Королевский гамбит

— Ты мелешь несусветную чушь, — Уэнсдэй смотрит на меня так, будто я крепко повредился умом. — Куда нам бежать? — Да куда угодно, — беру её крохотные ладошки в свои и крепко сжимаю бледные ледяные пальчики. Она неодобрительно косится на мои руки, но не отстраняется. Хороший знак, побуждающий продолжить. — Главное, подальше отсюда. Ты же хотела в Италию? Поедем туда. Или вообще куда-нибудь в Азию, куда нашим отцам точно не добраться. — Мой паспорт и все остальные документы отняли во время похищения, — Аддамс тяжело вздыхает, отрицательно качая головой. — Нам даже границу штатов не пересечь. — Я достану твой паспорт. Догадываюсь, где он может быть… — в голове бурлит водоворот мыслей, спровоцированный мощным выбросом адреналина. — В отцовском сейфе. Я знаю код, это день рождения моей матери. — Камеры, куча вооружённой охраны. Это всё пустой звук? — Уэнсдэй скептически прищуривается, сдувая со лба растрёпанные пряди. По крайней мере, мне удалось пробудить в ней интерес. — Или у тебя есть навыки профессионального киллера? — У меня нет. Зато есть у тебя. — Вынуждена разочаровать, но ты преувеличиваешь мои способности, — признание собственной слабости явно даётся ей нелегко. Между смоляных бровей залегает крохотная морщинка, и Уэнсдэй пару раз машинально моргает, как делает всегда в минуты растерянности. — Я убивала только дважды. А осознанно — один раз, потому что защищалась. В вашего дворецкого я выстрелила случайно. — Зато очень метко, — я не собираюсь сдаваться. Если Аддамс смирилась с собственной плачевной участью, то я — категорически нет. — И мы отключим камеры. У охранников пересменка каждые шесть часов. В полночь, в шесть утра… и так далее. Она молчит, переваривая полученную информацию. Мягко высвобождает свои руки из моих ладоней — заправляет за уши спутанные локоны цвета воронова крыла, задумчиво потирает перебинтованное левое запястье и двигает им вперёд и назад, словно проверяя работоспособность. Тугая повязка значительно ограничивает диапазон движений, но это не должно стать серьёзной проблемой — стрелять вполне можно и одной рукой. Я пристально вглядываюсь в кукольное личико, вмиг ставшее предельно серьёзным. — Я в любом случае одной ногой в могиле, — Уэнсдэй склоняет голову набок, взирая на меня с хирургической внимательностью. — Тебе это зачем? — Меня здесь ничего не держит, — просто и честно отвечаю я, пытаясь ободряюще улыбнуться. Увы, выходит весьма посредственно. — Я словно и не жил все эти годы. Так, существовал… Без цели и без смысла. — С чего ты взял, что твоё спасение в трусливом бегстве? — она как всегда беспощадна в своих резких циничных высказываниях. — Ещё скажи, что мечтаешь провести со мной остаток дней или вроде того. — Может, и мечтаю, — я усмехаюсь с наигранной небрежностью, машинально потирая переносицу двумя пальцами. — А что, мечтать запрещено? Или ты против? Аддамс не удостаивает меня ответом. Снова крепко задумывается, обнимая себя руками и положив подбородок на остренькие коленки. Немигающий взгляд угольных глаз замирает в одной точке на несколько бесконечно долгих минут. — Уэнсдэй, ответь на один вопрос, — нависшая над нами угроза пробуждает во мне непривычную тягу к откровенности. — Всё, что между нами было… Это было хоть немного настоящим? — Ты хочешь знать, не манипулировала ли я тобой, раздвигая ноги? — черт, если нам повезёт выжить, мне потребуется немало времени, чтобы привыкнуть к её убийственной прямолинейности. Уэнсдэй равнодушно пожимает плечами. — Нет. Я не использую такие грязные методы, это унизительно. — Я не совсем об этом, — выдерживаю длительную паузу, чтобы чётко сформулировать вопрос. От долгого сидения на корточках затекают ноги, поэтому я перемещаюсь на кровать и лишь после этого решаюсь продолжить. — Я хочу знать, было ли это… больше, чем просто хороший секс? Аддамс снова молчит. Протягиваю к ней руку и осторожно провожу кончиками пальцами вдоль позвоночника. Холод её кожи обжигает даже сквозь шифоновую ткань платья. — Скажи правду. Любую. Мне это важно, — почти умоляюще произношу я, слегка наклоняясь вперёд, чтобы заглянуть в красивое бесстрастное лицо. — Это не изменит моего решения, просто… Вдруг уже через сутки мы оба будем мертвы. — Тогда у тебя будет стимул выжить, чтобы узнать ответ, — Уэнсдэй ядовито усмехается, но через секунду вновь становится предельно серьёзной. — Нам нужен план. — Я должен сейчас вернуться к отцу, — умолкаю на минуту, напряжённо обдумывая, что именно сказать Винсенту, чтобы выиграть побольше спасительного времени. — Сделаем вид, что твой отец принял условия новой сделки. Вы поговорили, и он согласился, поняла? А к вечеру я вернусь сюда, и мы определимся с планом действий. — До сих пор не верю, что согласилась на твою идиотскую авантюру, — Аддамс пренебрежительно кривит вишневые губы. — Но черт с тобой. В клетке погибают только овцы. — А хищники