так и не сумев вырваться. Она падала с сумасшедшим желанием жить, рассекая руками воздух в попытках за что-то ухватиться. Но рядом ничего. Даже чертовой ветки! Только мост, что с каждым мгновением становился все дальше, как и ее надежда на спасение. Всего пару секунд. Пару несчастных секунд и вся жизнь пронеслась, как стоп кадр. Как фильмы в которых она снялась. Только не чёрно-белых, а цветных. За две секунды, сумела почувствовать запах дешёвых кинотеатров и белого вина за кулисами, запах ее новых духов и чистоты в кабинете Шульмана. За две чертовы секунды сумела расслышать голос своего водителя, но не поняла ни слова. Две секунды разделяли её между жизнью и смертью. Две. Секунды. Последнее, что она почувствовала — это боль от удара об воду. А дальше пустота. Только холод и больше ничего. Вечный сон. И он таким становится, когда в нос ударяет уже знакомый запах крови и отчаяния. Снотворные доктора Шульмана снова не подействовали.