«Заткнитесь! Да заткнитесь же вы наконец!»
Марция металась по простыням. Потела. Пересохшими губами звала кого-то, сама не слышала, кого. Боль длилась целую маленькую вечность, погубив добрую надежду о лёгких временах. — Марция, кто из нас прав? — Марция, не слушай его. Слушай сердце и не зазнайся, всегда помни, кем ты являлась до встречи с Фиолетовой Кровью. — Да не велю же я ей о том забыть! Я велю ей глубже задуматься об открывшихся возможностях. Выбери одного из нас, потомок! Выбери того, чьё мнение тебе ближе!«Ничьё! Оставьте меня в покое, вы грызётесь, как две собаки!»
Марция терпеть не могла, когда в семье допускались склоки (и скандалы с Энгелем отчаянно за таковые не считала), а голоса, чудилось, точно принадлежали двум родственникам. «Может, — подумалось вдруг, вселяя в сердце ужас, — я уже совсем с ума сошла? Кто нормальный вообще слышит голоса в голове…» — Ты достойна поднять нашу семью из тьмы забвения и вернуть ей былое величие. — Ты никому и ничего не должна, просто не ослепни, не обманись.«Вы уже меня слепите, умолкните хотя бы на секунду!»
Бред закончился пару ночей спустя. Марция вспомнила об аптеке и о пожаре, когда распознала перед собой стены лазарета. Серые, украшенные только парой янтарных ламп, они угнетали. Лишь лекарства не позволяли панике раскрошить рассудок окончательно, насильно держали измождённый организм в спокойствии. Марция медленно перевернулась набок, ухватила трясшейся ладонью письмо с ближайшей тумбы. Почерк Отто тут же утешил, но ещё лучше с этим справилась сама суть его послания. «Было очень умно с твоей стороны приобрести «ХимАдаманты» и спрятать в них образцы. Они пережили взрыв и теперь перемещены ко мне в дом. Приглашаю в нём погостить (ох, снова, неужто?), пока твою аптеку ремонтируют. Она непригодна для жизни. Но это не беда, не переживай.Жди меня, дочь. Кто, если не мы?».
С накатившим облегчением лекарства не справились. Марция шумно простонала, рухнула обратно на подушку и не загоревала даже из-за обгоревших волос. Забыла и о голосах, терзавших разум. Только две вещи взволновали… Первая — Марция не помнила, как клала образцы крови в «ХимАдаманты». Неужто Эрвин позаботился? Вторая — куда подевались он и Грач? В лазарете стояла почти гробовая тишина. Иногда шипели лампы. Это убаюкивало, как и отсутствие лишней мебели — не за что уцепиться взгляду, отдыхай и спи. Но Марция всё-таки нашла силы подняться снова налить себе воды. В дальнем углу шевельнулась тень. Высокая, знакомая тень. Держа руки за спиной, она вышла вперёд. В свете ламп маска Грача отливала медным. — Зачем пришёл? — Марция подняла алый взгляд. Её голос был тих и обижен. Ещё бы… Наследие Франца кануло в пустоту, потому что один зазнавшийся подлец спровоцировал другого. Ответ пришёл не сразу. Грач стоял и смотрел на Марцию, будто понятия не имея, какие слова подобрать. Он мог бы источать угрозу одним только зловещим видом, но, удивительно, не источал ни на толику. И наконец: — Это было личное. — Что? Грач подошёл ближе. Не будь он столь мрачен, возможно, напомнил бы раскаявшегося ребёнка, но именно хладный взгляд, сочившийся сквозь прорезь в маске, и жуткие одежды стирали это впечатление подчистую. Голос — мёртвый, лишённый даже намёка на эмоции. — Я пришёл по душу Зира, потому что эта тварь украла мою ценность. И я не знал, что он станет бомбой в твоём доме. — О, ну теперь знаешь, — обвинительно заявила Марция. — Что за ценность? — Какая разница? — Ух ты, я разве не имею права конкретнее знать причину, по которой дом моего наставника обратился в прах? Грач хмыкнул и шагнул к тумбе. Прислонился к ней бёдрами, вытянул ноги и скрестил на груди руки. Долго молчал. — Он украл старый магический фокус моей подруги. Давно нерабочий, что смешно. Собственно, как и подруга… — Подруга что? Нерабочая? — Нет, мёртвая. Обожжённая бровь Марции поползла вверх. Она сдерживала полный гнева вопрос из последних сил. «Ты влез в мой дом, чтобы отобрать бесполезную побрякушку у какой-то твари, хотя мог сделать это где-нибудь ещё?» Грач увидел, как кожа на скулах Боне натянулась. Смело перехватил её кровавый взгляд. — Этот ублюдок не заслуживал жить более ни минуты. Только конченная тварь способна бросить своих союзников на тонущем корабле, а потом стать псом на подтанцовке у вампира. Фокус был сентиментальностью, я мстил за него и за ту, кого изрешетили на моих глазах. — Изрешетили? — Да. За нею пришла Эльгида и потопила нас. — Ой, ладно, не смеши меня. Не сдались мне твои грустные истории. — Я пытаюсь сгладить углы, алхимик. — Ты ради этого пришёл? — Марция горько сглотнула хохот и, сгорбившись, уставилась на Грача. Её тело прятала светлая пижама, но круглый вырез на груди обнажал ещё не заживший ожог. Он горячо тёк и по левой щеке, задевал бровь, велел одному глазу Марции стать тусклее другого. — Не совсем, — выдавил Грач. — Упрекни меня в эгоизме, если так тебе проще. Но задумайся о том, кто мог намекнуть Предтече и её шпиону о местонахождении твоего дома… и, возможно, того, что в нём крылось. — Ты явно