Около месяца спустя
Ровная петляющая дорога простиралась впереди. Джисон посматривал в стёкла заднего вида и лишь изредка ослаблял хватку на кожаном руле. Мама сидела на пассажирском сидении справа и время от времени бросала обеспокоенные взгляды на сына. Всё-таки он ещё не так уверенно чувствовал себя за рулём. Снова перебравшись в любимый худи и рваные джинсы, Джисон как никогда прежде ощутил себя таким открытым и свободным. Пускай это лишь одежда, но сменить строгие брюки на джинсы, а рубашки на худи и футболки — это для него как заново обрести себя. Он и не осознавал, как легко отказался от частички своей индивидуальности, когда переехал в Чанми. Из колонок играла его любимая музыка, которая сейчас состояла не только из хип-хопа, но и из классики. Маме, однако, не повезло, поскольку плейлист с классической музыкой закончил играть как раз перед тем, как она села в машину. Поэтому ей приходилось терпеть смелые ритмы и не менее смелые тексты песен. Джисон тихо подпевал и делал это так естественно, будто был рождён для того, чтобы зачитывать тексты с невообразимой скоростью. Мама всю дорогу молчала. Казалось, она растеряла всю свою дерзость за последние несколько месяцев. В любом случае, если бы не бормотание Джисона, то поездка была бы невыносимой и долгой. Только когда деревья стали редкими, и показались металлические ворота, покрытые чёрной краской, он замолчал и выключил музыку. Мгновение они проехали в тишине, после чего покинули машину и друг за другом направились в сторону ворот. Спрятав руки в карманы, Джисон поёжился от сильного ветра. Здесь на пустыре ветер дул, не щадя ни одного из посетителей. Мама шла на слабых ногах следом, неся в руках цветы, и взгляд её был опущен вниз. Казалось, она боялась посмотреть на каменные плиты, которые обступили их со всех сторон. Несмотря на то, что Джисон был здесь всего один раз, он быстро нашёл нужное надгробие. Он остановился и оглянулся на мать: она не особо торопилась. Но он не стал ей ничего говорить и просто молча ждал. Когда она поравнялась с ним, то слабые ноги всё-таки подвели её и она бы упала, если бы Джисон не подхватил её под руку. — Осторожнее. Хочешь присесть на скамейку? — Да, — неожиданно для Джисона сказала она. — Я пойду присяду. Вот, возьми их. Протянув охапку цветов сыну, она развернулась и направилась к скамейке, стоявшей под раскидистым деревом. Джисон тем временем положил цветы на могилу и присел рядом. Холодная земля, ещё не согретая весенним солнцем, пробирала до костей, но Джисону было не до этого. — Привет, пап. Это снова я, — тяжело сглотнув, он провёл по холодному камню рукой. — Пришёл рассказать тебе, что моих стихов хватит на целый сборник или даже два. Представляешь? Но я буду продолжать стараться. Может быть, однажды их увидит свет. Горечь сдавила горло, и Джисон не смог продолжить. Про себя он думал, что отец мог бы им в какой-то степени гордиться. Был бы он жив, то никогда бы этого не сказал напрямую. Поэтому не скажет и сейчас. Да Джисону и не нужно слышать, чтобы знать. Когда Джисон позвонил маме в ту проклятую Ночь Розы, на другом конце провода тоже развернулась трагедия. И так как Джисон был слишком ошарашен состоянием Феликса, а потом и Лино, мама не стала ему ничего говорить. Отца увезли в больницу с приступом, но не успели ничего сделать. Терминальная стадия цирроза печени, о которой сына, разумеется, никто не оповестил, стала роковой. Последняя их встреча, когда Джисон заметил ухудшение состояния отца, теперь проигрывалась в голове, как заевшая пластинка. Он видел, возможно, на подсознательном уровне понимал, что что-то не так. Но даже с этим знанием вряд ли мог помочь. В Ночь Розы Джисон так боялся потерять кого-то из близких людей. Но он не подозревал, что это всё-таки произойдёт, пускай с совершенно иной стороны. Они не были близки, когда отец был жив. Но сейчас когда его не стало, Джисон почувствовал неизведанную до этого боль. И хотя прошёл уже почти месяц, ему не становилось легче — эта рана покрылась коркой, но она всё равно останется на сердце. С этим уже ничего не поделаешь. Остаётся только жить дальше, неся внутри скорбь и воспоминания. В памяти вдруг всплыло фото из старой газеты университета Чанми. На нём молодой отец держал статуэтку в виде серебряного пера и с гордостью улыбался. Он так и не исполнил свою мечту. Половину своей жизни он посвятил нелюбимой работе, так и не приблизившись к осуществлению заветного. Джисон вытер горячие слёзы рукавом и поднялся. — Я исполню твою мечту, пап. Обещаю. Когда-нибудь я наберусь смелости и прочитаю твои