Девушка в красном

Пессимист — это тот человек, который жалуется на шум, когда к нему в дверь стучится счастье.

Оскар Уайльд

Мистик Фоллс

      Говорят, что процесс принятия неизбежного состоит из пяти стадий: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Сначала ты качаешь головой, потом кричишь и бьешь об пол тарелки, затем пытаешься заключить сделку с дьяволом, после пьешь антидепрессанты горстями и вот наконец падаешь в изнеможении, раскинув в стороны руки. Но Лилит не вписалась в норму: стадии сменяли друг друга в хаотичном порядке. Мост, центральный парк, деревья, скамейки, здание средней школы, магазин сладостей «Scoops», хвойная аллея. В полном изнеможении Лилит рухнула на какую-то обшарпанную скамейку. Мир выцветал, становился расплывчатым, потом преувеличенно четким, серые тени мелькали длинноногими силуэтами с суетливыми движениями. Все потеряло смысл. Ее голова — плоский асфальт, а ее тело затоптали насмерть. «Сказки… они чаще всего заканчиваются, так толком и не начавшись», — пронеслось у нее в голове. Лилит заглядывала в лица прохожих, у которых виднелся блеск жизни в глазах, и ей так было завидно и обидно за себя. Наверняка у них были планы на будущее: «Вот через два года я поступлю в университет, через пять рожу ребенка, а может быть, через лет шесть я отправлюсь в путешествие и куплю родителям небольшой домик с видом на океан». Все, о чем когда-либо мечтала Лилит, разбилось о скалы и унеслось с порывом северного ветра. Говорят, что психика — это не орган, а процесс. Но пока ей казалось, что она застряла в своем горе, как бабочка в смоле. И эта смола скорее застыла бы в камень, чем растворилась. Накинув на голову капюшон, Лилит медленно брела вдоль оживленной дороги до домика, в котором когда-то жила. Она замерла на пороге, как ночное животное, застигнутое на дороге лучами дальнего света, и горе снова обрушилось на нее. Ей хотелось забиться под одеяло и ждать того, кто смог бы ее утешить. Только вот единственный, кто мог бы это сделать, был так же тем, кто опять разбил ей сердце своим уходом. На землю опустились сумерки, такие же темные и всепоглощающие, как и те, что стояли в ее душе. Лилит забрела в ванную. Она умыла лицо и заглянула в зеркало. Ее сейчас можно было выставлять на порог вместо декораций на Хэллоуин. Она выглядела бледной и потерянной, как привидение. Взяв бокал с вином в руки, она покачала бокал и сделала глоток, терпкий напиток теплой волной согрел ее изнутри. В этот момент ее слух уловил скрип двери. Она не могла поверить, что кто-то осмелился прийти к ней, когда она всех выставила вон. Всех, кроме самого Клауса, но тот видимо решил уйти за компанию с остальными, а Лилит не стала его останавливать. Она спустилась по лестнице, и набежавшие вновь слезы мешали смотреть, все-таки она надеялась, что это мог быть Никлаус. Лилит зажмурилась, резко открыла глаза и, моргая, с ужасом посмотрела на внезапно появившегося на ее пороге гостя. Этот человек вдруг заметил, что в Лилит всегда присутствовала меланхолия. Похоже, печаль везде и всюду ходила за ней по пятам. Лилит глубоко вздохнула и подняла глаза к потолку, активно моргая. Она принялась бормотать что-то бессвязное, снова расплакалась, потом снова выругалась. На секунду незваному гостю показалось, что Лилит была под чем-то, и он заглянул в ее глаза, но они были ясными. Ясными, пронзительными и гневными. Лилит злилась на кого-то. Возможно, на свое сердце. Или на судьбу, или на время, которое превращало ее то в королеву жизни, то в беспомощную старушку. Тут гость вспомнил, что Лилит стала вампиром и видимо поэтому ее охватывал такой спектр эмоций, которые она еще не научилась контролировать.       —Ты, — сквозь зажатые зубы вдруг сказала Лилит. — Выметайся! — закричала она до хрипоты в голосе. — Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! Выметайся! А в ответ — пустая, пронзительная тишина, лишь глаза цвета мятых полевых цветов взглянули в ее голубые глаза, прежде чем пройти в дом. Этот человек, расположился на кресле и уставился в открытое окно. У Лилит ничего не спрашивали, не задавали ни единого вопроса, не произносили слова поддержки и не заводили непринужденную беседу. Было молчание, которое растянулось на несколько часов, но это Лилит похоже и нужно было. Этот человек не издал ни слова, не прикасался к ней и даже не шевелился. Лилит почувствовала себя не так одиноко и вдруг поняла, что если бы их с Клаусом оставили наедине, то все произошло бы по-другому.

***

Тем временем в Новом Орлеане

      Небо мрачнее, чем на картинах Уильяма Тернера, бесконечно дымящие трубы и тошнотворный запах машинного масла вместе с ледяным ветром, хотя на дворе, на минутку, был апрель.       — Никлаус, — прозвучало за спиной, и он откинул от себя очередное бездыханное тело. — Ты должен быть с ней, — сказал Элайджа, и Клауса окунуло в воспоминания:

***

      — Уходите! Вы все уходите! — указывала Лилит на Ребекку, Бонни, Деймона и Стефана. — Сейчас же! Лилит была, как цербер, никого к себе не подпускала, даже самых близких: Деймона и Ребекку. Но все присутствующие делали вид, что только они могут помочь ей, не давая бывшим родителям пережить свое горе наедине.       — Лилит, ты сильная девушка. Такой, видимо, можно лишь родиться, но ты должна закончить обращение, — сказала Ребекка, смотря на приближающий восход солнца.       — Ошибаешься. Такую создают катастрофами и чрезмерной болью, и я устала от этого. Я не хочу этого всего! — воскликнула Лилит. Звуки доносились то слишком громко, то слишком тихо, и она не понимала, что с ней происходило. Она словно попала в паутину и никак не могла выпутаться из нее.       — Лилит…       — Что «Лилит»?! Я не хочу скитаться по миру с вечной болью. Да и какой смысл? Все заканчивается всегда трагедией и несчастьем. Я ничего не могу изменить, такова судьба, — сказала Лилит. Ее эмоции смешивались в огромное месиво, что она даже не могла понять, что конкретно чувствовала на данный момент, но давление со стороны и попытки убедить ее, что все в порядке, приводили ее в бешенство. Ты пережила многое и с этим справишься. Выпей кровь. Лилит, мы рядом.       — Хватит, — сказала Лилит и закрыла уши ладонями. Со временем станет лучше, вот увидишь. Если откажешься — пожалеешь. Лилит, успокойся.       — Хватит! — повторила Лилит. Нам жаль, что так случилось, но это не конец. Если мы хоть что-то для тебя значим — выпей кровь.       — Прекратите! — крикнула Лилит. — Проваливайте!       — Лилит…       — Motus! — произнесла Лилит, и поток магии сбил друзей с ног. Она сделала пару шагов назад и почувствовала, как голова налилась тяжестью, а колени перестали справляться с весом ее тела. Где-то далеко внутри себя, она понимала, что это неправильно, что нужно бороться дальше, раз выпал шанс жить. У нее был Клаус и ее друзья, но она никак не могла отделаться от тех фантомных толчков, которые все еще ощущались в животе. Она положила руку на свой плоский живот и убедилась в том, что там больше никого нет. Однажды почувствовав себя родителями, эти люди не могут уже представить свою жизнь без детей. Поэтому Лилит поддалась эмоциям и отреклась от себя, расслабившись, без малейших усилий, словно положила себя в русло великой реки. Она слышала, как в дальних горах забушевал поток, почувствовала приближение его бешеных вод, но у нее не было воли встать, не было сил бороться, она лежала в полузабытьи, желая одного: умереть. Лилит посмотрела на восход солнца, принимая поражение. По ее щекам потекли слезы. В сотый раз за этот день, но эти слезы были самыми горькими.       — Прости…— прошептал Клаус, который все это время стоял за спиной Лилит. Он чувствовал, как сердце прыгало внутри с ребра на ребро. Лилит что-то промычала перед тем, как почувствовала металлический привкус во рту. Она задергалась, как рыба без воды, пока не вырвалась из его хватки. За горизонтом уже встало солнце, и Никлаус услышал шокированные вздохи присутствующих, а после облегченные выдохи. Он посмотрел на Лилит, и ему было трудно найти слова, когда действительно было, что сказать. Ее глаза — смесь шока и предательства — словно убили Клауса. Морально. Эмоционально. Если приблизиться к раненому животному, оно поведёт себя непредсказуемо. Люди с эмоциональными ранами поступают так же, поэтому Клаус решил покинуть дом, думая, что так будет лучше для Лилит. Сейчас он для нее был враг номер один, ведь насильно заставил ее закончить обращение.

***

      Клаус хотел, чтобы этот день не настал. Мечтал, чтобы ему больше не пришлось открывать глаза, но он наступил, ввалился, как серый, безжалостный зверь. Проник под его одежду, под ногти, под веки и заставлял вспоминать обо всем, что случилось вчера. Никлаус повернулся и увидел свое отражение в витрине магазина. Отражение не врало: он давно не выглядел так. Блеклые, торчащие во все стороны волосы, кожа, кажущаяся еще более бледной на фоне волос, нездорово тусклые глаза, как две старые оловянные пуговицы.       — Ты так ждал, что я исправлюсь, — сказал Клаус. — Как человек, который пытается катить камень вверх по бесконечной горе, но, как видишь, даже Лилит… Я уничтожил ее, — сказал он, думая о том, что все же это было неправильно. Решение заканчивать ли обращение было полностью выбором Лилит, и Клаус должен был лишь поддержать ее.       — Не существует бесконечных гор, брат. Просто некоторые из них чуть повыше, — сказал Элайджа, подойдя к Никлаусу.       — Может быть это потому, что я чистое зло и ничего не могу с собой поделать? — спросил Клаус, говоря о своем эгоизме по отношению к Лилит.       — Нет, это потому, что тебе больно, что означает, что есть часть тебя, которая является человеком, — сказал Элайджа.       — Да как ты вообще можешь так думать? — спросил Клаус.       — Я вижу это, — сказал Элайджа. — Потому что ты знаешь Лилит лучше меня и остальных. Она боец, который сделал бы все, чтобы выжить, но в тот момент она потерялась, — продолжил он и положил руку на плечо брата. — Никлаус, ты совершил смелый и правильный поступок, из-за которого Лилит скорее всего возненавидит тебя. На такое решились бы только ты и Деймон, вопрос стоит только в том, кто кого опередил бы? — сказал Элайджа. — Но, ты здесь, а она там, если ты не вернёшься к ней, она никогда тебя не простит, а никогда для вампира — это слишком долго.       — Я видел ее глаза в тот момент, — сказал Клаус. — Она не подпустит меня даже близко к своему порогу, да и будем честны, брат, — сказал он и повернулся лицом к нему. — Это конец. «Видимо, такова моя судьба. Терять то, что я так долго искал, в момент обретения. К чему бы я ни стремился, это лишь продолжит мои жизненные страдания», — пронеслось в его голове.       — Нет, — отрицал Элайджа. — Думай не о себе, а о Лилит, которая сейчас одна и переживает все стадии вампиризма.       — Поэтому я и отправил того, кого она выслушает, — сказал Клаус.

