Благие намерения

Спалось предсказуемо плохо. Несколько раз за ночь он просыпался, не вполне соображая, где находится. Из-за чрезмерно напряженного графика длиной в несколько месяцев нервная система работала на пределе. Что-то в ней, похоже, разболталось, из-за чего последние несколько дней ее обладателя мучили кошмары самого пакостного содержания, имеющие свойство улетучиваться из памяти в первые секунды после пробуждения. Сегодняшний, впрочем, был более отчетливым. Красная муть повсюду. Она заливает глаза, уши, ноздри, сковывает руки и ноги и тяжестью наваливается на грудь. Чувство беспомощности становится все сильнее, хочется закричать, но не получается, потому что плотная, как кусок сырой печени, жижа уже залепила горло и обволокла голосовые связки, не давая вырваться из них ни единому звуку. В этой красноте нет ни верха, ни низа, ни дали, ни близи, есть только глубина, которая засасывает все сильнее, и сильнее, и сильнее. Каждый вдох проталкивает неизвестную субстанцию все дальше по дыхательным путям; каждая попытка сказать, промычать, крикнуть хоть что-то – только заставляет вновь захлебнуться этой дрянью. Некстати в голову приходит аналогия: ты – чудовищный, уродливый, искаженный эмбрион, неправильный, которому никогда не суждено родиться. Все, что сейчас произойдет – ты растворишься и перестанешь существовать. Не противься естественному ходу вещей. Есть ли смысл противиться естественному ходу вещей? Красная горячая слизь переполняет желудок, заполняет брюшную полость, сдавливает сердце. Чувство нереальной, невероятной тошноты скручивает и прошивает насквозь, выворачивая тело под самыми невероятными углами. Пожалуйста, пусть все это закончится. Пожалуйста, пусть я умру или проснусь. Пожа… Из навязчивого кошмарного забытья вырвала резкая боль, заставившая немедленно распахнуть глаза. Горячим и тяжелым предметом, мешающим дышать, оказалась Муся, удобно развалившаяся поперек хозяйской груди и недовольно поводящая хвостом. Именно ее острые коготки, впившиеся куда-то под ключицу, и послужили очень своеобразным будильником. Тошнота и дрожь, впрочем, были вполне настоящими: живот скручивало неприятными спазмами, болезненно отдающими куда-то внутрь. Спихнув с себя недовольно вякнувшую кошку, Харитон поднялся и на подгибающихся ногах кое-как добрался до кухни, где жадно приложился к ледяному, из холодильника, нарзану. Тянущее чувство в желудке ослабело, но не исчезло полностью, и он, наконец, понял, откуда оно взялось. – Же неманш па сис жур, – Захаров нервно усмехнулся, повторно заглядывая в холодильник. По предварительным прикидкам выходило, что он ничего не ел около полутора суток, хотя “Пчелы” исправно доставляли плотно упакованные термоконтейнеры с завтраком, обедом и ужином трижды в день. Не до того было. В серебристой, с улыбающимся пионером, бутылочке оказалось что-то вроде питьевого кефира с клубничным вареньем. После нескольких больших глотков ("сносно", — отозвался внутренний голос, — "вполне сносно") тугая пружина голода внутри, наконец, разжалась. Харитон перевел дыхание и облокотился на подоконник, тут же брезгливо передернувшись. Ночью, видимо, прошел очередной запланированный ливень, все последствия которого были налицо: на подоконнике и под ним растекалась большая прозрачная лужа. Мысленно сделав себе пометку синхронизировать, наконец, робота-домработника с расписанием погоды, он пару раз щелкнул пальцами: – Лаборант, запустить протокол “уборка” вне расписания. – Доброе утро, Харитон Радеонович, – тут же откликнулся синтетический голос из дальней комнаты. – Изменения приняты. Протокол будет активирован после завершения текущего. – Мне нужен пассажирский “Шмель” до Челомея через… – Захаров бросил беглый взгляд на наручные часы, – сорок три минуты. – Запрос принят. Запрос подтвержден, – отозвалась машина. Спустя несколько секунд в дверном проеме показалось ничего не выражающее лицо “Вовчика”, как их между собой называли на