Ничего хорошего

Он не хотел лезть в интриги. Более того — понимал, что если хочет вернуться домой, должен оставаться незаметным и никому не нужным. Не вызывать вопросов, не дерзить, не попадаться на глаза важным господам и уж точно не открывать дверей, куда его не звали. Песочные часы с неприятным звяканьем перевернулись, отсчитывая новые четверть часа. Когда из тигля потянуло едким дымком — перевернулись вторые. Идеально. Матиас осторожно и быстро разлил содержимое колбы по пробиркам, погасил огонь и приоткрыл окно, попутно стягивая маску. Следовало сперва замочить и отмыть посуду, но дышать хотелось больше. Если бы декаду назад ему сказали, что он добровольно влезет в одну из лабораторий и изведёт редкие реагенты на непроверенное зелье, Матиас бы не поверил. Смеялся бы до колик и послал шутника к некромантской Матери, но даже в самом страшном сне не сумел бы вообразить подобной дурости. Он бы не поверил, что некромантка-армариса и вправду пустит его в то самое хранилище тайных знаний, откуда ему приносили книги лишь с личного дозволения Бальзамина Второго. Он бы и не принял такой странной любезности, не зная мотивов, и не поверил содержимому древних, действительно невыразимо старых записей. Не обшарил бы два десятка ученических кабинетов, собирая нужные препараты после местных разгильдяев, именующих себя лекарями. Не ломал бы голову, как получить недостающие, не навлекая подозрений. Не дышал бы невесть чем, проверяя четырежды перегнанный эликсир. Не боялся задеть старый громоздкий тигель или уронить свечу, потому как ожог заметит госпожа Валлес и уж точно доложит об этом Бальзамину… Он бы никогда не стал рисковать без серьёзной необходимости. Необходимость возникла, уж на счастье или на беду. В тот проклятый день Матиас всё же поднялся на четвёртый этаж и отыскал названную леди Агхис дверь. Постоял, сомневаясь, мало ли ему на сегодня неприятностей, и зачем-то открыл. Наверное, упал бы прямо там же, на пороге, но ушибленное колено отказалось подгибаться, напрочь одеревенев, и Матиас просто смотрел, смотрел… Прежде он видел вестниц на фресках и барельефах, когда-то в детстве — пытался рисовать. Как дотошный ученик, он сумел бы рассказать о строении ангельского крыла, разбуженный посреди ночи, перечислить правила взаимодействия с кровью и, возможно, оное и продемонстрировать, но… — Аматиел. Талантов Матиаса хватило бы и полудюжине, но вестницы приходят лишь к правителям и святым. К тем, кто меняет мир и сам творит свою судьбу. То, что его некогда допустили взглянуть на оставленные Аматиел перья, было величайшей удачей, а теперь перед ним сидела она сама, завёрнутая в расшитый плед, замёрзшая и пугающе реальная. — Ты не Бальзамин, — помедлив, сообщила она, по-птичьи склоняя голову к плечу. Чувствуя себя и вправду испорченным религией фанатиком, Матиас прикрыл за собой дверь и подошёл ближе, страшась оступиться и задеть расслабленно обмякшие крылья. Сглотнув, протянул руку и тронул плотную повязку, закрывшую её глаза. — Не Бальзамин, — согласился он сдавленно, не зная, что делать и куда себя деть. — Я Матиас с северо-запада Мелхора. Прибыл, — запнулся он, — спасти тебя. — Не получилось? Аматиел Асмодил не смеялась над ним и не метала молнии из ослепших глаз. Кажется, даже не злилась. Помедлив, Матиас сел перед ней на пол и склонил голову, не ожидая, что вестница захочет к нему прикоснуться. Зябко вздрогнул, когда пальцы зарылись в спутанные волосы. — Мы не смогли. Мы… не сумели. Если бы… я… мог хоть чем-то… Хоть что-то для тебя… В этот миг он мечтал, чтобы она ударила, сгребла за волосы и отшвырнула. Хоть как-то проявила ярость, обвинила в неудаче и даровала наказание и шанс облегчить вину. Горло стянуло спазмом, в голове разрослась позабытая было боль, и то, что Матиас выдохнул едва слышно “пожалуйста”, было чудом. Аматиел не поняла. Вместо того, чтобы запустить ногти, она бережно, как и полагается нечеловеческому существу, притянула его к себе, неловко сползая на колени, обняла и закутала мелко дрожащими крыльями. От неё и сквозь одежду веяло жаром. Не посмевший отстраниться Матиас ещё несколько раз судорожно втянул ртом воздух и позволил себя прижать, растворяясь в этом жаре — вместе со ссадинами, разбитыми костяшкам, болью за глазами и бесконечным хаосом воспоминаний. Он не забыл Риту, отца, умирающих и на всю жизнь искалеченных людей, битву под стенами Аркс или погибшего наставника, не забыл Кайло и испытующий взгляд старика-лекаря, но чувство виноватой беспомощности будто бы стало немного легче. За ворот стекла тёплая капля, и он не понял, чья. Сейчас они плакали об одном: Матиас — что он посмел остаться живым, Аматиел — что сумел выжить. Этой ночью мёртвые обходили его сны стороной.