***

Мистик Фоллс

      — Гороскоп на апрель! Тельцы наконец нырнут в свой океан любви и счастья. Черная полоса закончится, а белая будет такой долгой, что ее со спокойной совестью можно назвать новой эпохой. Горести отступят. Боль уйдет в историю, станет просто воспоминанием. Тельцы, это ваш шанс перевернуть страницу! Метеорология обещает заморозки, зато астрология — жаркие ночи! Вероятен выигрыш в лотерею или весточка от старого друга. Так что, Тельцы, купите лотерейный билет и проверяйте почтовый ящик! — зачитала из газеты гостья и посмотрела на Лилит, которая щекой прислонилась к полупустой бутылке. Ее сумрачный взгляд всегда приводил в волнение.       — Хватит, — сказала Лилит.       — Клаус, — вдруг произнесла собеседница, и в ту же секунду Лилит допила вино залпом, больше всего желая забыть это имя. Каждый раз, когда она слышала его имя, ей хотелось упасть на пол, как пятилетке, и рыдать. — Вы юная пара, которая столкнулась с проблемой, и она вполне решаема. Вы отталкиваете друг друга, хотя оба любите. Вы дезертиры. Солдаты, которые сбежали с линии фронта, стоило им услышать первый выстрел.       — Ты многое упустила. Клаус выгнал меня, насильно обратил, а после бросил. При этом он не сдержал ни единого обещания, — сказала Лилит. — Ох уж эти обещания, — прошептала она, осознавая, что именно это ее так подкупило. — Они, как пепел, павшая листва, капли дождя или пыль под ногами, — ничего не стоят.       — Лилит, вы сумели открыться друг другу, рассказали о своих секретах, но вы все еще не поняли друг друга. В отношениях люди учатся чувствовать друг друга. Где-то уступают, где-то берут все в свои руки, где-то убеждают в обратном и, главное, разговаривают. Разговаривать, Лилит! Это не испортит момент, не сделает его неловким. Но уберет все надуманное. Никто не знает, что происходит в вашей голове или в голове у другого человека. Озвучивать свои желания не стыдно, понимаешь? Клаус —тысячелетний гибрид, да. Но это не означает, что он умеет читать мысли. — сказала собеседница, и Лилит словно приросла к полу. Ноги одеревенели, кровь прилила к лицу. — Ты хотела, чтобы он остался? Значит, надо было озвучить свое желание.       — Замечательно, давайте всю ответственность за его проступки будем складывать на мои плечи, игнорируя то, что он в любом случае не должен был бросать меня, — сказала Лилит, переводя сердитый взгляд на собеседницу. Ее лицо было словно скрыто черной маской, но глаза передавали всю гамму эмоций. Ее собеседница вдруг осмыслила, что, возможно, было еще не время затрагивать тему Клауса, хотя она знала, что если Лилит поддастся эмоциям и не даст еще один шанс отношениям, то после будет жалеть об этом. Даже если этот шанс окажется ошибкой.       — Ладно… Жизнь на этом не заканчивается…       — Фактически она уже закончилась, — сказала Лилит. Это была шутка, но на Лилит она почему-то подействовала угнетающе. Ей захотелось расплакаться и раскачиваться из стороны в сторону или захлопнуть дверь так сильно, чтобы ее собеседница оглох от грохота.       — Счастье можно найти и в других вещах.       — Счастье? А кто сказал, что люди должны стремиться к счастью? — пожала плечами Лилит. — Нет, на этот раз я выбираю месть. Это мое единственное желание, которое я хочу исполнить. Больше у меня ничего внутри нет. И больше я ничего не хочу. Вообще ничего. Эта ненависть — мой источник энергии. Забери ее — и я действительно буду мертва. На Лилит посмотрели так пристально, словно пытались сопоставить образ той Лилит, которую знали, и образ того, кем она хочет стать.       — Есть множество других вещей, ради которых стоит жить. И однажды ты о них вспомнишь.       — И что же это за вещи? Любовь? — фыркнула Лилит, разворачиваясь и заглядывая присутствующему в глаза. — Величие природы? Детишки, бегающие вокруг? Вместе стареть, любуясь на звезды, и прочая херня, которая мне уже не светит?       — Вообще-то я имела в виду хороший секс и гамбургеры, — ответила гостья. Лилит не выдержала и рассмеялась. Ну и дела, всего два часа назад ей хотелось мести и больше ничего. А теперь она хотела… Ну, как минимум гамбургер. — Ладно, представь, что ты отомстила всем врагам и при одном упоминании твоего имени они марают подгузники. Что дальше?       — Как только я расквитаюсь с Паркерами, я уйду в монастырь, — ответила Лилит, на что присутствующий человек рассмеялся, но, заметив, что Лилит абсолютно серьезна, пробормотал:       — Ты шутишь… Для того, чтобы не иметь ничего общего с людьми, необязательно уходить в монастырь. Можно просто поселиться на острове, откреститься от интернета и кабельного и целыми днями играть в «солитера».       — Боже, как банально, — закатила глаза Лилит.       — Как будто монастырь — не банально. Молишься, псалмы поешь и делаешь вид, что проживать жизнь в четырех стенах — это нормально. Ты создана для другого и прекрасно знаешь это.       — Угу. Для секса и гамбургеров? — хмыкнула Лилит.       — Да хотя бы. Для секса, гамбургеров, чтобы бегать в бикини по пляжу, пить «Пина коладу» с зонтиком, играть на гитаре, красить волосы в разные цвета, есть кексы с марихуаной в баре на Тенерифе, сделать татуировку на заднице, носиться на машине с опущенными окнами, визжать на аттракционах, плакать над грустными фильмами, смеяться над своими юношескими фотографиями, петь в караоке в три часа ночи… — собеседница открыл новую бутылку с алкоголем и протянул Лилит. — Это не все. Собирать деньги на спасение белуг, ходить на вечеринки в бесстыдно коротких платьях, написать книгу, открыть выставку карикатур в городской галерее, слушать Лану Дель Рей в саду в гамаке, подставляя лицо летнему солнцу, покупать дорогие туфли, печь по утрам блинчики тому придурку, которому повезет стать твоим парнем… — перечисляла гостья. Лилит не спешила перебивать и слушала, как зачарованная. — Смотреть с ним перед сном стендапы Рики Джервейса, объедаясь мороженым, проводить каждое лето на берегу океана, завести пять собак, выучить все созвездия на небе, купить сноуборд и коньки, печь баклажаны на гриле… Подожди, — собеседница возвела глаза к потолку. — Я забыла кое-что очень важное. Что-то очень, очень важное… Ах, да, пончики из Offbeat. Пальчики оближешь. Пару секунд Лилит просто смотрела в одну точку, задыхаясь то ли от внезапной сентиментальности, то ли от раздражения. Захотелось ответить что-то резкое, что-то вроде: «Это список из журнала «Гламур» для тех, у кого кризис среднего возраста?» Но хватило духу признать, что ее сарказм будет всего лишь защитной реакцией. В сказанных словах было слишком много эмоций, жизни и страсти. Это был «список счастья», а в счастье Лилит больше не верила.       — Мне нравится то, каким ты видишь мир, — наконец сказала Лилит. — Жаль, что я вижу его иным…       — Каким видишь его ты?       — Гладиаторской ареной, где выживает самый сильный и жестокий. Где льется кровь, хрустят кости, юные люди расстаются с жизнью, а те, кто мог бы остановить это, хлопают в ладоши и орут «еще!». Где человеческая жизнь ничего не стоит. Где смеются над тем, у кого мягкое сердце и бесконечное доверие. Где все можно купить и продать, а за то, что якобы не продается, нужно просто предложить больше — и оно твое. Где человек, мечтающий о счастье и любви, в итоге оказывается искалеченным и изуродованным… — Лилит отвернулась и отпила содержимое бутылки.       — Лилит, я понимаю твою злобу и ненависть. Ты потеряла ребенка, мне жаль, но такое происходит и с другими, — сказала собеседница. — Люди теряют детей, заболевают, познают предательства, но на этом жизнь не заканчивается. Некоторые даже не могут завести собственного ребенка, как было это с Мари и Жаком, но мы живем в современном мире, где есть возможность усыновить или удочерить ребенка, — сказала она. — Подумай только, ты уже один раз смогла забеременеть, вдруг получиться снова?       — Вдруг?! — возмутилась Лилит. Ее собеседница только что залезла в саму душу Лилит и вынула оттуда на свет ее заветную мечту. Кто бы мог подумать, что Лилит, которая ручалась, что никогда не заведет ребенка, сейчас хотела этого больше всего? Сейчас мечта лежала на ее руке и ее сияние ярко освещало ей лицо, но дело было в том, что ей не нужен был другой ребенок. Ей нужен был ее ребенок, которого она потеряла. Лилит уже видела свою дальнейшую жизнь. Оставалось лишь найти тот самый выключатель. Ей хотелось стать ангелом возмездия, который копьем безжалостно пронзает виновных. Чьи крылья шире неба и чернее самой черной ночи. Чьи глаза мечут молнии, а руки не знают жалости. Кто улыбается, когда его копье настигает жертву, и смеется, когда она падает замертво. Лилит бы уничтожила Паркеров, а после полмира лишь потому, что раз она не достойна быть счастливой, то этого не достойны и другие. «Месть пьянит круче наркотиков, но, как и наркотики, она еще никого не делала счастливым. Но я ведь все равно не могу быть счастливой, тогда какая разница, что я почувствую после мести?» — прозвучало в голове Лилит.       — Когда Клаус ушел, у меня было такое ощущение, что меня выбросило из автобуса на резком повороте. Ну и он поехал дальше, а я осталась лежать на обочине со сломанной шеей, — сказала Лилит. Она буквально на кончике языка ощутила боль предательства и потери. Клаус взял под контроль ситуацию с Лилит, и может через время она сказала бы ему «спасибо», но он просто бросил ее посередине дороги вместо того, чтобы взять с собой. — Я сломала ножку от стола и воткнула себе в сердце, — призналась Лилит. Она знала, что отчаявшиеся люди часто совершают безумные поступки просто потому, что им кажется, что хуже быть не может. Она знала, что горе способно заглушить голос рассудка и инстинкт самосохранения. Но раньше она даже не думала, что это может случиться с ней. — Хотелось сделать Клаусу так же больно, как и он — мне. Я надеялась на то, что вот он мой конец: «Выдыхай Лилит весь кошмар закончился», но не тут-то было.       — Ты пыталась себя убить? — выдавила собеседница, еле-еле ворочая языком и чувствуя, как земля медленно уплывала из-под ног.       — Да, но оказалось, что дерево меня не может убить, и глубоко в душе у меня появились дикие мысли, что даже белый дуб меня не убьет, — сглотнула горечь Лилит. — Я обречена скитаться по миру, как заблудшая одинокая душа, не имея возможности обрести покой.       — Ты пыталась убить себя?! — возмутилась собеседница и подошла к Лилит. — Ты выжила! Да, благодаря крови своего ребенка, но судьба дала тебе шанс продолжать жить и воплотить твои мечты! — ее так трясло от ярости и легкомыслия Лилит, что ей казалось, словно стены, стулья, столы вокруг вибрировали. Светильники опасно раскачивались, лампочки мигали.       — Плевать я хотела на этот шанс, — сказала Лилит.       — Любой бы благодарил за такой шанс! Любой умирающий просит о жизни. Человек, падающий с крыши, понимает, что все проблемы решаемы, кроме той, что он уже падает. Каждый хочет жить, и не говори мне, что умирая ты сказала: «Ну Славу Богу!»       — Чудненько, — поджала губы Лилит. Она словно потеряла над собой контроль, и в ней полыхнул жар, как из открытой духовки. — Долго готовила свою речь, прежде чем спуститься с небес? — спросила Лилит, и ее собеседник застыл на месте, не веря своим ушам. — Ох, и чего это ты молчишь? — спросила Лилит. — Что, Майя, закончились мотивационные слова, которые понабрала, смотря свои дорамы? Тогда может свалишь на небо и присоединишься к тем, кто не получил второй шанс на жизнь? — рассмеялась Лилит, прежде чем получила звонкую пощечину.       — Ну ты и сука, Лилит… — прошептала Майя. Все остальное — как в тумане. Как будто Лилит окунули в таз с водой, и все звуки остались где-то далеко, над поверхностью. Она ждала, что из-за угла вот-вот должен вынырнуть оператор с камерой и заорать: «Стоп! Снято!», но этого не произошло. — Я конечно понимаю, что за тебя говорит вампиризм, но ты неблагодарная сука! — сказала Майя, дергая рукой от жжения после удара. Она сделала вдох, словно собираясь с силами. — Но я раскрою тебе секрет: там целый мир, который ждёт тебя. Великие города… Искусство… Музыка… Истинная красота… И ты можешь наслаждаться всем этим. У тебя может быть ещё тысяча дней рождения. Тебе стоит только захотеть! — сказала она. — Люди — существа адаптивные, быстро привыкают к изменяющимся условиям. Даже к войне привыкли, хотя когда-то в далёком прошлом страшнее этого слова для них не было ничего. И ты привыкнешь! — закричала Майя, а после медленно выдохнула, чтобы успокоиться. — Поздравь себя, Лилит. Ты даже меня смогла вывести из себя, считай, что ты повержена.       — Майя, — прошептала Лилит, едва держась на ногах, как инвалид, внезапно лишившийся опоры. — Вампиры могут дотрагиваться до призраков? — спросила Лилит, все еще держась за щеку, пока ее брови рисковали задеть потолок.       — Да, и видимо призраки могут листать газеты, открывать бутылки и справлять нужду. Эволюция! — с сарказмом произнесла Майя и пожала плечами. Лилит отшатнулась от Майи, как от привидения. Своды ее мира начали стремительно рушиться, и Майя это заметила. — Лилит, я здесь, — сказала Майя. Она стояла в полумраке, но шагнула вперед, в полосу света. — Помнишь историю со странниками и вмешательство Бонни в другую сторону? Это создало трещину в чистилище мира обычных людей, и, когда Стефан прошел через Бонни, пришли обычные люди, среди них была и я. Есть вещи, которые не забываются. Их просто невозможно забыть. Память словно фотографирует их, а фотографию потом всегда держит под рукой. Лицо Лилит в тот момент, когда она осознала происходящее, навсегда впечаталось в память Майи: влажные глаза, дрожащие губы, белый, как мел, лоб. Лилит смотрела на подругу и чувствовала, как слезы чертят на ее щеках две сырые дорожки.       — Судьба периодически хватает нас за задницу, как питбуль, но, видимо, даже у нее есть совесть, — сказала Майя. Она вдруг рассмеялась над сравнением судьбы с питбулем. Похоже, что их общая судьба схожей породы — психованный стаффордширский терьер.       — Майя…— прошептала Лилит. — Я так много наговорила…— сказала она. Сердце билось как сумасшедшее. Перед глазами будто взорвался воздушный шар с конфетти: все мелькало, кружилось и блестело. Руки дрожали так сильно, что Лилит спрятала их в задние карманы штанов.       — Действительно, было обидно, и ты думала, что «вот она сейчас растворится, как было раньше, и я не буду чувствовать себя виноватой, она ведь все равно мертва», — сказала Майя. — Но нет. Как говорится: «Вы не ждали, а мы вернулись!». Это прям камбэк века. Вселенная «Марвел» сейчас обзавидовалась бы.       — Майя, прости меня, — сказала Лилит. Ее подруга расплылась в мягкой улыбке и обняла ее. Лилит ощутила запах. Она вдруг осмотрела комнату в поисках букета, но ничего такого не увидела. «Неужели духи? Запах упоительный!» — подумала Лилит и уткнулась носом в ее шею, вдыхая аромат. Ее губы почувствовали отбивающий ритм пульса, а под глазами расползлась сетка, отчего ей захотелось расплакаться.       — Майя, — прошептала Лилит, с ужасом отскочив от подруги. Она сглотнула образовавшиеся слюни во рту, пока на лбу проступил холодный пот.       — Побереги себя, Лилит, — сказала Майя. — Во мне столько вербены, что у тебя случится приступ эпилепсии, — Ее глаза смотрели в самую ее душу. Лилит захлестнуло такое облегчение и радость, словно только что исповедовалась в страшном грехе или прокричала всему миру мучительную тайну. Глаза заволокло слезами. — Все хорошо, — сказала Майя и шагнула к Лилит, обнимая так бережно, словно она могла рассыпаться от прикосновения. Мысленным движением она останавливала беду, рвущуюся в крохотный мир Лилит. Майя проглатывала страх, пытающийся схватить Лилит за глотку. Она раздвигала стены, делая комнату просторнее, пока Лилит не начала дышать. — Все хорошо. Мы вместе справимся с этим, — сказала Майя, и Лилит почувствовала тот самый запах вербены, который притупил ее жажду. — Захочешь уехать — мы уедем. Захочешь ребенка — будет тебе ребенок. Захочешь выйти замуж — я стану твоим мужем, — добавила Майя, и Лилит издала легкий смешок после этой фразы. Она прижалась к ней лбом зная, что если Майя отпустит ее сейчас, то она, скорее всего, упадет, потеряв равновесие. Лилит вдохнула слабый запах ее духов, таких родных. На мгновение ей снова стало десять лет, и она словно только что на всем ходу упала с велосипеда и ободрала всю кожу с колен. А Майя подняла Лилит, прижала к груди и сказала, что все заживет. И следа не останется. А значит, не о чем печалиться. Обе сильнее уткнулись носом, и их рыдания рикошетом прокатились по грудной клетке, как выстрелы на поляне.       — Мы проживаем жизнь с громким смехом, захватывающими фильмами и шикарной обувью, достаточно тяжелой, чтобы растоптать любого, кто попытается ослабить наш свет, — дрожащим от слез голосом сказала Майя, и Лилит повторила эту мантру, которая когда-то поддерживала их обеих с тех пор, как они встретились. — Это моя девочка, — прошептала Майя. — Пойдем подышим воздухом. Мы это заслужили. Ты заслужила это после того, как надрывала задницу, чтобы добраться до момента, в котором сейчас оказалась. Мы обе заслужили второй шанс. Иногда Всевышний вновь соединяет две когда-то разлученные души, тогда как они полагали, что не встретятся больше.