умирают в бою, — быстро целую её в макушку. Слишком интимный жест, куда интимнее секса, но в текущем положении мне уже тотально наплевать. Решительно поднимаюсь на ноги и направляюсь к выходу, но у самых дверей на мгновение оборачиваюсь. — Эй, Аддамс… Всё получится. Обязательно получится. Ты же мне веришь? — Как будто у меня есть выбор, — саркастически отзывается она и закатывает глаза. К огромному облегчению, отец и его приспешники спокойно проглатывают наспех придуманную ложь. Странно, но меня абсолютно не терзают угрызения совести. Я собираюсь совершить самое настоящее предательство, сбежать с дочерью заклятого врага, которую практически не знаю — но не испытываю ничего, кроме парадоксального предвкушения. Словно узником крохотной комнатушки в подвале долгое время был я сам — а теперь готовлюсь полной грудью вдохнуть пьянящий аромат свободы. Когда совет заканчивается, и все разбредаются по своим делам, я нарочно задерживаюсь в отцовском кабинете — спокойно вру Винсенту, что хочу навести порядок в бумагах. Тот спешит на очередную сделку, обещающую принести очередной миллион, а потому не задаёт лишних вопросов. Всё складывается как нельзя кстати. Переговоры с потенциальными партнёрами обычно проходят в неформальной обстановке — отец всегда знает, как получше умаслить толстосумов в брендовых костюмчиках. Реки дорогого алкоголя, кокаиновые дорожки на покерных столах, лучшие шлюхи Вегаса — проверенный рецепт, позволяющий Винсенту ловко обстряпывать даже самые сомнительные дела. Если Фортуна будет благосклонна, он не вернётся домой до самого утра. Оставшись за столом из красного дерева в окружении многочисленных талмудов, я старательно изображаю бурную деятельность. На самом деле я даже не пытаюсь вчитываться в документы — мелко напечатанные числа с шестью нулями хаотично прыгают перед глазами, пока шестеренки в голове вращаются с бешеной скоростью. Выждав минут тридцать — за это время отец уже точно должен был покинуть особняк — я решительно отодвигаю массивный стул и быстро направляюсь к сейфу, спрятанному за портретом Муссолини. Сняв со стены изображение итальянского диктатора, я быстро ввожу шестизначный код, и толстая металлическая дверца бесшумно распахивается. Винсент не менял код с момента смерти моей матери, но я всё равно ощущаю невероятный душевный подъем — пока намеченный план движется по накатанной. Если так пойдёт и дальше, у нас с Аддамс есть все шансы пережить сегодняшнюю ночь. Маленький рюкзачок из чёрной кожи обнаруживается на нижней полке. Рыться в чужих вещах нехорошо, но я уже тайком забрался в семейный сейф, поэтому границы допустимого ощутимо стираются... Я почти не испытываю угрызений совести, когда самым наглым образом вторгаюсь в личное пространство Аддамс и расстёгиваю рюкзак. Внутреннее я готов увидеть что угодно — огнестрельное или холодное оружие, смертельный яд, да хоть гранату — но мои ожидания не оправдываются. В полупустом рюкзачке не обнаруживается ровным счётом ничего интересного. Маленький кошелёк с парочкой платиновых кредиток и одной стодолларовой купюрой, чёрная косметичка со стандартным набором девчачьей штукатурки, а во внутреннем кармашке — паспорт и водительское удостоверение. Впрочем, большего и не надо. На секунду задержав взгляд на заламинированной карточке с фотографией Уэнсдэй — две косички с идеально ровным пробором, надменно поджатые вишневые губы, тяжёлый взгляд угольных глаз — я снова тянусь к сейфу и извлекаю оттуда блестящий чёрный пистолет с глушителем. Редкий коллекционный экземпляр Кольта, подаренный отцу одним из бизнес-партнёров. Винсент почти никогда не притрагивается к оружию, предпочитая исполнять грязную работу чужими руками — ему пистолет без надобности. А вот мне пригодится. Буду считать это своим наследством. Отцовским вкладом в мою будущую свободную — и надеюсь, счастливую — жизнь. Немного поразмыслив, решаю прихватить с собой увесистую пачку наличных, стянутую тонкой тугой резинкой. На первое время хватит, а дальше что-нибудь придумаем. Но основная ценность сейфа вовсе не в деньгах и коллекционном оружии — всю верхнюю полку занимают папки с чёрной бухгалтерией. Множество офшорных счетов в странах третьего мира, с десяток нелегальных фирм, оформленных на подставное лицо. Можно взять с собой всего несколько бумаг, обналичить счёт где-нибудь на Багамах и безбедно жить до самой старости, но… Я не хочу этого делать. Не хочу марать новую страницу жизни грязными делами прошлого. Хочу раз и навсегда оборвать все связи с блядским Вегасом и гребаным кланом Торпов, который уже много лет не является для меня семьёй. Поразмыслив ещё с минуту, я достаю документы Уэнсдэй, а рюкзак возвращаю на прежнее место — уверен, она не сильно огорчится из-за потерянной косметики, а мне незачем привлекать к себе лишнее внимание. Воспользоваться кредитками мы тоже не сможем — слишком легко отследить. Быстро захлопнув