Ничего хорошего

Он лежал, должно быть, не меньше получаса, прежде чем в соседнем помещении в последний раз закрылась дверь. Сразу затихли голоса и смешки, от которых Матиаса пробрал озноб. Нельзя смеяться в таком месте, кощунственно… "Нет. Это тебе нельзя, а они в своём праве. Никто не обязан оберегать твои моральные ценности, как никто бы не ждал этого от тебя при ином исходе битвы. Скажи спасибо, что не пустили на декокты… тем более, судя по запаху, они бы вышли дрянными". Осторожно сев, он прикрыл ладонями лицо. Вопреки ожиданиям, боль не вернулась, как не было и реакции на еле пробивающийся в дверную щель свет. Подождав немного и с тоской порыскав взглядом в поисках хоть неприметной дверцы, хоть скромного ночного горшка, Матиас сдался. Выйти из кабинета придётся, хочет он того или нет. Первый шаг, как и полагается, оказался самым тяжёлым: втайне Матиас опасался столкнуться с теми, кто так громко смеётся и ужасно работает. Мог же кто-то из них остаться по своим надобностям? Милостью Всетворца, в Аркс юные, обречённые внимать мудрости, оказались такими же, как и везде, и удрали при первой же возможности. Он и сам вернулся в лабораторию лишь в сопровождении Бальзамина: старик изловил его в коридоре, похвалил за умытый вид, посетовал на непочтительность особо упрямых учеников и потащил обратно. Благостная улыбка, мелькающая в бороде, пробирала до озноба. — Что скажете, коллега? — откашлявшись, обвёл старый лекарь разгромленную залу и неприбранные столы. Матиас оглядел ближайший и обернулся. — Как оцените полёт творческой мысли моих бальзамиров? Скрип и хруст мешали сосредоточиться. Какое-то внутреннее чутьё нашёптывало, что неспроста Бальзамин решил поиграться с пленником, раз прежде у него в лапах был целый выводок недоучек. Хочет исполнить угрозу вырастить ему новые глаза и усыпляет бдительность? Облизнув треснувшую губу, Матиас на пару секунд зажмурился. Привкус крови отрезвил. — Хорошая работа, — почти не лукавя, признал он, обходя стол и останавливаясь у другого. Взял пустую коробочку, повертел, прежде чем присмотреться к составу над потушенной горелкой. — Но только до определённого момента. Слишком небрежная. Торопливая. — Да неужто? — Итог я не дал бы и врагу, — тише сказал Матиас. На Бальзамина он не смотрел. — Но и травиться не рискну. Будет больно, — пояснил он на невысказанный вопрос, — но точно не смертельно. Бальзамин приблизился, и по плечам Матиаса рассыпало мурашки. Сосредоточенный интерес старика он чувствовал кожей, и ощущения эти были не из приятных: как лихорадочный жар, липкий и удушливый. Он отступил, стараясь не выдавать нахлынувшей гадливости, и накрепко переплёл пальцы. Бальзамин этого будто и не заметил: водил носом над столами, жмурился, щурился и цокал языком, химическим карандашом делая пометки прямо на склянках. Завершив обход, он сдвинул использованную посуду со стола в конце ряда и принялся выставлять чистую. Жестом подозвав Матиаса, развернул припрятанный рецепт. — Посовещавшись со, кх-х-х, сведущими в медицине, — скривился старик, заходясь грудным бульканьем и сипами, — я пришёл к выводу, что снотворное зелье целесообразнее оперативного вмешательства. Бессмысленнее, ежели думать головой, а не пустым черепом, но... Матиас наклонился ниже, так, насколько позволяла незатихающая брезгливость. Пробежал взглядом по каллиграфически выведенным строчкам, начал заново. — Вы прежде готовили нечто подобное, юноша? — строго прокряхтели у него над ухом. Не дёрнуться стало тем ещё испытанием. — Только отдалённо похожее. Я не маг. — Глаза-в-банке… — невнятно проскрипел Бальзамин и прибавил уже отчётливо: — Приступайте, юноша. Ваш сон в ваших руках.