***

Новый Орлеан

      На самом деле, пока Клаус и Ребекка отсутствовали в Новом Орлеане из-за Лилит, Элайдже и Марселю пришлось столкнуться с новыми врагами и испытаниями, включая ритуал Жатвы. Как только он был завершен… никто не ожил. Тогда и раскрылась правда о том, что в теле ведьмы Сабины находилась сама Селеста. Та самая возлюбленная Элайджи, которая умерла от рук Никлауса и вернулась, чтобы отомстить. Вместо воскрешения умерших девушек, она использовала высвободившуюся силу для того, чтобы оживить других ведьм: Женевьеву, Папу Тунде и Бастианну. Вместе они начали борьбу за восстановление власти ведьм. Папу Тунде удалось одолеть со временем, но никто не знал, каким образом. В конце он позволил Селесте убить себя, сказав, что это великая честь для него. Его жертва должна была еще больше увеличить силу костяного клинка Папы Тунде. Но остались еще две ведьмы, а Никлаус из-за собственного горя не хотел даже лезть в интриги города, поэтому все легло на плечи Элайджи и Марселя.       Небо напоминало россыпь мерцающей магической пыли на ладони великана. Хейли всегда нравилась ночь. Но теперь она испытывала тревогу, глядя во мрак. Вчера была единственная ночь, когда волки обратились в людей, и Хейли устроила по этому поводу вечеринку, чтобы познакомиться со своей семьей. Конечно, Маршалл не подверглась проклятью, поэтому в то полнолуние она наоборот должна была превратиться в волка, но тут на помощь пришел кулон Лилит, который она оставила. Вскоре Хейли встретила этих оборотней, среди них был парень Джексон, который, как он ей сказал при встрече, должен был быть с ней обручен, чего Хейли вовсе не ожидала. От Джексона она узнала, что они являлись представителями древних королевских домов оборотней. А вот то, что было дальше, можно было полностью описать состоянием Хейли. Сидя за столом, она отбивала каблуком чечетку по полу в ожидании Элайджи. Она знала, что вчера он встретился с ведьмой, которая рассказала ему, кем она была на самом деле. А именно — Селестой. Бывшая возлюбленная Элайджи наложила на него заклятие. Селеста сказала Майклсону, что как только он очнется, он узнает, что Клаус, Ребекка и Хейли, каждый из них, окажутся в опасности, и он сможет спасти только одного. Хейли погибнет в пожаре, на Ребекку нападет стая волков, а Клауса пронзят костяным клинком Папы Тунде и унесут в неизвестном направлении. Элайджа решил спасти Хейли, ведь она была смертной, в отличие от его брата и сестры, но после на его теле появились неизвестные имена. Как оказалось позже, это была игра от Селесты, которую они должны были разгадать. Они узнали, что это были имена женщин, чьи тела занимала Селеста за последние двести лет, и все эти женщины покончили с собой. Кто-то выпрыгнул из окна, кто-то утопился, кто-то перерезал вены. Так было со всеми, кроме одной, которая умерла в 1919 году от гриппа. Хейли вновь встала с кресла и направилась к нижней полке. Она листала страницы книг и задавалась вопросом, как часто Элайджа вот так сидел над этими книгами? Как часто он их перечитывал? Какие из них были его любимыми? Ответы знали потрепанные страницы и загнутые уголки. Быстрые приближающиеся шаги отдавались барабанной дробью в голове Хейли, и она в ожидании посмотрела на дверь.       — Нашла что-нибудь о таинственной ведьме Кларе? — спросил Марсель, войдя в комнату, за ним вошел и Элайджа.       — Да, не много, правда, — ответила Хейли. Она машинально проследила за тем, как Элайджа закатал рукава рубашки выше локтей, и ее взгляд задержался на его оголенных предплечьях.       — Хейли? — позвал Элайджа, и она моргнула, словно проснувшись, и направилась в сторону кресла. Ноутбук снова открылся, и пальцы побарабанили по клавиатуре. Хейли открыла сайт с фотографиями сотрудников госпиталя.       — Она была медсестрой в больнице «Геральдическая лилия». Узнаешь её? — спросила Хейли, и Элайджа, прищурившись, разглядывал некую Клару. — Верхний ряд, вторая справа, — сказала она, и Марсель, который стоял тоже рядом, отошел от стола и начал расхаживать по комнате. Он почувствовал себя так, будто получил внезапный удар в пах. Его карие глаза ничего не выражали. Он ничем не выдал своего волнения, разве что чуть участилось дыхание.       — Нет… — произнес Элайджа. — Я ее не знаю, — сказал он. Элайджа произнес это так тихо и грустно, что Хейли невольно улыбнулась. И она увидела, как уголки его губ тоже дрогнули. Маршалл не знала как, но ее пальцы видимо решили жить сами по себе и переплелись с его пальцами. Элайджа словил себя на мысли, что это было так естественно, что немного растерялся. Он поднял голову, и его взгляд случайно упал на вампира. — Марсель? Ты ее знаешь? — спросил Элайджа, но тот лишь промолчал. Его мир словно сошел со своей оси. Марселя будто сбросили с земного шара, отправив прямиком на Солнце. Он заживо обращался в пепел, однако каким-то образом по-прежнему слышал Элайджу, хотя изнутри его кожа сгорала и истончалась, а мозг выворачивался наизнанку.       — Марсель, тебе напомнить, что Никлаус и Ребекка где-то ужасно страдают, и если ты что-то знаешь, лучше скажи, — попросил Элайджа, не сводя взгляда с потерянного лица Марселя.       — В больнице, они там, — коротко ответил он.       — Ты уверен? Откуда ты знаешь? — спросила Хейли, но, видимо, ее голос не прозвучал убедительно.       — Просто знаю, — сказал Марсель. Сердце взорвалось в груди наполненным водой воздушным шариком. Легкие пытались разорвать грудную клетку. Словно каждый кулак в мире решил врезать ему. Он переживал за Ребекку и никак не мог взять себя в руки.       — Откуда ты знаешь? — спросил Элайджа, подойдя к Марселю. Он размял шею и потер подбородок.       — Если я прав, то вы должны знать, с чем мы имеем дело, — сказал Марсель. — Мы кое-что сделали с Ребеккой, и я думаю, ведьмы попытаются использовать это против нее, — продолжил он. — И это вам не понравится… Признание от Марселя отдалось в ушах Элайджи раскатом грома. Он отступил, и десять тысяч крошечных частиц разлетелись вокруг него. Марсель опустил взгляд и отвернулся, глубоко вдыхая.       — Большую часть века я думал, как отец нашел нас? — произнес Элайджа. Пальцы его рук на мгновение сжались в кулак. — Какую глупую ошибку мы допустили и уничтожили город, который наконец могли назвать домом? — расспрашивал он, приближаясь к нему. — Ты знал, что я даже какое-то время винил себя, Марселиус? Хейли увидела, как Элайджа стиснул зубы, как заходили желваки, как он сжал пальцами спинку стула, на которую опирался, отчего затрещало дерево. И в следующую секунду Майклсон сжал горло Марселя.       — Элайджа! — попыталась остановить его Хейли.       — Никлаус… Относился к тебе, как сыну, — сказал Элайджа. — Ребекка…       — Я любил ее, — прервал Марсель. — И я все еще люблю. Мы всего лишь хотели быть вместе, но пока Клаус был рядом… Он бы не позволил нам быть вместе. Кому, как не тебе, знать, о чем я говорю? — спросил Марсель, намекая на Селест и Хейли. Элайджа отпустил Марселя и задумался. Когда он вспомнил, что произошло пару дней назад, его лицо, лоб, рот — все перекосила судорога. Клаус и так всегда резко реагировал на предательство, а после потери ребенка, что их могло ждать? Что если отказавшись от Лилит, он перерезал тот последний трос, который удерживал его над пропастью, и сам обрек себя на погибель? И ведь Элайджа знал, что Клаус где-то держал кол из белого дуба.       — Когда Клаус узнает правду, его гневу не будет предела, и я не позволю, чтобы моя сестра страдала от этого гнева, — сказал Элайджа.       — Тогда мы должны найти их, пока он не знал правду, — сказал Марсель.