дневники и наброски. Надеюсь, ты не будешь против. Твои труды не будут забыты. И ты тоже. Я буду хранить наши немногочисленные моменты в сердце. Покойся с миром. Пройдя мимо ровных рядов каменных плит, засунув руки в карманы и опустив голову, Джисон оказался у матери и присел рядом с ней на скамейку. Не поднимая глаз, она заговорила тихим, безжизненным голосом: — Он любил тебя по-своему. Ты вряд ли это когда-либо ощущал, но из всех людей он любил только тебя. Знал бы он про записку от сонсеннима, никогда бы тебя никуда не отпустил. Скорее меня бы туда отправил по соображениям справедливости. — Папа и тебя любил тоже, — смахнув с себя опавший листик, пробормотал Джисон. — Не той любовью, за которую я так много лет билась. Совсем не той. Но не думаю, что тебе это так интересно. Тем более, эта история очень длинная и изнуряющая. — Я с радостью послушаю, но позже. Ты обещала кое-что сделать. Он испытующе посмотрел на мать, а она с величайшим выражением боли на лице продолжила смотреть только прямо. Её щёки впали, чёрные прямые волосы тронула седина, а худоба стала нездоровой. Джисон хотел дотронуться до маминой ладони, но оборвал себя — он до сих пор не знал, как обходиться с ней после пережитой трагедии. — Я помню, сынок. Но я боюсь. Что если я сделаю только хуже? — Мама, — Джисон не стал больше обдумывать, как будет правильно, и просто накрыл мамино запястье ладонью. — Всё худшее уже было сделано в прошлом. Сейчас же тебе нужно решить, сожалеешь ты об этом или нет. И если да, на что я очень надеюсь, то ты поедешь туда и сделаешь всё правильно. Одно твоё искреннее «прости». Ты обещала мне. — Я боюсь таких мест. Как бы меня саму не оставили «подлечиться». — Только если ты сама этого захочешь. — Вот ещё. Я не сумасшедшая. — Как и мама Минхо. Но она слишком многое пережила, а тебе всего лишь нужно извиниться. Разве это соизмеримо? Всплеснув руками, мама сжала челюсти. — Вот именно. Одного моего «извини» будет недостаточно. Но я всё сделаю. И не ищи меня потом, если я тоже решу остаться в этой лечебнице для душевнобольных. — Думаю, тебе это только на пользу пойдёт, — сказал Джисон вполголоса и поднялся. — Ты же доедешь сама? Мне нужно уехать. — Конечно. У тебя есть адрес? Джисон пошарил по карманам джинс и к счастью обнаружил сложенную пополам бумажку, на которой Лино аккуратными буквами вывел адрес психиатрической клиники, в которой вот уже больше трёх лет находится его мама. Джисон протянул бумажку и накинул капюшон на голову — ветер не думал утихать. — Набери, как доберёшься до места, — сказал он, когда они дошли до оставленной на обочине машины. — И если решишь там остаться, обязательно скажи. Я привезу тебе вещи. Но мама лишь отмахнулась, будучи занятой вызовом такси. Она внимательно рассматривала бумажку с адресом, будто пыталась продырявить её взглядом. Но Джисон догадался, что мама лишь сильно нервничала перед встречей с подругой юности. И если бы он не знал подробностей их истории, то просто позабавился бы её дерганности. Но Лино посвятил Джисона в те детали, которые знал сам. Поэтому забавной эту ситуацию точно назвать было нельзя. Дождавшись такси и посадив маму на заднее сидение, Джисон смотрел, как машина скрывается за поворотом, после чего сел в свою. Хотя «свою» — это было бы слишком громкое заявление, поскольку машина до сих пор по всем официальным документам принадлежала маме. Но вряд ли ей в ближайшее время разрешат сесть за руль из-за состояния психического здоровья. И тот факт, что она добровольно поехала в психиатрическую клинику, можно было бы назвать ироничным. Ей туда нужно было обратиться ещё много лет назад, но она обходилась просто таблетками, рецепт на которые к тому-же получала нелегально. Она боялась психотерапевтов, как огня, однако всё равно поехала туда, где от них уже не спрячешься. Набрав скорость, Джисон снова включил музыку и немного расслабился. Теперь это стало роскошью — вот так расслабляться и ни о чём не думать. Получалось неплохо, если взять во внимание тот факт, что после пережитого стресса пришлось снова сесть на таблетки. Тревожность сейчас часто оказывалась притупленной благодаря лечению. Поэтому игнорируя тревожные мысли, он не заметил, как доехал до больницы. Сегодня там наверняка будут и остальные. Всё-таки событие большое — Феликсу сделали пересадку сердца, и он остался жив. Вот только это радостное событие совпало по времени с другим, как некоторые могли бы подумать, не столь радостным. Узнал Джисон об этом из первых уст. Но так как Чанбин рассказывал с присущим ему драматизмом и немалым набором ругательств, Джисон