сейф, я снова вешаю на стену портрет Муссолини и отхожу на пару шагов назад, окидывая тайник критическим взглядом. Всё выглядит совершенно обычно. Словно и вовсе ничего не было. Идеальное преступление. Приходится для вида ещё немного посидеть за бумагами — но ненавистная бюрократия адски утомляет. Я то и дело неосознанно тянусь к внутреннему карману пиджака, нащупывая прямоугольные контуры паспорта. Лёгкий мандраж сводит желудок тянущим спазмом, но я практически не испытываю страха. Только предвкушение. Спустя несколько часов всё закончится — так или иначе. Мы будем свободны. Или мертвы. Выждав чуть больше часа, я аккуратно убираю документы в выдвижной ящик стола и покидаю кабинет. Медленно иду по длинному коридору, обводя внимательным взглядом каждую дверь, каждое окно, каждую картину на стене. Странно осознавать, что я больше никогда не увижу этот дом… Здесь прошли все двадцать восемь лет моей жизни — но вспомнить нечего. По-настоящему счастливыми были только первые десять, пока враги Винсента не убили мою мать. Она была слишком светлой и мягкой для насквозь прогнившего мира мафиози — и её безвременная кончина окончательно уничтожила жалкие зачатки доброты в отцовском сердце. Связующая нить между мной и Торпом-старшим лопнула именно тогда. Когда гроб опустили в могилу, и двухметровая толща земли навсегда разделила наши жизни на до и после. Всё, что происходит теперь — лишь закономерное неизбежное следствие. Я бы всё равно сбежал — рано или поздно. Появление чертовой Аддамс стало лишь катализатором, запустившим мощную реакцию. Даже если она ничего ко мне не чувствует — наплевать. Через считанные часы мы станем спасением друг для друга. Взаимовыгодная сделка. Но когда я дважды проворачиваю длинный ключ в замочной скважине и переступаю порог её импровизированной тюрьмы, мне снова хочется верить, что Уэнсдэй не лжет. Надежда — странное и страшное чувство, не поддающееся никаким законам логики. Надежда убила больше людей, чем кровавые войны кланов. Наплевать. Лучше умереть, чем продолжать влачить бессмысленное существование. — Ты достал паспорт? — требовательно спрашивает Аддамс, впившись в меня пристальным немигающим взглядом. Она привычно сидит в дальнем углу кровати — холодная и собранная, словно туго натянутая струна. Я на мгновение останавливаюсь в дверях. Мой последний шанс — если я не передумаю прямо сейчас, мосты будут безвозвратно сожжены. — Да, — коротко киваю и прохожу вглубь комнаты, усаживаясь на противоположный край кровати. Поочередно извлекаю из карманов всё скудное имущество и раскладываю на тонком сером покрывале. Увесистая пачка наличных, её документы, мой револьвер с витиеватыми узорами на серебряной рукояти, блестящий отцовский пистолет с глушителем. — Негусто, понимаю… Но больше ничего не удалось достать. Было бы подозрительно. — Этого мало, — категорично заявляет Уэнсдэй, быстро проверяя количество патронов в магазине револьвера. Движения тоненьких пальчиков отточены до такого автоматизма, что я невольно начинаю сомневаться в правдивости её слов относительно количества совершённых убийств. Проклятая стерва явно кривит душой и сильно преуменьшает свой послужной список. Впрочем, в нашей ситуации это скорее плюс. — Сколько точно охранников по периметру особняка? — Сейчас… Смотри, — достаю из кармана пиджака маленький блокнот вместе с огрызком карандаша и быстро рисую схематичный план родового поместья. — Четверо у центральных ворот, по двое — у западных и восточных. Один следит за камерами, ещё один раз в час совершает дежурный обход по всей территории. — Как открываются ворота? — Уэнсдэй придвигается ближе и напряжённо хмурит чётко очерченные брови. — С кнопки в комнате с камерами. Она на первом этаже в левом крыле, — быстро дорисовываю внутреннюю планировку дома. — Вот тут… Нужно, чтобы один из нас открыл ворота. — Я это сделаю, — заявляет Аддамс безапелляционным тоном. Откровенно говоря, до этой самой секунды я ожидал подвоха. Что, стоит мне пробраться в комнату видеонаблюдения и заставить охранника открыть ворота, она моментально ударит по газам и уедет одна… Поэтому столь неожиданное предложение невольно выбивает из колеи. Неужели мои опасения беспочвенны? Неужели она действительно не лжёт? Черт, кажется, я превращаюсь в параноика. Если рассуждать здраво, Аддамс ни разу не дала повода в себе усомниться. — Что тебя удивляет? — Уэнсдэй подозрительно прищуривается, заметив моё замешательство. — Ты намного лучше знаешь территорию. Сможешь быстро добраться до гаража и забрать машину. — Нет, нет… Всё в порядке, — машинально потираю переносицу, пытаясь сконцентрироваться на разработке плана. — Я постараюсь отвлечь охрану на себя, но ты должна знать… Меня они не тронут. Но в тебя будут стрелять на поражение. — Пусть стреляют, — в уголках вишневых губ на долю секунды расцветает странная плотоядная улыбка. Такого выражения на кукольном