***

      Его глаза были закрыты — слишком яркий свет, и Клаус невольно думал, видел ли он когда-нибудь такую яркую луну. За последние месяца его мир буквально рушился. Ему казалось, что даже атмосфера вела себя непредсказуемо: резко и радикально менялась погода. Постоянно висели серые облака, птицы с неба исчезали. Яркая прежде листва деревьев и зелень травы потускнела и пожухла. Сейчас был апрель, но, несмотря на весну, небо не менялось и промерзшая земля оставалась темной, без зеленых ростков.       — Моя рана не заживает, — сказал Клаус, посмотрев на стол, на котором лежал клинок Папы Тунде, который был совсем недавно в нем. Этот клинок содержал в себе столько тёмной магии, что он мог убивать всех сверхъестественных существ, кроме абсолютно бессмертных, например, первородных. Пока кинжал находился в теле древнего, Клаус пребывал в бессознательном состоянии.       — Потребуется время, — сказала рыжеволосая девушка. Она оттолкнулась спиной от стены и тепло улыбнулась гибриду, будто бы и забыла, что именно он стал причиной ее смерти тогда, в госпитале.       — Ты одна из них, — догадался Клаус. — Восставшая из мертвых, ведьма, жаждущая мести, — сказал он и снова посмотрел на клинок. — Почему ты добра ко мне?       — Ты ничего мне не сделал, — ответила она, подойдя к нему. — И, по правде говоря, ты так слаб, что хочется тебя пожалеть, — улыбнулась Женевьева и провела пальцами по лицу гибрида. Ее глаза, не отрываясь, лукаво смотрели на него, в них отчетливо виднелись пляшущие чертики, а огненно-рыжие волосы казались единственным источником света в темной комнате. И Никлаус не знал, что на него нахлынуло. Отчаяние. Желание. Страх. Печаль. Любовь. Напоминание о том, как ему не хватало ее, ударяло с болезненной силой. Ему нравилось, какой нежной она становилось наедине с ним, как она без колебаний всегда вставала на его защиту. Он любил ее. Сейчас вместо Лилит стояла совершенно другая девушка. Она была совсем близко и вопросительно глядела на него… Но в его голове билась одна мысль: «Лилит меня никогда не простит». Клаус громко выдохнул. От осознания, что пришел конец, он был готов отдать Богу душу, если таковая у него, конечно же, имелась.       — Ты тут? — спросила Женевьева.       — Тогда предай остальных и присоединяйся ко мне, — сказал Клаус, отрываясь от своих мыслей. — Я вознагражу тебя так, как ты себе не представляешь. Внезапно помещение стало казаться ему тесным, стены давили со всех сторон, а безобидный, кажется, смех ведьмы оглушал его. Она снова провела пальцами по его коже, и он невольно отшатнулся, но, тем не менее, он был привязан к стулу. Ведьма поднялась на цыпочки и прошептала:       — Клаус Майклсон предлагает мне сделку, — довольно проговорила она. Женевьева взяла лицо Клауса в свои ладони и приблизила настолько, насколько это было возможно. Он вопросительно смотрел на девушку, отчаянно стараясь понять, что у нее на уме. — Я польщена, но сначала мы должны поговорить о твоей сестре.       — Не смей трогать Ребекку, — сказал Клаус, прежде чем Женевьева отошла от него и начала перемешивать что-то в керамической миске. — Если хочешь навредить ей…       — Опекающий брат… Жаль, что твоя верность не взаимна. Кому как не мне знать о ее предательстве? У нас с тобой есть кое-что общее, — подмигнула она и, взяв миску, вернулась снова к нему. — Вот, выпей. Я просто пытаюсь помочь тебе, чтобы ты увидел правду, которая была прямо перед тобой почти сто лет, — сказала она, лукаво улыбнувшись, Женевьева протянула миску с какой-то жидкостью и выжидающе просмотрела на Майклсона. Он недоуменно смотрел на нее, но, прищурившись, наклонился к миске, выпивая ее содержимое. Жижа медленно проходила, пока не застряла в горле, и гибрид инстинктивно закашлялся, из-за чего ведьма закрыла ему рот. — Твоя сестра наткнулась на нескольких оборотней. Наверное, ты чувствуешь яд в ее крови, — пояснила ведьма. — В ее ослабленном состоянии я смогу управлять ее памятью. Вот как я отомщу за себя: покажу тебе ее предательство, — сказала она, прежде чем переложить руку на его лоб. Женевьева связала разум Ребекки и Клауса, поэтому оба видели те же сцены из прошлого.       — И это твое предательство? — недоумевал Клаус. — Моя сестра и Марсель прятались большую часть времени за моей спиной, почти двести лет, — осведомил Клаус. Ведь по воспоминанием он увидел, как сладкая парочка целовалась в каком-то госпитале.       — Да, и несмотря на предупреждения, — напомнила ведьма. — Ты же предупреждал их. И, насколько я знаю, грубо.       — У меня были свои причины, — сказал Никлаус.       — Насколько мне известно, тебе достаточно одной причины, — сказала Женевьева. — Тебе так хотелось, — она посмотрела на него и положила руку на его колено, плавно двигаясь вверх. В этот момент первородного будто к земле пригвоздило. А когда Женевьева еще и склонилась к нему он подумал, что ему точно не помешал бы стул, чтобы присесть. Хотя он и так сидел. — Ты когда-нибудь читал «Ветхий завет», Ник? Видишь ли… Бог не был всемогущ потому, что он был прав. Он был прав потому, что был всемогущ, — сказала она, и его передернуло от того, что какая-то неизвестная ведьма назвала его «Ник». Это было слишком лично. «Как правы были люди в Средневековье, сжигавшие рыжеволосых ведьм», — раздумывал Клаус.       — Не знаю, во что ты играешь, но если смысл твоего плана был настроить меня против моей сестры этим открытием, это было бесполезной попыткой, — сказал Клаус.       — Бедняжка…— надула губы ведьма и сделала сочувствующий взгляд. — После тысячи лет предательство семьи… Становится ожидаемым. Если бы только в этом было их предательство… К сожалению, это не все, — сказала она. Никлаус двинул желваками, пока в голове поднимался ураган. — Свидания твоей сестры с Марселем было только началом, понимаешь? — спросила Женевьева. — Бремя твоего порицания стало слишком велико, и в результате пришел твой самый главный страх, — прошептала она, склонившись к его уху. — Что их любовь друг к другу затмит их любовь к тебе. Превратит ее в ненависть, Ник. Они сговорились навсегда избавиться от тебя, — сказала она. Его глаза были незнакомые, стеклянные и далекие, словно он находился за много миль отсюда. 1919 год — время эпидемии гриппа. В Новом Орлеане Женевьева работала в госпитале, ухаживая за больными. Там она познакомилась с Ребеккой. Майклсон, узнав, что Женевьева была ведьмой, планировала использовать ее в своих целях. Ребекка и Марсель хотели избавиться от Клауса, так как боялись, что он может помешать их отношениям.       — Хватит лжи! — закричал Клаус.       — Не казни гонца, — сказала ведьма. — В глубине души ты наверняка знал и подозревал, что твой отец приехал сюда в 1919-м, чтобы убить тебя, не так ли? — спросила она. — И раз город сгорел, у него почти получилось. Клаус выпрямился и склонил голову набок, по прежнему не веря в то, что видел.       — Мои родственники и я делали ужасные вещи друг другу многие годы, но Ребекка… — отрицательно покачал головой Клаус. — Не позвала бы моего отца, как бы она ни злилась, — сказал он, и его откинуло в воспоминания из детства:       — Тише. Это всего лишь гроза, — сказал Никлаус, пригладив волосы сестры. — Не бойся. Я не позволю причинить тебе вреда.       — Ник, не уходи, — попросила перепуганная Ребекка, посмотрев на брата.       — Я вырезал его для отца, — сказал Никлаус, доставая что-то из кармана. — Это смелый рыцарь. Ты тоже можешь быть смелой, — сказал он, протянув сестре деревянного рыцаря.       — Ты останешься со мной, пока гроза не закончится? — спросила она.       — Я всегда буду с тобой, Ребекка. Несмотря ни на что.       — Мило, что ты в это веришь, — прервала его воспоминания ведьма. — Но когда мы закончим, ты узнаешь, как сильно ошибался, — сказала она и приложила ладонь к его лбу. — Что ты видишь? Клаус стоял на кладбище и перед собой видел Марселя и Ребекку. Возле них зажигала свечи Женевьева, а после она достала клинок и страницу из городской газеты, где четко был виден Никлаус. Влюбленная парочка действительно шла на это. Они хотели вызвать в город единственного человека, которого Клаус боялся, — Майкла. Для этого они использовали Женевьеву и уговорили ее сотворить заклинание вызова.       — Клинок моего отца, — сглотнул горечь Клаус. — Он пропал, когда я был ребенком. Он избил меня до полусмерти, думая, что я украл его… Ребекка была так добра ко мне несколько недель после этого, — сказал гибрид. Негативная энергия, излучаемая от него, словно черный ореол окутывал все помещение. — Надо было догадаться, что это она виновата… Женевьева с Ребеккой сдружились, но позже сестра Клауса передумала вызывать Майкла, но было уже поздно. Тогда Женевьева поняла, что Ребекка всего лишь использовала ее. Боясь гнева брата, Ребекка заткнула ей рот платком, на котором была кровь больного, чтобы заразить Женевьеву. Так же она заразила Клару, которая стала случайной свидетельницей произошедшего. Потом Ребекка, загипнотизировав санитаров, приказала им держать Женевьеву и Клару в карантине, после чего сбежала.       — Моя сестра… — произнёс Клаус, увидев все производящее в 1919 году. Его настроение так резко сменилось, что из него выбило все дыхание. Будто он был игроком в регби, и его только что на полном ходу ударили в живот. Всего несколько часов назад он был опечален смертью ребенка, но внезапно словно с головой ушел под лед, в смертельно холодную воду. Контраст был просто ошеломительным.       — Мне жаль, — сказала Женевьева. — Я знаю, как это больно — видеть то, что она сделала и видеть, кто она на самом деле, но ты должен был знать. Должен был увидеть, и теперь ты сможешь отомстить, — сказала она. — За нас, — Женевьева вальяжно подошла к креслу и, не спеша, сняла ремни, которые сдерживали Клауса, а после протянула ему свою оголенную кисть. — Вот, выпей, тебе понадобятся силы, — сказала она. Клаус был бы рад сказать хоть что-то, но все слова слиплись в мягкий, липкий ком, и их невозможно было разделить на предложения. Он склонился к ее руке и отпил кровь. Как только он закончил, Женевьева взяла клинок Папы Тунде и протянула его Клаусу, дабы тот наказал свою сестру именно этим способом. Он протянул руку и обхватил пальцами клинок, а после повернулся очень-очень медленно, что даже ведьма испугалась. Никлаус смотрел на нее, сморщив лоб. Одним резким движением, он прислонил этот же клинок к горлу ведьмы. Женевьева заметила, как он смотрел на нее своими бездонными глазами. В свете луны они казались ей еще темнее, чем обычно. Ей хотелось отвести взгляд, но она не могла, словно бездна ее тянула. Клаус опустил руку и, разворачиваясь, направился к выходу.       — РЕБЕККА! — крикнул Никлаус. Из полумрака смежного помещения вышел первородный гибрид. Вот оно, истинное порождение дьявола: серое лицо со светящимися в полумраке белками глаз.

