Фиолетовая кровь

      — Так вы с герром Эрвином — не пара…       Апероль подействовал должным образом и толкнул к более откровенным беседам. Инкелла и Марция вышли на свежий воздух, доселе успев вдоволь и покритиковать, и похвалить гелторскую власть, что было иногда свойственно страстным патриотам. Сидеть в духоте утомило, а море с наступлением ночи начинало дивно пахнуть — грех не подышать.       Плавно беседы о политике, изобретениях и флотилии перетекли в умеренное обсуждение сплетен и всё сопутствующее. Алвар так и не оказался удостоен вниманием. Чем больше алкоголя попадало в кровь двух уставших эрр, тем меньше они желали вспоминать даже его имя.       — Я почему-то думала, что вы состоите в неких отношениях, — дополнила свою робкую мысль Инкелла.       — Мы несомненно красиво смотримся вместе, этого не отнять. Но в Эрвине я вижу прекрасного друга, а он во мне подругу, не более, — призналась Марция. Ветер подхватил её платье, превратил юбку во второй парус корабля. — Если я улечу, эрра Инкелла, вам придётся меня ловить. А улечу я далеко в сторону горизонта.       — Я пережила не один шторм и не раз бросалась с палубы в открытое море, — с доброй хвастливостью заметила Мива. — И поймать вас в воздушном шаре-платье мне не составит труда. И всё-таки будьте осторожны, пол скользкий. Не хочу, чтобы вы поранились, едва успев взлететь.       Марция набрала полные лёгкие морского воздуха и свесила руки через перегородку. Ей всегда нравилось море, нравилось уединяться в его водах подальше от берега, когда Отто водил их с Энгелем на пляжные прогулки в тёплые (весьма редкие для Гелториона) дни. Отдых на корабле Инкеллы вернул в добрые и беззаботные мгновения детства, разволновал и исцелил.       — Ещё раз покорно благодарю за то, что согласились приютить меня, — прошептала Марция, завороженно разглядывая небо, что занималось любовью с морем и дарило ему отражения ночных оттенков.       — Я-то всегда рада предоставить кров прекрасной эрре. Особенно той, с кем мы празднуем общий подвиг, — Инкелла подошла ближе, отразила жест своей гостьи и тоже опустила предплечья на перегородку. — Однако кое-что меня волнует. Нет ничего более страстного и необычайного, чем желание возвращаться в дом родной. Отчего же вы его растеряли?       — Вы метите прямо в цель, как всегда, — Марция прищурилась, постаравшись избежать зрительного контакта. — Мой дом уже как несколько месяцев мне чужд.       — После гибели вашего наставн… ох, простите. Это было беспардонно.       — Нет, не бойтесь называть вещи своими именами. Сейчас, пожалуй, причина кроется даже не в этом.       — Вас кто-то обидел?       — Ко мне переехал мой брат, с которым мы с детства любители горячо поскандалить, — Марция скромно хихикнула, жутко желая поведать Инкелле о чём-нибудь интимном, особенном, с глазу на глаз, без утайки и смущения. — Но если наши споры в детстве были частью команды и частью корабля, как говорят в ваших кругах, то сейчас… Сдаётся, сейчас он со всей осознанностью избегает меня. Потому ли, что я провинилась или его нрав ныне слишком дерзок, не знаю. Он не говорит.       — Энгель Боне, отважный поэт, — Инкелла была очень хорошо наслышана о семье Боне. Она поразмышляла в тишине, тоже наблюдая за соитием неба и моря, позволяя ветру шалить с её недлинными волосами.       «Хм, щиплет пальцы. Стало быть, слова подбирает?» — пронеслась мимолётная мысль.       — Знаете… — и правда. Инкелла собралась с духом и начала. — Может, то, что я скажу, не слишком подойдёт контексту… Вы обязательно поправьте, если так случится. Но, как писал один известный поэт, другой, не ваш брат, «он избегал меня, пока я не нашёл другую, желанную и неземную; и только перестал я вслед смотреть, он кинулся меня любить и греть».       Марция тут же воспрянула духом, внимательно вслушалась в строки. Она их знала. О, более чем знала — стихи этого поэта порой заставляли наизусть учить в школе. А многие дети даже добровольно покупали сборники с творчеством Дариуса Лашанса и хвастались ими на занятиях по литературе. Им же вдохновлялся в начале своего пути Энгель.       — Я имею в виду, — поправила себя Инкелла до того, как Марция надумала что-то своё. — Вы правильно сделали, эрра, что решили развеяться со мной. Иногда нам нужно затосковать друг по другу, чтобы примириться. Сказала бы, брат ваш наверняка не со зла, но в то же время хочу его поругать. Такую девушку, как вы, игнорировать — преступление.       Услышанное будоражащим образом подействовало на Марцию, и она, не совладав с собой, снова отвернулась. Как у Инкеллы это получалось? Терпко проникать в израненную душу, толком-то её и не касаясь.       — Дариус Лашанс, м? — спросила Марция, улыбнувшись от зуба до зуба. — «Поэт из другого мира», так его прозвали за умение из ниоткуда появляться и бесследно пропадать? Влюбился Гриф мой в смуглую, игривую, округлую; глаза её — смола из злата, она громка, витиевата… Он кровью посвящал ей строки, и ел, и пил её же соки, терзал горчайшими устами… Венчал, где пристань с камышами.       — Они женились под рекою, — поддержала Инкелла. Она случайно, совсем не заметив, спустила одну руку с перегородки и задела мизинцем ладонь Марции. — Дышали сущностью морскою. Он клялся ей в пылу, заветно…       — Хранить детей их, дом секретный.       — Но вот пришли к ним злые змеи, набросились, рычали, ели, — стих о любви, посвящённый Дариусом, как было известно, его родителям, читался на одном дыхании и послужил способом двум малознакомым юным женщинам слиться в чём-то общем. И Инкелла, и Марция нашли в озвученных строках нечто драгоценное. Кто дом, кто море, кто бледность, а кто смуглость, и каждая — любовь. — Пантера защищала Грифа, сложила лапы и затихла.       — Запачкав стены дома кровью, дав змеям верх над их любовью.       — Но призраком живёт поныне…       — Их сердце в старшем, младшем сыне.       Марция в воодушевлении тоже совсем забылась, даже не сразу обнаружила, что держала Инкеллу за руку. Видно, как только её мизинец оказался поблизости, ухватила его всеми пальцами и заключила в жадный капкан. Мива же не противилась, словно эта бессовестная смелость ей только льстила. Она, обнаружив близость Марции, тесно сжала её в ответ.       Зов затрепетавшей души тотчас велел продолжить, натворить ещё что-нибудь неправильное, но сладкое. Марция противиться не стала и скользнула прямо к Инкелле. Ухватила за плечо, развернула к себе лицом и, не думая, поцеловала в щёку. Оставила след от помады… Какой наглый, совершенно необычный для скованной гелторской строгостью женщины жест.       Инкелла тут же накрыла место поцелуя ладонью, пряча румянец, ошарашенно отшагнула и прочистила горло.       — Эрра Боне, зачем вы… Нет, простите, не так, — она быстро взяла себя в руки. — Я не уверена, что способна правильно трактовать этот жест.       — Это жест симпатии.       — Симпатии?       — Симпатии.       Марция совершенно не отдавала себе отчёта в действиях. Сначала ей просто понравилось держать Инкеллу за руку, трогать покрытую ссадинами от тросов кожу. Затем поцеловать захотелось очень, будто столкновение губ с щекой оставило бы несмываемую печать о существовании сегодняшнего вечера. Почти свидания. Если бы Марция только знала в достаточной мере о том, что между женщинами тоже порой случались свидания…       Инкелла, сначала с сомнением, подняла ладонь, которую держала. Бледную чародейскую ручку. Поразмыслила ещё секунду и прижалась ртом к ямочке между большим и указательным пальцами Марции. Строгий, уважительный и определённо учитывавший субординацию поцелуй. Он вызвал в сердце Боне очередной прилив странных нежности и неспокойствия, и она едва-едва собралась учудить что-нибудь ещё…       Отвлёк голос матроса.       — Эрра Инкелла, на корабль ломится некто Энгель Боне.       Инкелла хохотнула себе под нос и смерила Марцию весьма однозначным взглядом.       — Вот видите, о чём я и говорила. Брат ваш заскучал даже быстрее, чем мной ожидалось.       — Хочу ли я теперь наблюдать плоды его «соскучести», вот в чём вопрос… — с досадой из-за потерянного момента фыркнула Марция. Однако перед слабостью она не удержалась, ведь слабостью её Энгель и был, к примирению с ним тянуло с неистовой силой. Марция кивнула Инкелле и последовала на палубу, куда пропустили беспокойного поэта.       Энгель выглядел не просто испуганным. Он смотрелся бешеным: сиял злющими глазами, будто уже выпотрошил кого-то по пути, тяжело дышал, и грудь его ходила то вверх, то вниз. Марция редко видела брата таким. Она, наверное, даже не помнила, когда в последний раз.       — Ты собиралась возвращаться в аптеку, Марциния? — как же Энгель повернулся, если прибегнул к этому давнему и ещё в детстве забытому им обращению. Тогда оно вводило Марцию в бешенство, сейчас же напугало. — Или хотела, чтобы я всю ночь обыскивал Шторв?       — Закралась такая мысль, не спорю.       — Ты обижена на меня? Обижена, я понимаю. Но так нельзя, я до смерти перепугался. Заткнись, Дарк! — Энгель так громко рявкнул, что Марция вся дёрнулась. — Слухи донесли, что порт вот-вот взлетит на воздух, а там ты! Когда я добрался, было уже поздно, все твердили, что вы с Инкеллой… Что вы…       Старший Боне задыхался злобой и страхом, хотел сгрести младшую в объятия, задушить во имя собственного же облегчения, но не решался. Марция насмешливо изрекла:       — А что, собственно, такого удивительного? Ты ушёл, оставил меня с Эрвином, мы и разгребали последствия праздника с ним и Инкеллой. А потом я решила, что мне осточертела напряжённая обстановка в аптеке. Осталась здесь.       Ощутив особенный укол уже не гордости, а самой настоящей гордыни, Марция зашагала обратно к носу корабля. Энгель поначалу сдерживался, следом не шёл, но в конце концов сорвался.       Он явно пытался подбирать слова. Желваки играли на обычно расслабленном и беспечном лице поэта — его душу и впрямь терзали демоны, не иначе. Марция же не хотела слышать очередные оправдания. Она искала взглядом Инкеллу, но потеряла её, потому осталась вынуждена стоять и слышать, как позади кружил не коршун, но точно побитый гриф.       — Послушай, да, я виноват.       «Хорошее начало», — подумала Марция.       — И провинился я во многом, в том числе и в том, что гипнотизировал тебя без спроса.       — Ч-что?       — Ты с ума сходила, у тебя текла крыша по пути к шахте и внутри неё, — Энгель отчаянно объяснялся, через слово заикался, и его, бедолагу, хотелось обнять. В то же время всё тело брата пылало гневным пламенем, только дотронься — убьёт.       Марция даже помыслить не могла, что на ней использовали гипноз. Впрочем, она не считала подобное вмешательство в голову чем-то недопустимым, особенно из благой цели. Всё лучше, чем изображать умалишённую каждую секунду.       — Да, я переборщил с бестолковым поведением, ответственность на мне. Давай всё исправим, давай, — Энгель и так пытался подойти к Марции, и по-другому. Ловил взгляд.       Она отворачивалась. Злилась, но в то же время стыдилась горячих эмоций, а ещё боялась, что увидит блестящие глаза Энгеля и всё сразу простит. Хотелось и кричать, и смеяться от накативших горечи и осознания абсурдности случившегося.       — Говоришь, я равнодушен к тебе, — он упёрся. — Марция, знала бы ты, как я бежал тогда от «Юных Сердец» куда глаза глядят, лишь бы увести этих паскуд за собой и не позволить им выйти на тебя. Я… Да что я? Я боюсь за тебя очень сильно. Избегаю, потому что на кой тебе меня слушать? Я стану читать лекции об опасности колдовства, о незаконности твоих нынешних средств, заговорю об отце, ты снова разозлишься, мы опять поссоримся. А у Эрвина так хорошо получается находить с тобой общий язык.       — И ты решил пойти путём наименьшего сопротивления? — Марция обернулась, взбешенная, и крикнула: — Раз нам с тобой сложнее, можно вообще больше не разговаривать? Как знаешь, дружок.       Она направилась к каюте капитана, но оказалась схвачена за локоть и резко потянута назад. Опьянение не позволило увильнуть, осело на рассудке туманом, и ватные стопы поскользнулись. Энгель поймал за плечо, удержал, но на сей раз Марция всё-таки вырвалась. Он ринулся следом.       — Марция! Помнишь твои шестнадцать, когда мы поссорились из-за Чёрного Крыла? Ты убежала от меня в ночь спать к Лейле! И вот, толком скандала-то и не случилось, а ты снова уходишь спать к какой-то женщине, чтобы меня не видеть. Давай попробуем иначе, вместе. Или просто выскажись уже, ты же так этого хотела.       — Ты нашёл неудачный момент, правда, — Марция совсем отчаялась. Ссоры с Энгелем настолько же драли всегда её сердце, насколько заставляли тосковать по нему и томиться сильнее и сильнее, даже в близости, а моменты примирений оказывались столь сладкими, столь долгожданными. Заветной косточкой из шкафа со скелетами. Капелькой мёда в горьком травяном чае. — Уходи домой. Вернусь утром и соображу, что тебе сказать. Сейчас я пьяна.       Марция не видела смысла теперь, будучи едва успокоившейся и заново распалённой, решать неурядицы. Энгель разволновался, пришёл, это было хорошо, но подводило к тупику. Не то место и время. На подкашивающихся ногах Марция побрела туда, где, думала, находилась Инкелла, и постаралась держаться подальше от края палубы. Не хватило ещё угодить в воду прямиком с брига…       А в спину — вдруг, — стихи. Не Дариуса Лашанса.

