Духи Леса ~ Легенда семи сожжённых сердец

Ночь сегодня стояла тихая, туманная, а луна висела в небе серебряным диском, и лучи её, как драгоценные нити, путались в клубах текучего пара. До полуночи оставалось несколько минут, но сон и не касался моих век. Я погружалась в молочную нежность заветной ночи с каждой минутой все больше, в груди что-то щекотно подрагивало. Стрелки старых ходиков в спящем доме тикали вкрадчиво и так же сонно. Когда узорчатые стрелки из тонкого металла сравнялись на двенадцати, я, шурша одеялом, скользнула ногами в мягкие тапочки, набросила тонкий кардиган сверху на бежевую майку и, обходя по опыту скрепящие доски, тенью выскользнула на улицу — нырнула в ночной прохладный туман. Я шла по знакомому пути, где среди деревьев тянулись струйки влажного дыма. Листва, как будто покрытая этой ночью алмазным напылением, отражала луну и мелькала в глазах как тысячи маленьких зеркал. Духи встретили меня на поляне, и наш путь лежал сквозь северный лес, к заводи горной реки. Они так и называли её — Молочная. В сиянии леса и стрекотании светличков их голоса звенели, как россыпь биссера, или разносились глухим эхом, но не нарушали тишины и сладкой дремы леса. Мальчики несли в руках мотки шелковой нити и плетёные из кукурузных листьев корзинки, в одной из которых лежали медные ножницы. Мои хранители леса были воодушевленны, но по-особенному — не шумно, а таинственно. Они совершали особенный ритуал и посвящали меня в эту сокровенную традицию, доступную не каждому разуму. Но я уже достаточно сжилась с легендой, чтобы верить во всё, что вижу. Так что я самозабвенно ступала по полоске света вместе с ними. Я слышала несравнимый шёпот ночного леса, грелась в свете сверчков и бриллиантовых листьев, без прямого контакта чувствовала мальчиков рядом и подрагивала, ныряя с головой в волны их энергии. Я шла собирать лунное молоко с семью духами леса и была здесь своя, настоящая и живая только теперь — с ним, в их мире, где нет места лжи, а есть только искреннее чувство, доверие и волшебство. Лес начал редеть, а шум реки становился ближе, луна всё настойчивее заливала землю светом и туман питался им, становясь жемчужно-белым, густым, и растекался невесомой речкой над травой, душистой и мокрой. Лес дышал тихо-тихо, а речка журчала неподалёку как питающая артерия, духи же почти сливались с этим лесным дыханием, и только я могла чувствовать и видеть их, скрытых от скептических и чёрствых взглядов. Хисын, шедший впереди, раздвинул ветви низенькой липы, и мы вышли к берегу неторопливой речки. Дальше наш путь лежал к самой заводи по камням, выступающим из мелкой воды, которая уже отсюда светилась будто сама луна окунулась в свежую воду и растворилась по неаккуратности среди персиковых кувшинок. Но луна была на своём прежнем месте, я убедилась в этом, взглянув на небо, от чего чуть было не соскользнула с пошатнувшегося камня, но была спасена от падения Чонсоном, шедшим позади меня. Он удержал меня за поясницу, пока я возвращала себе равновесие, нелепо маша руками. — Осторожно, мечтательница, — прозвучал заботливый голос парня над моим ухом, — ещё будет возможность посмотреть на луну ближе и даже попробовать на вкус. — Держись за меня, — Сонхун протянул мне руку, обернувшись, и я не сдержала по-детски смущённой улыбки. Сонхун сжал в своей большой ладони мою левую, а за правую руку, повесив корзинку на запястье, меня взял Чонсон. Он придерживал меня свободной рукой за плечо, пока я ступала босыми ногами по холодным гладким камням и ощущала себя Алисой из сказки Льюиса Керрола, только моя страна чудес нравилась мне намного больше, потому что здесь мне не грозила опасность, а каждый день похож был на осознанный сон. Одно лишь пугало — не забыться и не потеряться в своей стране чудес. Но разве не пожалею ли я больше, если не соглашусь вкусить волшебство на самом деле? Уж пожалуй оно того стоило. Судьба ли, другая ли вселенная давала мне