не на себя намекаешь. — Верно. Значит, это кто-то, кому выгодны разрушения в твоей аптеке. Кто-то, кто не хочет, чтобы ты преуспела в исследованиях. Марция нахмурилась, а затем сразу сморщилась — кожа на лице предательски заныла. Грач снисходительно осмотрел её с головы до ног и решил не томить. — Они зовут себя Процветанием. Марция подняла голову. С мольбой, со всем отчаянием прилипла глазами к Грачу, и он понял — эту бедную девушку утешила бы только бесценная информация, никакие не жалобные сказки. Собственно, за тем, чтобы дать эту информацию, он и пришёл. — Я долго шпионил. За ними уже несколько месяцев, за тобой — с самой Расчётной Шахты. Силу беспорядков представляют весьма видные люди. Главы Рубинового Порта и Золотой Палаты как минимум. Тварина, искавшая вас с братом, если я не ошибся, имела связь с кем-то из них и получила наводку. Процветанию вообще не выгодно твоё существование… и то, что ты делаешь. — Как ты умудрился столько раскопать за пару месяцев? И предупреждаешь меня зачем? — Меня не ограничивают законы вашей страны. И существование мне твоё, в отличие от Процветания, нравится. — Ещё бы тебе не нравилось, раз и про мой ресурс ты узнал. Где Эрвин? Грач не ответил. Снова лишь лекарства не позволили Марции вдруг сорваться на слёзы и крик. Она стиснула зубы, вся задрожала, вгрызлась обломанными ногтями в складки простыни. — Уходи. Проваливай. Грач не отреагировал. Но затем, тяжело вздохнув, потянулся к сумке. Смахнул её с плеча и, принявшись копаться в глубинах, протянул: — Знаю, тяжело и страшно. Но это только начало. Эрвин… — он одержал паузу. — Жив и здоров, однако в Шторве более не появится. Велел передать, что «беспамятный зубастик теперь представляет для тебя слишком большую опасность, да и вообще должен был уйти куда раньше. Ты справишься без него». Вот. На тумбу опустился потрёпанный чемоданчик. Марция схватила его, подумав, что это прощальный подарок Эрвина, но взгляду вдруг открылся старый алхимический набор. Совсем простенький, множество раз использованный, однако очень опрятный и обновлённый. — У меня нет денег, чтобы компенсировать тебе потерянную лабораторию, — прошептал Грач. — Но зато есть это. Забирай. Мне оно больше не понадобится. Отчего-то столь жалкий в сравнении с недавними покупками, самый обычный инструментарий вызвал в Марции прилив чудовищной растроганности, и она больше не смогла сдерживать слёзы. Грач решил отвернуться и не смотреть. — Процветание заполонило все круги, их люди давно есть в полиции, среди преступников, политиков (ай, одно и то же), глав гильдий, артистов… Ты поняла меня. Их тайный шифр: «Знайте себе цену». Их убеждённость — то, что Чёрное Крыло и ваше Правительство забыли о том, насколько важны благополучие и состоятельность простых людей. И что страна нуждается в чистке от старых устоев. Хорошей такой трёпке. — Не верю я в это… Скрывается что-то ещё за их благой маской. — Вполне вероятно. Ну как, алхимик? Информация утешает, не правда ли? Однако знай… Перед тем как уйти, Грач обернулся и позволил в последний раз взглянуть в его мёртвые глаза. — Если, делая свой «фиолетовый выбор», ты продашься кошелькам Процветания, я стану твоим врагом. Это я тебе гарантирую.***
Голоса поутихли, но сны обещали остаться по-прежнему чудовищными. Марция ещё долго не могла им отдаться, сражаясь с горьким послевкусием от присутствия Грача. Давление начинало раздражать. Все вокруг носили за пазухой собственную правду, каждый защищал её, каждый требовал от Марции определённых поступков, а если не требовал, то страстно надеялся. Отто, Энгель, Эрвин, теперь Грач… Угодив одним, она точно оскорбила бы других или, хуже, могла нажить врагов. Какого чёрта? Кошмары нарисовали отеческий кабинет в Чёрном Гнезде, где порой Марции везло бывать. За вечно опрятным письменным столом сидел Отто, вежливо общаясь с одним из своих крылатых подопечных, герром Леманном. Ничто не предвещало смуты, только зловещая серость обычно яркой картинки, наблюдаемой со стороны. Вдруг герр Леманн вскинул пистоль и выстрелил в Отто. Он целил в сердце, но попал выше: грудь Боне забрызгало кровавой паутиной. В облаке липкой тьмы в кабинет вплыла жуткая тварь. Гигантский шестилапый волк с длинной, как у рыбы-меча, пастью и акульими рядами зубов. Отто резко вскочил, бросился под стол и вытащил собственное оружие, но это его не спасло. — Пора умирать, потомок, — волк отшвырнул стол в окно и набросился на раненого. Послышался звон стекла. Марция отчаянно задыхалась, не способная вмешаться, лишь наблюдавшая, как её отец оглушительно закричал: — Герр Леманн! Соберитесь! — и вампирское очарование спало с крылатого. Он в ужасе попятился назад. Волк вонзился всеми шестью лапами в тело Отто и приготовился превратить его в бестолковый кусок мяса, лоснясь тенями и кровью. — Твой род задолжал высшим предкам, — зашипела тварь и взвыла так, что кровь потекла из ушей. — Пора вам, немощным, сгинуть и перестать марать нас позором. Полная пены пасть раскрылась над лицом Отто. Он сморщился, схватил волка за