      — Я думаю о том, как мы с тобою

истошно дышим, запертые в спальне.

      Они крючком подцепили Марцию, как рыбак наживку, и пустили по лопаткам странный, ничем не объяснимый жар. Она медленно обернулась и уставилась на брата, пьяно моргая. Энгель, внезапно осмелевший, принялся читать с выражением и громко:

— Я думаю, но твой рогатый голем

меня и краше, и эмоциональней.

      Ветер, будто сговорившись со встревоженной натурой поэта, ударил по парусам и волосам Марции, ей в лицо, обнажил тонкие ноги, столкнул с мысленно намеченного пути. Прохлада осеннего моря обратила всё вокруг, кроме Энгеля, враждебным и зябким. И, не понимая, послышалось ли ей то самое, юная Боне навострила уши.

      — Годами я немой, растрёпанный, побитый,

на сцене, где танцуешь,

страстно жгу софиты…

      Энгель захлебнулся словами, вытащил из кармана смятый пергамент, развернул его и начал сверяться с написанным. Марция не смогла не ухмыльнуться с тёплой горечью на губах: брат наверняка много чего наперечёркивал, пока готовился. Он всегда так.

— И жгу назло злодеям, смех твой втоптавшим в грязь.

Твой князь погиб, но я!..

Хочу добавить в явь…

      Энгель замирал, набирал воздух, и стихи его звучали, как самое прекрасное признание в чувствах из всех, что слышала в своей жизни Марция. Впрочем, слышала ли она? Нет. А кровь гоняла алкоголь по венам — он распалял, полнил нежностью и лишал былой строптивости.

— Признанье, что спою

совсем не сгоряча:

«Жив брат — жива сестра»,

жива она — жив я.