этот эпизод переделал в нечто более литературное. Получилось примерно так: «Стараясь как можно быстрее скрыться с места преступления, уважаемый профессор и декан факультета филологии мистер Кан совершенно забыл о своей недавней травме и хромающей ноге. Когда он со всех ног удирал из первого общежития через пролесок, чтобы не потревожить праздник у главного корпуса, то неаккуратно наступил в небольшую яму. Среди деревьев тут же раздался ужасный хруст и старческий стон. По неудачному стечению обстоятельств перелом вызвал сильное внутреннее кровотечение. Если бы профессор побежал иным путём, то его смогли бы заметить сразу и даже оказать должную помощь. Но из-за потери большого количества крови он был доставлен в больницу, где его уже не успели спасти». Эта заметка вполне могла бы стать ошеломляющей в однообразной корреспонденции Чанми. К сожалению, Джисон не наводил справки про любимый университет после той роковой ночи. По крайней мере, сейчас у него были дела поважнее. Джисон старался не ставить эти два абсолютно полярных события рядом — смерть профессора и спасение жизни его друга. Но шестерёнки усердно крутились в голове, заставляя сопоставлять факты и делать не совсем приятные выводы. Что если новое сердце его друга — это старое сердце преподавателя истории английской литературы? Стоит отметить, что на смерть профессора он не отреагировал совсем: защитный механизм сработал после всего, что произошло. Поэтому когда Чанбин в красках описывал панику, когда группка студентов обнаружила профессора с неестественно вывернутой ногой, Джисон лишь смотрел в одну точку и поглощал информацию без единой эмоции на лице. Он не думал о карме, ему не было радостно — абсолютно пустая от мыслей голова. Как Джисон и предположил, кроме Хёнджина, который в больнице уже давно прописался, в кожаных синих креслах сидели Чанбин, Сынмин и Чонин. Последние два о чём-то вполголоса переговаривались, пока Хёнджин и Чанбин, положив друг на друга головы, молча сидели и смотрели в одну точку. На присутствие Чана и намёка не было. Только Джисон собрался опуститься в кресло рядом с друзьями, как увидел доктора Ли, уверенно направляющегося в их сторону. Хёнджин при виде его тут же вскочил и в качестве приветствия поклонился. Остальные сделали то же самое, но без подобного рвения. — Рад вас всех видеть, — с лёгкой улыбкой на лице сказал доктор Ли. Нельзя было не заметить, как его морщины, вызванные тревогой и болью за родного сына, впервые за долгое время разгладились и сменились искренним облегчением и надеждой. Он смотрел открыто, переводя свой любопытный цепкий взгляд с одного на другого, будто пересчитывал и гадал, кого же не хватает. — Состояние стабилизировалось ещё неделю назад. Думаю, сын готов встречать посетителей. Только прошу вас, без ошеломляющих новостей. Лишние переживания ему сейчас ни к чему. Заходить было решено по-одному. Так как Феликс был ещё слаб, и его организм находился в процессе восстановления, толпа из пяти человек в палате это не совсем то, что ему рекомендовано. Поэтому каждому пришлось занять место в импровизированной очереди. Джисон даже уступил Хёнджину, который порывался каждый день на протяжении пары недель ворваться в палату и упасть у кровати Феликса на колени, чтобы целовать его слабые руки и вытирать слёзы об одеяло. Примерно это сейчас наверняка и происходило за закрытой дверью. Джисон повернулся к Чанбину и выдавил подобие улыбки. — Ты в порядке, Хан-щи? — тут же спросил тот. — На тебя столько всего навалилось в последнее время. — В порядке. Я справляюсь, хён, не переживай. К тому же, не только в моей семье неполадки. Слышал, у тебя отец с работы ушёл? — Ой, — Чанбин недовольно выдохнул и отмахнулся. — Не ушёл, а уволили. Ещё и административное нарушение на него повесили, сейчас будет трудно такую же работу найти. Мама решила забрать брата и уехать к бабушке. Не уверен, правда, что они вернутся, потому что возвращаться уже будет некуда. Такие дела. — Безрадостно. А ты куда? — Перееду в Чанми с концами, наверное, — заметив, как Джисон опустил глаза в пол при упоминании университета, Чанбин придвинулся ближе и положил ему ладонь на плечо. — Эй. Всё будет хорошо, слышишь? Самое страшное позади. Если что, ты всегда можешь рассчитывать на меня. Что бы ни случилось, я на твоей стороне. — Я знаю, хён, — с благодарностью заверил Джисон. — Спасибо. — Всегда пожалуйста, — чуть отодвинувшись, Чанбин потянулся и размял плечи. — По секрету, у отца Хёнджина тоже не всё гладко. Он потерял половину своих денег и вот-вот лишится бизнеса, который