Благие намерения

Обратную дорогу до Вавилова Харитон провел, пытаясь собрать мысли в какое-то единое, упорядоченное русло, но те упорно разбегались в стороны, как тараканы. Внутренний диалог перескакивал от Сеченова – к опытам, от опытов – снова к Сеченову, все это перемежалось ничего не значащими воспоминаниями и ремарками, но голове в кои-то веки было легко и свободно. Получилось. У него получилось. Изучение полимерной мимикрии будет продолжаться по плану, из ситуации нашелся неочевидный, но идеально вписывающийся в нее логически выход. Теперь оставалось только спланировать во-первых, само внедрение импланта, во-вторых, заранее прописать серию экспериментов, в-третьих, постараться не умереть или не превратиться в овощ в процессе выполнения первых двух пунктов. Покопавшись в карманах и выудив оттуда щебетарь, Захаров принялся говорить, сосредоточенно уставившись в пространство перед собой. – Получено разрешение на клинические испытания на добровольце. Первый подопытный: я сам. Захаров Харитон Радеонович. Возраст – сорок семь лет. Мужчина, европеоидной расы, состояние здоровья удовлетворительное. Планируемые манипуляции: внедрение экспериментального образца импланта под кодовым названием “Восход” в структуры головного мозга с целью изучения взаимодействия образца с центральной нервной системой. Затрагиваемые структуры: височные доли, мозолистое тело, лимбическая система, включая гиппокамп… – Харитон прервался, смахнув со лба невесть откуда взявшуюся на нем пушинку одуванчика. – Цель эксперимента: добиться устойчивой синхронизации электрической активности ЦНС подопытного с нейросетью “Коллектив 1.0”, наладить прием и передачу когнитивных и сенсорных сигналов в массив… в массив полимерной сети. Ответственный за контроль над ходом эксперимента: академик Сеченов Дмитрий Сергеевич. Не то, чтобы его чрезмерно волновали возможные последствия подобных экстремальных опытов. Несмотря на все достижения современной медицины, возраст медленно, но неумолимо начинал брать свое, и это нервировало Харитона, привыкшего выжимать из своего организма весь доступный ресурс до капли. Сна требовалось все больше, скорость нервных реакций постепенно замедлялась… черт, да даже седые волосы в конце концов надоели настолько, что он в порыве безотчетного раздражения сбрил все под корень. Основным аргументом, впрочем, было даже не это. Как нейробиолог, Захаров прекрасно знал, что склонность к нейродегенеративным заболеваниям передается по наследству, и перспектива повторить путь своего отца, под конец своей жизни не могущего самостоятельно отправлять естественные надобности, выглядела для него невыносимой. Быть запертым в куске отравляющего воздух миазмами, пускающего слюни мяса? О нет, такой судьбы он не желал даже больше, чем мирной пенсии и постепенного покрывания пылью где-нибудь в коттедже возле Сочи, в окружении армии подобострастных ассистентов, медсестер и прочей мелкотравчатой плесени. Нейрополимер, разработанный Сеченовым, выглядел, как возможность избежать как первой ловушки, так и второй – и не только для самого Харитона, но, в перспективе, и для каждого человека. Удивительная химическая и физическая пластичность соединения позволяла с легкостью объединять и ассимилировать его со структурами мозга, не вызывая реакции отторжения со стороны иммунной системы, но позволяя вмешиваться в электрические импульсы и биохимические показатели напрямую, что открывало практически бесконечные возможности для улучшения созданного природой. И не только для улучшения, как показывали эксперименты на животных, но и для контроля. – А затем мы наш, мы новый мир построим, – промурлыкал Харитон себе под нос строфу “Марсельезы”, захлопнув крышку щебетаря и откинувшись на спинку кресла. – Кто был ничем, тот станет всем… Остаток пути он позволил себе провести в роскоши ничегонеделания, бездумно вглядываясь в блики солнца, пляшущие на лопастях “Шмеля” и облаках. Транспортник приземлился на площадке, выглядящей обычным теннисным кортом возле не менее обыкновенной на вид деревни. Обыденность рассеивалась, как дым, стоило присмотреться к деталям чуть внимательнее, но для мимолетного наблюдателя поселок бы показался типовым и совершенно благополучным. Для Харитона он, впрочем, таковым не являлся. Деревня представляла собой опытный полигон и