      И, не решившись ничего более добавить, Энгель выбросил стих в море. Марция дёрнулась за ним, но поймать не успела.       — Энгель, почему…       — Потому что в нём нет смысла больше. Глупость, — фыркнул он. — И потому что подобные вещи должны быть услышаны один раз. А в памяти сохранены навсегда. Такова их цена.       — И имел ты в виду, получается…       — О чём подумала, то и имел.       Марция смахнула языком с нижней губы капельку крови. Прикусила случайно. Она с переменным успехом, но упрямо пыталась проиграть услышанное в разуме заново. Музыкальную шкатулку подсознания клинило. Как же бессовестно Энгель поступил, заставил Марцию слушать целое стихотворное признание в пьяном состоянии. Стоп-стоп-стоп, признание? Признание… Истошно дышим, запертые в спальне.       Родной брат. Родной брат. Устроил весь этот цирк равнодушия, потому что таил настолько страстные и неправильные порывы к младшей сестре, потому что боялся их и себя самого. Вот уж дерьмо и поэтический вечер, подумала Марция. Она не планировала в пьяном виде обмениваться двусмысленными романтическими строками то с женщиной, то с… членом семьи.       — Ты вроде как испытывала чувства к Францу, — Энгель не мог не подлить масла в огонь. — Потому я ничего не жду и скорбь твою всецело принимаю. Просто знай, что вёл себя так, ведь трусил. С каждым годом твоего взросления всё больше. Думал, окажусь случайно ближе нужного — не смогу держать себя в руках. А в последнее время и вовсе…       — Энгель, я… — Марция шумно выдохнула. Всё встало на свои места. Должно быть, в последние недели Энгель особенно хорошо понял, насколько его сестра повзрослела и изменилась. Обрела свободу и страсть к делу, почти полную независимость. Так горячо просила оставаться рядом. Спасла жизнь. Любой испугается.       Марция заоглядывалась. Затем сделала аккуратный шажочек вперёд. Потом ещё один. Третий. Сердце велело, и она слушалась. Ладони сами потянулись к раскрасневшейся шее брата и обняли её, раскалённую. Большие пальцы замерли на его тонких скулах.       «Не слушай себя пьяную, Марция, не слушай себя пьяную. Натворишь дел, потом не…»       Мысли опоздали. И поцелуй скрепил двух Боне печатью.       Энгель весь натянулся, вскинул дрожащие руки. Он сначала бестолково держал их в воздухе, но затем аккуратно, будто боясь разломать Марцию надвое, обнял её за талию. И самому себе не поверил: она целовала, горячее и горячее, до умопомутнения тоскующе, с порывом и дерзостью. Он же не имел морального права не ответить, а потому вторгся в рот Марции испепеляющим языком, поймал им привкус её опьянения и задышал ещё шумнее, чем раньше.       Губы младшей Боне воевали, твердили обо всём без слов. Старший, сжимая её мягкие плечи, слушал и сдавался. Для них не существовало примирения красивее и правильнее. Когда всё кончилось, Энгель сделал шаг назад и оглянулся. Смущённо смахнул рукавом влагу со рта.       — Теперь бы только никто из матросов Инкеллы не заметил, а то вопросов не оберёшься… — прошептал он. — Марция, это…       — Я не знаю, — сразу сказала она. — Ничего. Если кто-то заметил, мы найдём оправдание. Братья с сёстрами всякое творят в шутку.       — В шутку.       Нервный смешок сбежал с её губ. Затем с его.       — Я вообще не понимаю ничего, — снова начала Марция. — Я пьяна и, наверное, очень поспешна…       — Ты ничего мне не должна, — Энгель отступил, но обнял её ладонь, невесомо, за самые кончики пальцев. Погода испортилась, ветер совсем защипался. — Если будет легче забыть, то забудь. Дарк, отстань.       — Я подумаю… Я подумаю об этом, — решила Марция. — Когда протрезвею. Обещаю, если решу дать нам… дать нам шанс, то… то напишу тебе ответный стих. Ладно? Или, так и быть, забуду.       — Договорились, — страшно не желая уходить, Энгель позволил себе ещё одну маленькую наглость. Успев отойти на пару метров, развернулся, метнулся к Марции и дотронулся до её губ. Поцеловал. Заправил кудряшку ей за ухо. И снова отшагнул. — Спокойной ночи. До завтра.       — Спокойной ночи, Энгель, — Марция проводила вниманием его удалившийся силуэт. Сердце зазудело, истошно вскричало. О чём только, она не поняла. Зато краем глаза заметила, как неподалёку, странно на неё посмотрев, ушла с палубы в каюту Инкелла.       В груди кольнуло ещё раз. И давно она наблюдала?       Марция предположила, что да, когда сама вернулась в каюту и заметила Инкеллу на пороге. Та скрывать недоумения не стала, пусть и держалась весьма умеренно.       — Впервые вижу столь любопытное проявление нежности от сестры к брату, — изрекла Мива холодно и даже, если Марции не почудилось, слегка оскорблённо. — Или спонтанные поцелуи для вас в пределах повседневной нормы?       По обыкновенно спокойному лицу Инкеллы пробежала тень досады, хоть она и пыталась её скрыть. Марция вот-вот сгорела бы под этим недовольным и пристальным взглядом.       — Нет, эрра Инкелла, — и как ей было оправдываться? Что она вообще наделала? Перед кем стыдилась, за что? За что-то да стыдилась. Но ведь ничьих ожиданий, думалось, не обманывала, надежд не разрушала. Или, может, так испугалась, что слепо в это поверила. — Если вы намекаете на наш с вами поцелуй, то я совершила его со всей искренностью. Сказала же, из симпатии, благодарной… д-дружеской? А Энгель… мы… я… я слишком любвеобильна, когда пьяна. Понимаете?       Бровь Инкеллы поползла вверх.       — Понимаю… — её тон твердил обратное. — Тогда сочту наш с вами поцелуй за дружеский жест.       — Нет, я не… Погодите, — Марция разулась, прошла в центр каюты и молча рухнула на спальник рядом с кроватью, на которой было расстелено свежее постельное бельё. Может, изначально на полу собиралась отдыхать Инкелла, но теперь место «у будки» досталось провинившейся. — Эрра Мив… эрра Инкелла, не сбрасывайте наш поцелуй со счетов, пожалуйста. Для меня он был особенный.       — Особенный… Что ж. Вы удумали спать на полу? — Инкелла самовлюблённо улыбнулась и прошагала к постели.       — Абсолютно, сегодня я заслужила спать только на полу.       Может, кто-то другой переубедил бы Марцию и велел срочно лезть в мягкую постель, но Инкелла поступила иначе. Она пожала плечами. А потом выудила из шкафа толстое шерстяное одеяло, настоящего убийцу холода, и набросила на спину ничего не понимавшей Боне.       — Слово моей гостьи — закон.       К рассвету пришли осенние заморозки. Надежды на тепло улетучились с первыми хлопьями снега, упавшими на палубы «Великого Начала».