***

Мистик Фоллс

      Лилит и Майя сидели на крыльце поздним вечером, когда темнота накрывала город и, казалось, весь мир. По телевизору с музыкального канала играли песни Ланы Дель Рей и Шинейда О’Коннор. Майя болтала о тех трех месяцах, которые она провела в городе после того, как вернулась из мира мертвых, пока Лилит была в тюремном мире. Лилит украдкой разглядывала профиль подруги, все еще не веря своим глазам и все еще высказывая слова благодарности Вселенной.       — Моя семья… — запинаясь проговорила Майя. — Мою маму уволили с работы, — делала паузы она, и Лилит поняла, что ей было тяжело говорить об этом. — Коллега ее подставила, заявив, что она украла деньги фирмы, — продолжила Майя и посмотрела на подругу. — Как понимаешь, это неправда, и буквально через пару дней фирма узнала, кто присвоил деньги, но было уже поздно. Мистик Фоллс — маленький город. Любой слух распространяется за считанные секунды. Жители перешептывались, кто-то выкрикивал: «Держите свою сумочку — она воровка», — сказала Майя. Ее ресницы запорхали, удерживая навернувшиеся слезы. — Братья подверглись буллингу в школе. Один ложный слух разрушил жизнь моей семьи, как агрессивный рак головного мозга, а я не могла ничего сделать, ведь была тогда мертва, — сказала Майя. — Но все не так плохо на самом деле, — кивала она. — Один человек помог моей семье перебраться в другой город. Помог снять жилье, обустроиться, найти работу, — перечисляла она и посмотрела внимательно на подругу. Взгляд Майи был таким пронзительным, что Лилит невольно начала догадываться, кто помог ее семье. — Я знаю, что ты мой человек и я должна быть на твоей стороне, но я так благодарна ему, — сказала Майя, опустив глаза. — Я и моя семья абсолютно ничего не значим для него, все это он делал ради тебя… Поэтому, — вздохнула Майя. — Через день, год или, может, век ты появишься на пороге его дома и позволишь ему подарить тебе весь мир. Лилит опустила взгляд вниз и металась в своих размышлениях. Она не понимала, почему это она должна делать шаг? Лилит действительно не знала, на каком месте она находилась в жизни Никлауса. Иногда он обращался с ней как с кем-то особенным, а иногда так, будто она ничего не значила. Она до сих пор помнила, каким болезненным было то утро, когда она узнала о потере ребенке, и то утро, когда Клаус ушел. Как устали ее глаза и сердце. Она до сих пор помнила, как у нее чуть не перехватило дыхание, когда она плакала и как она пыталась остановить шум, который сама издавала. Лилит никогда не забудет эту боль потери, и даже с Майей она не могла себе представить, как это — жить без малыша? Она, конечно, понимала, чего добивалась ее подруга. Майя хотела, чтобы все, окружающее Лилит, исчезло, подобно пестро размалеванной, украшенной сусальной позолотой театральной декорации. Лилит должна была увидеть, что на свою жизнь можно навесить любые декорации. Ведь сейчас она жила одной-единственной декорацией (потеря ребенка) и она свято верила, что только она существовала на свете, не ведая, что декорациям нет числа. Лилит требовалось время и, возможно, даже очень много времени, чтобы сменить эти декорации на другие. Майя посмотрела на звезды. Здесь они были совсем иные, не такие, как в городе: яркие и крупные, словно кто-то взял огромную кисть, макнул в белую краску и хорошенько прошелся по небу. «И звезды эти не знали ни печали, ни горя. Динозавры ходили по Земле — а они сияли. В море плавали мегалодоны — а они сияли. Кроманьонцы рисовали наскальные рисунки — а они сияли. Шумеры строили свои первые храмы — а они сияли. Древние египтяне высекали из камня сфинкса — а они сияли. Империи расцветали и приходили в упадок — а они по-прежнему сияли… Теперь я, дитя двадцать первого века, сидела на крыльце дома — и звезды сияли надо мной. Теперь были мертвы все динозавры и мегалодоны, шумеры и древние египтяне, — так что мир стал моим», — пронеслось в голове Майи. И до чего же изумительно это было, вдруг понять, что среди галактик и вселенных, среди звезд, планет и космической пыли, среди лютого холода космоса и невообразимого жара планет — здесь, на крыльце дома, сидели подруги, которые вглядывались в небо. А на сетчатку их глаз падал свет, который некоторые звезды испустили еще сотни, и тысячи, и даже сотни тысяч лет назад. Большая Медведица. Пояс Ориона. Кассиопея. Эй, звезды, вы уронили свой волшебный свет, а Майя его поймала!       — Лилит, видишь Полярную звезду? — указала пальцем в небо Майя.       — Да, — ответила Лилит.       — Только что ее свет попал в твои глаза. А знаешь, сколько лет этот свет летел от звезды до твоих зрачков? Я только что проверила в интернете: четыреста тридцать три года. Вообрази! Он летел-летел-летел, только чтобы в итоге попасть в твои глаза, — восхищалась Майя. Лилит посмотрела на подругу с мягкой улыбкой.       — Есть нечто более удивительное, чем звезды, — сказала Лилит.       — Что? — спросила Майя.       — Что Майя Хендерсон, которая вместо того, чтобы пролистывать «Инстаграм» и «Тиндер», читает о том, сколько световых лет от нас до Полярной звезды, — усмехнулась Лилит, и Майя махнула рукой.       — Ну в самом деле, какой там «Инстаграм», когда тут такие звезды, — сказала Майя и снова посмотрела на небо. — Лилит, — позвала Майя и отобрала бутылку вина у подруги. — За звезды, умеющие слушать и за мечты, которые сбываются, — сказала она, отпив содержимое бутылки, и протянула ее Лилит. «Возможно, в какой-нибудь другой жизни мы сможем встретиться вновь», — вспомнились слова Лилит, которые она сказала смотря на звезды, попрощавшись с Майей. И после она не могла поверить, что этот день, начавшийся так печально и невыносимо, может развернуть курс на сто восемьдесят градусов и из полнейшего хаоса и мрака вдруг вынырнуть в тихие лазурные воды. Ей еще предстояло совладать с болью от потери малыша, но сейчас… Лилит сидела на крыльце, под завораживающим, усеянным звездами небом, а человек, которого Лилит давным-давно считала мертвым, сидел рядом с ней. Не это ли самое настоящее чудо? Майя склонила голову набок в ожидании подруги.       — Радуйся, плачь, ощущай различные эмоции, чувствуй вкус жизни. Люби. Никогда не упускай случая испытать нечто новое, Лилит. Это расширяет кругозор, — сказала Майя.       — Я ощущаю себя крайне странно… Словно я очнулась из комы и узнала, что пробыла в ней лет двадцать, — сказала Лилит, взяв бутылку из рук подруги.       — Это твои нежные цветы пытаются пробиться наружу сквозь толстый слой битого стекла, которыми их завалило. Самые прекрасные цветы, — улыбнулась Майя. Лилит неуверенно улыбнулась и взглянула на звезды.       — Ты мой человек, Майя, — сказала Лилит. — Подруги навсегда, — произнесла она, посмотрев на нее. Майя усмехнулась и сжала руку Лилит. — За звезды, умеющие слушать и за мечты, которые сбываются, — сказала Лилит, отпив содержимое бутылки. Подруги вернулись в дом, не обнаружив больше алкоголя на первом этаже, Лилит решилась поискать его на втором, ведь алкоголь хорошо притуплял жажду, но была и другая причина. После первого стакана видишь вещи в розовом свете, и, допив вторую бутылку вина, Лилит наконец почувствовала легкое опьянение, и мир казался ей радужным. Но после второго стакана вы видите вещи — в искажённом, а потом уже — в истинном свете, и это самое страшное, что может быть.       — Ты хочешь поступить в медицинский? — удивленно спросила Лилит, остановившись на лестнице.       — Точнее на медсестру, я даже успела пройти курсы по первой медицинской помощи, — сказала Майя.       — Ого… — выдала Лилит. Ее подруга теперь жила в Новом Орлеане со своей семьей, которую перевез Клаус. Майя подрабатывала в баре «Россо» вместе с Камиллой и откладывала деньги на учебу. Долг, который когда-то висел на ее семье из-за отца, погасил Никлаус, но Майя не стала об этом говорить по просьбе самого Майклсона. Лилит поднялась наверх, как Майя услышала стук в дверь. Она подошла к двери и, открыв ее, увидела молодого парня.       — Привет, — поздоровался он. Майя заметила пот на лбу парня.       — Кто ты? — спросила она.       — Я Кай, — оповестил он. Взгляд Майи тут же сменился, и она уже дернула дверью, чтобы ее закрыть перед носом Паркера.       — Стой-стой-стой-стой, — сказал Кай, придерживая дверь. — Мы вроде не знакомы, но, кажется, ты знаешь, кто я и если это так, то я понимаю тебя. Сейчас меня все ненавидят, хотя когда было иначе? — спросил Кай, и Майя снова попыталась закрыть дверь. — Мне правда нужно поговорить с Лилит. Пожалуйста, — попросил Кай. Он одарил ее самым жалобным на свете взглядом. Даже легендарный Кот в Сапогах из «Шрека» сейчас бы снял перед ним свою шляпу.       — А ей — нет, — сказала Майя и уже хотела закрыть дверь, как услышала голос за спиной.       — Что ты тут делаешь? — спросила Лилит, застыв с бутылкой крепкого алкоголя. Она даже приоткрыла рот, увидев, что враг номер один просто стоял на пороге, и ей оставалось лишь взмахнуть рукой, чтобы свернуть ему шею.       — Я вообще звонил тебе, но ты не берешь трубку, — сказал Кай. Он облокотился плечом о дверной косяк и выглядел так устало, словно мешки таскал всю ночь. Дело было в том, что Паркер ослаб из-за неправильного слияния, да еще и из-за раны, которую нанесла Бонни в тюремном мире. Он метался с места на места, потому что Беннет и Сальваторе искали его, веря в то, что именно он убил Лилит и ее ребенка. Парню потребовалось много усилий, чтобы добраться до Лилит незамеченным.       — Будешь выкапывать себе яму лопатой или воспользуешься руками? — спросила Лилит, и Кай тяжело вздохнул. Паркера мучили противоречивые чувства: волнение, страх, стыд, сочувствие и странное оцепенение. Как будто он повстречал соседского пса, которого не видел много лет, и теперь отчаянно пытался вспомнить, кусается он или нет. Каждый сантиметр его тела заполняло чувство вины, и он все задавался вопросами: «почему он чувствовал это?», «почему ему было стыдно за поступок его отца?», «почему ему жаль Лилит?», «почему он вообще это делает?», «почему он помогает ей?». Ведь ему должно быть плевать.       — Пожалуйста, выслушай. Мне жаль, что так произошло, но я непричастен к этому, — сказал Паркер. Но что-то в его словах не давало ей покоя. Ее внутренний датчик, распознающий ложь, стал зашкаливать от напряжения. Да это всего лишь уловка! — Передай ей, прошу, — сказал Кай Майе, протянув записку. Майя посмотрела недоверчиво на Кая, а после на Лилит, но, взяв записку, она передала ее. Лилит развернула клочок бумаги и начала читать строки.       — Э-э, ой, уй-я, — бормотал Кай. Обливаясь потом, кровью и поливая сам себя ругательствами, как из шланга, Кай поплелся к дивану, придерживая рану. — Была бы кстати кровь вампира или медицинская помощь, чтобы я тут не помер, — сказал Паркер. Майя приподняла брови от наглости парня и посмотрела на Лилит, которая все еще читала с нахмуренным видом.       — Ага, клиника, где работает твоя сестра, в северной стороне, — холодно сказала Майя.       — Думаю, я не дойду до нее, — простонал Паркер. Лилит окаменела. Она превратилась в гранитную крошку, едва моргая глазами. Она перечитала записку еще раз, и чувство внутри было такое, будто… Ее дом горел. Все, что было ей дорого, вот-вот превратится в золу. Стекла словно вылетели из рам, осколки ранили ее снова, пепел кружился в воздухе, а Лилит просто стояла.       — Майя, обработай рану, — сказала Лилит. Ее голос дрогнул.       — Что? — удивилась Майя. — Ему? Он же…       — Я заберу твою машину, — оповестила Лилит.       — Эй, Лилит! Что происходит? — спросила Майя, но секундой позже машина уже выехала и растворилась в поле зрения.       — Ку-ку, я истекаю кровью и, кажется, вижу белый свет, — сказал Кай.       — Ты не можешь видеть белый свет, в твоем случае только черный, — сказала Майя, все еще стоя и ничего не делая.       — Слышал, ты хотела пойти учиться на медсестру, — сказал Кай. — Не пойми неправильно, я не подслушивал, просто вы обе так громко говорили, пока я собирался с мыслями за дверью, — сказал Кай, давя ладонью на рану. — Вообще о чем это я? Ах, да. Слышала про клятву Гиппократа? — спросил Кай, и Майя, округлив глаза, посмотрела на него. Кажется, мысль об учебе в медицинском тут же отпала. Кай огляделся по сторонам, и его взгляд упал на открытое окно. Солнце едва взошло, превратив небо на востоке в расплавленное золото. Майя надела перчатки, обработала рану жидкостью, слегка раздвигая края. Кай зажмурилась.       — Будет всего несколько стежков, — раздумывала Майя, вправляя шелковую нить в тонкую изогнутую иглу. — Только вот…       — Что? — поинтересовался Паркер, поглядывая на иглу.       — Нет обезболивающего. Придется без него, — сказала Майя и выжидательно посмотрела на Кая. Парень закусил губу.       — И что будем делать? — спросил он.       — Ну, можешь употребить огромное количество алкоголя или ждать своего неизбежного конца, — сказала Майя.       — Спасибо алконавт, пободрила, — сказал Паркер.       — Больница в северной стороне, — напомнила Майя. — У тебя не так много вариантов, — сказала она, и он фыркнул. — Попробуй не смотреть на рану, — предложила Майя, и Кай послушно отвел глаза, старательно делая вдох-выдох, но когда игла погрузилась в кожу, стало ясно, что он долго не продержится.       — М.Ма.Ми? Мими!.. Я не могу, — выдохнул Кай.       — Я Майя, и осталось немного, — сказала она.       — Мия, давай я схожу поищу обезболивающее, — сказал он. — В американских домах всегда они есть. Может какие-нибудь таблетки… Ай!       — Нет, — сказала Майя. — Я уже проверяла, их нет. Кожу пронзила нестерпимая боль. Кай старался не дергаться, но с каждым стежком это становилось все труднее и труднее.       — Ты же сказала, всего несколько стежков! — прошипел Паркер, хватая воздух ртом и впиваясь рукой в плечо Майи.       — Еще чуть-чуть, — сказала Майя и перед глазами Кая поплыла золотая пыль.       — Нет… Не могу больше! — забормотал он, ощущая, как сознание стремительно съеживалось до размера белой пульсирующей точки.       — Осталось последнее, — сказала Майя и Кай заорал во все горло.       — Аааа! Больно! Больно! Больно! — кричал Паркер.       — Ты что разорался, я пластырь наклеила, — сказала Майя.       — Ах, да? — выдохнул Кай. — Совсем не больно, я думал, будет хуже.       — Ну-ну, — подняла брови Майя. Паркер встал с дивана, но двигаться было все еще больно. — Что ж, увидимся еще, и да, спасибо, — сказал Кай, положив руку на сердце.       — Мы вряд ли встретимся еще раз. Я не допускаю одну и ту же ошибку дважды, — улыбнулась Майя, и Кай, закатив глаза, вышел из дома. Он перебирался с дерева на дерево. Остановившись Паркер, облокотился спиной о ствол, выпрямляя затекшую спину. Прямо над парком ныряло в прозрачные облака и выныривало снова солнце, где-то жалобно кричала птица. Воздух был свежим и сладким до головокружения. Над головой среди тяжелых розовых цветов трепетали бабочки. Паркер открыл рот, как рыба, выброшенная на песок, все звуки занозами застряли в горле. В голове закружился рой необлачимых в слова мыслей. «Еще немного, Кай,» — пронеслось у него в голове. Он посмотрел на здание, где работала его сестра, и, собрав все оставшиеся силы, направился туда.

