***
— Сегодня мы покажем тебе где ночуем иногда и скрываемся от дождя. — Сону взял меня за руку и стал раскачивать, весело зашагал по тропе, ведя меня за собой. — Это место можно назвать домом, хотя духи, как мы, в нём и не нуждаются. — Еще как нуждаемся, и в еде в том числе! — подметил Сону и важно покосился на друга, что шёл позади. — Это ты так решил, Сону-хен. А вобще-то, от еды нам ни вреда, ни пользы, — Чонвон как истинный хозяин леса заботливо будил скрученные листочки кустов вдоль дороги и ловко встряхивал еловые ветви, тянущие свои лапы над тропинкой. — Зато все вкусы мы чувствуем, хоть какое-то наслаждение от былой жизни… — А у меня, к слову, для вас булочки с бабовой пастой, — сообщила я, спустя паузу, и увидела, как обе пары глаз сверкнули предвкушающе, — бабушка сегодня утром испекла, вы же любите такие? — ответа вопрос не требовал, он задан был для смеха, ведь и лешему ясно, как скучают они по человеческой еде, а из деревни много не утащишь, да и безосновательно так разбойничать — для них еда теперь как роскошь. К условной лесной базе мы пробирались по незнакомой мне дороге, шли долго, но красота окружающего дикого леса поражала до того, что я не то что про уставшие ноги забывала, я забывала дышать, от чего иногда начинала кружиться голова. — Наша избушка однажды горела, но сейчас стоит как прежде, — начал Чонвон неожиданно для меня тихо и пануро. — Ах…вам удалось её спасти? — Ну, почти. Мы расскажем всё, когда придём. — Хисын сказал, мы должны рассказать это вместе. — Всё новые секреты…как много я ещё не знаю? — Прости, Лиа, — запереживал Сону, — меня самого мутит от недоговорок. Но всё может выйти не так безоблачно, как кажется до сих пор.***
Избушка возникла передо мной внезапно настолько, что вначале я подумала, что мальчики решили устроить привал, от того и остановились. Но мы достигли своей цели. Бывшая огромным пепелищем, кладбищем столетних сосен и плодородной почвы, поляна сейчас пестрила всеми оттенками зелёного. От страшного прошлого не осталось и следа, кроме памяти пожженных деревьев. Сама избушка буквально вросла в общую гущу зелени. Плющ, заполнивший собой десятки метров, захватил в объятия и укрыл непроглядным одеялом старый деревянный домик, покосившийся из-за движения почвы. Чонвон толкнул дверь и меня буквально затянула мягкая тьма, пронизывающие её сквозь щели в досчатых стенах солнечные лучики, земляной и древесный запах. А ещё тут пахло сухофруктами и немного пеплом, вероятно, добавило этот аромат свежесобранное в полнолуние молоко. Духи уютно сидели вокруг массивного стола из куска древесного ствола на двух высоких пнях. Их разговоры и смех я уловила ещё снаружи, теперь же они, на мгновение стихнув, заговорили только громче при виде меня. Плющ, как оказалось, пробрался и сюда, расползся по потолку и стенам, заграмождённым вырезками из журналов и полками, на которых ютились чашки, карты и пазлы в потрёпанных коробочках, часы без батареек, деревянные фигурки котов. Скамейки застелены были скатавшимися но все такими же, как прежде, мягкими пледами, сверху завалены подушками в цветных, но выцветших наволочках. На столе же горела свеча, от корой словно от вулкана растекались восковые подтёки, наслоившись друг на друга за несколько сотен дождливых вечеров. Впечатление двоякое — мои ровестники в обстановке бабушкиной эпохи. Тут было укромно и пахло стариной, летом и детством. Сонхун, прислонивший к стене, и Джеюн поперёк его ног лежали в дальнем тёмном углу на разложенном промятом диване. На кресле без одного подлокотника выгнувшись в положении, известном одному только Рики, младший лежал кверху ногами, обнимая потёртый футбольный мяч. А старшие забрались с ногами на скамью, примастившись среди подушек. Мне освободили укромный угол дивана, застеленного лоскутным одеялом, и вручили кружку с пепельно пахнущим молоком. Я снова светилась, уже не так ярко, но звёздная паутинка на ладонях всё ещё завораживала.***
— Как вы стали духами? — спросила я и на секунду мне показалось, что вопрос неуместен, так резко все замолчали и смущенно потупили глаза. Остались слышны только звуки леса за досчатыми стенами: птицы, ветер, шорох ветвей. Я немного испугалась этой тишины. — Что ж…ты опередила нас, так что, видимо пора рассказать, — первым нарушил молчание Чонсон и глянул на Хисына, затем на Чонвона. Последний одобрительно кивнул, но тоже напрягся и стал серьёзнее. Рики вжался в спинку кресла, освободил место для Сону и спрятался за его плечом, по видимому, не желая принимать участие в рассказе. Тогда, после тяжёлого вздоха, ровный голос старшего зазвучал одиноко.[Лето 1950 года. Республика Корея.]