***

*** Удивительно, но безумный старик не пытался ему мешать. Он не глумился, не цеплялся к огрехам и не крутился под ногами, а лишь давал советы, расположившись в противоположном конце залы. Советы дельные, и настолько, что Матиас вновь ощутил себя несмышлёным подростком. Впрочем, здесь он оказался излишне критичен: в четыре руки, благодаря прибежавшему Кайло, работа спорилась, а среди инструкций не было непонятных. Кроме одной. — Да не выходит! — рыкнул он сквозь зубы, отталкивая подвернувшуюся под руку реторту. На хрупкое стекло, едва не полетевшее на пол, обратил внимание лишь слуга: оба лекаря, молодой и древний, разве что с кулаками друг на друга не бросались. — Вы не стараетесь. — Я не могу! Матиас не ожидал, что закричит. Полжизни он считал самоконтроль и сдержанность наибольшими своими талантами, не позволяя срываться ни на высокомерных дворян, ни на простолюдинов, видящих в лекарском поражении небрежность, а не волю высших сил и случая. Полжизни он был почтителен к наставникам, какими бы старыми склочниками они ни были — и вот уже саднит горло, а ситуация — опасная и абсурдно нелепая… — Я не могу! Я не колдун, не маг и не чародей, и хоть убейте — не способен “направлять потоки” и пробуждать что бы то ни было! — Он поперхнулся, закашлялся и сглотнул. Едва поджившая губа треснула глубже, придав слюне гадостный привкус, и это привело в чувства. Матиас заставил себя выдохнуть и уставился в пол, лишь бы не сталкиваться взглядами с мальчишкой или его господином. Вспышка злости затихала медленно, но вместе с ней уходило и красноречие. Матиас ощутил и вспотевшие ладони, и гул в ушах. Вспомнилось, как смотрели на Бальзамина стражи, и вскользь брошенное Кайло предупреждение, и то, что сейчас они, считай, наедине, а в учебной зале есть ещё один кабинет и целая уйма всяческих штук, при должной фантазии пригодных для разделывания и переработки плоти. Надежда, что удастся отмучиться быстро, не продержалась и нескольких секунд. — Вы… вы можете хоть тысячу раз повторить, что я не хочу и не прилагаю усилий, но ничего не изменится. Может, ваши ученики и одарены в колдовстве, но не я. Принуждать меня к магии — всё равно что злиться на калеку, что он не способен танцевать. Это не лень, мессир. Если бы дело заключалось в подборе активаторов или изменении состава, я обложился бы книгами и нашёл выход, но это… Я не просто не понимаю — я вообще не представляю, о чём в этих записях речь идёт. Бальзамин слушал его молча. Покачивался с пятки на носок, хмыкал, поглаживая бороду, и щурил глаза-жуки, точно пытался забраться Матиасу под кожу. Он ни разу его не перебил даже в моменты особенно длинных пауз. Хмурился, хрустел пальцами и горбящейся спиной, жевал губами… — Верно, — выдохнул он, разглядывая взъерошенного пленника, как дивную бабочку, — это не лень. Это зашоренность и дурное, кх-х, воспитание. Увы, юноша, религии портят даже талантливых. Матиас, открывший было рот, закрыл его. — Лень излечить нетрудно, — продолжил старик, неспешно вышагивая от стены к стене, — розгами, любопытством или страхом. Вам, вижу, по душе второе, но если бы, кх-хе, вопрос был в этом… — Мечтательная улыбка мелькнула и затерялась в бороде, прежде чем Бальзамин снова уставился на Матиаса, жмурясь, как добрый дедушка. — Вы грешник. Великий грешник, юноша, и обязаны сдерживать владеющее вами зло, надеясь на Всетворца и собственную стойкость. Несколько пузырьков всё же тонко хрупнули об пол: Матиас, не находя слов, привалился к краю стола. Снова заныло в виске. — Вы… что несёте? — спросил он, не повышая голоса. Хрустя и щёлкая суставами, старый лекарь остановился. — Что же, юноша, или вы не творили чудес? — мягко улыбнулся он. От этой гримасы щекам Матиаса стало горячо, а воздух показался особенно тяжёлым. — Я имел удовольствие мельком увидеть вас в бою, и могу биться об заклад, что и в лазарете раненые под вашими руками, — растянул он губы шире, — буквально оживают. В тишине стеклянное крошево шуршало почти музыкально. Кайло, сметая осколки вперемешку с реагентами, шумно дышал сквозь мокрую повязку, и от этих звуков становилось тошно. С трудом подняв ладонь, Матиас потёр лоб. Если бы не старик, столбом застывший у самой двери, он бы рванул наружу — и будь что будет. Лучше гнев клыкастых конвоиров, чем взбешённый его злоязычием Бальзамин. — Милость и воля Всетворца не имеют границ, — сдавленно отозвался он, не отрывая ладони от лица. — Я — только взывающее к нему орудие. А если вы, мессир, так хотите магии, можете заняться ею сами. Обычно такие дерзости заканчивались или оплеухами, или приказом убираться и не попадаться на глаза. Матиаса устроил бы любой вариант, где с него не спускают шкуру и не вытрясают душу, однако Бальзамин не шелохнулся. Свёл кустистые брови, переплёл руки, но не сделал и шага в его сторону. — Вы, кх-х, юноша, будете искать любые