выстраивал пятнадцать лет. Его деятельностью ещё и полиция заинтересовалась, поэтому Хёнджин переживает, как бы отца совсем за решётку не упрятали. — Серьёзно? — подключился к разговору Чонин. Сынмин тоже насторожился и придвинулся ближе. Чанбин тем временем утвердительно кивнул и ещё раз предупредил, что это секрет. Очевидно, информация настолько секретна, что её обсуждают даже студенты, сидя в коридоре больницы. — Звучит невесело, — подытожил Сынмин. — Какая-то чертовщина, в самом деле. У меня мама на днях подвернула лодыжку и теперь в больнице лежит, жалуется. Вроде перелома нет, а ходить не может совсем. К костылям привыкает, но пока безуспешно. Никогда она за всю жизнь себе ничего не ломала, а тут вдруг простой вывих и ходить не может. Странно это. — А моя от отца собирается уходить, — с печальным смешком сказал Чонин. — Вчера мне позвонила вся в слезах и говорит, что он ей изменял на протяжении четырёх лет с какой-то молодой студенткой. Я даже не сразу нашёл, что ей ответить. Сами понимаете, подробности жизни родителей иногда лишают слов. — Их будто наказывают. Три пары глаз устремились на Джисона, как только он озвучил первую пришедшую в голову мысль. Но он в ответ на их вопросительные взгляды лишь пожал плечами. — Знать бы ещё за что, — в задумчивости пробормотал Чанбин. — Не могли же они провиниться, ещё и все сразу. Хотя мне однажды Лино-хён сказал такую любопытную вещь, мол, случайности в нашем случае никогда не случайны. Джисон вновь опустил взгляд в пол и спрятал руки в объёмные рукава своего любимого худи. Он кожей чувствовал, что ребята хотят что-то сказать или спросить, но молился, чтобы они перевели тему. К счастью, Чанбин снова считал его настроение и заговорил о чём-то отвлеченном, не имеющем отношения ни к Джисону, ни к Лино, ни к недавним событиям. Они также не говорили про Чана, хотя Джисон подозревал, что тот ещё проявит себя. Ему и самому хотелось не просто перекинуться многозначительными взглядами, а понять, зачем тот так поступил. Стоило ли оно того? А может профессор специально сыграл на чувствах Лино, и Чан не имел злых умыслов? Сколько бы вопросов ни имел Джисон, ответы на абсолютно все найти невозможно. Поэтому он бросил свои попытки. Вскоре из палаты вышел Хёнджин с блестящими от слёз глазами и лёгким румянцем, который придал ему вид влюблённого школьника, а не начинающего бизнесмена и владельца элитного клуба. Он придержал дверь, кивком указав Джисону заходить. Палата была очень светлой и относительно просторной. В углу на столике уже стоял букет цветов, окутывающий ненавязчивым ароматом. В воздухе смешались запахи лекарств, чистых простыней и чего-то сладкого. Скорее всего, парфюм Хёнджина ещё не выветрился. Тишина нарушалась мерным биением сердца, которое передавалось негромким писклявым звуком. Только увидев Джисона, Феликс тут же рассмеялся. Кажется, его голос стал ещё на одну октаву ниже. — Чего ты встал там, Джи? Думаешь, я после операции всё забыл? Не переживай, твои ночные бормотания о том, какие у Лино-хёна красивые губы, я могу воспроизвести слово в слово. Незаметно выдохнув, Джисон скорым шагом подошёл к больничной койке и обхватил Феликса за плечи, утянув в крепкие объятия. Он был таким тёплым и живым, что Джисон зажмурился и плотно сжал губы, чтобы не расплакаться. Феликсу наверняка хватило слёз Хёнджина. Отодвинувшись, Джисон впервые за долгое время улыбнулся так ярко. — Это нормально, что я хочу тебя затискать? Феликс прыснул в ответ и игриво вскинул брови. — Вот это откровения. Я был бы только за, но не на больничной койке. Тем более, мой парень вроде как сидит за дверью. Мало ли, не поймёт. — Придурок, — Джисон выдохнул всё с той же улыбкой. — И я тебя люблю, красавчик. Джисон только сейчас понял, что ради подобных моментов, когда сердце согревается облегчением и истинным счастьем, он бы прошёл через все круги ада заново. Он бы выстрадал своим близким и любимым людям место под солнцем, где они бы не знали боли и несчастья. Где они могли бы жить, не боясь того, что завтрашний день не наступит. Он смирился с той мыслью, что мог бы отдать Феликсу своё сердце. Вот так просто — взять и распрощаться со своей жизнью ради того, чтобы близкий человек жил. То же самое Джисон чувствовал, когда держал бледное и холодное тело Лино в своих руках. Самоотверженность и любовь — то, что на самом деле он взрастил в себе самостоятельно. Без наставления родителей или влияния чужих историй. Он сделал себя таким сам. Единственной дилеммой было то, что жизнь у Джисона всего одна, а вот людей, за которых он её готов отдать, несколько. За