по совместительству место жительства для многих членов персонала “Вавилова”. Одно нахождение здесь вызывало у него стойкую и ничем рациональным не объяснимую идиосинкразию. Несмотря на то, что идейный вдохновитель, чьим именем был назван комплекс, исповедовал в своих работах строго научный и материалистический подход, текущие сотрудники цехов напоминали скорее карикатурных ученых, сошедших с агитплакатов. Куда ни глянь, сплошь убеленные сединами старцы, сверкающие глазами розовощекие девицы и благообразные, щеголяющие идеально ровным пробором молодые люди. Атмосфера вокруг царила соответствующая – на вкус Захарова, местное сочетание деревенской идиллии и научного энтузиазма опасно приближалось к грани отвратительного. Солнце палило нещадно. Над асфальтом поднималось дрожащее марево, и в ослепительном свете, заливающем деревню, все вокруг становилось конфетно-ярким и абсолютно неестественным. Нужный дом находился приблизительно в пяти минутах ходьбы от места посадки, и пока Харитон, глотая пыль, добирался до него по безлюдным улочкам, он взмок настолько, что пиджак было впору выжимать, словно половую тряпку. Как назло, платка на привычном месте – в нагрудном кармане – не оказалось, и заливающий глаза пот немало поспособствовал тому, что порог служебного входа академик переступил отнюдь не в добром настроении. На стуле у лестницы, запрокинув голову наверх, скучал молодой солдатик, который при виде гостя сначала лениво повернул голову, затем ошарашенно подпрыгнул и, наконец, вытянулся во фрунт. Лишних вопросов постовой задавать не стал, что в другой момент было бы воспринято Захаровым благосклонно, но сейчас отсутствие стандартной процедуры вызвало новую волну глухого раздражения. – Почему не соблюдаете протокол проверки допуска? – из-за жары голос звучал еще более хрипло, чем обычно. Лицо парня вздрогнуло, за полминуты явив всю гамму оттенков – от багрово-красного до нежно-салатового. – Но как же… товарищ Захаров… вы же сами говорили, что пора бы уже… в лицо знать, вот я и… – За такую доверчивость при охране секретного объекта вас стоило бы арестовать, – процедил Харитон, проходя мимо замершего, как мышь перед удавом, постового и спускаясь по винтовой лестнице. В отличие от пустынного Челомея, жизнь здесь била ключом. Гул систем вентиляции, шум машин, роботизированная и человеческая речь сливались в белый шум, висевший над рабочей суетой в цехах и коридорах. Харитон мельком бросил взгляд на карту помещений, висящую на стене у входа, и неторопливо двинулся по ярко освещенным коридорам к лаборатории, которая была обозначена как “Отдел прикладной бихевиористики”. Никто особенно не обращал на него внимания. Сотрудники деловито суетились вокруг, обсуждали что-то между собой, на повороте в него едва не врезался перепачканный землей и пылью РАФ-9, кативший куда-то громоздкую гидропонную тележку, внутри которой находилось нечто подозрительно похожее на куст зубастых кабачков. Прогудев извинение, робот нырнул куда-то в боковой коридор вместе с грузом, напоследок махнув манипулой и оставив на память о себе жирную кляксу чернозема на лацкане пиджака. – Пакость какая, – раздраженно прошипел Харитон и принялся оглядываться в поисках ближайшей уборной или, на худой конец, комнаты отдыха, в которой можно было бы замыть пятно. Грязная одежда выводила его из себя едва ли не больше, чем человеческая глупость или откровенное мещанство. Не в последнюю очередь потому, что на территории Предприятия можно было вместе с очередным пятном получить себе испытание для иммунитета в виде полимерных модифицированных бактерий, например. Или колонии агрессивного грибка, разъедающего любой пластик. От поисков его отвлек чей-то голос, произнесший его имя. – Харитон Радеонович, сюда! – шагах в двадцати стояла и махала рукой, привлекая внимание, хрупкая девичья фигурка. Наскоро стряхнув грязь с одежды и зафиксировав в голове мысль как можно скорее обработать руки дезинфектантом, Захаров шагнул к ней, усилием воли принимая как можно более доброжелательный вид. – Лариса! Рад вас видеть. Шли меня встретить или случайно оказались здесь? – С поста пришло уведомление о том, что вы уже приехали, – девушка улыбнулась, жестом приглашая следовать за собой. Она развернулась и зашагала рядом, подстраиваясь под шаг возвышающегося над ней на