передние лапы и плюнул ему в морду. — Я не дамся тебе, ублюдина. Позор — это вы, и ваши следы я всю жизнь смывал с нашей фамилии. Сон был так реалистичен, что Марция, как ни металась по кровати в попытках его прекратить, не подбиралась к успеху и на шаг. На её глазах герр Леманн попытался выстрелить в тварь, но она завыла снова и пустила очередное очарование. Ещё одна пуля остановилась в груди Отто. Ввысь взмыли ножницы, клинки, осколки разбитого стекла и все скопом вонзились в его тело. — Возмездие за моего пса, жалкая тряпка, — ревела Предтеча, но громче вопил Отто. — П о ж и н а й. Гнить вашему роду вечно. Слёзы Марции лились градом, солью отравляли язык, но и они не помогали проснуться. Отто сцеплял зубы, кричал и, истекая кровью, регенерировал вновь. Набравшись адреналина и невиданных сил, вдруг принялся кипятить Предтечу изнутри. Схватил за морду и не отпускал. Направлял через пальцы потоки ошпаривающей магии, оставлявшие на волчьем теле волдырь за волдырём. — Жар-р-рко? В ответ донёсся скулёж. От шока Предтеча сбила гигантским хвостом приближавшегося герра Леманна и толкнула его к книжным полкам. Повалились шкафы. Отто прикрылся тварью как живым щитом. — Я тоже так умею, сука, — рявкнул он и поднял в воздух всё серебро. — Moiri. Зачарованные неодушевлённые убийцы кинулись на Предтечу. Первым делом ослепили её. Исполняли приказ: изрешетить толстую тушу. Тварь не сдавалась. Переживая удар за ударом, она схватила Отто зубами за шею и поволокла в коридор. Следом ринулся герр Леманн, стреляя в лежачего ещё и ещё. Марция проснулась с криком. Последним она запомнила худшее зрелище в жизни: Отто несколько раз попали в голову, превратив её в мазню, и ещё в отместку выкололи глаза. Сердце по-сумасшедшему билось — его не успокоило бы уже никакое лекарство. Остаток дня даже пить выходило с трудом, а уж любой кусок еды совсем не лез в рот. Как ни убеждала себя Марция, что просто видела дурной сон, это не утешало. Зато точно стало ясно — болезнь прогрессировала. Какая? Проклятущее разложение разума. Он умирал. Она умирала. Но каково же было удивление Марции, когда первым её официальным гостем в лазарете стал именно Отто. Отто, выглядевший так… Отто, выглядевший так, будто половина из увиденного о нём во сне оказалась сущей правдой. — П… пап… папа, — Марция рывком поднялась, но голова закружилась, и встать она не смогла. К кровати приближался отец. На костылях. Его распухшее лицо с трудом узнавалось. Один глаз посинел и совсем не открывался, нос явно был сломан, на губах спеклась кровь. Многочисленные бинты и жуткие ушибы заставили Марцию побледнеть белым снегом. На её памяти никто и никогда не доводил отца до подобного состояния. Каждый шаг, судя по мимическим движениям лица Отто, приносил ему страшную боль. Доковыляв до постели, он с трудом сел на неё. — Вот правильно, цыплёнок, незачем вскакивать. Ничего со мной такого не приключилось. Марция позабыла о сдержанности и ринулась к Отто. Лишь когда он простонал и как зверь прорычал в её руках от неугасимой боли, опомнилась и распустила дерзкую хватку. Неужто сон оказался правдой? Не могло такого произойти, нет. Осточертели Марции эти ублюдочные странности! Она, еле двигая губами, спросила: — П… Предтеча? — Вот оно, моя дочь снова осведомлена обо всём лучше прочих, — Отто ухмыльнулся. — Твоя интуиция неповторима. Да, я выследил эту тварь и настиг прямо в её логове. Мы понесли некоторые потери, умер… ваш с Инкеллой несчастный герр Краузе… И ещё кое-кто, да и самому, как видишь, пришлось невесело. — П-подожди. Предтеча не нападала на тебя прямо в твоём кабинете, никакого очарованного герра Леманна не было? — возможно, с такого угла вопрос прозвучал абсурдно, но Марцию измучил этот проклятый сон. Отто удивлённо сморщился. — Герр Леманн? Герру Леманну ещё рано ходить на подобные задания. Что натолкнуло тебя на эту мысль? — Я… Я просто… Не имеет значения, — Марция снова уронила себя на грудь отца, но уже куда осторожнее. — Мне снился дурацкий сон, будто она застала тебя врасплох прямо на работе. Но теперь это не более чем бред, ты же убил её? Он накрыл голову дочери забинтованной ладонью. — Не совсем. Тварь сильная до ужаса, сбежала на последнем издыхании. Но покромсали мы её так, что бед теперь долго ждать не придётся. Не волнуйся только, мы бдительны. Её ищут. — Эрвин уехал? — Не знаю. В аптеке не нашлось ни зацепки, ни трупа, ничего. Даже вещи исчезли, — Отто помолчал какое-то время. — Ты ещё хочешь выкупать Расчётную Шахту? Короткий обмен вопросами навеял впечатление, будто ничего жуткого в последнее время не случилось, а Отто и Марция по-простому и обыденно беседовали о формальных мелочах. Правда, теперь они оба походили на потрёпанных бродяг. — Угу. Я Шахту никому не отдам. Мне чертовски повезло первой собрать образцы крови, теперь я окончательно в этом убедилась. Не будь я единственной, ко мне не стали бы посылать всяких тварей, зариться на лабораторию, да и другой счастливчик, существуй он, давно объявил бы о собственных успехах. У меня есть кое-что, чего