***

      Ранним утром, возвращаясь в аптеку, Марция предвкушала бурю. И не только в Шторве, ссылаясь на все зловещие погодные признаки, но и в своём сердце. Она явно натворила бед. С удовольствием бы об этих бедах не думала, беспечно гостила и дальше на бриге Инкеллы, но уже не могла. Мива, провожая, держалась очень отстранённо, явно желая с продолжением вечеров повременить.       В аптеке теперь ждал Энгель, получивший обещание скорой определённости. Эта определённость была им отобрана у Инкеллы.       «Да о чём я вообще думаю? Она — женщина, он — мой родной брат. И так абсурд, и по-другому. По-настоящему меня сейчас могут ждать лишь эта проклятущая Фиолетовая Кровь и Айваха Эшена. За что мне такая дурная голова?»       И всё-таки не могла Марция отрицать, что вся зарделась, распалась на частицы и собралась обратно, когда храбро поцеловала брата. А он же? Что же он? Не шутил ведь, читая полный страсти стих об издавна зародившихся чувствах. А насколько издавна?       Франц появился, когда Марции стукнуло шестнадцать. Призрачнейшая симпатия у неё к нему возникла немногим позже, пару лет спустя. Уже тогда Энгель ею заболел? А если гораздо раньше?       Марция, бредя по серо-зелёному скверу, засаженному могучими дубами, резко остановилась. Перед глазами на секунду потемнело. А вдруг, в ужасе подумала она, Энгель любил её вообще прямо с детства? Какой же бред. Бред, кошмар.       Стоило забыть обо всём поскорее и вернуться домой, заняться полезным делом. Время шло, кровь требовала внимания и единственная заслуживала его сполна.       Дверь в аптеку оказалась открыта.       «Странно».       Марция скользнула внутрь, столкнувшись с неминуемой тишиной. Энгель, наверное, спал в одной из гостевых комнат. Нанятые люди ночевать пока не приходили. Кто же решил открыться так рано?       — Эрвин? — в зал залетел сквозняк, потревожив медные колокольчики. — Папа?       Молчание. Марция закрыла за собой дверь, шагнула в пустоту немого дома. Тревога отчаянно заныла в области живота, пробуравила в нём пару-тройку дырок. Угроза, предвкушение зловещего, их ни с чем не спутаешь… Воспоминание о недавних событиях вновь забурлило под желудком, откусило кусок, накатило волнами тошноты. Захотелось пулей вылететь из дома, показаться чернокрыловцам. Осязаемая и густая тишина, залившая комнаты, напоминала магическую, через неё им не услышать воплей и просьб о помощи.       «Пожалуй, время медленно… уходить».       Из кухни молнией вылетел Эрвин.       Марция даже осознать не успела, как оказалась на полу. Вампирские клыки впились ей в шею. Эрвин пригвоздил, не позволил даже дёрнуться под сильным телом и всосался глубже. Марция зарычала от боли, но тотчас простонала в резко накатившем экстазе. На обещание удовольствия она не купилась и тут же затолкала Эрвина в грудь.       — Отпусти меня! Прекрати! Ты меня сожрёшь! Эрвин! — изо рта безуспешно вырывались мольбы. Они не отрезвляли проголодавшегося ничуть, и у Марции не появилось времени размышлять, почему Эрвин не поужинал каким-нибудь негодяем, а довёл себя до невменяемого состояния. Она бы и рада была кричать громче, но из горла с трудом вылетали глухие рыки. В глазах потемнело по-настоящему. Эрвин сосал Марцию, как губку, не трезвея ни на йоту.       Она чудом изловчилась, процедила формулу. Пустила в лицо напротив ослепительный свет. Эрвин отшатнулся на долю мгновения, разъярённо раскрыл полный пены клыкастый рот.       «Нет же, Марция! Вампиры, уродившиеся от рук экспериментаторов, натасканы не бояться света, серебра и прочего…»       Уже в другом месте, с ещё большей дерзостью, клыки воткнулись в марциевскую шею.       — Ахрил асим! — из-под складок её платья вылетели призрачные ножи и с силой оттолкнули Эрвина прочь. Удалось выскочить из-под него и в дымовой вспышке переместиться в одну из гостевых спален. Марция наверняка не знала, где искать брата, метила наугад.       Попала в пустую. Выбежала, пронеслась по коридору в соседнюю. Ворвалась внутрь, с грохотом захлопнула дверь и провернула болтавшийся в замке ключ.       — Энгель! Энгель, просыпайся, Эрвин с ума сошёл! — Марция бросилась к кровати, на которой мирно отдыхал совершенно обнажённый Энгель, и встряхнула его за плечи.       — Ч-что? М-марция? — просыпался он с великим трудом, словно вырываясь из лап дурмана. Оторвал тяжеленную голову от подушки, в непонимании сморщился. Затем лицо Энгеля озарил испуг. Схватив одеяло и прикрывшись, он вскричал: — Марция, я же голый!       — Да мне плевать, голый ты или нет! На меня взгляни!       Представшей картиной вдохновился бы повёрнутый художник: кровь ручьями стекала по шее Марции вниз, испещряла её изодранное белое платье и стучала по полу дождём. Раны только-только начинали срастаться. Энгель дёрнулся, подставляя ухо сиплому дарковскому:       — Напиши однажды стих о кровавой невесте, мой друг.       