Самые важные слова

      Где-то рядом раздался глухой звук падения.       Уэнсдей, обхватив голову, медленно поднялась с пола. В теменной доле жутко гудело, а затылочная вовсе будто раскалывалась напополам. Всё тело ломило, как если бы она неделю добывала уголь в шахте. И выглядела она наверняка не лучше, чем себя чувствовала.       Аддамс помнила, что кинулась на Гэри, чтобы не дать им сцепиться с Ксавье. А дальше — похоже, на минуту отключилась от удара о стену. Перед глазами всё ещё расходились круги, но темнота потихоньку рассеивалась.       Первым, что она увидела, были два сплетённых тела, лежащих подле неё на полу. Одно тело явно было окаменевшим.       — Ксавье!       Пошатываясь, Уэнсдей ринулась к лежавшим. Она почувствовала, как от движения воздуха обдало холодом уголки глаз. Она что — плакала? Как? Когда?       — Помоги мне вылезти, — раздался вдруг сдавленный голос.       Знакомый голос. Такой знакомый голос.       Ксавье лежал снизу, придавленный весом замершего статуей Гэри и всё ещё частично зажатый в захвате. Освободиться самостоятельно ему явно было не под силу. Рядом валялся разбитый телефон. Гэри же, к счастью, выглядел вполне целым. Похоже, Ксавье собой смягчил его падение.       Аддамс подбежала к лежащим и принялась толкать Гэри — нужно было осторожно скатить с Торпа горгону, вдвоём это делать было гораздо сподручнее. Пришлось подналечь и даже подложить для надёжности портьеру с близлежащего окна, но в итоге у них получилось. Юноша выдохнул с облегчением.       — Как это вышло? — помогая Ксавье встать, Уэнсдей кивнула на Уайтмана.       — Успел достать смартфон и сунуть ему в лицо в последний момент. По твоим словам догадался.       Ксавье поднялся и осторожно проверил на подвижность руки и ноги. Кажется, повезло: обошлось без переломов. Только синяки и шишки.       — Уэнсдей, ты можешь бежать? Мы явно наделали шума. Если не хотим долгих объяснений, надо уходить.       — Подожди.       Оглянувшись вокруг себя, девушка подхватила валявший рядом скетчбук и вырвала первый попавшийся чистый лист. Извлекла вложенный в корешок карандаш, стала быстро что-то писать.       — Что ты делаешь?       Уэнсдей сложила листок и, вернувшись к каменному Гэри, затолкала записку в манжет его рукава. Оставалось надеяться, что там послание не потеряется и будет прочитано.       — Устраняю причину его злобы на нас. Надеюсь, поможет.       Удостоверившись, что не оставили ничего компрометирующего на месте потасовки, Уэнсдей и Ксавье поспешили убраться подальше от Розалина-Холл.       Очень вовремя. Спустя минуту из дверей общежития выбежала взлохмаченная пожилая преподавательница истории — смотритель этого корпуса. Она была в колпаке и с разными ботинками на правой и левой ногах. Возня и шум драки явно нарушили её послеобеденный сон.              ***       Когда Розалина осталась далеко позади, Уэнсдей и Ксавье наконец остановились перевести дыхание в одном из пустующих открытых классов. Они забрели в кабинет литературы: портрет Эдгара Аллана По сурово взирал на них с почётного места прямо над доской.       Вид Торпа был почти таким же суровым и не предвещал ничего хорошего.       — Итак, Уэнсдей. Я хотел бы услышать какие-то объяснения.       Девушка открыла было рот, но не произнесла ни слова. Она просто не находилась, с чего начать, чтобы объяснить всё быстро и связно. Краткость — сестра таланта и враг взаимопонимания.       — Ты ведь знала, что должно было что-то произойти? Тебе было видение?       Проницательность Ксавье Уэнсдей уже какое-то время не удивляла. Она только кивнула.       — Тогда почему ты меня обманула? Зачем наплела про запреты? Зачем забрала браслет?       — Не хотела, чтобы ты пересёкся с Гэри. До нашей встречи он был в комнате Уолш.       — Во имя здравого смысла, Уэнсдей — почему нельзя было просто так и сказать?!       — Я… — Аддамс запнулась, — не хотела, чтобы ты злился на Гэри из-за своей подруги.       — Подруги? — Торп выглядел обескураженным, — Какой подруги? Ты про Вирджинию что ли? Мы даже почти не знакомы. Я этим утром в первый раз в жизни с ней разговаривал.       — Ваше общение так вовсе не выглядело.       — Да послушай! Я её встретил во время пробежки, у озера. Она искала свой браслет, который накануне там обронила. Мы вместе прочесали каждый куст, но так ничего и не нашли.       — Ты поэтому утешал её за завтраком? Рыцарские замашки будоражат твою кровь?       — А ты что, наблюдала?       — Хотела выколоть себе глаза.       Где-то в сознании Ксавье забрезжили весьма неожиданные подозрения. При определённом условии он мог объяснить такие странные выводы Уэнсдей. Если бы это был, кто угодно, кроме Уэнсдей. Только вот рядом стояла именно она, и от этих подозрений Ксавье отмахнулся.       — На обратном пути с футбола я нашёл браслет на аллее. Эта вещь, похоже, ей очень дорога. Вполне логичным было зайти и вернуть.       Уэнсдей сжала кулаки так, что длинные ногти впились в ладони. Она ощущала себя максимально глупо. Примерно также, как после видения с раскрывшим свою личность Тайлером-хайдом в главной роли. До того самого момента она при любых обстоятельствах была уверена в своих действиях на три с половиной шага вперёд. Но её уверенность врезалась в реальность со скоростью летящего шанхайского маглева и разбилась на тысячу осколков. Сейчас эти осколки ворочались противным морозцем где-то между рёбрами. Быть в отключке ей, пожалуй, нравилось больше, чем ощущать это.       — Знаешь, Уэнсдей, а я ведь только-только начал верить, что ты правда просто ошиблась. Что искренне хотела найти преступника, когда оговорила меня перед полицией. Что у тебя есть шанс научиться доверять другим людям.       В голосе Ксавье сквозила узнаваемая обида.       — Я, как последний дурак, обрадовался, что ты прибежала к общежитию, потому что хотела помочь. И даже решил, что тебе понравился мой портрет. Я в самый последний раз разрешил себе в тебя поверить. Но методы Уэнсдей Аддамс неизменны. Вот чего ты хотела добиться?       Строго говоря, Уэнсдей хотела добиться много чего. Хотела когда-нибудь украсть из Лувра кольцо Борджиа и раскрыть секрет знаменитой кантареллы. Хотела сделать чучело собственноручно пойманного феникса, которых лет пятьдесят уже никто не видел. Хотела заменить соляной кислотой какой-нибудь лосьон для лица Вирджинии Уолш, так — на всякий случай. Хотела выбросить из головы все эти совершенно нерациональные мысли. Хотела выцарапать из груди саднящие холодные иглы.       Хотела никогда больше не встречать Ксавье в своих несчастливых видениях. Хотела, чтобы он наконец перестал так угрюмо на неё смотреть.       — Молчишь? Ты по-прежнему думаешь, что всё знаешь лучше всех.       — Я видела, как ты превратишься в камень и разобьёшься. Я хотела тебя спасти.       Девушка в безотчётном порыве даже сделала несколько шагов навстречу Ксавье. Да как он не понимает?       — Хватит, — Ксавье протестующе поднял руку, не давая ей приблизиться. — Хватит, прекрати. Лучшим спасением для меня будет, если мы просто больше с тобой не увидимся. Я сам придумал себе иллюзию. Теперь с меня довольно.       Ксавье развернулся к двери. Посмотрел на часы. Чуть помедлил.       — Меня уже должен ждать сержант. Сделай одолжение, отдай браслет, раз взялась. Прощай, Уэнсдей.       С этими словами Торп закинул рюкзак на плечо и без колебаний направился прочь из кабинета. Уэнсдей даже не пробовала его остановить.       Она осталась стоять в комнате одна. За окном на небе сгущались свинцовые тучи. На стене глухо тикали антикварные часы с кукушкой.       Тик-так. Тик-так. Тик-так.       «Ты только поэтому позвала меня на бал? Для прикрытия?»       Тик-так.       «Ты?.. Ты меня подставила!»       Тик-так.       «Ты токсичная! Ты делаешь только хуже!»       Тик-так.       «Это всё из-за тебя».       Тик-Так. Тик-Так. Тик-Так.       «Прощай, Уэнсдей».       Бледная девушка в чёрном замерла, словно готическая статуя посередь просторного светлого класса. Снаружи она оставалась привычно холодной и бесстрастной, но внутри бушевал ураган. Разность потенциалов создавала напряжение гораздо выше, чем двести двадцать вольт. Каждый звук проклятых часов как будто царапал мозговую кору, оставляя новые, сочащиеся кровью, извилины. По раненому стрелой плечу разливалась огненная боль. Холодные ледяные осколки бурей разносило в межрёберном пространстве. Нейроны мозга не успевали обрабатывать сигналы симпатической нервной системы и потихоньку сходили с ума. Невозможно одновременно чувствовать столько всего.       