нет больше ни у кого, и я… я… — Тише. Тише, выдохни, — Отто начал прочёсывать волосы Марции пальцами. Он надеялся, что регенерация быстро вернёт ей их. — Смотри. Аукцион через несколько дней. Я попросил эрру Инкеллу побыть твоей сопровождающей на нём. Всё пройдёт гладко. Но пока — отдыхай, ни о чём не думай. — Точно, она же заложила целый дом… — простонала Марция. Отто улыбнулся. — Не буду скрывать, я удивился, когда узнал. В том доме живёт её больная мать. Однако Инкелла убеждена целиком и полностью, что деньги ей быстро вернутся, потому не побоялась пойти на подобный шаг. — Ха-ха, ну теперь-то мне легче, — промычала Марция. Услышанное повысило градус ответственности для неё в сто крат. — Деньги-то возвращать кому? Той, у кого сгорело всё имущество. Отто это, кажется, совершенно не взволновало. Он держался обыденно флегматично, допускал и юмор, и лёгкое отношение к ситуации, целиком верил в контроль над ней. — Кстати, — с отеческих губ сбежал смешок. — Инкелла пыталась прорваться к тебе сюда, но ведь пускают только родственников. Она снова страстно поссорилась с одним из герров и чуть не залепила ему пощёчину. Я, благо, оказался поблизости. Инкеллу успокоило только моё заверение, что ты вот-вот окажешься дома и встретишь её с распростёртыми объятиями. У неё, подозреваю, есть для тебя подарок. — Помимо дома, ха? — Да, помимо дома. Рядом с Отто пропадали и голоса, и кошмары. И смех успокаивался быстрее. Марция наслаждалась родным объятием, теперь, правда, тревожась за Предтечу ещё больше. Да, Эрвин исчез, ушёл как можно дальше, возможно, попытался увести её за собой… Но озлобленная нечестивая тварь после всего уж точно могла хотеть вернуться по души их семьи. Когда? Снова ли ждать удара исподтишка? И как мог Эрвин так просто, не попрощавшись, рвануть в закат? Если Грач не врал о его судьбе, конечно. А он мог. — Ещё кое-что, — незадолго до ухода вспомнил Отто. Он прижал Марцию к себе за плечи и спрятался кончиком носа в её тёмных волосах, ещё пахнувших пеплом. — При обыске твоей лаборатории, мх… мои люди нашли это. Из-за спины Отто появилась книга. Сердце Марции разоблачённо ёкнуло. Одна обложка, испещренная изображением человеческих черепов и щупалец, навела бы простого человека на мысль: «Ну и дрянь». Огромный синий глаз в центре медленно моргал и преследовал зрачком того, кто держал книгу в руках. Марция приобрела её у ресу, одного из немногих торговцев запрещёнкой в Гелторионе. Изучить содержимое она так и не успела, зато непонятная дьявольщина, запрятанная внутри тома, не раз взывала к Эрвину. Никто, кроме него, не слышал странного голоса, молившего об освобождении, даже сама Марция. Когда это случилось впервые, вампир неслабо перепугался и подумал даже сжечь странную вещицу. То ли не успел, то ли передумал. — Лишь тот факт, что её мне передал особенно преданный и умеющий молчать человек, помог тебе избежать больших проблем, — голос Отто стал слишком серьёзным. — Но так не пойдёт, Марция. Ты достаточно безалаберно обращалась с магией в последнее время, и о её наличии у тебя прознали многие. Свирели ты не имеешь, иного разрешения использовать магию тоже, а слухи только плодятся. Марция не успела, да и не захотела подбирать слова оправдания, когда Отто вытянул руку и попросил: — Позволь мне всё уладить, как я это вижу. Марция непонятливо нахмурилась. Он добавил: — Просто дай разрешение. — Даю. — Вот и чудненько. Ладони отца и дочери скрепились, оставшись сладким напоминанием об очередной встрече, не продлившейся долго, но согревшей сердце и излечившей его хотя бы на миг. Всё больше и больше Марции казалось, что её собственный орган выглядел так же, как тот, заточённый под землёй.***
Очередному пробуждению сопутствовали стихи. Самый родной голос на свете вторгся в затянувшуюся тишину и велел довольно замурлыкать. Марция вытянула ладони, нащупала ими братскую шею и забормотала в неё что-то любящее. Очевидно, новая порция лекарств и снотворного никак не хотела отпускать, потому обнаружить, что лазарет остался позади, довелось с небольшим опозданием. Энгель нёс Марцию на руках, закутанную, как ребёнка, по вечерней улице Шторва, удивительно тихой для последних времён. И шептал, целуя её лоб: — Ах, если б у меня была сестра, любимая, родная и одна… — стиль Дариуса Лашанса узнавался даже в полузабытье. — Я холил и лелеял бы её, прогнал бы злого мора вороньё… Оригинальный стих продолжался откровением поэта о том, что имел он лишь брата-близнеца, которого любил, однако, в тысячу раз больше выдуманной сестры. На том строилось прекрасное признание в добрых чувствах к родственнику и лучшему из друзей. Но Энгель решил заменить неподходящие строки своими собственными: — И просыпаюсь, вижу — есть сестра, во снах и наяву она одна. И я сотку ей сотни одеял, пусть кто б меня за это засмеял. — Я не засмею, — призналась Марция, ощутив, как прохладный ветер пощекотал щёки. Энгель широко улыбнулся, сжал её теснее и вскоре уже звенел связкой ключей у дверей отеческого дома. Вроде бы совсем недавно этот дом