личике я не видел никогда прежде. Выглядит довольно… жутко. И очень убедительно. — Если успеют. На протяжении следующего часа мы обстоятельно и подробно обсуждаем все детали намеченного плана. Аддамс невыносимо дотошна и с завидной регулярностью тычет меня в мелкие несостыковки, словно нашкодившего щенка. Невольно поражаюсь складу её ума — большинство вариантов никогда бы не пришли мне в голову. В общем и целом, алгоритм действий предельно прост — в 5:50 утра, ровно за десять минут до пересменки охранников я спускаюсь в подвал, забираю Уэнсдэй и якобы веду в ванную. Но на первом этаже наши пути расходятся — она берёт пистолет с глушителем и направляется прямиком в комнату с камерами видеонаблюдения, без лишнего шума расправляется с охранником и открывает западные ворота. Я же за это время должен добраться до гаража и забрать оттуда отцовский бронированный Лэнд Крузер — а затем быстро подъехать к чёрному входу особняка. Если всё пройдёт гладко, охрана заподозрит неладное в самый последний момент, когда внедорожник будет уже на полпути к спасительным воротам. Жаль, что на словах это выглядит гораздо проще, нежели может оказаться на деле. — И самое главное, — Уэнсдэй резко захлопывает блокнот со схематичным изображением планировки и поднимает на меня бездонные угольно-чёрные глаза. Выдерживает томительную паузу, долго подбирая подходящие слова. — Если кого-то из нас схватят, другой не должен отклоняться от намеченного плана. Ни в коем случае. Если меня ранят или поймают, ты должен уехать один. — Но… — я не успеваю договорить. — Нет, — она вскидывает руку в недвусмысленном предостерегающем жесте, и я осекаюсь на полуслове. — Иначе у нас будет два трупа вместо одного. Не строй идиотских иллюзий. Как только твои люди увидят, кому ты помогаешь, ты моментально станешь для них врагом. — Как невовремя проявилась твоя забота… — иронично поддеваю я, но воображение мгновенно рисует в голове множество неутешительных сценариев. — Это не забота. Это здравый смысл. Я не нахожу, что ответить. В комнате повисает тягостное молчание. С одной стороны, Уэнсдэй целиком и полностью права — если хотя бы одному из нас удастся выбраться на свободу, значит всё было не напрасно. Но с другой… Я не уверен, что смогу хладнокровно нажать на газ и уехать, бросив её на растерзание отцовским головорезам. Нет, не так. Я абсолютно стопроцентно уверен, что не смогу этого сделать. Остаётся лишь надеяться, что до крайних мер не дойдёт. Аддамс расценивает длительную паузу как завершение диалога — и сразу приступает к стадии непосредственной подготовки. Приподнимает уголок тонкого матраса и прячет под ним документы. Затем разделяет пачку денег на две равные части и поспешно суёт в наволочку. Тоненькие бледные пальчики тщательно взбивают подушку, и через секунду Уэнсдэй слегка отодвигается назад, критически осматривая результат собственных действий. Теперь она сидит спиной ко мне… Совсем близко. Настолько, что я могу уловить смутные отголоски её горьковато-цитрусового парфюма, исходящие от иссиня-чёрных локонов. Свободное летнее платье слегка съезжает с точёного хрупкого плечика, обнажая алебастровую белизну кожи. У меня мгновенно перехватывает дыхание от близости её тела — кажется, это уже условный рефлекс. — Эй, Аддамс… — хрипло шепчу я, придвигаясь ближе и опаляя горячим дыханием её шею с трогательно выступающей косточкой шейного позвонка. Уэнсдэй немного подаётся назад, сокращая расстояние между нами до пары сантиметров. Мои губы практически касаются ледяной бледной кожи, и я моментально забываю обо всём на свете. Взбудораженный разум тут же подсовывает интересную идею. — Я хочу тебя нарисовать. — Нарисовать? — эхом переспрашивает она и садится вполоборота, глядя своими невозможно чёрными Марианскими впадинами из-под полуопущенных ресниц. — Да, — выдыхаю я, ощущая предательскую сухость во рту и колючий комок в горле. — Когда-то я мечтал стать художником, но не сложилось… Ничего не сложилось. Недохудожник, недомафиози. Потому я и хочу сбежать с тобой. Хочу наконец стать кем-то. Уэнсдэй смотрит совсем странно — так, будто никогда прежде меня не видела. Не знаю, что конкретно произвело на неё такое впечатление. Да это и неважно. Важно, что спустя несколько секунд раздумий она коротко кивает в знак согласия. — Что мне делать? — Аддамс поводит плечом, и струящийся шифон сползает ниже. Если бы я не знал её, принял бы подобный жест за кокетство. — Раздевайся. Уже через несколько минут она лежит на кровати, заведя руку за голову — совершенно обнажённая и невыносимо притягательная. Яркий свет одинокой электрической лампочки усиливает изумительный контраст чёрного и белого. Разметавшиеся по подушке локоны цвета воронова крыла, дерзкий излом смоляных бровей, бездонная тьма угольных радужек. Мертвецки белая кожа на молочно-белых простынях. Серое покрывало не вписалось в монохромную композицию — и