душевным разговором с человеком, который из соседа-занозы-в-заднице стал для него чем-то большим, чем просто другом, Джисон потерял счёт времени. С Феликсом всегда так случалось: он тебе слово, ты ему несколько, и только темы разговора успевай менять. Но перед тем, как уйти, Джисон хотел сделать ещё одну важную вещь. Он долго думал, стоит ли, но всё же решился. — Я тут подумал, пока тебя не выписали и у тебя полно свободного времени, — начал он слегка застенчиво, — ты можешь почитать на досуге. Я тебе принёс один сборник стихов. Джисон приподнял худи и достал из-под пояса джинс небольшую книжицу, размером с ежедневник. Феликс хитро сощурился и ухмыльнулся. — Так говоришь, будто это сборник твоих стихов. — Ну, в общем да. Ухмылка на лице Феликса тут же сменилась сосредоточенной настойчивостью, когда он выхватил сборник из рук Джисона и стал его с энтузиазмом листать. Вдруг он остановился на какой-то странице этой рукописи и поднял глаза. — Тут про всех нас? Охренеть. Даже про университет? И… булки из «зелёного кафетерия»? — Они оставили неизгладимое впечатление. — Охотно верю. А какой кофе там делают, — Феликс блаженно прикрыл глаза, а потом вдруг звонко рассмеялся. — Обожаю твои стихи. Спасибо, что доверяешь что-то настолько личное. Надеюсь, твои поэмы о любви не слишком откровенные, а то у меня фантазия очень живая. — Их там нет. Точнее, только две или три. О любви у меня отдельный сборник. — Ну, разумеется. Я мог бы догадаться, ты ведь тот ещё романтик. Как, кстати, Лино-хён поживает? Ему удалось тебя наконец отжарить как следует? Нервно усмехнувшись, Джисон немного поник, но вовремя вспомнил, что Феликса нельзя беспокоить. Поэтому ответом на этот вопрос послужил скромный кивок. Это заставило Феликса податься вперёд и возбуждённо пролепетать. — Я так и знал. И ты молчишь! Сидишь тут как невинная принцесса, а сам-то уже нифига не невинный. Так. Рассказывай. Мне нужны подробности. — Ликс, успокойся, — Джисон легко оттолкнул друга, чтобы тот принял своё привычное положение. — Вот придёшь ко мне в гости, тогда и обсудим всё. А пока тебе нужно отдыхать и восстанавливаться. Как, кстати, ты себя чувствуешь? — Ты про сердце? — Феликс шутливо отмахнулся и откинул одеяло с ног. — Больше запугивали, что после пересадки начинаешь себя чувствовать иначе, что становишься абсолютно другим человеком и прочая брехня. Я вообще ничего не чувствую. Точнее, швы болят иногда, но внутри всё по-прежнему. Я даже сомневаюсь, что мне поставили новое сердце, а не просто поковырялись в старом. — Не думаю, что твой отец стал бы врать. — А я вот в нём уже не так уверен. — Сборник стихов снова привлёк его внимание. — Почитаешь? Хотя бы один. Такая честь послушать «поэта в дырявых джинсах». Джисон фыркнул и покачал головой. Кто если не Феликс придумает для него самое тупое прозвище? Но прочитать стихотворение согласился. Хотя до этого ещё никогда не читал кому-то свои стихи. Доля волнительности, разумеется, присутствовала. — Хм, ладно. Думаю, вот этот в самый раз. «Меня не увидеть — Скрыт за стенами, одинокий. И вряд ли услышать — Ты далеко, не донести ноги. Насквозь промокший. Что холоднее — дождь или слёзы? Вино и осколки, Тепло пробирает до дрожи. Руки твои — Дом, который чувствую кожей. И если останусь, Обещай, что останешься тоже». Путь из больницы домой занял у Джисона больше времени, чем он себе представлял. Весенний дождь то усиливался, то снова утихал, оставляя свежесть и запах обновлённой природы. Один только вдох возвращал желание жить, а поездка на машине с приоткрытым окном так и вовсе творила чудеса. Он ехал домой. Но не туда, где провёл детство и подростковые годы. Не туда, куда приезжал и на зимние каникулы. То место он уже давно обозначил, как дом родителей. И даже сейчас, когда родителей стало на одного меньше, то место он не собирается называть как-то иначе. Тот холодный и просторный дом с качелями во дворе навсегда останется у Джисона в сердце. Но сейчас он ехал туда, где его по-настоящему любили и ждали. Новый дом не был большим или современным, но всем видом показывал, что его купил писатель. На самом деле, так и было, ведь отец купил его на честно заработанные деньги и собирался съехать ближе к старости, чтобы полностью посвятить себя написанию книг. Судьба распорядилась иначе, поэтому его не менее одарённый и единственный ребёнок по праву стал новым владельцем. Дом располагался в самом конце улицы, которая состояла всего из четырёх жилых участков. И от дороги приходилось идти вглубь по каменной тропинке, которая петляла между ярких цветочных кустов