Контур тепла

      Костя с самого утра чувствовал лёгкое раздражение, которое грозило перерасти в тяжёлое по мере того, как мелкие неурядицы электризировали его сильнее и сильнее. Под утро в подвале начался какой-то ремонт коммуникаций, и по всем трубам отдавался такой грандиозный стук, что Костя, и так допоздна сидевший над диссертацией, оказался разбужен в начале седьмого утра и не смог уж больше заснуть. Выяснилось, что отключили горячую воду; дешёвая пена для бритья под холодной водой превращалась в склизкую плёнку и едва смывалась.       Подозревая, что воду отключили только ему — за неуплату, он правда неаккуратно платил за ЖКХ — Костя порылся, выходя, в сером жестяном почтовом ящике, но конверта с синим жэковским оттиском не нашёл, только притаился в углу маленький конвертик с очередным письмом из Лоя. Читать письмо было некогда, и Костя сунул конверт в карман пальто.       Троллейбус сначала не приходил, потом, когда пришёл, тащился так медленно, что, казалось, будто водитель решил собрать все красные светофоры города. Костя одновременно вспотел и замёрз, потому что плотная масса пассажиров прижала его к заднему стеклу, и почувствовал, что его берёт злоба. Надо ли говорить, что известие об отмене обеих сегодняшних занятий, настигшее его на пороге шестого корпуса, не принесло ему облегчения. Доехав не с меньшими приключениями на родную кафедру, он обнаружил, что кафедральная достопримечательность — старенькая кофейная машинка с отломанным капуччинатором — ничего, кроме двух капель бледно-грунтового цвета, не может налить ему в чашку. Костя ударил бы бессловесную машину, если бы Машенька, ни говоря ни слова, не подошла неслышно сзади и не поставила перед ним банку с сублимированной кофейной россыпью. Костя поморщился, но сказал: «Спасибо».       Более-менее откиснув, Костя вспомнил о письме, которое всё ещё лежало в кармане. Над прочитанным он кое-где улыбнулся, но в ответе остался сух и краток: ему показалось, что Новиков ведёт себя по-хамски, пока он, Костя, тут из кожи вон лезет, чтобы вернуть несносного хулигана, по своей, между прочим, глупой вине изгнанного из лицея.       Дорогой Гриша!       Конечно, ты для меня не просто пиздюк, а совершенно особенный, неповторимый и даже где-то любимый пиздюк, несмотря на все твои выходки.       Что-то паллиативное в моих письмах есть, не буду скрывать. Но ты всё-таки первый мне написал, не я тебе, и я своего общества тебе не навязываю. А вот про перспективы твоего возвращения в лицей ты совершенно неправ. Я добился встречи с проректором ЧадГУ, который курирует лицей, и надеюсь убедить его, что ты не представляешь такой уж смертельной опасности, как считает почему-то Морева. У неё к тебе явно что-то личное. Если ты знаешь, что, поделись.       К.       Ничем другим Новикова обнадёжить было пока нельзя. так что Костя позаимствовал у лаборантки казённый конверт, всунул туда письмо и на перекуре бросил его в блестящий синий ящик (фоном спорили почтовая работница и пенсионерка, но как-то тихо, как в кукольном театре). Тут же, как по волшебству, на мобильный позвонила секретарша проректора и поинтересовалась, не может ли он подойти в кабинет прямо сейчас. Внутренне чертыхаясь, проклиная и новиковскую мамашу, почтовую службу и себя за то, что не дождался вечера, чтобы ответить обстоятельно и с итогами встречи, Костя попёрся в приёмную.       Проректора Сухаркина Костя, откровенно говоря, не любил, хотя и не был с ним толком знаком. Это был сравнительно молодой человек, полненький, одутлый, как бы мешковатый, дряблый. Он носил очки в тонкой золочёной оправе, укладывал бесцветные волосики лаком и напоминал как бы куклу с непропорционально большой головой. Должность его называлась — проректор по развитию и инновациям. И название должности, и послужной список проректора Сухаркина Костю откровенно бесили: себя-то Костя считал настоящим учёным, а проректора — дутой фигурой, карьеристом и совершенно бесполезным человеком.       Но делать было нечего, и пришлось сидеть перед проректором, производить на него впечатление, пытаться выдать Новикова в как можно более выгодном свете. Костя ненавидел себя за подхалимские обороты, которыми он инстинктивно, по чувству ранга, украшал свою речь, но ничего поделать с собой не мог. В процессе разговора он вертелся, как провинившийся студент, и разглядывал предметы современной и внушительной обстановки проректорского кабинета — в особенности много взглядов он бросал на металлические блестяшки наград, выставленные в одном из шкафов.       Впрочем, понятно становилось только то, что проректор с ситуацией не знаком вообще.       — Я вас понял, Константин Васильевич. Я постараюсь разобраться. Через несколько дней вас пригласят.       От недосыпа болела голова, и Костя ужасно пожалел, что согласился участвовать в дне открытых дверей лицея. В лицее Морева зашипела на него: «Почему опаздываете?» — Костя счёл за нужное не сообщать, что только что пытался отмазать Новикова аж у самого проректора, виновато пожал плечами и прошёл в актовый зал.       День открытых дверей оказался сущим ералашем. Координация лицейских волонтёров, которые, казалось, больше путались под ногами друг у друга, чем делали то, что от них требовалось, окончательно лишила Костю сил. Как в калейдоскопе, мелькали перед ним лицеисты знакомые и не очень, какие-то меховые мамаши и суконные папаши, крохотные абитуриенты бросались наперерез и спотыкались, носили по закулисью и вокруг него музыкальные инструменты, реквизит и стулья. Всё проходило в страшной какой-то суете, которая раздражала Костю всё сильнее и сильнее. Даже Морева толклась и суетилась. Один только директор возвышался над этим всем шумом и суетой спокойно и с достоинством, как гранитная скала.       После того, как всё закончилось, к Косте начали подходить знакомые лицеисты и выспрашивать, как они выступили и как проявили себя на этом празднике жизни. Стараясь напустить на себя как можно более благодушный вид, Костя отвечал, что да, да, всё отлично, просто великолепно и намного лучше, чем на репетициях. Егора Костя даже, кажется, похлопал по плечу, от чего тот весь засиял, как новогодняя ёлка.       Костя еле стоял на ногах, а ведь надо было ещё разнести все стулья и столы по кабинетам. Выясняя, что откуда взяли, подгоняя мальчишек, он утратил последние остатки бодрости. Выйдя на мороз, Костя почувствовал, что готов лечь прямо на сугроб и уснуть.