теперь сброшено на пол небрежным комком. Я поминутно отбрасываю с лица изрядно отросшие каштановые пряди и быстро вожу огрызком карандаша по хрустящей белой странице блокнота. Штрихи резкие и чёткие, словно всполохи молний на грозовом небе. На листке постепенно вырисовывается изящный женский силуэт — соблазнительный изгиб тончайшей талии, хрустально хрупкие линии ключиц, контур маняще приоткрытых губ — и в моих мыслях невольно вспыхивает аналогичная сцена из старого фильма про Титаник. Какая удивительно точная параллель. Мы двое — люди из совершенно разных миров, нашедшие друг друга по чистой случайности, по воле одного шанса из тысячи… Что это, если не судьба? А пароход стремительно несётся вперёд — и столкновение с айсбергом уже неизбежно. Благо, у нас есть время спустить на воду спасительную шлюпку. И отчаянная надежда, что крохотная скорлупка выдержит грядущий шторм. — Долго ещё? У меня нога затекла, — Уэнсдэй нетерпеливо ёрзает на постели, безжалостно разрушая весь хрупкий романтизм. — Почти готово, — безмятежно отзываюсь я, быстро растушевывая тени. — Потерпи. — Что ты собираешься делать с рисунком? — в её тоне явственно угадывается пошлый намёк. — Не разговаривай и не двигайся, пожалуйста, — я намеренно игнорирую попытку провокации. Аддамс недовольно закатывает глаза, но просьбу исполняет — сохраняет статичную позу ещё несколько минут, пока я заканчиваю набросок. — Готово, — торжественно объявляю я спустя несколько минут. Поднявшись с неудобного деревянного стула, подхожу к кровати и протягиваю ей раскрытый блокнот. — Смотри. — Неплохо, — кажется, это высшая степень её одобрения. Но у меня в запасе есть ещё один фокус, неизменно вызывающий восхищение у всех окружающих. Когда Уэнсдэй принимает сидячее положение, совершенно не стесняясь своей наготы, и берёт в руки блокнот, я провожу пальцами над рисунком. Портрет моментально оживает. Чёрно-белая девушка на листке соблазнительно выгибается в спине и развратно скользит кончиком языка по верхней губе. — Всё-таки ты извращенец, Торп, — холодно роняет Аддамс, возвращая мне блокнот, и тянется к брошенному на пол покрывалу. Я быстро наклоняюсь и перехватываю тонкую руку — на секунду прижимаюсь губами к бледному запястью с голубоватой сеткой венок. У Уэнсдэй вырывается судорожный вздох. Проклятье, ну почему она такая чувственная? Её острая реакция на совсем невинное прикосновение отзывается во мне волной жара — возбуждение накатывает сиюминутно. Возможно, это последний раз в жизни. Смертельная опасность должна пугать, но на деле всё с точностью до наоборот — пущенный по артериям адреналин только распаляет желание. Отбрасываю на пол блокнот, ногой отталкиваю покрывало, не позволяя Аддамс скрыть под ним столь совершенную красоту. Вместе с тонкой серой тканью к стене отлетает и завёрнутый в неё пистолет — ударяется о каменный выступ плинтуса с тихим металлическим звуком. Наплевать. На всё наплевать. Прямо в эту секунду значение имеет только обнажённая Уэнсдэй, которая взирает на меня снизу вверх своими блядскими глазами цвета безлунной ночи. — Долго будешь пялиться или всё-таки трахнешь меня? — Аддамс с вызовом вздёргивает подбородок, отбрасывая за спину водопад иссиня-чёрных волос. — Если ты так настаиваешь… — пожимаю плечами с наигранной безмятежностью, а в следующую секунду подаюсь вперёд и резко опрокидываю её на кровать. Мне хочется подольше растянуть момент предвкушения, но Уэнсдэй не оставляет ни единого шанса сохранить остатки здравомыслия — маленькие пальчики проворно ложатся на лацканы пиджака, стягивая по плечам плотную светлую ткань. Затем принимаются поспешно расстёгивать рубашку, пока мои ладони жадно изучают каждый изгиб её тела. Дыхание Аддамс учащается, губы маняще приоткрываются — и она инстинктивно выгибается в спине, следуя движениям моих рук. Мертвецки холодная кожа быстро теплеет под раскованными прикосновениями, на бледных щеках вспыхивает лихорадочный румянец. Чернильно-чёрные омуты её глаз затягивают меня подобно бешеному водовороту — проникают в самую душу, порабощают волю и отрезают все пути к отступлению. Уперевшись одной рукой в постель, я коленом раздвигаю стройные ноги, пока Уэнсдэй возится с пряжкой ремня. У меня даже не хватает терпения полностью избавиться от одежды — как только она расстёгивает молнию и немного стягивает мои брюки, высвобождая напряжённый член, я подаюсь вперёд и вхожу одним резким движением. Аддамс такая влажная, что проникновение даётся легко — тугие мышцы податливо расслабляются, принимая твёрдый член по самое основание. Она запрокидывает голову с глухим протяжным стоном и шире раздвигает ноги. Я теряюсь в вихре острых ощущений, буквально сходя с ума от обжигающе горячей тесноты. Припадаю губами к изящной шее, оставляя влажную дорожку поцелуев от мочки уха до хрупкой ключицы, и делаю первый осторожный толчок. Уэнсдэй приподнимает бедра и обвивает меня