и других кустарников. Это была не единственная растительность — нужное затемнение внутреннему интерьеру придавали посаженные полукругом деревья. Здесь даже была молодая ива, под которой Джисон собирался поставить стол с креслами. Джисон догадался, что отец таким образом хотел восполнить свою любовь к тёмной академической атмосфере, но переехать в Чанми поменьше — это не совсем то, чего Джисон ожидал. Но он быстро привыкал. Тем более, когда второго жильца этого дома, кажется, всё устраивало. Припарковав машину, Джисон прошёл по избитому пути к дому и ступил внутрь, перед этим сняв капюшон. Любимый терпкий запах тут же ударил в нос, и Джисон с облегчением выдохнул, после чего прошёл на кухню и залпом выпил стакан воды. Слушая тишину и мурлыканье рыжего кота в ногах, он окончательно расслабился. Он дома. В гостиной до сих пор стояли коробки с вещами и разный хлам, который нужно было разгрузить. Но никто не торопился — взять кота из приюта имело больший приоритет, чем приборка и переезд в новый дом. Стопки из книг, которые могли доходить Джисону до пояса, однако, пришлось расставить по полкам первым же делом. Иначе книжные лабиринты вполне могли в один прекрасный момент рухнуть, а это затруднило бы передвижение по дому. Перебросившись с котом парой фраз, Джисон насыпал ему корма и замер, когда увидел в окне фигуру, приближавшуюся к воротам. Он тут же поставил коробку с кормом обратно в шкаф и поспешно вышел на улицу, на лету недоумевая, что этот гость здесь забыл. Чан прогулочным шагом подошёл к крыльцу и остановился. Столкнувшись с колючим взглядом Джисона, он остался стоять у подножия ступеней, не рискуя подниматься и нарушать покой дома. — Зачем ты пришёл? — Джисон сложил руки на груди и выпрямился. — Ты и сам знаешь. Хочу объясниться. — Мм. Лино-хён чуть не умер от руки твоего наставника и вдохновителя. Надеюсь, мне не придётся вдаваться в подробности и вновь касаться этой темы. До сих пор болит, — Джисон сглотнул горечь, поднявшуюся в горло, и сжал челюсти. — Он доверял тебе больше всех, хён. Я не вижу смысла в объяснениях. Уходи, пожалуйста, и больше никогда сюда не возвращайся. Вместо того, чтобы выдавить виноватую улыбку и опустить глаза, подтверждая свою вину, Чан уверенно покачал головой и поднялся по ступеням, чтобы оказаться на одном уровне с Джисоном. — Просто дай мне шанс всё объяснить. Потом уже будешь решать, кому верить. Джисон колебался. С одной стороны тот факт, что он так легко поверил словам человека, который хотел их всех убить, вводил его в ступор. Профессор мог наговорить что угодно, чтобы вывести Лино из себя, ведь так? С другой, слишком уж логичным всё стало, когда Джисон узнал, что Чан следил за ним и пытался украсть книгу. То ли Джисон устал за этот день, то ли вечер был умиротворяюще-спокойным, но он согласился. Всё-таки какая-то часть внутри него до сих пор тянулась к Чану и хотела ему доверять. — Я не хочу, чтобы это звучало так, будто я оправдываюсь, — начал Чан. — Поэтому просто расскажу, как всё было на самом деле в моей перспективе. Ещё до того, как вы все приехали в университет, я познакомился с Лино. Не сразу, но он рассказал мне, что всю свою жизнь прожил на территории кампуса, но никогда не вдавался в подробности о своей семье или детстве. Да и я на него не давил, у каждого есть право хранить тайны. Мы сблизились, и я понял, что он подпускает к себе далеко не всех. Но мне почему-то удалось, и я твёрдо решил, что никогда не предам его доверие. Буду помогать, если потребуется, и всегда буду рядом. Чан опустил взгляд и тяжело вздохнул. Какое-то время он настраивался на продолжение, а Джисон терпеливо ждал. — В начале этого учебного года кёсуним Кан вызвал меня к себе под предлогом обсудить мои научные интересы и выпускную работу. Он был моим руководителем с первого курса и всегда мне помогал, поэтому я с открытой душой отнёсся к его просьбе. Тем более, она на тот момент не была подозрительной. Он попросил меня приглядывать за тобой. Поначалу я так и делал и не видел в этом ничего странного. Однако позже он мне предложил сделку: я ему сообщаю, куда ты ходишь, с кем, бываешь ли один в комнате, а он передаёт файл с моей книгой своему другу, который владеет издательством, и её стопроцентно печатают. Закусив внутреннюю часть щеки, Джисон задумался, как бы он поступил, если бы ему предложили исполнить мечту всей жизни. Смог бы он выполнить любую просьбу, наплевав на свои принципы? Ведь он отчасти понимал Чана. Когда появляется возможность, ты хватаешься за неё и только потом начинаешь осознавать, что сделал. — Я согласился