добрую голову академика. – У нас все готово, имплант установлен и настроен. – Снова лошадь? – Да, и снова орловец. Предыдущего пришлось эвтаназировать, изменения поведения стали необратимыми. Вдребезги растоптал двух “Работников”, представляете? Вскрытие показало обширную дегенерацию серого вещества лобных долей и кровоизлияния в области гиппокампа. Плохо. Это было плохо. Мнению Филатовой можно было доверять – девчонка, несмотря на некоторую экзальтированность и идеалистичность, была одареннейшим нейрохирургом, даром, что клинической практики ей немного недоставало. Аспиранткой на Предприятие ее привел именно он, заметив исключительную техничность исполнения операции, заменившей Ларисе защиту диплома. Человек, который в двадцать с небольшим лет смог спасти и вернуть к нормальной жизни инфицированного коричневой чумой пациента с мощным кровоизлиянием в мозг, сулил большое будущее, но вот с ее характером приходилось мириться. И вести себя исключительно доброжелательно. – Звучит пессимистично. Разобрались, почему так? – Похоже, имплант в процессе мимикрии попытался подменить собой жизненно важные структуры мозга, что и привело к такому результату. Полимерная масса увеличилась почти вдвое. Выглядело так, будто мозговое вещество… не знаю, трансформировалось в полимер. Знаю, звучит как чушь, но… – Не чушь! – отрезал Захаров, разворачиваясь к своей спутнице. – Хвалю вас за наблюдательность, Лариса. Возможно, здесь и кроется причина наших предыдущих неудач. Правильным решением было подключить вас к исследованию. При всем моем уважении к талантам Веры Андреевны, она все же биолог, а не специалист в области нейронных структур. Девушка покрылась нежным румянцем и отвела взгляд. Перегнул, подумал Харитон. Еще, чего доброго, его станет преследовать очередная влюбленная практикантка. Впрочем, для того, чтобы удержать подле себя одного из немногих аспирантов, обещающего стать перспективным ученым, все средства были хороши. – Мы пришли, – Лариса замедлила шаг и толкнула металлическую дверь с надписью “Прикладная бихевиористика-0803. Вход только с уровнем допуска О-3 и выше” Едва Харитон переступил порог, в его голень с громким кудахтаньем врезалось нечто, пребольно ткнувшись куда-то чуть ниже коленной чашечки. Громко ойкнув от боли, он изумленно уставился на суетящуюся у ног и хлопающую дверцами – черт возьми! – избу на двух тонких когтистых ногах. Странное создание бегало кругами, царапало пол, хлопало створками миниатюрных дверок и окон, как… как курица, конечно же, самая обычная домашняя курица. – Ох, простите, товарищ Захаров! – подбежавшая женщина подхватила существо на руки и выпрямилась, отбрасывая назад кудри движением головы. – Не успели еще замеры алгоритмов поведения снять, как уже убежала из манежа. Мои извинения. Не сильно ушибла? Радость, вызванная недавним разговором с Ларисой, вновь испарилась, словно ее и не было. Старшая научная сотрудница Спиридонова относилась к разряду людей, способных довести до белого каления одним своим присутствием – вечный оптимизм в сочетании с любовью к идиотскому юмору отнюдь не добавляли ей очков в глазах Харитона. С этим тоже приходилось мириться, потому что во всем Вавилове не нашлось больше человека с достаточным уровнем компетенции, так легко взявшегося за проведение сомнительных и, чего греха таить, достаточно вивисекторских экспериментов на млекопитающих. – Вера Андреевна, вы занимались созданием этого… образца, вместо того, чтобы исполнять свои прямые обязанности? – А, нет, конечно, – женщина хмыкнула, вызывающе посмотрела Захарову в глаза, и Харитон отметил, что ей практически не пришлось поднимать голову для этого действия. – При нашем последнем созвоне вы упоминали, что, кажется, лаборатории недостает образцов с косметическими изменениями, а у нас, к счастью, оказалась на руках весьма подходящая для этого заготовка. Это Изнакурнож, полимерно модифицированная курица… – Слушать не желаю, – от такой откровенной наглости у него непроизвольно поджалась челюсть. – Уберите подальше эту ерунду и давайте к делу, Вера Андреевна, иначе мне придется поднять вопрос о дисциплине в вашем отделе на высших уровнях. И принесите мне дезинфектант. “Опять Вера Кощея выбесила”, – послышался сзади чей-то шепоток. Харитон оглянулся, пытаясь вычислить автора высказывания, но