ногами, позволяя входить ещё глубже. Она скользит ладонями по взмокшей спине, задевая разгоряченную кожу острыми ноготками — слегка царапает, но пока не оставляет собственнических следов обладания. Мои пальцы запутываются в её волосах, а зубы жадно впиваются в шею — на алебастрово-бледной коже мгновенно расцветают мелкие созвездия лиловых синяков. Я двигаюсь медленно и плавно — глубоко погружаюсь в податливое тело и выхожу практически полностью, сохраняя устойчивый ритм. Разум плавится от крышесносного возбуждения, а сердце — от щемящей нежности, и я больше не сомневаюсь в правильности своего решения. За неё можно умереть. Можно убить. Можно предать собственную семью — и никогда об этом не пожалеть. Уэнсдэй быстро подстраивается под темп движений — сладко стонет в голос и подаётся навстречу каждому толчку. Её близость действует на меня совершенно одуряюще, будто я нахожусь под действием мощного наркотика, наполняющего каждую клеточку невероятным удовольствием. Ласковые поглаживания на моей спине постепенно сменяются более жёсткими — Аддамс впивается ногтями, оставляя красноватые отметины в форме полумесяцев. Мстительно сильно сжимаю соблазнительное полушарие груди, пропуская между пальцами затвердевшие соски. Её тонкая рука скользит между нашими телами и останавливается на клиторе — машинально опускаю взгляд вниз, наблюдая, как тоненькие пальчики ласкают самое чувствительное место. Проклятье, какая же она горячая. Нельзя быть настолько горячей, это абсолютно преступно. Нельзя настолько сильно сводить с ума — но ей удаётся. Я начинаю двигаться быстрее и резче, срывая с вишневых губ особенно громкие стоны. От стремительно нарастающей грубости Уэнсдэй приходит в абсолютный экстаз — по телу проходит лихорадочная дрожь, а немигающий взгляд угольных глаз становится совсем безумным. Наши губы встречаются — её язычок мгновенно скользит ко мне в рот, углубляя поцелуй. Ещё больше увеличиваю скорость движений. При каждом толчке раздаётся характерный влажный звук. Аддамс прикусывает мою нижнюю губу — сильно, жестоко, до крови. Острая вспышка боли побуждает на ответную грубость, и я мстительно крепко стискиваю её бедра. И пусть лиловые отметины от моих пальцев вскоре сойдут, я всегда буду помнить, что они были, были… В голове стоит дурман наслаждения, пульс стучит в висках, дыхание сбивается. Никогда и ни с кем я не испытывал такого бешеного фейерверка ощущений. Как же так вышло, что именно чертова Уэнсдэй Аддамс — дочь заклятого врага, сука редчайшей породы с ледяным сердцем — вызывает такой ураган чувств, какой не вызывала ни одна женщина в моей жизни? Идеальное тело подо мной содрогается в экстазе, и пульсация влажных тугих мышц испепеляет жалкие попытки рефлексии. Стоны Аддамс срываются на крик, пока она раз за разом сжимается вокруг моего члена. Дрожь её бедер и обжигающая теснота подталкивают меня за грань наслаждения — толкнувшись особенно глубоко, я едва успеваю выйти. Оргазм накрывает с головой, и капли тёплой белой жидкости разбрызгиваются по её плоскому животику с напряжённым прессом. Она дышит загнанно и часто, тыльной стороной ладони убирая со взмокшего лба пряди волос. Глаза прикрыты, угольно-чёрные ресницы слегка трепещут — сейчас, когда на кукольном личике нет привычной надменности, Уэнсдэй похожа на ангела. Прекрасного и порочного. Отголоски крышесносного наслаждения медленно отступают, оставляя после себя невыносимую нежность — и я ласково провожу кончиками пальцев по бледной щеке, запечатляю невесомый поцелуй в уголке плотно сомкнутых губ. Аддамс резко распахивает бездонные глаза — тяжёлый взгляд снова пронзает меня холодом вечной мерзлоты. — Это лишнее, — твёрдо заявляет она тоном, не терпящим возражений, и решительно выпутывается из моих объятий, отодвигаясь на самый край. Но кровать слишком мала — наши тела всё равно соприкасаются. Уэнсдэй неодобрительно косится на следы нашей близости, которые растекаются по её животу. Я уже открываю рот, чтобы предложить ей совместный душ, но слишком поздно. Она опускает руку вниз и ловко подхватывает мою рубашку, сброшенную на пол в самом начале — а затем с мстительной тщательностью стирает рукавом белые капли. У меня невольно вырывается вздох сожаления. Всего через несколько часов, когда бронированный внедорожник проедет через западные ворота, с обеспеченной жизнью будет покончено — вполне возможно, что вторая такая рубашка больше никогда не будет мне по карману. Нельзя сказать, что подобная перспектива действительно пугает — свобода дороже любых денег — но здравый смысл подсказывает, что первое время нам придётся туго. — О чём ты думаешь? — внезапно спрашивает Аддамс, повернувшись в мою сторону и подперев голову рукой. Пристальный немигающий взгляд пробирает до костей, словно она способна заглянуть в самые потаённые глубины души. — Да так… — небрежно отмахиваюсь, будучи твёрдо убеждённым, что неизбежно