Солнце светило в спину компании из семи юношей на пути к лесной избушке, построенной с усердием собственными руками прошедшей весной. Тихий июньский вечер представлялся прекрасной возможностью встретить закат на утёсе, постараться сосчитать звёзды, лёжа на связанном бабушкой покрывале, и для ютной ночи в домике, обособленном от деревни лесом. Приносить в плетёных корзинках фрукты и зажигать лампаду, читать книги под керасиновым фонарём, драться подушками и неделю выметать из домика перья, обещать вернуться домой к обеду и приходить на закате, когда мать, всплеснув руками ругается, потому что отец уже натягивал ботинки, чтоб отправиться на поиски детей, но всё равно ведёт в дом пить чай всей семьёй. Или несколькими семьями сразу, рассказывая за столом о том, как изучали жука-носорога и собирали гирлянду из желудей. Иногда бинтовать разодранные колени или заклеивать рассечённую веткой губу, а потом всё равно забредать в лесную глушь и перекрикиваться с птицами — лето счастливых детей. Так было, пока дети были живы. 25-го июня северокорейские войска вторглись в Республику Корея. 28-го июня — захвачена столица Сеул. Это лето стало самым страшным и последним в жизни семи парней и ещё тысяч людей. Больше не было тех вечеров за счётом звёзд — считали теперь истребители в небе. И каждое утро, открывая глаза, они благодарили за то, что ещё видят свет. С 5-го августа близ реги Нактонган велись ожесточённые бои между американскими войсками и армией КНДР. Сопротивление продолжалось в течение следующих двух недель. 17 августа американские войска, обладавшие тяжёлым вооружением и воздушной поддержкой, обрушились на северокорейские позиции. К ночи 18-го августа 4-я северокорейская дивизия была полностью уничтожена. Победу одержали войска соединённых штатов, используя тяжёлое вооружение и атакуя с вохдуха. Северокорейское наступление было остановлено, а деревня Донгуль в южных горах разворочена бомбардировкой, лес испещрён осколками снарядов и сожжен. В огне потанули и лес и деревянная избушка, собранная по дощечке семью парами теперь уж обгоревших рук тех, кого записали в список пропавших. — Бомба разорвалась совсем рядом с домом, он начал гореть, соседние деревья тоже, — сухо констатировал Чонвон, в его голосе была пустота, а в глазах горел, как окружившее их тогда пламя, ужас, — Всё вспыхнуло в одну секунду, нас обдало жаром, вылезти из этой ловушку было невозможно, всё вокруг горело. Всё. Он говорил через силу, Сонхун поминутно дергался в морозной судороге, словно заново ощущал горячие языки, плавившие когда-то его кожу по всему телу; Чонсон, сжав до боли челюсть, сверлил взглядом стену, переминая руки так, будто готов был сломать собственные пальцы, а остальные, скрежа зубами, обливались молчаливыми слезами, Сону же в них тонул. И дышал так болезненно, точно, как тонул. — Я ещё помню, как в панике глотал оставшиеся капли кислорода, а последний вдох был таким горячим, режущим все внутренние органы. Лиа, прижав ладонь к губам, слушала, ужасалась и боролась со спазмическими болями в лёгких, но почти не пыталась сдержать накатившие слёзы и глубокие всхлипы. Спустя невыносимо тяжелую паузу, Сонхун продолжил: — На утро мы все семеро проснулись в избушке, она стояла цела и невредима, но вокруг был вызженный лес, всё завалено металлом и порохом. — Мы около полу века восстанавливали его, став духами. Если бы не та ночь… — Ну, хватит на сегодня ворошить прошлое, — оборвал рассказ Чонсон так резко, что встрепенулись все присутствующие, а Сону, дрожащий в объятиях Рики, еще и воздухом подавился. На плече его свитера темнело мокрое пятно детских слёз. — У жизни нет сослогательного наклонения, однако, если бы не та ночь, мы бы не встретили Лиа спустя все эти годы, так что всё идёт, как должно. — Если бы не та война, Хён… — еле как, срываясь в рыдания, выговорил Сону, но тут же был остановлен старшим. — Тц! Судьбу не выбирают, из неё выбираются и строят собственный мир. А наша судьба и миссия — любить и защищать лес, как семьдесят лет назад. Мы могли бы остаться пеплом, но лес сделал нас своими хранителями. — Быть пеплом или призраком — разница не велика, — Сонхуну явно эта повторяющаяся если не семидесятый по ежегодной традиции, то полусотенный раз дискуссия была не подуше. Особенно в присутствии Лия, на которую пологались большие надежды в освобождении их от вечного сожаления о том летнем дне, когда их души потеряли возможность окраситься в перламутр и переродиться в человеческой плоти, но обрели полубожественные силы хранителей, а ещё — вечное одинокое заточение и единственный выход — смирение. Воспринимать это как судьбу, как наказание, или как бессмертие — каждому решать за себя. Но навязчивые мысли без ответа посещали с раздражающей частотой и никогда себя не исчерпывали. А мир людей с каждым десятком лет ближе не становился, мечты о перерождение казались теперь несбыточным и смешным детским бредом, целью стало просто освободиться, может исчезнуть, может стать пеплом, как было предписано жизнью, если бы лес не оставил их души призраками гулять среди своих сосен и лиственных. Может стать новой вселенной, затерявшись в млечном пути, и пить лунное молоко каждый день, только если новая луна такая же сливочная, как здешний спутник; и светить самой яркой звездой только для одного человека — освободившего.