все окружающие показательно молчали, усиленно имитируя бурную деятельность. Позывной, который когда-то давно ему придумал Дима в качестве шутливого прозвища, превратился в имя нарицательное, едва попав в цепкие умы персонала. И если Сеченову было позволено его так называть, как старому и ближайшему другу, то терпеть подобное неуважение от рядовых сотрудников предприятия Харитон был не намерен. Лабораторию бихевиористики в ближайшее время совершенно точно ожидала дисциплинарная проверка. Обработав дезинфектантом руки и лицо, Захаров переоделся в стерильный защитный костюм и на всякий случай закинул всю прежнюю одежду, включая белье, в автоклав. Бегло просмотрев эпикриз операции по установке импланта – все было в порядке – он прошел за гермодверь, где в огороженной зоне уже ожидал подопытный. Жеребец был действительно великолепен. Рослый, огненно-рыжий (кажется, эта масть называлась “гнедой”), с точеными стройными ногами, он покосился на визитера, едва тот вошел, захрапел и попытался рвануться из фиксирующих зажимов так, что затряслась вся установка, но стальные роботизированные захваты держали его крепко. – Ну-ну, – проговорил Харитон, погладив животное по дрожащей атласной шее. Убедившись, что огромная тварь зафиксирована достаточно надежно, он ткнул кнопку миниатюрного коммуникатора, вмонтированного в костюм. – Проверка связи. Филатова, Спиридонова, как слышно? – Слышу четко и ясно, – прозвучал из динамика женский голос. Лариса. Хорошо. – Начинаю запись. Три… два… один… Запись пошла. В дальнем углу ожила миниатюрная камера-ромашка, расправив лепестки и поводя чашечкой из стороны в сторону. Несколько секунд проследив за ее движениями и удостоверившись, что находится в хорошо просматриваемой зоне, Харитон запустил руку в эмалированную емкость, стоявшую рядом с экспериментальной установкой. Из емкости он извлек сочащийся красной жидкостью полимерный провод, на конце которого мигали, переливаясь, несколько электронных огоньков. – Начинаю подключение. – Программа запущена. Оттянув в сторону острое лошадиное ухо, ученый наконец-то нашел то, что искал – неприметный разрез, полускрытый жесткой короткой шерстью. Провод в его руке вдруг ожил, выпустив из себя три извивающихся щупа, и с влажным чмоканьем скользнул куда-то под кожу, кость и плоть, исчезнув в глубинах черепной коробки. – Подключение установлено, – проговорил голос Ларисы в наушнике. – Подключение стабильно. Поведенческий паттерн загружен. Используемый паттерн: “Лучший друг человека”. Жеребец коротко, жалобно взвизгнул на ультразвуке, запрокинув голову, после чего вдруг успокоился и замер, помахивая хвостом из стороны в сторону. Фиксирующая установка с лязгом разжалась, втягивая зажимы, и конь, еще секунду назад беснующийся от боли и страха, спокойно ступил вперед, ласково ткнувшись в руку человека бархатной мордой. – Паттерн корректный, – отозвался Захаров, почесав коня под подбородком. – Уровень нервных аберраций? – Отсутствуют, Харитон Радеонович. – Оставь пока в этом режиме, я сейчас поднимусь. Выйдя за гермодверь и поднявшись на обзорную площадку, он стащил с головы громоздкий противоударный шлем и присоединился к Ларисе, сидящей за контрольным пультом. – Пока все идет нормально, – констатировала девушка, вглядываясь в непрерывно бегущие по экрану строчки. – Судя по тому, что вижу я, подопытный испытывает абсолютное довольство и счастье при виде человека, оставаясь спокойным при отсутствии соответствующего визуального стимула. – Дай посмотрю, – Харитон заглянул в монитор. – Да, действительно, все так и есть, биохимические показатели в пределах установленной нормы, физические показатели тоже. Отлично. Переходим к фазе два. Вера Андреевна, – следующая фраза была вновь сказана в коммуникатор. – Запускайте стимульный ряд. – Запускаю, – коротко отщелкнул передатчик. В стене испытательной площадки открылась ниша, выпустившая из себя полимерные щупальца, подобные тому, что сейчас было подключено к мозгу подопытной особи. Два из них метнулись вперед и крепко опутали ноги животного, не давая тому двигаться. – Страх, уровень стресса тридцать процентов и растет, – заметила Филатова, перещелкнув несколько тумблера. – Зафиксирован резкий выброс адреналина и кортизола. Зафиксировано статистически значимое искажение нервных импульсов в области