грядущие финансовые проблемы — абсолютно не женская забота. Но столь туманный ответ явно её не удовлетворит, поэтому выпаливаю первое, что приходит в голову. — Ты сказала, что у тебя были… длительные отношения в прошлом. — Мы действительно сейчас будем обсуждать бывших? — Уэнсдэй вопросительно изгибает бровь. Тема совершенно идиотская, согласен. Но отступать поздно, поэтому я коротко киваю в ответ. Она закатывает глаза. — Oh merda. Ладно, что именно ты хочешь знать? — Кто он? Почему вы расстались? — мне и вправду становится немного любопытно, поэтому я копирую её позу — подпираю голову рукой и придвигаюсь чуть ближе. — Джоэль Гликер, сын одного из наших капореджиме, — равнодушно сообщает Аддамс. — Мы вместе росли, лет в четырнадцать вместе поехали в летний лагерь. Встречались больше шести лет, но потом всё сошло на нет. — Почему? — Если ты ждёшь драматичной истории, то вынуждена разочаровать. Её нет, — кукольное личико остаётся абсолютно бесстрастным. — Просто мы выросли и поняли, что не подходим друг другу. Преследуем совершенно разные цели и смотрим в противоположных направлениях. — И какие же цели преследуешь ты? — спрашиваю я и в ту же секунду понимаю, что прогадал с вопросом. Выражение лица Уэнсдэй мгновенно меняется — с расслабленного на предельно серьёзное. — Торп, ты запомнил мимолетную фразу о моих отношениях, но не запомнил главного правила, — она разрывает зрительный контакт и откидывается на подушку, скрестив руки на груди. — Я не люблю вести душещипательные диалоги после секса. Едва приоткрывшаяся ледяная броня сиюминутно захлопывается, не оставляя мне ни единого шанса хоть немного понять эту странную девчонку со статичным лицом фарфоровой куклы. На несколько минут повисает неловкое молчание. Не зная, куда себя деть, я сажусь в постели и быстро застёгиваю ремень на брюках. Тянусь к безнадёжно испорченной рубашке — разгуливать по особняку с голым торсом слишком подозрительно — но Аддамс внезапно перехватывает мою руку. Маленькие цепкие пальчики смыкаются на запястье железной хваткой, не позволяя одеться. — Ксавье… — она опускает взгляд и пару раз моргает, словно обдумывает какую-то непростую мысль. — Не уходи. Останься здесь… со мной. — Что? — машинально переспрашиваю я, немало удивлённый таким неожиданным предложением. — Но как же… — Мы можем внести небольшие коррективы в намеченный план, — несмело шепчет Уэнсдэй, сильнее стискивая моё запястье. Я неподвижно замираю, окончательно растерявшись — с одной стороны, оставаться здесь крайне неразумно и небезопасно, но с другой… Охрана практически никогда не заходит в дом, а отец и его цепные псы вряд ли вернутся раньше завтрашнего утра. К тому моменту, если ничего не сорвётся, мы с Аддамс будем уже далеко отсюда. А если сорвётся — оба будем мертвы. И я вовсе не хочу проводить последнюю ночь своей жизни в одиночестве. Перспектива заснуть и проснуться с ней в одной постели манит так сильно, что я попросту не нахожу слов, чтобы возразить. Не могу отказать себе в удовольствии побыть рядом с той, что перевернула мою жизнь с ног на голову всего за четыре дня. — Хорошо, — я поднимаюсь с кровати и быстро щелкаю выключателем. Крохотная комнатушка погружается во тьму — солнце уже скрылось за горизонтом, а плотные грозовые тучи скрывают взошедшую Луну. Двигаясь наощупь вдоль стены, я подбираю с пола серое покрывало вместе с завёрнутым в него оружием и возвращаюсь к кровати. Не сумев придумать ничего лучше, засовываю пистолет с револьвером под тонкий матрас. Уэнсдэй поспешно отодвигается к стене, освобождая для меня место. Кровать чертовски узкая и слишком неудобная для двоих — долго ворочаюсь с бока на бок, безуспешно пытаясь устроиться. После разрыва с Бьянкой я больше ни с кем не спал в одной постели, предпочитая отправлять домой пассий-однодневок сразу после секса — и теперь чувствую себя странно. Аддамс практически сразу отворачивается к стене. Мои глаза понемногу привыкают к окружающей темноте, и я уже могу различить соблазнительный изгиб спины с трогательно выступающими позвонками. Промаявшись ещё несколько минут, я решаюсь рискнуть — пододвигаюсь к ней максимально близко и осторожно кладу ладонь на тонкую талию. Уэнсдэй слегка вздрагивает, но не спешит сбрасывать мою руку. Хороший знак. — Так удобнее, — зачем-то говорю я на уровне едва различимого шепота. Ощущение её шелковистой прохладной кожи опьяняет похлеще самого крепкого алкоголя. — Надеюсь, ты не возражаешь. — Нет, — выдыхает Аддамс практически неслышно. А в следующую секунду она неожиданно накрывает мою ладонь своей и переплетает наши пальцы. На моих губах против воли расцветает совершенно идиотская счастливая улыбка — похоже, Уэнсдэй не врёт. Похоже, у нас действительно есть шанс. Я утыкаюсь носом в густые волосы цвета воронова крыла и закрываю глаза, медленно погружаясь в сон. А когда резко распахиваю глаза несколько часов спустя, обнаруживаю