считался общим, но теперь почти всегда пустовал. Марция попросила её спустить, кое-как удержалась на ватных ногах и ступила в прихожую. Обожаемые ароматы тут же окутали со всех сторон и слёзно попросили думать только о семье в этот туманный вечер. С ног спали сапоги, и босые стопы смяли ворсистый ковёр. Марция выпуталась из одеял, повесила их на одинокое кресло и вдохнула добрый воздух всей грудью. — Я тоже скучал, — признался Энгель. Отто часто курил, так что в доме всегда пахло дорогим табаком. Теперь больше прежнего, ведь при детях отец старался знать меру, а вот после их переезда это уже не требовалось. Узенькая лестница, начинавшаяся почти у входной двери, вела на второй этаж, к двум комнатушкам — энгелевской и марциевской. Теперь они пустовали. Дубовая арка слева от лестницы приглашала в гостиную с камином, книжными шкафами, большим столом для трапез и многочисленными художествами покойной матери. Одна из картин, изображавшая румяные персики, облитые вишнёвым вареньем, навевала аппетит и играла роль путеводного знака, указывавшего путь на кухню. Кабинет Отто и его спальня располагались справа от лестницы. Больше всего Марции нравилась сладость домашних ароматов. Энгель упоминал, это Юля заразила их отца привычкой целыми днями жечь благовония и просила о том же слуг. Теперь слуг в особняке не было, но во времена взросления двух Боне пара-тройка присутствовала стабильно. Потолки казались жутко высокими, дождики из бусинок украшали все двери и арки. Цветные полотна играли роль то скатертей, то ковров, то картин — мама везде преуспела. Ни у кого другого в Шторве, верила Марция, не нашлось бы похожего убранства. Убранства, столь сильно пропахшего духом умершего творца. — На меня… ох, такой трепет накатил, — не сдержался Энгель. — На меня тоже, словами не описать, — поддакнула Марция, на пару ступенек поднявшись по лестнице и взявшись за перила. — Мы не живём здесь… Уже больше пяти лет. А такое чувство, будто ещё вчера вдвоём, в пижамах, спускались по этой лестнице завтракать. — И гоняли по гостиной тот жёлтый мячик, хотя все нам запрещали. — И играли в детективов на чердаке, когда Отто задерживался на работе. — А скандалили обязательно на кухне. — Да, чтобы можно было вдоволь пошвырять миски и попугать слуг. Энгель засмеялся. Они оба тосковали по детству, с презрительной печалью относились к годам разлуки, хоть те и успели подарить каждому свои радости. Марция остановилась перед одним из портретов матери — он располагался как раз над островком, где ступеньки меняли направление. В ловушку полотна была поймана астрийка весьма классического облика: белокурая и голубоглазая. И всё-таки чем-то она разительно отличалась от многих других женщин Астры. Пухлощёкостью. Отсутствием бледности и сильной худобы. Низким ростом. Какой-то особенной самобытной очаровательностью. — Не думаешь, что мы с тобой неблагодарные какие-то? Не взяли у мамы ни цвет глаз, ни цвет волос, ни даже рост, — ласково спросил Энгель, вставая позади Марции и тоже любуясь портретом. — Мне всё время хочется гадать, что же такое уникальное я мог забрать у Юли, о чём не имею понятия. — Бунтарство, — без запинки заключила Марция. — Это не считается. — Почему же? Ещё как считается. Отец всё время мне твердил: у Юли на всё находилось настолько особенное мнение, что она просто никому, абсолютно никому не приходилась удобной. Много кто по этой причине считал её конченной стервой. — Преувеличивают. Она была лапочкой, я уверен. И я тоже лапочка. — Только не когда говоришь о политике. — О, я полагаю, Юля согласилась бы с моими взглядами. — В этом-то вы и похожи. Папа мне как-то по секрету рассказал, что она презирала Чёрное Крыло и не планировала в него влюбляться, но как уж вышло… — Ах вот оно что? По секрету! — Энгелю страстно захотелось поспорить с Марцией на тему лучшего знания матери, потому он порхнул ещё ближе, обнял сестринское плечо и изрёк заговорщицки: — Мне Отто тоже рассказывал кое-что особенное. Во-первых, Юля ненавидела свою фамилию по отцу, Калета, и всегда представлялась по матери, Мицкевич. Во-вторых, она находилась в розыске, когда познакомилась с нашим дорогим папочкой. — Что? Почему? На лице Энгеля появилось немного напыщенное выражение, и он заходил туда-сюда, как попугай, довольный собственными познаниями. — Она рисовала по памяти весьма скандальные сцены или вещички, компрометировавшие опасных людей, и позже её шедевры использовались в одной очень известной газете. Ты представляешь, по памяти в деталях воссоздавать картинку, о которой многим стоило бы забыть. Юля Мицкевич долгое время оставалась неуловимой, но досадила такому количеству власть имущих, что на неё донесли. За дело взялся Отто и в кратчайшие сроки разоблачил хитрюгу. Но это ещё не всё, — Энгель с торжественным видом поднял палец вверх. — Вместо того чтобы сдать Юлю властям, он заключил с ней тайную сделку по разоблачению тогдашнего главнокомандующего Чёрным Крылом, работорговца, продававшего заключённых из тюрьм. Так и сказал — ты помогаешь мне, а я очищаю