***

      Слегка неуверенно вошла Джозетт в кабинет врача, осторожно посматривая на Кая.       — Наконец-то, — сказал Кай, сидя на кушетке. — Я надеюсь, у тебя уважительная причина для опозданий.       — Что ты здесь делаешь? — спросила она.       — Послушай, с самого ритуала мне кое-что беспокоило. Мы провели его неправильно, — сказал Паркер, и Джо стало ясно, что причина волноваться была, и не маленькая, потому что его лицо окаменело, а на лбу прорезалась глубокая складка. — Люк не мой близнец, но мы подумали «да ладно, и так сойдет», и все даже получилось, здорово! Я даже стал чуть-чуть добрее, — сказал он и взглянул на сестру. — Если тебе это интересно… Но я ждал, когда за это придется поплатиться, и вот похоже момент настал. Потому что я… — резкая волна поступила к его горлу. — Ведро… — сказал он, но слово слилось в невнятную кашу. Кай сделал последнее усилие над своим телом, но волна крови полилась из его рта.       — Боже, — сказала Джо и придвинула мусорное ведро к Кайю. Он взялся за руку сестры, как за опору, чтобы не упасть, но вместе с этим начал вытягивать из нее магию.       — Прекрати! — сказала Джо, отскочив от Малакая.       — Ого, — удивился Кай и вытер тыльной стороной ладони кровь с губ. — Я чувствую себя лучше.       — Да, потому что ты высосал из меня магию! — сказала Джо.       — Прости, я случайно, но мне и вправду лучше, — ответил Кай. Он посмотрел на сестру и прищурился. — Ты должна мне отдать свою магию, — сказал он.       — Что-что? — спросила Джозетт, не веря своим ушам.       — Это фальшивое слияние явно разваливается, ведь мне нужно было получить твою магию, ведь так? — догадывался Паркер. — Не знаю, положи ее в плюшевого мишку, в утку, куда угодно и отдай мне, — сказал Кай. Сердце Джо стукнулось о ребра, скользнуло вниз и провалилось в пятки.       — Я чувствую себя просто прекрасно, — сказала Джо. — Что означает, что в ближайшее время я не умру. Что ты задумал? Говори! — крикнула она и пустила магию в брата. Кай упал на пол, обхватив голову руками. Сердце замолотило внутри, дыхание стало рваться в лоскуты.       — Ничего я не задумал! — сказал Кай.       — Ты придумал план, чтобы просто забрать всю магическую силу себе, — утверждала Джозетт. Его начала бить такая дрожь, что стоило поторопиться. Неизвестно, сколько еще минут он смог бы удержаться. Пустив ответную магию в сестру, он освободился от влияния заклинания.       — Вообще-то это план, с помощью которого мы все выживем! Ну извини, что поступаю так эгоистично! — сказал Кай. Джозетт стояла рядом, решительно уперев руки в бока, не веря в то, что Каю было плохо, ведь он был талантливым актером.       — Потому что ты лжец, — сказала она. — Самый ужасный в мире лжец. А все потому, что твоя ложь звучит словно самая настоящая правда! И для меня практически невозможно найти тонкую грань разницы, — пояснила Джозетт.       — Ты права, — кивнул Паркер, подойдя к сестре. Его лицо было в сантиметре от ее. Злость в его глазах — прямое отражение ее собственной. Так же, как и замешательство. — Я лжец, не спорю. Белая ворона. Дефектный близнец, который никому не нужен. Я понимаю, почему ты обо мне такого мнения. Ты прожила полноценную жизнь, окружив себя всем тем, чем нужно, — сказал он. — Я же провел восемнадцать лет в тюрьме из-за решения нашей семьи. Каждая частичка моего тела хотела убить тебя за это. Каждый раз! — он заговорил громко и четко, словно это могло придать убедительности его словам. — Но я не могу, — покачал головой он. — Потому что выжить я смогу, если только ты поможешь мне. Откровенно говоря, я хочу просто выжить. Я хочу исправиться и доказать всем, что я заслуживаю этого, — сказал Паркер. В его взгляде полыхала целая буря эмоций и то, что она видела сейчас, сбивала ее с толку, но Джо напоминала себе о том, на что был способен Кай. — Если умру я, то умрешь и ты. Папа, Лив, тюремные миры и весь наш дурацкий Клан, так что, не хочешь мне помочь?       — Я помогу тебе, — сказала Джозетт. — Но у меня есть одно условие.       — Ну конечно, — раздраженно сказал Кай.       — Я отдаю тебе свою магию, и ты исчезаешь из моей жизни, — сказала Джо. — Я больше не хочу видеть тебя рядом с собой.       — Ладно, — согласился Кай.       — Я ещё не закончила, — отрезала Джо. — Если ты нарушишь обещание, я сама убью тебя, — сказала она. Кай ощутил полную неподвижность, абсолютное ничто. Оцепенение. — Умру я и весь остальной Ковен, в том числе и ты. Потому что я больше не хочу прожить и минуты, боясь своего брата, — сказала Джозетт. — Ты меня понял? На мгновение все вокруг начало терять яркость и контрастность. Паркеру показалось, что у него даже подкосились ноги. От него просто хотели избавиться, как было всегда и как бы он ни извинялся — ему все равно не верили. Мышцы на его лице сократились, и он чувствовал, как рассыпался внутри. «У меня есть сердце, говорит наука, но что бы я ни сделал — я все равно чудовище, говорит общество», — прозвучало в его голове.       — Понял, — ответил Кай.       Паркер сидел на крыше одного из зданий Мистик Фоллс, поедая кексы с голубикой. Он чувствовал прохладный вечерний ветер, который нежно обдувал его лицо, словно успокаивая. Многочисленные фонари освещали город, и Кай глубоко вдохнул. Он ненавидел себя за то, что чувствовал. Ненавидел то, что не мог справиться со своими чувствами. Ненавидел себя за то, что не мог быть неконтролируемым психопатом, которого все привыкли видеть. Но еще больше он ненавидел, что никто ему не верил. «Иногда после разговора с человеком хочется дружелюбно пожать лапу собаке, улыбнуться обезьяне, поклониться слону», — подумал Кай после встречи со сестрой. И хоть Паркер чувствовал раскаяние за все содеянное, но тот старый Кай говорил ему: «Эй, чувак? Какое еще раскаяние?». Раскаяние — самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее. От крыши одного из домов Мистик Фоллс веяло безнадежностью, тоской и аппетитным запахом кексов.       — Вот ты где, — раздался голос за спиной, и Кай обернулся. — Предлагаю сделку, — подошел Деймон. — Мы тебя не тронем, а ты поможешь вытащить мою мать из 1903 года, — сказал Сальваторе. Паркер изогнул бровь и надкусил кексик. — Я должен вытащить свою мать, — сказал Деймон. Неприятное чувство под названием «сочувствие» распространилось по Паркеру.       — Ох… Знание измерения 1903 года хранилось в секрете в течение многих поколений, — пояснил Кай, и Деймон хотел вторгнуться в монолог, как Паркер продолжил. — Но теперь я лидер Ковена Близнецов, что дает мне возможность найти Асцендент. Взамен я хочу увидеться с Бонни, — сказал Кай, считая правильным еще раз извиниться за все, что он сделал. — Но ты должен знать о своей маме, — сказал Кай, вставая. — Ковен решил своим долгом запереть её, так как она была потрошителем, — закончил Паркер, и Сальваторе сдвинул брови вместе. Кай рассказал, что Лили посадили в тюрьму, потому что она убила более трех тысяч человек, и, как и Стефан, Лилиан Сальваторе была потрошителем. Он уточнил, что Ковен Близнецов перехватил ее в Нью-Йоркской гавани, чтобы она не прорвалась через Манхэттен. Деймон так недоверчиво уставился на Кая, как посмотрел бы на того, кто сказал ему, что Земля плоская.       — Значит, мы договорились? — уточнил Деймон, и Кай в знак согласия кивнул. Мощный инстинкт самосохранения вопил громче сирены: «Беги, беги, беги! Тебе это не нужно!» — но сочувствие перед Деймоном и вина перед Бонни заглушали этот инстинкт.