рядом с собой только пустоту. Осознание приходит не сразу — часто-часто моргаю, пытаясь сфокусировать осоловевший взгляд. А потом в голове будто щелкает невидимый выключатель и внезапно загорается яркая лампочка — и я молниеносно подскакиваю с кровати. Сердце лихорадочно колотится в груди, пока я слепо шарю под матрасом в поисках оружия — но его там нет. Ни пистолета. Ни револьвера. Ни документов. Абсолютно ничего. Понимание катастрофы словно бьёт по затылку огромной кувалдой — бешено стучащее сердце пропускает удар и ухает вниз. Меня резко прошибает холодный пот, а конечности вмиг становятся безвольно-ватными. Она меня обманула. Обвела вокруг пальца как наивного мальчишку. А я поверил. Проклятье, какой же я непроходимый кретин. Я невидяще озираюсь по сторонам — взгляд автоматически падает на приоткрытую дверь. Абсолютно не понимая, что делать дальше, я машинально делаю шаг к выходу. И тут же запинаюсь о собственный пиджак, который чертова Аддамс стянула с меня в приступе крышесносного желания. Помятая испачканная рубашка обнаруживается неподалёку — из одежды на мне по-прежнему только брюки, наверное, стоило бы это исправить… Нет. Наплевать. На всё наплевать. Двигаясь словно на автопилоте, я покидаю подвал и медленно поднимаюсь по лестнице. Первый труп обнаруживается уже на верхней ступеньке — совсем молодой охранник, имени которого я даже не помню, лежит на полу, раскинув руки будто сломанная кукла. Аккурат между широко распахнутых остекленевших глаз алеет круглое отверстие от пули. Тоненькая струйка крови стекает по лбу, скрываясь в светло-русых волосах. Рукоять его пистолета торчит из расстёгнутой кобуры — несчастный даже не успел достать оружие. Ещё один охранник — кажется, это младший брат Гамбино — лежит ничком прямо возле камина. Следующие два — на пути в коридор правого крыла, в конце которого расположен отцовский кабинет. Я медленно иду жуткой тропой из одинаковых мёртвых тел с одним-единственным пулевым отверстием во лбу. Пятый труп. Затем шестой. Никто из них не успел выстрелить. Совершенно никто. Я совершенно ничего не слышал. Глушитель превращает выстрел в шепот — а глушителем был оснащён всего один пистолет. Тот, из которого Уэнсдэй с ловкостью самого виртуозного киллера безжалостно перебила всю охрану. Она обманула меня даже в этом. Заставила поверить, что убивала лишь дважды. Теперь я знаю точно — Аддамс лжёт также профессионально, как отнимает чужие жизни. Я не знаю, зачем продолжаю шагать по коридору, осторожно обходя мёртвые тела с застывшими глазами — разум отключается, а тело движется совершенно механически. Наверное, именно это и называют состоянием аффекта. Или шока. Но когда я останавливаюсь на пороге отцовского кабинета, сердце пропускает удар во второй раз. Портрет Муссолини небрежно отброшен на пол, а металлическая дверца сейфа распахнута настежь — вся верхняя полка пуста. С десяток папок с чёрной бухгалтерией бесследно исчезли. Как и маленький рюкзачок Уэнсдэй. Пазл складывается в голове практически моментально — она не просто сбежала. Она прихватила с собой самую настоящую бомбу замедленного действия — даже пары-тройки бумаг окажется достаточно, чтобы уничтожить весь бизнес отца и посадить его за решетку на долгие годы. А может, и меня тоже. Утробный рёв мотора, доносящийся с улицы, заставляет меня резко вздрогнуть — оцепенение мгновенно спадает. Неужели Аддамс ещё здесь? Одной мимолётной мысли об этом оказывается достаточно, чтобы спровоцировать мощный всплеск адреналина — и я резко срываюсь с места, едва не запнувшись об очередное безжизненное тело. Я выбегаю во внутренний двор ровно в ту секунду, когда мимо проносится бронированный отцовский Лэнд Крузер — и на полной скорости таранит главные ворота. Раздаётся надрывный скрежет металла, но ворота оказываются крепкими и не поддаются с первого раза. Внедорожник даёт заднюю, снося огромным колесом целый ряд мраморных вазонов с пёстрыми цветами. Визжат тормозные колодки, и автомобиль резко останавливается всего в нескольких метрах от меня. Абсолютно не отдавая отчёта в собственных действиях, я за считанные секунды подскакиваю к Лэнд Крузеру — пытаюсь уцепиться за боковое зеркало, как будто это может чем-то помочь. Уэнсдэй резко поворачивает голову. Наши взгляды встречаются. Я хочу что-то сказать… Не выходит — слова застревают в горле. Угольно-чёрные глаза обжигают арктическим холодом. А потом она вдруг моргает несколько раз подряд — и решительно бьёт по газам. Бронированный внедорожник ревёт как раненый зверь, стремительно срывается с места и вышибает обе металлические створки ворот. Самая наивная часть моего сознания продолжает верить, что она остановится. Что нажмёт на тормоз и разблокирует двери. Что дождётся меня. Но этого не происходит. Автомобиль стремительно набирает скорость и вскоре исчезает из поля зрения, увозя мою первую и последнюю надежду на новую жизнь.