твою репутацию. — Ну упасть не встать… — возмутилась Марция, уже с совсем другим лицом рассматривая портрет, как ей прежде казалось, законопослушной эрры. Хотя чертинка во взгляде Юли присутствовала всегда, сложно было её не заметить, как и щепотка неутомимой дерзости. — Отто мне рассказывал о ней только по-домашнему забавные вещи. Например, как мама любила ходить повсюду в запачканной красками одежде, спать до обеда, как боялась темноты и холода. — Так и правильно. Когда она забеременела мной, все их шпионские истории закончились, — кивнул Энгель. — А забеременела Юля где-то… Где-то спустя год после знакомства с Отто. Что особенно занимательно, и она, и он упрямо семьи не желали и являлись противниками браков и детей. Вот тебе и на… Марция еле-еле удержалась, чтобы гадко не пошутить про залётного первого ребёнка, ведь не желала обижать совсем не заслужившего того Энгеля. Она дотронулась тёплой ладонью до нарисованной груди матери и будто почувствовала, как ныне мёртвое сердце той откликнулось живо и с любовью. — Как бы там ни было, я рад, что наши родители воспротивились старым убеждениям, — Энгель обнял Марцию со спины, опустил руки ей на живот и скрепил их около её пупка, поглаживая. — Хотя Отто справедливо опасался, что его гены навредят Юле и будущим детям… С первой беременностью всё прошло хорошо, потому они рискнули снова. — Со второй не прошло, — хмыкнула Марция. — Какая она была? — Мама? — Да. Ты знал её живой. Как она пахла, как ощущалась? Энгель взял Марцию за руку и повёл по дому, дальше к их комнатам, а сам размышлял о наиболее красивом ответе. Решением послужил один из стихов, сочинённый им в честь матери давным-давно: — Пахла вишнёвой помадой, ягоды зимние ела. С дерзкой любовью украдкой мрака ломала пределы. Только коснётся вдруг кожи, так запятнает всё краской, велит никогда ничего ни за что не бояться напрасно. На другом портрете, висевшем уже между комнатами Марции и Энгеля, Юля, облачённая в пурпурный халат из шёлка, лукаво улыбалась. Когда в детстве приходилось шагать по темноте коридора, именно этот образ матери пугал младшую Боне, ведь во мраке её губы искажались как будто бы зловеще. Старшему же Боне, наоборот, нравилось. Он вспоминал о важном, глядя на такую Юлю. — Наша мама всегда смеялась, когда нервничала. Это было что-то вроде осознанной привычки… Так что, когда Отто обнаружил в тебе нечто… похожее, он… Ну, пришлось тяжело, скажем так. — Прошло больше двадцати лет с момента её гибели, — призадумалась Марция. — Наш отец и впрямь после ни разу не влюблялся? — Если он и имел какие-то мимолётные связи, то я ни разу на них не напарывался. — Ну уж раз даже ты не напарывался… Марция забрела в собственную комнату, где на подоконнике ещё стояли шкатулки с её старыми украшениями, лежало покрывало, заботливо постеленное поверх пустующей кровати. В шкафу остались ставшие маленькими вещи: школьная форма, ночные сорочки, некоторые одёжные подарки, сотворённые Лейлой Гвен. Заброшенный рабочий стол и балдахин над постелью завершали грустную картину. — У мамы были очень мягкие руки, она шутила дерзкие шутки и никогда не казалась сломленной семейной жизнью домохозяйкой, — продолжал Энгель. — Юля жила в прекрасных условиях — когда хотела творила, когда хотела воспитывала. Слуги помогали ей не просыпаться по ночам из-за того, что упрямый ребёнок опять разревелся. А ещё у неё был очень сильный организм. — Я оказалась сильнее, — горько заключила Марция. Она без сил опустилась на пыльную кровать и вдруг нащупала в кармане штанов смятый конверт. Точно, пригласительный. Не успевший быть распечатанным из-за происшествия с пожаром. Правда, теперь тоже раскрыть послание не вышло. Всё Энгель тому виной: он склонился над сестрой и с любопытством коварного бунтовщика взглянул в её алые очи. Те дерзко сверкнули в ответ. — Я знаю это выражение, — Марция оттянулась корпусом назад, а брат уже мягко, без явной настойчивости, но уверенно пристраивался меж её бёдрами. — Поцелуев в ночи оказалось мало? — Когда же они были? — недовольно заявил Энгель. — Меня до сегодняшнего дня не пускали в лазарет, а дома ты спала крепко, было совестливо распускать руки. Вдруг ты в грёзах обо мне даже не мыслила, а я… — А ты?.. — Марция пощекотала кончиком босой ступни его живот. Энгель обхватил пальцами её щиколотку, поднял за неё всю ножку и поцеловал. Прямо в пятку. Затем — в каждый пальчик. Хотелось понежиться, отчаянно, усталость накатывала, и брат её сполна утолял. Он не кидался пошло лапать, не тревожил бестолковыми жестами, нет. Наоборот, в каждый вплетал бесконечный трепет до той, о ком думал годами. — Как давно, Энгель?.. Он отстранился, искренне улыбнувшись. — С тех пор как стал видеть в тебе героиню. Пальцы Энгеля потекли по бокам, ублажая утомлённую кожу. Марция им помогла: переплела со своими, повела вверх по талии под мягкий зелёный свитер. — Тебе исполнилось пять лет, когда я написал первый стих… Но это был попросту добрый и исключительно братский подарок, да и некуда мне было расходиться в десять-то