В дверь заколотили. Энгель подпрыгнул, схватил кочергу и загородил собой Марцию. Ситуация представала в высшей степени нелепой. У Боне не было сил её анализировать, она просто позволяла сумасшествию происходить. По всей видимости, их гость-вампир не только изголодался до невозможного, но и воспользовался новообретёнными после беспамятства навыками охоты — перед нападением напустил Тишину. Сокрытые плотными шторами на ночь окна тоже помогли ему не привлечь стражей. Марция, видно, просто вернулась в неудачный момент, неосознанно спасла брата от очередной участи оказаться покалеченным.       Эрвин снёс дверь с петель. Энгель, как бывалый рыцарь, выставил кочергу наподобие копья.       — Не приближайся, бешеная тварь!       Марция мялась позади, от потери крови не слишком соображая, стоило ли применять колдовство, а если и стоило, то какое. От огненного шара дом легко загорится, на очередное перемещение не хватит сил, хоть прыгай в окно и привлекай внимание полиции. Плохой вариант, грозящий потерей неплохого товарища. Эрвину потребовалась секунда, он снёс Энгеля с ног и отшвырнул в сторону, а Марцию снова прибил собой к стене.       — Не трогай меня, — её алые глаза сверкнули, нагоняя на вампира морок. Он встряхнул головой, тут же сбивая его и подтверждая негласное правило — зубастого очаровать почти невозможно.       Разъярённый Энгель, получив пару-тройку ушибов и кое-как поднявшись, отдёрнул штору, отвлёк Эрвина дневным светом и повторил попытку гипноза.       — Замри на месте.       Эрвин замер. Застыл, как парализованный, не успев ещё раз достичь лакомой шеи. Марция в шоке воззрилась на брата, только что негласное правило нарушившего. Одолевшего изголодавшегося кровососа, подумать только, ментально. Каким же скрываемым потенциалом он обладал, чёрт возьми?       — Это на несколько часов, как потом будет — не знаю, — отрапортовал Энгель и отодвинул Эрвина в сторону.       Марция обессиленно сползла по стене, разглядывая своего обнажённого брата-воина и потёкшего крышей товарища. О чём она и говорила, когда корила Энгеля за вечное желание оставлять её с Эрвином наедине. Нельзя предугадать миг опасности, деля одну крышу с любителем крови.       — Всё, с меня хватит этого сумасшествия, — прошипела Марция. Платье испортилось. Магия починила бы его в одну секунду, но на настроении это положительно не сказывалось. — Я эти ваши шахты, корабли, заговоры в гробу видала.       — Не причиняй вред ни Марции, ни мне, — продолжал Энгель, продавливая волю Эрвина. Тот хотя бы отчасти успел наесться, потому отреагировал даже с подобием понимания.       Марция при прояснении рассудка Эрвина уже не присутствовала. Остервенело отодрав часть изуродованной юбки и отшвырнув в сторону, она вышла из комнаты и пропала на первом этаже. Из нижних комнат донёсся смех, распевный, совершенно ни на что прежнее не похожий.       Марция рвала и метала. Оказавшись в ванной, сбросила на пол не одну щётку, не один пузырёк парфюма, не одно масло. Повалилась даже многослойная полка с мылом. Стоял страшный грохот, билось стекло. Через минут пять её бывалой истерики в дверь заколотил Энгель:       — Марция! Марция, успокойся, я сейчас переговорю с чернокрыловцами, дам им знать, что всё в порядке. Эрвин под контролем. Впусти меня, не то выломаю дверь!       — Кочергой? — насмешливо крикнула она. — Иди спи, Энгель! Я хочу побыть одна.       Когда первая волна ярости сошла, Марция принялась за уборку. Попутно поставила набираться бадью и вдоволь насладилась дребезжанием старых труб. Спустя пару десятков минут тёплая и ароматная вода приняла изнурённое тело и сокрыла в маленьком море. Только тогда наконец-то удалось хотя бы едва привести мысли в порядок.       Марция представляла, будто она — судёнышко. Бумажный кораблик, один из тех, которые в детстве они с Энгелем пускали по волнам. Судёнышко беззаботно качалось на ласковой глади, не знало ни бед, ни тревог. И революции были ему чужды, и внезапные братские чувства, и такие же внезапные симпатии к капитанам кораблей. А уж до сумасшедшего опасные ресурсы, обязательные к изучению, и подавно… Как же Марции хотелось просто отдохнуть. Там, с Инкеллой, она почти сумела, но оказалась бессовестно прервана и обескуражена. Вот бы…       «Вот бы обратно в тёплое лето моих шестнадцати, танцевать под дождём, забывать учебные сумки на улицах и целыми днями проводить время в доме Лейлы Гвен…»       Упомянутая Энгелем ещё ночью Лейла была начинающим парфюмером, очаровательной женщиной, случайным образом сдружившейся с Марцией годы тому назад. Нежные отношения, трепетно похожие на связь матери и дочери, продлились всего одно лето. В конце концов Лейла скончалась. В те времена Марция слабо осознавала и воспринимала смерть. Энгель и Отто пытались уберегать девочку от излишнего погружения в тему гибели, особенно принимая во внимание факт, что сама Юлия Боне умерла, рожая её.       «Нет, только не вспоминать то, из-за чего затоскуется ещё больше…»       Вдоволь обласкавшись пеной и маслами, Марция приняла решение выбираться.       