на эти условия. Ты можешь осуждать меня, но я долго думал — а правильно ли я поступил? Но я не видел в излишней обеспокоенности профессора твоими перемещениями по кампусу ничего странного. До определённого момента, разумеется. Пока он не попросил, чтобы я у тебя кое-что взял и принёс ему. — «Шипы». Мог бы и не устраивать такой беспорядок, мои бедные книги пострадали. — Я был зол на себя. Что оказался марионеткой в умелых руках. Что позволил так легко собой управлять. Думаю, уже тогда я об этом догадывался. — А книга всё это время была у тебя под носом в вашей с Лино-хёном комнате. Ловко он обвёл вас вокруг пальца. — Я рад, что ему удалось это сделать. Вечер был тёплым, дул слабый ветерок, принося с собой аромат цветов и свежих листьев. На деревьях пели цикады, небо окрасилось в глубокий синий цвет, зажглись автоматические фонарики у каменной тропинки. — Лино вряд ли меня простит, — тихо сказал Чан, будто боялся, что его кто-то услышит. — Его доверие дорогого стоит, а я так бессовестно его лишился. Я это знаю. Просто не хочу, чтобы он запомнил меня предателем. Я бы никогда не причинил ему зла. Кому угодно, но только не ему. — Я передам. — Спасибо. И вот ещё что. Чан достал из кармана куртки белый тонкий конверт. Джисон тут же нахмурился, подпустив к себе не совсем приятную мысль. — Я надеюсь, это не деньги, а то я точно тебя выгоню с матами. — Нет-нет, — подняв руки, запротестовал Чан. — Это просто снимки. Я сделал их в твой первый день в Чанми. Аккуратно надорвав конверт, Джисон достал фотографии. Волна воспоминаний тут же нахлынула на него и разлилась теплом в груди. Точнее будет сказать, это был его второй день в Чанми. Пробуждение после ночного перемещения рояля и знакомства с Хёнджином. Джисон тогда вышел в гостиную не в самом лучшем виде. Чанбин валялся на диване, Лино играл на рояле, а Чан передвигался от одного угла к другому с камерой. После чего они втроём пошли в кафетерий завтракать. Джисон просматривал снимки, прокручивая в голове моменты, будто они произошли вчера. В то ясное утро он не подозревал, как сильно перевернётся его жизнь. Всё-таки время странная штука. Или же странно его восприятие человеческим мозгом. — Я и забыл об этом, — наконец Джисон поднял голову и встретился с Чаном сожалеющим взглядом. — Хорошие воспоминания, да? Всё, что осталось. Я их сохраню. Проводив Чана ностальгическим и в то же время болезненным взглядом, Джисон вернулся в дом и повернул замок двери. Конверт с фотографиями он бережно положил на кофейный столик в гостиной, а сам поднялся на второй этаж и вошёл в спальню. Теперь Джисон мог себе признаться в том, что мечтал об этом целый день. Его взгляд тут же упал на пустую кровать, и он сдвинул брови. После отравления Лино спал большую часть времени, а в моменты бодрствования ходил только по второму этажу, поскольку спуск по ступеням вниз доставлял боль. От попадания яда прямо в кровь восстановлениее происходило куда тяжелее и медленнее. Джисон ожидал увидеть Лино в постели, но тот стоял у окна и куда-то напряжённо вглядывался. Подойдя к нему со спины, Джисон прижался вплотную и положил руки на впалый живот. — Всё хорошо? — его голос был чуть громче шёпота. — Да. Я просто задумался. — Ты видел, что Чан приходил? — Увидел, когда он уже уходил, — Лино облегченно выдохнул, когда почувствовал поцелуй на своей шее. — Ты забыл утром закрыть окно. Я слышал ваш разговор. Оставив очередной поцелуй на тёплой бархатной коже, Джисон всё же нехотя отстранился. — Ну и хорошо. Мне не придётся тебе пересказывать, — он снова прильнул губами, но уже к мочке уха. — Давай поговорим об этом позже. Я хочу отдохнуть и ни о чём не думать. — Вот ещё. Не предоставлю тебе такого удовольствия. Забыл, с кем живёшь? Хоть Лино и старался звучать серьёзно, его голос выдавал ухмылку. Ту самую любимую ухмылку. Джисон на автомате придвинулся ещё ближе и радостно выдохнул. — С тобой забудешь. Как ты себя чувствуешь, кстати? Мамин отвар и витамины творят чудеса или мне везти тебя в больницу? — Не стоит. Я сегодня несколько раз спускался вниз, чтобы покормить рыжего. Ну и себя. А то от твоего рамёна уже тошнит. — Хм, а мне нравится. Каждый день бы ел. Устроившись у Лино на плече, Джисон прикрыл глаза и позволил спокойствию опуститься на его напряжённые плечи. Но это счастливое мгновение было недолгим. Лино обернулся и в лоб сказал. — Я принял решение вернуться в Чанми. Несколько мгновений у Джисона ушло на то, чтобы переварить только что сказанное. Он разглядывал лицо напротив и не мог поверить своим ушам. — Если это шутка, то мне не