годов. А вот по прошествии времени ты всё чаще мелькала в моей поэзии весьма неоднозначным образом. Не только как главная героиня и муза, но и как нечто гораздо большее. Уже в твои шестнадцать я понял, насколько вляпался. Пальцы Энгеля стиснулись на её оголённой груди под зелёным свитером, мягко, заливая тело невесомым возбуждением. Марция растянулась на покрывале, неумело накрывая братские плечи. Она не знала, как себя вести, просто поддавалась нежностям и облизывала пересохшие губы. Окрепшие соски заигрывали с шершавостью линий его судьбы. — Ох ты ж… — это было невероятно, но… странно. Жутко непривычно. Кудрявая голова, залезшая под одежду, щекотала, поцелуи в живот и упругости груди горячили. Когда Энгель касался мокрыми губами сосков, Марция вздрагивала и не понимала, почему хотела ещё. Телесные услады ей прежде были неведомы, только случай с напившимся крови Эрвином вспоминался особенно приятным. Но с Энгелем всё выходило по-другому. Тянущая пряность удовольствия не начиналась снизу, не вонзалась в лоно с завидной дерзостью, а медленно протекала по каждой мышце и охватывала тело постепенно. Когда Энгель шептал, он будоражил кожу и стимулировал точки, которых касался своим горячим ветерком (а само слово «стимуляция» неизбежно отсылало к Инкелле), когда же дразнил соски пальцами, становилось совсем уж хорошо. От колючести едва выступившей братской щетины Марция и вовсе сошла с ума. — В конце концов я решил довольствоваться малым, беречь тебя и радоваться твоим успехам. Я знал, судьба приведёт мою маленькую Боне к чему-нибудь великому, будет она героиней страны, героиней искусства или героиней семьи, неважно… Моей героиней в любом случае. — Сейчас ты заставишь меня плакать, а не кончать, — дерзко сообщила Марция. — Это мы ещё посмотрим. Энгель оттянул указательным и средним пальцами нижнюю губу Боне, словно веля замолчать и заняться ими, сполз вниз и потащил прочь её штаны. Вдруг стало очень горячо и щекотно. Марция дёрнулась, едва не задавив лицо бедного поэта бёдрами. Шумно охнула. Цапнула зубами верхние фаланги, пытавшиеся проникнуть ей в рот. Энгель продолжил время от времени хвататься за грудь, явно влюбившись в её небольшой и упругий размер. — Твою мать, что мы делаем… — Во-первых — нашу мать, во-вторых — ничего такого, — дальше Энгель замолк, ведь нашёл своему языку иное применение. И так нашёл, что Марция не сдержала возмущённо-возбуждённого стона, громкого и вполне разоблачающего. Как этот бессовестный наглец двигался… Словами не опишешь. Как точно он отыскал местонахождение несчастного клитора, служившего точкой преткновения сразу для всех мужчин. И вёл влажную дорожку губами от него к животу, затем снова нырял вниз и выделывал кончиком языка фантастические движения. Вмиг стало влажно, чувствительно, вполне приятно и совсем не жутко. Ни о какой неправильности происходящего уже и речи не шло. — Энгель, ты ходил на курсы? Он расхохотался Марции в пах, но силой воли заставил себя тут же прекратить. — А что, кто-то из ваших экспериментаторов уже придумал такие семинары? Дарк говорит, просто нужно представлять, будто повторяешь кончиком языка строительные шв… — Умолкни, пожалуйста, — Марция надавила на пушистую голову брата, а сама вся залилась удовольствием на бедном покрывале, ставшем невольным свидетелем непотребству. Язык Энгеля рисовал круги, зигзаги и, сколь бы комичным оно ни казалось на описание, возносил на небеса. Иногда он спускался ещё ниже и едва-едва проникал меж стенками лона пальцами, а иногда впивался всем ртом и потягивал с таким мастерством, что оргазм — истинный, такой, какой следовало, — настиг Марцию очень быстро. Его лишь слегка оттянуло незваное вмешательство. — Дарк, да я знаю! — резко зашептал Энгель прямо в промежность. — А, ты об этом? Попробовать так… Вот… Вот так? Техника изумительным образом изменилась, однако само представление, что Дарк, даже будучи потенциально не существующим, присутствовал, заставило Марцию накрыть покрасневшее лицо руками и захихикать. Ну почему даже теперь они оставались втроём? Жуть… — А мы можем вежливо попросить нашего друга уйти, пока ты… пока мы… ох, Энгель… — Боюсь, это невозможно, но я попросил его умолкнуть, — Энгель поднырнул под спину Марции руками и нежно заскрёб по её лопаткам, заставляя блаженно выгибаться навстречу. Как он кусал за бёдра!.. Как тёрся шершавой щетиной о пах, заставляя мурашки разбегаться во всех направлениях. И как быстро пришёл оргазм, сотрясший от макушки до кончиков пят, самобытный и неповторимый. Первый настоящий оргазм от вмешательства кого-то другого. В последние секунды Энгель умело прислонился к паху Марции двумя пальцами и потёрся о неё ещё немного, добавляя импульсов и лёгких толчков. В чём Боне теперь точно убедилась — ублажать этот негодяй умел, как никто. У неё аж голова закружилась. И вдруг, ни с того ни с сего, прямо под шумное дыхание окончания: — Энгель! Марция! Голос Отто пустил по лопаткам ледяной пот. Он никогда не возвращался так рано… Впрочем, информация семилетней давности вполне