Предприятии. Харитон поморщился. С функционалом новых моделей конструкторы Предприятия сработали хорошо, а вот облик кукольного усатого дворника был, по его мнению, совершенно излишним. Робот невозмутимо протопал мимо своего владельца к мокрому подоконнику, сжимая в руке губку, пропитанную дезинфектантом, и принялся методично ликвидировать последствия неожиданного потопа. Наблюдая за его механически-выверенными движениями, Захаров снова усмехнулся, теперь уже своим мыслям. Что роботы, что люди, все несовершенны по-своему. Ему предстояло решить проблему этого несовершенства раз и навсегда. Рокот лопастей “Шмеля” послышался строго в означенное время. За эти сорок три минуты Харитон успел привести себя в порядок, чисто выбрить лицо и голову (седеющие волосы приводили его в бешенство, поэтому с недавних пор он завел привычку бриться наголо каждое утро), покормить кошку, одеться и еще раз перечитать злополучный вчерашний отчет. После сна в голове на удивление прояснилось, несмотря на кошмары, и сейчас, сидя в удобном полимерном кресле, он вслух проговаривал построение фраз, с помощью которых собирался донести до Сеченова всю суть проблемы. – Мне кажется, заключенные, социальный рейтинг которых не поддается корректировке… так, нет, это уже было, контраргументом является пресловутая этичность. Вечно спотыкаемся именно о нее. Харитон перевел взгляд на проплывающие мимо безмятежные легкие облака, побарабанив пальцами по поручню кресла. Пластичный материал отозвался приятным пружинистым ощущением, проминаясь под прикосновениями. – А если добровольцы? С одной стороны, это решает этическую дилемму. У нас есть люди, которые согласны на риск во имя прогресса, это отвечает нашим потребностям и снимает с нас возможную ответственность, если что-то пойдет не так. С другой стороны, проект под грифом, и в случае добровольцев утечки неизбежны. Не пойдет. Предстоящий разговор вызывал все более и более тревожное предчувствие. Будь ответственным за продолжение экспериментов другой человек, его можно было бы попытаться убедить, но своего друга Харитон знал очень хорошо. Дима жил в совершенно другом мире, который был понятен для него и оставался совершенной терра инкогнита для самого Захарова. Последний никак не мог взять в толк, как, будучи научным светилом, первооткрывателем невероятно мощных технологий и, чего греха таить, кумиром для всего Советского Союза, Сеченов умудрялся сочетать в себе мощный научный ум с не менее мощным умением понимать и очаровывать людей. Еще с аспирантуры в их странной дружбе повелось именно так: там, где Харитон не мог связать двух слов и мямлил себе под нос что-то неразборчивое, немедленно появлялся, как черт из табакерки, сияющий Дима и решал ситуацию парой вежливых слов. С течением времени этот эффект только усиливался – насколько на Предприятии недолюбливали академика Захарова, настолько боготворили академика Сеченова, и это при том, что уровень притязаний к окружающим у них был приблизительно одинаковый. Впрочем, Харитон не особенно возражал, потому что данное непонимание было взаимным за редким исключением. Кстати, об исключениях. Голопроектор на приборной панели “Шмеля” слабо замерцал, выдавая пиктограмму входящего вызова и фотографию румяной молодой женщины с короткими кудрявыми волосами. Из динамиков полилась мелодичная трель звонка. – Ответить, – Харитон откинулся на спинку сиденья. – Добрый день, Харитон Радеонович, – послышался энергичный женский голос, слегка прерываемый помехами статики. – Извините, что беспокою, но хотелось бы узнать ваше мнение относительно вчерашних отчетов. Я собрала кое-какие данные, и кажется, мы нашли причину, по которой нервные системы не синхронизируются. Проблема в аберрациях импульсов… – Вера Андреевна, говорите конкретнее. “Кажется”, или “нашли”? – раздражение в голосе собеседника женщину, кажется, ничуть не смутило. Во всяком случае, продолжала она говорить все тем же жизнерадостным тоном. – Кажется. Пока – кажется, вся конкретика, которая у нас есть на данный момент, изложена во вчерашнем отчете. Если позволите... – Не позволю. Я ознакомился. Если коротко – переделывайте. Предвосхищая ваш следующий вопрос: эксперимент, а не отчет. И вообще, Вера, что у вас за самодеятельность там? Конь-огонь? Может быть, вы еще избу на курногах сделаете? Кружок этнографии какой-то, а не научная лаборатория. – Хорошо, – после непродолжительного молчания отозвался динамик. – Может быть, сегодня лично хотите поприсутствовать на тестовых пусках? Если у вас есть время, разумеется. – В четыре часа буду у вас, – Харитон помассировал виски. Личный контроль экспериментов не вызывал у него особенного энтузиазма, но зато означал стопроцентную уверенность в полученных данных. В умственных способностях старшего лаборанта он периодически сомневался, в отличие от ее умения действовать на нервы. – Ждем. И избу сделаем. До встречи, Харитон Радеонович. – Ожидаю от вас результатов… что? Какую избу? В ответ послышались только три коротких гудка, возвестивших, что передача завершена, и почти одновременно с ними “Шмель” мягко приземлился на прорезиненное покрытие посадочной площадки. Несмотря на стоящее в полуденном зените июньское солнце, в коридорах и помещениях центрального здания комплекса “Челомей” царила блаженная прохлада. Впрочем, на этом их достоинства заканчивались. Среди мрамора, позолоты, лепнины и огромных пустых залов, по которым лишь изредка проносились, посвистывая, транспортные дроны, становилось неуютно. “Ведь изначально строилось, как храм науки”, — ехидно пронеслось в голове, — “а превратилось в иконостас. Идешь к боженьке с визитом, а, Захаров? Архангел ты ощипанный, смотри не возгордись”. — Заткнись, — процедил через зубы Харитон и внезапно заметил, что находится в лифте не один. Бледная от переживаний девушка, то ли практикантка, то ли секретарша, волочащая куда-то огромную папку, уставилась на него огромными шокированными глазами, на которые уже норовили навернуться слезы. — Я не вам, — черт, ну вот опять в самый неподходящий момент. — Н… ничего страшного, — девица вылетела из лифта, как пробка из бутылки, едва раскрылись створки. Проводив ее взглядом, ученый закатил глаза и нажал на кнопку “вверх”. Развели моду, едва ли не в обморок падать, если перед ними не рассыпаться в извинениях и не расшаркиваться в куртуазных поклонах. Дверь снова отъехала в сторону, открывая к обзору пространство круглого атриума. Погруженный в свои мысли, Захаров шагнул вперед, как вдруг в него неожиданно врезалось что-то большое. И, судя по силе столкновения, обладающее крепостью стали. — Блядь! О… э… то есть, виноват, уважаемый академик! Едва из глаз перестали сыпаться искры, Харитон смог рассмотреть того, с кем столкнулся. Военный, судя по лычкам и форме, капитан внутренних войск. Любопытно, с чего у Димы такие гости. И скорее всего, не к добру они. — Смотрите, куда идете, товарищ… простите, не представлены. — Нечаев, — коротко отрекомендовался капитан. — Разрешите идти? — У вас тут все в порядке? Вовремя проглотив застрявшую в глотке ядовитую тираду, которая должна была развеять сомнения незадачливого капитана относительно того, куда ему следует отправиться, Харитон перевел взгляд на говорившего. – Все в порядке, Дим. – Отлично. Заходи, – краем зрения он успел заметить, как округлились глаза у Нечаева, и отметить, что при вопросе Сеченова огромный медведеподобный мужик на пару секунд превратился в нашкодившего мальчишку. Любопытно. Очень любопытно. На входе в кабинет в нос ударил резкий запах табака. Едкая вонь на секунду выбила дух у Харитона из легких, и после пары попыток вдохнуть он зашелся кашлем, сотрясаясь всем телом. – Черт, прости, – послышался щелчок, затем шум заработавшей вентиляции, и уровень вони резко стал снижаться. – Длительное отсутствие очного общения заставляет забывать о простых вещах. Ты как? – Примерно так же, как в тот день, когда впервые вошел в