моторного центра. – Продолжайте болевую стимуляцию, – распорядился Харитон, вглядываясь в то, как за звуконепроницаемым сверхпрочным стеклом жеребец пытается высвободиться из огромных полимерных силков. Страдания подопытного его волновали мало – гораздо более интересными были данные, которые сейчас зеленоватым потоком бежали по двум большим голо-экранам. – Уровень стресса пятьдесят процентов. Пошла рассинхронизация лимбической и моторной системы. Нужно снижать интенсивность, иначе потеряем особь и провалим эксперимент. – Минуту, – Захаров сосредоточенно изучал график активности нервной системы, ставший вдруг хаотичным. Переводя взгляд то на площадку, то на появившиеся на графике искривленные зубцы, он вдруг щелкнул пальцами и с шумом втянул воздух. – Эксперимент – стоп! Щупы внизу застыли и плавными, змеиными движениями втянулись в нишу. Еще секунду назад бесновавшийся от боли конь мгновенно успокоился, начав описывать по периметру площадки плавные неторопливые круги. – Я все понял. И понял, откуда аберрации берутся. – с видом триумфатора Захаров ткнул пальцем во фрагмент графика, выдающий все те же зубчатые пики. – Так, – судя по энтузиазму, резко возникшему в голосе Ларисы, ему предстояли подробные и обстоятельные объяснения, коим Харитон с удовольствием предался. – График нервной активности показывает сильный стресс, но при этом продолжает быть активным паттерн, предполагающий абсолютно дружелюбное поведение. В результате в мозг выбрасывается, помимо окситоцина, огромное количество гормонов стресса, что приводит к том, что все мозговые структуры входят в неразрешимое противоречие. Это приводит к перегрузке и разрушению импланта, который, как и все полимеры, начинает самопроизвольно восстанавливаться за счет доступной окружающей материи. Вот и вся причина того, что было на вскрытии. – А дальше? – Выведи эти данные не в виде графика, а в виде текста, – коротко бросил Харитон. Открывшийся текст представлял собой мешанину из слов “боль”, “нельзя”, “счастье”, “бежать” и производных от них, покрывающую экран сплошным полотном. – Видишь? Это, фактически, отражение субъективной реальности подопытного, визуализированное доступным для нас образом. Здесь мы видим, что противоречие стало настолько неразрешимым и невыносимым, что нервная система ушла в отказ в попытке его обработать. Вместе с “Восходом”, разумеется. Лариса несколько секунд помолчала, обрабатывая полученную информацию, и резко просветлела лицом. – Получается, что если мы вместо цельного паттерна будем передавать данные в том же формате… – То сможем фактически управлять реальностью в глазах того, в чьем мозгу этот имплант установлен, – кивнул Захаров и вбил несколько строк в текстовое поле. “Голод, желание, еда, внизу, сочный, вкусно”. Животное внизу неожиданно остановилось, прядая ушами, после чего опустило голову и набрало полный рот гравия, покрывающего площадку. Конь пережевывал мелкие камни, словно это была молодая травка, не обращая внимания на то, что с изодранных губ и десен падали тяжелые кровавые капли. – Чудовищно, – послышалось со стороны дверного проема. Стоящая в нем Вера смотрела на Захарова с крайним неодобрением. – Предложенный вами способ управления чудовищен, академик. Можете снизить мне социальный рейтинг до нуля, мое мнение все еще останется неизменным. – Это не чудовищно, Вера Андреевна, – отозвался Харитон, даже не пытаясь сдерживать расползающуюся по лицу снисходительную улыбку. – Это не чудовищно. Это чудесно. Он остановил паттерн и отвернулся, пытаясь унять дрожь в руках. – Перед вами изобретение, которое изменит и перевернет все наше понимание работы мозга. Теперь можно получать всю нужную информацию напрямую. В простой, доступной и понятной форме. Это позволит сделать даже такое чудо природы, как мозг, еще лучше. – И управлять им. – Это пойдет на благо науки, – улыбка на лице Захарова стала еще шире. Он не замечал, что раздражение и злость на лице старшего научного сотрудника перешли в ужас, а Лариса смотрит на него с почтительным благоговением. – С этого момента прогресс общества выйдет на новый уровень. Подопытного утилизировать, с этого момента эксперименты на животных прекращаются и начинаются клинические испытания. Благодарю за сотрудничество, Вера Андреевна. Он поднялся и вышел из помещения, не оглядываясь.