могла устареть. Марция вскочила, спряталась за покрывалом и уставилась на дверь; Энгель тоже ринулся к ней и прислушался. Отец звал с первого этажа и явно не впервые — он точно находился в доме уже несколько минут и вполне мог заподозрить неладное. Отто обладал феноменальным слухом. А Марция — громким голосом. Почему же ей так не везло на свидетелей? — Надеюсь, раз зовёт нас, значит, ничего странного не слышал, — предположил Энгель, решивший, что от интимного занятия Отто точно не стал бы их отвлекать, знай о нём. Марция это мнение разделяла, только наоборот. Интимному занятию родных детей отец именно что решил бы помешать. — Твои штаны под кроватью. — Чёрт, мне думалось, мы продолжим. — Не при нём же! — Да уж понимаю… — Марция по-быстрому собралась и тоже скользнула к двери. Выходить отчаянно не хотелось, стыд добавил лицу пурпура, но чем больше они медлили, тем подозрительнее становился Отто. Спустя пару секунд по лестнице в гостиную спустились встрёпанные, не нашедшие даже гребня для волос Боне. Порозовевшие и очевидно разоблачённые, они пахли сексом за версту. Пронзительное обоняние отца не спутало бы этот аромат ни с чем. — Любопытно, — изрёк Отто. Довольным он не казался совсем. Наоборот, всё таким же побитым, неспособным нормально передвигаться, теперь ещё и возмущённым. — Я хотел позвать обоих или одного из вас на помощь. Нужно переместить «ХимАдаманты» из моего кабинета сюда, чёртовы рабочие зачем-то запихнули их вовсе не туда, куда следует. Но вы, я смотрю, нашли занятие… поинтереснее. Марция хотела провалиться сквозь землю. Отто не просто пронзал её взглядом, а насаживал на проклятые иглы неверия и непринятия. И гнева. О, точно гнева. Пока Марция виновато избегала внимания, досталось Энгелю. — Какого чёрта? Тебе невдомёк, что Марция ещё даже в себя не пришла? — не дав вставить красноречивое «а если бы пришла?», Отто еле сдержался, чтобы не всплеснуть руками. — Где это видано, что в отношении родной сестры… — Я давно люблю её! — возмутился Энгель. Его признание прогрохотало громом и велело непроницаемой тишине рухнуть на дом. — И твой гнев на меня здесь ничего не решит. Злись, но всё равно тебе придётся признать, что случившееся было обоюдным, совершенно изумительным, необходимым и… — Энгель, — Марция стукнула его локтем в бок. Он замолк. Отто молчал ещё пару минут как минимум. Он немо искал ответы на лице Марции и к собственному ужасу находил, ведь оно не выражало ничего кроме проклятущей романтической пристыженности. Ни тени отвращения, ни крапинки принуждённости, ни искринки раскаяния. — Вашу ж мать. Отто с радостью растерянно походил бы из стороны в сторону, не будь скован костылями. Возмущение на его лице медленно перетекло в осознание, осознание сменилось чем-то похожим на… сокрушённое согласие? Как будто Отто подразумевал подобный исход, но верить в него не желал до последнего. — Ничего меньшего я от нашей семейки и не ожидал, — прошипел он себе под нос. А затем, уничтожая Марцию окончательно, посмотрел на неё в упор. — Ну тебе хотя бы понравилось? Она побагровела. Отто махнул рукой. — Забудь. Буду по гроб жизни вам обязан, если постараетесь впредь заниматься подобным не в моём доме. И, к тому же, считаю своим долгом напомнить, что последствия таких игр могут прийтись весьма болезненными как для вас самих, так и для… собственно, последствий. М-да. Видела бы Юля, м-да… — Я, пожалуй… — Энгель начал куда-то собираться. — Да, было бы неплохо, — бросила ему Марция, оставшись стоять в дверях. Ещё спустя пару-тройку секунд Отто совершенно утих. Он потёр переносицу, поморщился и тяжело вздохнул. Марция и слова вымолвить не могла — одно оправдание за другим казались ей всё более уродливыми. — Мы ничего опасного для моего здоровья не делали, — наконец выдавила она. — Всего лишь потуже затягивали бинты? — Знаешь, твой юмор… — Знаю, — Отто чуть смягчился. — Только он и спасает. Мне следовало догадаться, я и… догадывался некоторое время тому назад, но желал сбрасывать свои подозрения на паранойю. Энгель-Энгель. Сев в кресло и закурив сигару, он спросил: — Ты уверена во всём? Марция, как маленькая русалка, прямо-таки подплыла к Отто через гостиную и обняла его за плечо. Почувствовала сильную ладонь на своей спине и небрежно пожала плечами. — У меня не было времени загадывать наперёд, как ты мог заметить. Я просто… урываю моменты отдыха, пока он мне достаётся. — Интересный у тебя способ отдыхать, цветочек, — Отто выпустил дым в противоположную от Марции сторону. — Иди спать. — Я наспалась уже за всех. Помочь тебе по дому? — Любопытное предложение. Что, если я придумаю интересный ужин, а какая-нибудь добрая эрра поможет мне его реализовать? — Эрра в деле. Ровно на мгновение, всего на секунду перед тем, как достичь порога кухни, Марция обернулась и взглянула на отца. И сердце её, гулко ударившись, замерло. В полумраке комнаты радужки Отто сверкнули кровожадным красным, а спустя миг снова налились чёрной бездной.«Секрет за секрет», — достиг слуха родной голос.
Но звучал он уже совсем по-другому.