твою берлогу в общежитии, – пропыхтел Харитон, смахивая выступившие слезы. – Пытаюсь понять, сколько топоров здесь можно повесить. По предварительным подсчетам, как минимум три. – Я пытался бросить, но с такими обстоятельствами это нереально. Захаров отступил на пару шагов назад, критически оглядывая старого друга с ног до головы. Взгляд выхватывал мелкие детали, прямо-таки кричащие о том, что нагрузка у Дмитрия Сергеевича в последнее время тоже выдалась не курортная: волосы в беспорядке и явно скучают по ножницам, на костяшках пальцев желтые табачные следы, верхняя пуговица рубашки застегнута криво… да, и тени под глазами залегли. – Судя по твоему внешнему виду, охотно верю. Что на этот раз? – Потом, – коротко отмахнулся Сеченов, помотав головой. – Предлагаю сначала разобраться с Восходом. Отчет я почитал, и судя по тому, что я в нем нашел, я вынужден с тобой согласиться. Опыты на животных нам больше не принесут никаких особенно полезных данных. – Единственное, что можно получить с них сейчас – это данные по синхронизации с роботами, тоже ценно, – кажется, тревога все же была лишней. Разговор сворачивал в нужное русло. – В перспективе это очень большой шаг для технологии, получится буквально напрямую передавать данные машине от человека и наоборот. – Да, звучало бы хорошо, – эхом отозвался Сеченов, – но нет. Харитону показалось, что он ослышался. – Нет? – Нет. Надо закрывать проект. – Полгода работы, Дим, – фраза прозвучала тихо и очень хмуро, но на самом деле Харитон был готов взорваться от негодования. – Полгода изучения мимикрирующей адаптации полимеров, куча бессонных ночей, целый сборный отдел из Вавилова и Павлова, который этим занимается, не считая уже меня, хрен со мной, ладно. Все это псу под хвост. – Послушай, я все понимаю, – о, как он ненавидел эту фразу. Обычно с фразы “я все понимаю” Дима начинал свои самые жестокие отповеди. – Я все понимаю, но не могу разрешить тебе проведение опытов на людях. – Я специально для тебя придумал абсолютно этичный способ это сделать, памятуя твои слова о Менгеле. Изучил варианты. Объявим набор добровольцев, мотивируем повышением социального рейтинга и внеочередным отпуском. Льготами. Люди пойдут, – что-то было не так. Слишком потухший взгляд был у человека напротив. Он не светился, как обычно, не сиял. Все лицо академика Сеченова… да нет, Димы, выражало глубокую усталость и сплошную непроглядную серость. – С Атомным Сердцем уже набрали добровольцев, спасибо, – устало выдохнул Сеченов. – У нас утечка. Этот капитан, что был тут, Нечаев – будет разгребать. Он хороший спец, один из лучших. Из-под земли достанет. Вопрос, успеет ли вовремя. – Очень хреново, – констатировал Харитон, с силой сомкнув руки, так, что побелели костяшки. – Мягко сказано. Пока выясняем, на каком уровне утекло и что вообще успело утечь. Поэтому добровольцев на Восход, увы, забрею, уж прости меня, друг. – Но закрывать-то зачем? – А на ком ты опыты ставить будешь, на себе? Зря он это сказал. Зря, потому что в сердцах сказанная фраза вдруг забрезжила смутным решением. А действительно ведь, вот он, выход! Если никого из окружающих подключить к опытам нельзя, добровольцы опасны, а опыты на животных не работают, то может быть, и впрямь сработает? – А это идея, Дим! – Ты шутишь, что ли, черт лысый? – Сеченов обошел его вокруг, заглядывая в лицо и все больше и больше хмурясь. – А нет, не шутишь. – Если других выходов нет, этот представляется мне наиболее релевантным. Сзади послышалось чирканье кремниевого колесика и снова потянуло табачным дымом. На удивление, менее вонючим. То ли принюхался, подумал Харитон, то ли начинаю привыкать. – Под моим строгим контролем, Харитон. Я слишком дорожу нашей дружбой, чтобы позволить тебе свернуть себе шею. Или мозги набекрень, тут всякое может случиться. Захаров глубоко вдохнул, затем выдохнул, чтобы ни один мускул на его лице не выдал вдруг накрывшего его с головой ощущения бешеного триумфа. – Идет.