***

      Горячей воды в квартире решительно не было пятый или шестой день. Батареи оставались горячими (на Костин вкус — даже слишком), но кран при попытке отвернуть его налево издавал лишь невнятное хлюпание.       Для начала Костя обошёл соседей. Выяснилось, что горячая вода есть у всех, кроме него. Разговор с центральной жэковской диспетчерской ничего не дал: там хотели знать, уплатил ли Костя за воду в прошлом месяце (уплатил), есть ли вода сверху и снизу по стояку (есть, я же вам в самом начале сказал, девушка) и давно ли это всё началось (да уже почти неделю как).       Его переключали то на эксплуатационный участок, то на диспетчерскую микрорайона, и везде задавались одни и те же идиотские вопросы, причём задавались по кругу, как если бы в ЖКХ работали одни только умственно отсталые граждане. Пару раз Костя чуть не сорвался на матерную брань, настолько непрошибаемыми казались голоса по ту сторону телефона.       Выведенный из себя, он надел пальто и решил заявиться в контору самолично. Найти место, где окопались коммунальщики, оказалось не так просто, хотя район, в котором снимал квартиру Костя, был совсем новым, так что строительную пыль сдуло ещё не со всех подоконников. Управдомское логово оказалось в корпусе у самой реки, да в таком неожиданном месте, что Костя несколько минут ходил вокруг и не решался зайти: нужно было спуститься по лестнице, но не на той, которая ведёт на подземную стоянку, а другой, и открыть железную дверь с неприветливой надписью в стеклянном окошке: «ТУТ паркинга НЕТ». Полутёмный коридор с бледными лампами заканчивался ещё одной дверью, за которой уже сидели диспетчер и прочие слесаря.       Вживую они оказались сговорчивей. Начальник участка, украшенная джонни-депповским суровым макияжем, тряся белёсыми, как у барби, волосами, достала из ящика стола некую «тетрадь должников» и внимательно изучала её, убеждаясь, что Костиного адреса там нет. Двое слесарей отправились вместе с Костей в его корпус (опять лестница, бесконечные двери, ветер и колкие снежинки за шиворот) выяснять, в чём дело. Обнаружилось, что в Костиной трубе стоит заглушка на горячую воду, неизвестно зачем установленная, но заглушку просто так снять нельзя, а надо вернуться назад, ещё раз всё сверить по тетради и понять, кому же на самом деле надо отключить воду. Делегация из двух синих спецовок и одного аспирантского пальто опять потопала в жэковские застенки. Начальник участка опять достала тетрадь и десять минут изучала её, попутно препираясь со слесарями и Костей, утверждая, что они её сбивают и мешают работать. Наконец стало ясно, что заглушка предназначалась для должника из соседнего корпуса, а слесаря сослепу («или спьяну», — довольно громко сказал Костя, не в силах уже это всё переносить спокойно) перепутали двойку и тройку. Правда, без санкции от замначальника управления, которому подчиняется участок, заглушку всё равно снять нельзя.       Костя принялся не отходя от кассы жаловаться в диспетчерскую по телефону, но там ему сказали то же самое. Тут Костя просто завыл, как раненный тапир, и сказал, что это вообще не его проблемы, и что если он не получит своей горячей воды сию же секунду, то он позвонит в санэпидемстанцию и милицию, повернулся и ушёл из конторы домой. То ли на телефонного диспетчера, то ли на присутствовавших работников участка его угроза всё-таки произвела впечатление, потому что давешние слесаря очень скоро появились у него под дверью, постучали и сказали, что всё починили.       Впрочем, это не особенно обрадовало Костю: все эти хождения туда-сюда и идиотские телефонные переговоры съели у него почти весь законный выходной. Время было уже к вечеру. Мелкие снежинки слиплись в хлопья и превратились в самую настоящую метель, и не только другого берега Уми не было видно, но и контуры ближайших домов угадывались довольно приблизительно — чадский общественный транспорт превращался в такую погоду в безвыигрышную лотерею, так что на пьянку с чтением стихов, куда Костю сегодня приглашали, ехать не хотелось совершенно.       Костя попытался покурить на балконе как обычно, с открытым окном и в куртке, но ветром в первую же минуту нанесло на кафельнй пол продолговатый торосик снега, так что он решил закрыть окно и прованивать квартиру дымом.       В дверь позвонили. Думая, что это опять злоебучие слесаря, Костя заранее закатил глаза.       Но за дверью, подёргиваясь от холода и хлюпая носом, стоял Григорий Новиков собственной персоной, весь засыпанный снегом, как полярник.