шанс забыть все на свете и испытывать только чистые эмоции, слышать свои мысли чётко и без помех, доверять глазам вокруг и понимать кто ты для них на самом деле, не притворяться. И пока есть время, о котором так беспокоятся духи, я буду жить сказкой и верить им до конца. С ними я вижу жизнь настоящую, ту, которую называют мечтами, потому что люди в бесконечной тревоге не способны достичь этого спокойствия и балланса; чувствую её душой, а не анализирую мозгом. Он копит впечатления, запоминает картинки, как старый фотоаппарат — избирательно и только то, ради чего стоит заставить сердце биться от объявшего былого счастья, или сжиматься от безвозвратно утраченного. Я почему-то представила, как сердце бабушки в эту ночь метается меж этиж крайностей, пока она перебирает снимки из конвертов, и пока моя память и сердце только наполняются и учатся понимать эту необъятную жизнь. Я вскипала изнутри до мокроты на ресницах, так невероятна была эта картина, представшая передо мной. Я замерла, стоя на мелководье, когда мальчики выпустили мои руки и пошли, невесомо шлёпая по туманной воде меж бутонов лотоса, в лепестках которого растекалось и томилось лунное молоко. Духи затерялись в тумане, и я только слышала их далёкие голоса, звуки шагов по воде и ножницы. — Лиа! — эхом раздалось из тумана где-то близко, — Иди за мной, — и из облака прохладного пара протянулась рука, а по голосу я узнала Чонвона. Я ступила в туман и сперва зажмурившись. Пока зрение не привыкло и я не стала различать фигуры в мутном и блестящем от луны воздухе, шла направляемая небольшой, но крепко держащей меня ладонью, и на ощупь ступала по воде, уже не боясь намочить одежду. Такие мелочи забылись. Чонвон отпустил мою руку и склонился над цветком у его ног. Он бережно вытянул один кувшинчатый лепесток, наполненный перламутрово переливающейся жидкостью, и в двух ладонях протянул его мне. — Попробуй. Я поднесла лепесток лотоса к губам. Цветочный аромат смешался с запахом потухшей свечки. Того угольного фетиля, от которого ещё тянется беспорядочными струйками дымок. Может так на самом деле пахнет луна? Я сделала глоток, и меня наполнил густоватый, липнущий к языку и нёбу сладкий вкус. Мне показалось, будто я откусила паровой булочки с начинкой из млечного пути, будто глотнула сливки, взбитые с ночными пенистыми облаками. Лунное молоко протекало, медленно согреваясь в горле, а по коже бегали мурашки. — Теперь ты знаешь, какая ночь на вкус, — заулыбался Чонвон, смотря в глаза Лиа, которые теперь мерцали отразившимися или распространившимися по организму звёздами, и вытер большим пальцем капельку с её губ. — Кого тут лунной пылью припорошило? — весело поинтересовался Сонхун, чьи волосы сами напоминали холодное напыление, — Я впервые тоже сильно мерцал. — Да вот так и остался седовласым, — Чонсон взъерошил его волосы, заодно всполошив туман вокруг головы друга. Лиа не поняла их слов, пока не посмотрела на собственные руки, сквозь кожу которых пробивались лучистые пятна, похожие на краторы небесного спутника. — Ты не переживай, на солнце пройдёт, как не было. Ведь лунный свет свое начало от солнца берёт, — пообещал Сонхун, затягивая нить на собранном каплей бутоне лотоса. — Это что же, теперь везде? — заволновалась Лиа и по-детски озадаченно надула губы и подняла ставшие светлыми брови — уже перенимала привычки лисьей мимики. — Везде-везде, но не на долго, — Сону протянул ей круглое зеркальце, висящее на цепочке его жилета вместо часов, и Лиа увидела, что всё лицо её словно посыпали сахарной пудрой, а брови, ресницы и волосы стали халцедоново-серые, в зрачках крупицами светились созвездия. Была бы с собой камера или хотя бы телефон, Лиа запечатлела бы свой облик, иначе мозг наверняка воспримет увиденное как сон. Но ей оставалось только пропитываться моментом с ног до головы, чтобы убедить разум в реальности этой ночи, в ощутимости лунного молока и последствий его дегустации.