В холле, пустом и на сей раз по-уютному тихом, наблюдая за переливчатыми хрусталиками люстры, стоял Эрвин. За прошедший час с лишним он, видно, целиком протрезвел, даже переоделся. Марция заметила на себе полный сожаления и беспокойства взгляд, явно обещавший долгое раскаяние. Она заправила за уши влажные волосы, запахнула халат.       — Слушай, о случившемся забудь, ладно? — не хотелось всё усложнить ещё и с Эрвином. — Просто либо находи каких-нибудь злодеев на ужин в следующий раз, либо проси меня.       — Ага, сыщи в вашей стране злодеев на случайной улице, — горько ухмыльнулся он. Потом шикнул. — Аккуратнее с выражениями. Теперь тебя охраняют изнутри аптеки тоже, Энгель позаботился.       — Давно пора.       — Ты не забыла выпить лекарство? — Эрвин зашагал в сторону дальних комнат, где пока не блуждали новые стражи дома.       Марция последовала за ним. От слов о лекарстве поморщилась. После тесной близости с кровью Алвара хотелось положиться на одну только регенерацию, но это было бы слишком безрассудно. Стоило минимум неделю попить одно очень ядрёное алхимическое варево, подчистую сжигавшее в организме, как считала Боне, и добро, и зло. Почти любую не запущенную хворь, но с нею и надежду к жизни.       — Когда бы я успела? Выпью.       — Сейчас выпьешь, пойдём. Всё в порядке?       — Совершенно.       — Марция, — он не верил и правильно делал. Ждал честного ответа, а не позорной увёртливости.       И, как ни крути, Марция слишком сильно успела к Эрвину прикипеть, пусть и всего за одну неделю. Этим утром она особенно забоялась его потерять, потому на продолжение вранья не решилась, потупила взгляд и прислонилась к скромному комоду в коридоре.       — У нас с тобой всё в порядке, если тебя конкретно это интересует. Ты не со зла с ума сошёл, а я не хочу теперь даже думать о том, что ты начнёшь переживать и думать, как от меня убежать.       Эрвин набрался храбрости, сделал несколько шагов ей навстречу. Остановился, помедлил. Затем вытянул руки, порхнул совсем близко и крепко обнял. Марция с удовольствием обмякла на крепком плече, позволила себе забыться и ещё немного побыть корабликом, только теперь не на воде.       — Устала? Как прошёл вечер с Инкеллой?       — Сложнее, чем мог бы. Я потом тебе расскажу, — Марция обхватила Эрвина под лопатки и почти прильнула ухом к его губам. Ей жутко нравилось, как он имитировал процесс дыхания. — Правда, Инкелла интересовалась моим грядущим изобретением… Я сказала, что сейчас изучаю медицинскую энциклопедию, которую ты достал, хочу использовать её для реализации некоторых давних идей. Это чтобы у нас с тобой совпали легенды, если она спросит.       — Ах, с удовольствием совру.       Они и дальше стояли, покачиваясь, в объятии. Энгель снова то ли отсутствовал, то ли спал, ведь за последнюю неделю совсем не отдыхал. Во всяком случае, он побеспокоился о страже.       — Как же ты пахнешь… — вдруг прошептал Эрвин.       — Мх? Давай, расскажи.       — Летними розами. Чем-то тёплым и глубоким, как сандал или, может быть, ваниль. Делай я парфюм, добавил бы нотки свежей мяты и жасмина.       Марция тихо рассмеялась — и, что редкость, искренне. Она отстранилась, посмотрела Эрвину в лицо и поймала его на горячем:       — Ты же всю неделю не мог толком никаких ароматов различать, только кровь. С чего вдруг?       — Подловила… — он процокал. — Каюсь, я просто представил, что твоя кожа могла бы пахнуть именно так. Кожа… и волосы.       Эрвин наклонился и провёл кончиком носа по макушке Марции.       — Особенно волосы.       — Я не люблю жасмин, но в остальном, пожалуй, просто замечательно… — она, подчистую влюблённая в столь нежное описание, задумалась. — Тогда ты пахнешь… хм…       — Кровью, разложением и смертью?       — Зачем портить романтику? — Марция стукнула Эрвина по плечу, а в глубине души вознесла ему тысячу благодарностей за их короткую, но чудесную дружбу. — Я же не заявила тебе, что пахну алхимической пылью, портовым пеплом и противной мазью.       — Ладно-ладно, сдаюсь. Твоя очередь рассказывать, — он вложил руку в девичью ладонь и потянул Боне за собой в соседствовавшую с лабораторией комнату, где стоял рояль. В оборудованном в нём тайнике покоились отвоёванные Энгелем за платину драгоценности, запертые на парочку магических замков. Эрвин зажёг настенные факелы, раскрыл шторы в попытке убежать от полуденного сумрака и сел перед клавишами. Заиграл.       Баюкающая мелодия, будто принадлежавшая колыбельной, потекла по нижним комнатам туманом. Марция на секунду застыла как вкопанная: в последний раз она слышала музыку в аптеке только при Франце.       Взгляд на миг треснул скорбью по потерянному детству и тоской, но сердце отважно забилось громче.       — Пряные травы, амбра и мускус. Верхний слой твоего аромата и то, что ощущается первым, — Марция прошествовала к шкафу с парфюмом, достала с соседней полки маленький ключик и отворила его. Начала перебирать бутылочки. — А на донышке должно переливаться нечто мистическое и соблазнительное. Словно манящая ночь, некая эмблема вечной жизни. Может быть, древесные аккорды или ночная роза.       — Сразу видно, за дело принялся профессионал, — Эрвин заиграл громче, расплескал по комнате тепло воздушных нот, способных исцелить даже самое раненое сердце. Его мелодия была как последняя песнь музыканта на тонущем корабле, обнадёживающей, всепрощающей и призрачно вечной — ни горе, ни война не оборвали бы пышную лёгкость каденции.       Марция пыталась сдержать слёзы, застывшие на самых кончиках ресниц. Она подошла к Эрвину сзади, поднесла к нему избранную бутылочку и сделала аккуратный «пшик» распылителем в воздух. Вампирские пальцы на мгновение замерли над клавишами, нос чуть дёрнулся.       — Что-то чувствую.       — Это один из любимых лично моих ароматов, «Кот Баюн».       — Что-то из астрийской культуры?       — Кот-людоед с волшебным голосом, — Марция протянула тёмно-синий флакончик в форме хищного кота Эрвину, а затем поцеловала его в висок. — Дарю. Ты, может, не обладаешь волшебным голосом, но ты творишь волшебную музыку, и она утешает меня. А ещё ты тоже можешь усыпить бдительность и съесть.       Их взгляды встретились. В них не было обременяющего требования, жадной похоти или затаённых обид. Сплошь благодарность и ничего кроме.       — Иди ко мне, — чувственно прошептала Марция и ступила в дальний угол комнаты, где густо сцепились тени. Она опустилась на колени, приспустила халат со здорового плеча и наполовину обернулась. — Попей меня.       — Ты уверена? — в его голосе перемешались насмешка и беспокойство.       — Да. Я хочу, чтобы ты был сыт.       Эрвин подошёл бесшумно, опустился на одно колено и спустил халат с плеча Марции ещё ниже. Она взволнованно дышала, он же не дышал совсем, только смотрел на тонкую кожу, словно принадлежавшую бабочке или мотыльку. Прикоснёшься — собьёшь пыльцу, лишишь полёта. Но бабочка хотела, чтобы её пыльцу сбили. Она летала бы всё равно.       Эрвин подался вперёд, избрал заветный кусочек кожи и вонзился зубами. Марция ойкнула, выгнулась и почувствовала, как другой рукой вампир приобнял её под локтем. На сей раз он пил аккуратно, в глазах не темнело, но странное удовольствие снова налило низ живота трепетом.       Оргазмов Марция прежде не знала, потому ощущение, вдруг прострелившее таз и лоно, показалось ей чуждым. Впрочем, час назад во время первого укуса прорезалось похожее. Эрвин же прекрасно понимал, как всё работало, потому, деликатно не обращая внимания на попытки Боне сдерживать неприличные стоны, напился ровно на самый минимум и отпрянул. Слизал кровь с точечек от клыков и натянул халат обратно на её плечо.       — Порядок?       — Да, — Марция дала себе время отдышаться и снова приняла беспечный вид. Она растянулась в полулежащей позе на ковре и продолжила кормиться молчаливой темнотой комнаты. — Почему ты ничего больше не хочешь узнать о своём прошлом?       Удивительный для Эрвина вопрос растревожил тишину. Он опустил оба запястья на плечи Марции, мягко приобнял её со спины и цыкнул.       — Думаю об этом каждый день. Знаешь, сердце пробудило меня всего неделю тому назад… И всю эту неделю я играю роль младенца, не желающего знать ничего, кроме крыши дома, матери и отца. В моём случае мать и отец — это ты и твой брат. Я пытался копнуть глубже. Закончилось плохо.       — Боишься продолжить и окончательно убедиться, что был плохим человеком?       — Это просто… отвращение. Я не святой, никогда святым не был, не скорблю по тем негодяям в шахте, например. Но если я действительно походил на твоего прадеда — а я походил, ведь ставил эксперименты над людьми, — нынешнему себе я прежний мерзок.       — Но прошлое таит не только наши грехи, — Марция приподняла голову, взглянула в лицо Эрвина, склонившегося над ней. На их силуэты упал тонкий серебряный луч из окна. — Ты жил больше ста лет. В них могут быть запрятаны старая дружба, старая любовь, старые талант…       — Старые долги. Старые преступления. Старые сожаления, — Эрвин качнул головой. — С каждым днём во мне пробуждаются забытые силы. Ты видела, что случилось сегодня. Умение повелевать Тишиной и прекращать вражеские заклинания редко появляется у невинных лапочек. Может, я был магом крови, безумным учёным или просто ублюдком. Не все, Марция, жаждут побороть амнезию.       — Амнезия не спасёт от возможных хвостов, Эрвин. Почему ты ждёшь, пока, например, некий «П.» явится за тобой, а не пытаешься настичь его первым и отомстить за годы страданий?       — Сочти это за слабость, но таков мой выбор, заново родиться и заново повзрослеть, — Эрвин потянулся к щеке Марции и сжал её большим и указательным пальцами. — Может быть, позже всё изменится. Но пока я просто беспамятный зубастик, найденный тобой в фиолетовых пещерах, ладно? Кстати, я кое-что выяснил.       — Выяснил?       — Да. За нами с крыш следил не человек. За нами следила птица.