смешно, — только и ответил он. — Я не шучу, Хан Джисон, — приблизившись, Лино взял лицо Джисона в свои ладони. — Не сейчас, но к новому учебному году я собираюсь быть там. Летнюю сессию закрою дистанционно из-за болезни, поэтому смогу перейти на выпускной курс. Я должен закончить начатое. Появилось предчувствие, что последняя фраза была отнесена не только к учёбе. И Джисон понимал, почему Лино туда так рвался. Всё-таки это его дом, в котором он прожил всю свою жизнь. Но недавние события несколько омрачили всю картину, поэтому Джисону стало тяжело держать себя в руках. — И это всё? Уедешь от меня, чтобы вернуться в место, в котором тебя чуть не убили? Ты как минимум поступаешь эгоистично. — Я тебя не бросаю, это во-первых. Во-вторых, никакой угрозы для нас больше нет. Видя, что Джисон всеми силами отторгает эту идею, Лино заглянул ему в глаза и оставил на губах один короткий, но чувственный поцелуй. — Я понимаю, воспоминания приносят тебе немало боли. Но всё позади. Пойми, у меня нет образования, своего дома, карьеры и прочего. Я не хочу быть никем. — Но у тебя есть я. — И я это не отрицаю. Ты самое ценное из всего, что у меня есть, — заострившиеся челюсти чуть расслабились. — Но я чувствую, что у меня есть важная миссия. Я хочу получить диплом и убедиться, что людям там больше ничего не угрожает. Понимаешь? Перед тем, как я уеду из Чанми навсегда, хочу, чтобы это место стало лучше. Джисон пару раз лениво моргнул, после чего последовал кивок. — Понимаю. Но я не хочу тебя отпускать. Из рыжика такая себе компания, он после приюта ещё не привык к ласке. — А меня ты к ней уже приучил, да? — насмешливо спросил Лино. — Я определённо делаю успехи, — подойдя ближе, Джисон закинул руки ему на плечи и притянул к себе. — И очень даже преуспел. — Не преувеличивай. Осторожное прикосновение к губам вскоре переросло в очередной чувственный и тягучий поцелуй. Джисон чувствовал, как руки Лино медленно, но верно спускаются всё ниже и ниже. Он уже привык к тому, что тот не упускает возможности подержаться за причинное место. Хотя сейчас он решил не просто подержаться — сжав обтянутые тканью джинс ягодицы, он с силой прижал Джисона к себе, вызвав у того полустон-полувздох. За весь месяц это было пожалуй большее, на что они могли быть способны. Но, кажется, Лино с каждым днём становилось лучше. Безумно хотелось запрыгнуть и обвить ноги вокруг его талии. Но Джисон держал свои желания в узде — Лино только начал чувствовать себя как раньше, не хотелось рисковать. Тем более, у них ещё будет достаточно времени для любых смелых проявлений страстной, временами безумно нежной, а иногда всепоглощающей и до дрожи сильной любви. Разорвав поцелуй на пару мгновений, Джисон прошептал. — Ты поедешь в Чанми только при одном условии. Если возьмёшь меня с собой. — Разве были какие-то другие варианты, Хан Джисон?***
«Я заканчиваю книгу, которой было решено дать простое название «Шипы». Приятно осознавать, что я успела это сделать до того, как мой разум окончательно свихнётся и я не смогу узнать даже собственное отражение. Это рано или поздно произойдет. Может, мой родной Минхо к тому моменту станет совершеннолетним и сможет подыскать мне нормальную лечебницу. Кто знает. Пока я писала «Шипы», то проживала все события заново. Возможно, читатель меня в чём-то не понял, в чём-то осудил, но я просто жила, как умела. Никому, к сожалению, на день рождения не выдают толстое пособие «Как жить эту жизнь?», поэтому приходится учиться самим. И принимать все вытекающие из этой учёбы ошибки. Никто из моих друзей юности не вошёл со мной во взрослую жизнь. Все они разъехались по разным городам, завели свои семьи и тоже стали жить, как умели. Может, иногда они вспоминали обо мне, как я вспоминала о них. Или забыли, как об очередном проходящем жизненном периоде. Это нормально. Я не виню их. Повторюсь, что каждый живёт эту жизнь, как умеет. Я слишком сильно хотела подружиться. Думаю, это ещё одна из моих ошибок. Но я смотрю в прошлое с улыбкой. А будущее мне пока не видно. К тому же, собственное будущее меня мало интересует. Я просто надеюсь, нет, я верю, что мой сын проживёт лучшую жизнь. Пускай без меня, но он будет счастлив. Будет любим, окружён особой заботой и лаской. Он достоин всего этого, и я в это верю. Случайно вспомнила песенку, которую любила петь ему в детстве. Странно, что до сих пор помню это маленькое глупое четверостишие, которое сочинила. «Кто красивее цветов? Ли- Мин-Хо. У кого душа без слёз? Ли-Мин-Хо. Кто смеётся громче всех? Ли-Мин-Хо. Кто живёт, не зная бед? Ли-Мин-Хо». Кто красивее цветов…»