оправдания. Не потому, что верите в свою правоту, — дробно засмеялся старик, и Матиас сквозь пальцы увидел, как сама по себе шевелится его борода. — Напротив, кх-х… напротив. Вы умный человек. Колдун. Мистик… Сидеть! — рявкнул он так, что вздрогнул даже привычный ко всему Кайло. — Сидите и слушайте меня, мэтр, раз уж имели, кх-х, глупость оказаться здесь живым и почти здоровым! Сидите и слушайте, чтобы потом поблагодарить! Вы, — выщерился он в странной гримасе, — имели ещё большую глупость родиться там, где вами, скальпелем, забивали гвозди во славу вашего бога. Лучше бы вы бежали. Лучше бы вас задрали волки, юноша, чем теперь выпотрошат и выбросят во славу пустого любопытства! “И я снова останусь здесь единственным, способным внятно мыслить”. Матиас, изо всех сил вцепившийся в край столешницы, подумал отстранённо: Бальзамин выглядит так, словно знает, что у него в голове. А может, и правда знает. Больше не вслушиваясь в гулкий, взбешённый и совершенно не идущий дряхлому старцу голос, Матиас обвёл залу взглядом. Задержался на одном из шкафов, посмотрел Бальзамину под ноги. Там, почти затёртая, в глубоких царапинах и пятнах подпалин, ещё проглядывалась черта, разделившая помещение на неравные части. Пять-семь шагов до ближайшего стола, не меньше тридцати — до того, за которым довелось работать ему; ни разу за весь процесс, сколько бы ни топтался в нетерпении, старик за неё не заступил. Множество приборов, игл и, как в старину, точильные камни. Нелестный отзыв о работе неизвестного ученика — и досада, которую ни с чем не спутаешь… — “Бальзамин” — это не имя, — тихо произнёс он. Бальзамин умолк, оборвав себя на половине фразы. Смотреть на него было страшно, говорить — ещё страшнее, но молчание вовсе ломало рассудок. — Это титул. Или звание. Вас зовут Феарарон из Силь. Феа-осквернитель. Пустотник. Штопальщик. Матиас, помедлив, в который раз тронул висок и неприятно вздувшуюся венку. Пожалуй, Бальзамин не врал, обещая то вытащить его глаза, то засунуть новые, не лишив зрения. Тот Феа, о котором он читал, мог и не такое. — Я знаю о вас. Вы — скальпель. А я… я — вряд ли. Но точно не колдун. И то, что мы родились в одной стране под сенью Всетворца, не делает нас похожими. Я не искал тайных знаний и не был, — запнулся он на миг, — жертвой. Я сам выбрал свою судьбу и был на своём месте. При всём почтении, мессир, — встал Матиас, хрустнув попавшим под каблук осколком, — я — не ваш ученик и не ваше отражение. И в спасении от шор не нуждаюсь. Медленно переставляя ноги, он прошёл первый ряд столов. Второй. Засмотрелся на блик в большой линзе, украдкой вытер о бедро взмокшую ладонь. Зябко поёжился, ощущая удушливую, обволакивающую его пустоту. Теперь, в полной мере осознавая, какова её природа, он не чувствовал гадливости, только усталость. Его остановил взмах сухой стариковской ладони; Бальзамин, вновь изображающий статую, хмуро разглядывал свои ногти. — Вот, значит, как. Кай, брось возиться и быстро сюда! Мальчишка, не дослушав, подстреленным зайцем метнулся меж столов, едва не опрокинув новую порцию стекла. Матиас, выждав, пошёл дальше, не поднимая взгляда. Бездна с этим безумцем, пусть бормочет, что хочет, бездна… Он не увидел движения, но успел выставить руки, смягчая толчок: Кайло, словно оступившийся, шатнулся от Бальзамина и влетел имперцу в грудь. Пальцы впились в накидку, криво потянув под весом сползающего тела, а Матиас смотрел, и смотрел, и смотрел на маслянистый след на полу и свои запачканные руки. Горячим пропитывало одужду, в виске заныло так остро, что сбилось дыхание… Под сиплые захлёбывающиеся вздохи Матиас рывками выволок мальчика на свободное пространство. Зажимая ладонями рану, огляделся, пытаясь зацепиться хоть за что-то, способное помочь, но не смог: разум бесстрастно констатировал повреждения магистральных сосудов. Даже если бы при нём были инструменты и толковый помощник, он бы не успел. Матиас поднял голову, чувствуя, как слабеет под пальцами ток крови. Бальзамин стоял там, где и прежде, и руки его были пусты. — Колдуй, мальчик, — посоветовал он, — а если не умеешь — молись своему богу. Взывай, орудие, ибо что божествам ничтожный осквернитель и штопальщик? Под бровью слепящим комом растеклась боль. Заглатывая ртом воздух и крепко зажмурившись, Матиас прижал к ране накидку, совершенно не понимая, что и зачем здесь можно пережимать, и воззвал. Перемежая каноничные молитвы с мольбами, знакомыми каждому селянину, а затем и с еле слышным свистящим “живи, ради всего, бездна, живи, живи”, искал в себе ту искру божественной силы, что прежде выдирала из небытия едва живых… Пожалуйста. Пожалуйста, ты не можешь не слышать… Дышалось до неправильного легко. Бездумно вытирая лицо Кайло, Матиас смотрел на свои бесполезные руки и морщился: слёз не было, только режущая сухость воспалённых глаз. Бальзамин ушёл, не проронив ни слова.