Тик-так.       Вслед за тиканьем послышался раскат грома.       Наверняка, это всё дурацкие подростковые гормональные всплески. Объективно, ничего особенного сейчас не произошло. Подумаешь, просто ещё один человек будет её ненавидеть. Мало ли таких в Неверморе? Мало ли их она оставила в своих прошлых школах? Да и вообще во всех местах, куда родители приводили её в надежде научить нормально общаться. Уэнсдей почитала чужую ненависть за комплимент. За признание своего превосходства. За право сильного.       До того, как столкнулась с круговоротом этой самой ненависти лицом к лицу.       Тик-так.       Снаружи собирался дождь. Уэнсдей медленно подняла руки: две полоски белого пластыря жгли кожу ладоней. И почему-то глаза. Совсем как браслет. Странно, на белый цвет у неё нет аллергии.       Снова послышался раскат грома. Сверкнула молния. Небольшая капля упала на плотную ткань пластыря. Спустя мгновение хрупкая фигурка в запылённой чёрной одежде уже неслась по коридору второго этажа к главному выходу из школы.              ***       Она догнала Ксавье только на крыльце. Бело-синий служебный автомобиль уже стоял у школьных ворот.       — Ксавье!       Можно было заметить, как напряглась после возгласа спина юноши, но он даже не сбавил шаг.       — Стой!       Торп уже начал спускаться к машине, когда худенькая рука с чёрными ноготками и белым пластырем на запястье взметнулась ему вслед. Рука цепко схватилась за манжет его толстовки, заставляя остановиться. Ксавье обернулся. Несколько тяжёлых холодных горошин воды ударили его по макушке.       Уэнсдей стояла сзади и крепко держала его рукав. Сейчас, при ярком уличном свете, стал хорошо заметен её не самый лучший внешний вид: испарина над губой, совсем растрепавшаяся причёска, грязная и порванная местами одежда. Девушка тяжело дышала: как будто она пробежала сегодня марафон с препятствиями. Ксавье почувствовал, как сердце сжимает сочувствие. Но нет, больше он в эту ловушку не попадётся.       — Я опаздываю. Что?       Из-за перепада высоты на разных ступеньках лицо Уэнсдей теперь находилось лишь немного ниже лица Торпа. Она редко так близко пускала в своё личное пространство других людей. Как тогда, в тюрьме, Ксавье выжидающе смотрел прямо на неё. Как тогда, в пылающем дворе школы, она смотрела на него тоже и чувствовала звенящую тонкость замедлившегося времени.       «Хочешь остановить это — уезжай».       С самого начала никто и не мешал ей просто уехать. Не пытаться ничего объяснять. Не пытаться избавиться от жалящих её нутро холодных игл. Никто не мешал, кроме неё самой. Стоило признать, она не хотела, чтобы Ксавье её ненавидел.       «Когда ты вмешиваешься, страдают люди».       Объективно, люди страдают каждую секунду по всему земному шару. Но смотря, какие люди. Она хотела бы верить, что ей всё равно. Она знала, что нет.       «Ты сломала мне жизнь».       Она бежала со всех ног через проклятый лес. Она кинулась на Гэри, который был намного крупнее и сильнее неё. Она встала на пути зачарованной Крэкстоуном стрелы. Она отчаянно не хотела стать той, кто снова её сломает.       Тонкие пальчики Уэнсдей всё ещё сжимали рукав кофты Торпа. Падающие с неба холодные капли постепенно превращались в струи воды.       — Ксавье, в той истории с хайдом я… я была неправа, — выдохнула она наконец.       — Аддамс, если ты снова намерена мной зачем-то манипулировать, лучше так и скажи.       Ответ, как и накануне, прозвучал язвительным и обидным. Самолюбие буквально кричало, что она не обязана ни перед кем настолько унижаться.       Но она обязана что-то сделать с этим бушующим острым ветром, иначе он просто разорвёт её изнутри.       — Я зря обманула тебя сегодня. Я действительно сожалею, — Уэнсдей смотрела юноше прямо в глаза. Горло царапали два слога, которые невероятно сложно было произнести. — …Прос-ти.       Коротенькое слово взорвалось в гортани целым ураганом ледяного стекла. Ксавье смотрел, не моргая. Казалось, он решил поиграть в гляделки с этой странной, словно немного неживой девушкой. Она ведь даже в лице не изменилась. Заведомо безнадёжная затея.       — Мне сложно поверить, что ты можешь говорить такое искренне, Уэнсдей.       — Ещё два дня назад я бы не поверила, что вообще могу кому-то такое говорить.       Дождь усилился. Со стороны ворот раздался требовательный гудок клаксона. Ксавье не решался двинуться с места, хотя холодная вода уже пропитала верх его кофты и стекала по волосам. Уэнсдей по-прежнему не отпускала его, скрываясь от ледяных струй под козырьком на крыльце. Намокла только её рука, сжимавшая мягкий флис.       Чаши весов уравновесились и застыли в нерешительности. Нужна была последняя песчинка, чтобы склонить их в какую-то сторону.       Всё ещё удерживая рукав, Уэнсдей медленно чуть подалась вперёд. Её свободная рука легла на насквозь мокрые плечи Ксавье. Мягко обвила его шею. Притягивая к себе. Обнимая. Неуверенно, будто спрашивая разрешения. Её холодные пальцы почти достали до ключицы, ладонь лежала прямо поверх свежеперевязаных шрамов на шее. Апноэ, казалось, моментально сковало грудную клетку Ксавье. Воздух вокруг резко и полностью закончился. Торп буквально ощущал, как тонкая смертоносная верёвка затянулась у него на горле. Но от неё парадоксальным образом разливалась приятная истома. Так ядовитая змея вбрызгивает в рану яд перед тем, как пожрать свою жертву. Ты сам пойдёшь к ней в пасть. Ты умрёшь счастливым.       — Прости меня.       Дыхание защекотало кожу где-то в районе уха. Уэнсдей не прижималась к нему сильно — казалось, она сама боится приблизиться ещё больше. Уколоться, обжечься, почувствовать кого-то другого настолько рядом с собой. Снова фатально ошибиться.       Теперь дождь накрыл и её тоже: просачивался сквозь лёгкую майку, стекал по косичкам вниз. Как будто вода отгородила их двоих от всего мира: Невермор, ступени крыльца, полицейская машина — всё перестало существовать, растворившись в мутной серой дымке.       Казалось, прошло всё время вселенной, но Ксавье мучительно сомневался, как ему реагировать. Обида, нанесённая этой слишком обманчиво беззащитной, всегда циничной и самоуверенной девушкой, по-прежнему сочилась чернильной горечью внутри него. Аддамс не умела ценить и принимать. Не умела сопереживать. Не умела видеть границы.       Но извиняться она тоже не умела. По крайней мере, раньше.       Чаша весов скрипнула и опустилась. Ксавье позволил вырваться наружу кислороду, застрявшему в лёгких. И осторожно обнял Уэнсдей в ответ.       Острое холодное стекло. Горькая чёрная кислота. Единственная кислота, способная растворить стекло, после реакции распадается на воду и ядовитый газ. Науке не объяснить, как из этих двух элементов на сей раз получилось противоядие. Менделеев перевернётся в гробу.       — Я постараюсь, Уэнсдей. — Ксавье явственно почувствовал, как после этих слов немного расслабилась натянутая струной девушка в его объятиях. — Я постараюсь, — тихо повторил он.       Прошло как минимум пару минут, пока Уэнсдей не опомнилась — вздрогнула и убрала руку. Нерешительно отстранилась. Даже сквозь полный хаос, царящий в голове, Ксавье заметил: на его плече странным образом по-прежнему продолжало ощущаться что-то тёплое. Он посмотрел на кофту — на мокрой ткани отпечаталось пятно чего-то ещё более тёмного, чем влага от дождя. Догадываясь, что это может быть, он мягко провёл ладонью по майке Уэнсдей на месте раны от стрелы. Девушка едва слышно охнула. Так и есть — на ладони остался красный след. Из полицейского автомобиля снова протяжно загудело.       — Я сейчас!       Ксавье быстро поднялся обратно на крыльцо, выталкивая замершую Уэнсдей из-под дождя — под надёжную защиту козырька. Одновременно снимая повязанную вокруг пояса ветровку.       — Уэнсдей, у тебя рана открылась, — юноша расправил непромокаемую крутку и, накинув Аддамс на плечи, осторожно укутал её в сухое, — Иди в больничный покой прямо сейчас, хорошо?       Из автомобиля в третий раз протяжно посигналили. Сержант явно уставал ждать. Ксавье, не говоря больше ни слова, побежал к машине. Автомобиль тронулся. И в этот же миг Уэнсдей осознала, что больше ничего не царапает и не рвётся наружу из её груди.