***

      Ее сердце билось быстрее и быстрее, рев мотора отдавался эхом внутри, и она из-за всех сил стискивала руль, вдавливая педаль газа до упора. Стрелка спидометра поднималась, и машина мчалась все быстрее. Машина идеально скользила по дороге, и Лилит захотелось расхохотаться от гремучей смеси эмоций и страха. Костяшки пальцев на руле белели, но она никак не могла ослабить хватку. Машина преодолела табличку «Добро пожаловать в Новый Орлеан», а после ворота особняка Майклсонов. Лилит нажала на тормоз слишком резко. Тормоза завизжали, и машину развернуло. Она приехала туда, где предстоит пережить минуты страха и паники, затаив дыхание. Выйдя из машины, она вошла в особняк.       — Клаус! — крикнула Лилит. — Элайджа? — позвала она. — Ребекка? Но в ответ прозвучала тишина. Она еще не была в этом особняке, который забрал Марсель, но изначально он принадлежал Майклсонам, и с завоеванием города они вернули этот дом. Но Лилит показалось, что этот дом еще никогда не был таким тихим и опустошенным, хотя впервые здесь находилась. Казалось, что даже ступеньки никогда не звучали так глухо, а двери не скрипели так сиротливо. И в эту секунду Лилит буквально почувствовала, как разлилась внутри паника, словно кто-то опрокинул стакан с водой. Это ведь Новый Орлеан, где полно врагов. Это ведь Майклсоны, которых постоянно окружает опасность. Это ведь Клаус, который являлся главным врагом для своей же семьи, что и гласила записка от Паркера. Безумные сценарии разворачивались в голове Лилит от какого-нибудь врага Майклсона до плавающих гробов в открытом океане.       — А ты кто такая? — спросил голос за спиной Лилит. Она развернулась и посмотрела на ранее знакомое лицо, только она не могла вспомнить, где ее уже видела. — Ты… Лилит, — догадалась Хейли из-за рисунков Никлауса.       — Где Майклсоны? — спросила Лилит.       — Их уже долгое время нет в этом доме, — пожала плечами Хейли. — Ребекку укусили оборотни, — она отпустила голову и посмотрела на пол. — Клаус исчез, и Элайджа с Марселем отправились в больницу, но мы не уверены, что они там, — предположила Хейли. Лилит показалось, что она разлетелась на куски, будто иголкой шарик проткнули. Ее глаза бегали лихорадочно по помещению, пока она не вспомнила о своем тайнике. Она с вампирской скоростью перенесла себя в старый особняк Майклсонов, по пути задевая столбы и деревья. Добравшись до второго этажа, она ногтями пыталась зацепить дощечку, в которой оставила тайник, когда здесь жила. Не рассчитав вампирскую силу, дощечку она сломала пополам, но это никак не помешало достать содержимое тайника. Лилит открыла прямоугольную коробочку, которая успела покрыться пылью. Глаза перебирали известные ей имена, пока не остановились на нужной колбочке крови. Вернувшись в особняк, где проживали Майклсоны, Лилит попросила Хейли принести карту города и свечи.       — Есть причины для беспокойства? — поинтересовалась Маршалл.       — Возможно, Клаус попытается убить Ребекку, — коротко ответила Лилит, вылив несколько капель крови на карту, пока Хейли с ужасом осознавала происходящее. — Fes Matos Tribum, Nas Ex Veras, — произнесла Лилит заклинание поиска, и кровь сдвинулась с места, останавливаясь в районе Гарден Дистрикт, что теперь подтверждало, что они находились в заброшенном госпитале. Лилит облегченно выдохнула и рванула к выходу. Она бежала по темной улице, едва разбирая дорогу. Наверное, так летела бы сквозь лесную чащу перепуганная насмерть птица: не чувствуя усталости и боли, вне времени и пространства, без всяких мыслей — только хрип и хлопанье крыльев. Но. Лилит почти физически ощутила все происходящее вокруг: запахи, шум и как текла кровь в венах людей. Под глазами появилась сетка, и ей вдруг стали противны штаны из грубой холстины, которые были на ней. Ей противны были браслеты, которые создавали звук с каждым движением руки, а голод все сильнее ощущался, и она остановилась. Лилит глубоко вздыхала, словно одичалое животное из пасти, которого сочились слюни. Голод был так ощутим и неконтролируем, что если бы Лилит не отвлекли, она уже вцепилась бы в шею человека. «Щелк-щелк», — в ее голове клацнули выключателем, и Лилит распахнула глаза.       — Сумасшедшая! — крикнули со спины Лилит. — Еще чуть-чуть, и угодила бы под мою машину! Уйди с дороги! Странное наваждение, приказывающее Лилит на автопилоте перемещаться в пространстве. Она шла по какой-то незнакомой улочке, придавленной с двух сторон многоэтажками. В отдалении мерцал синеватым светом фонарь. Где-то кто-то бренчал на гитаре. Лилит повертелась вокруг своей оси, в поисках каких-то ориентиров. Где она вообще и как далеко от места, которое указывало заклинание поиска?

***

      Машина подъехала к заброшенному госпиталю, и с неба упали первые капли дождя.       — Так, разделимся, — сказал Элайджа, выйдя из машины. — Я начну с одного конца, а ты с другого, — скомандовал он, и они направились на поиски Ребекки. Слезы стояли в глазах, Ребекке пришлось запрокинуть голову, чтобы не пролить их. Внезапно на нее накатило страшное онемение и слабость во всем теле. Будто она лежала в горячей ванне и пила вино бокал за бокалом. Она проходила пустующие коридоры в надежде выбраться отсюда, но куда бы она ни заходила, она видела умирающих от гриппа. Ей хотелось просто забыть обо всем. Отодвинуть, замести в самый дальний уголок и больше никогда не возвращаться к этому, но Ребекка переживала самую страшную тайну в своей жизни. Майклсон согнулась, уперевшись руками в колени, борясь с желанием упасть на бетон. Вдох. Выдох. Еще, и еще, и еще. Постепенно зрение Ребекки стало четче, и вдруг перед собой она увидела своего брата. Ненависть — это кислота, которая разъедает душу, и сейчас Никлаус чувствовал это по отношению к сестре. Даже сам Дьявол зачитывал бы Библию, оказавшись рядом с ним.       — Ник… Ник это неправда, — сказала Ребекка. Ее глаза покраснели, тушь сбилась в комки, ресницы слиплись.       — Я хочу тебе верить, сестра, — сказал Клаус, и долька надежды зародилась внутри Ребекки. Он шагнул вперед и остановился у окна в полосе лунного света, из-за чего она почувствовала, как зашевелились волоски на руках. Выражение на его лице было предельно ясным, поэтому ее словно парализовало, дыхание стало прерывистым, как хрип умирающего. — Но твое лицо говорит об обратном. Ее ноги ударились о бетон. С каждым ударом их словно пронизывало электрическим разрядом, но Ребекка старалась не обращать на это внимание.       — Тебе не спрятаться от меня, Ребекка, и не сбежать! — кричал он. Она продолжала бежать по лестнице вниз и искать выходы, пока не поняла, что выхода не было. Ребекка облокотилась спиной об стену, и ее начало буквально трясти, казалось, что все укусы, оставленные волками на теле, стали колючими и шершавыми, как проржавевшая труба.       — Устала бегать? — спросил Клаус, спустившись по лестнице. Он выглядел так, словно вот-вот вспыхнет, если кто-нибудь дотронется до него.       — Я знаю, как сильно ты наслаждаешься погоней, — прерывистым дыханием сказала Ребекка. — Лучше избавлю тебя от удовольствия.       — Тогда я найду его в другом, — сказал Клаус. Он старался не утратить хладнокровия, но в голове рождался настоящий огненный смерч. — Десятилетия в гробу тебе не грозят, поверь мне, сестра. Ты бы предпочла кол в сердце, — сказал Клаус, рассматривая клинок. — Как описать, что именно делает этот клинок? — раздумывал он и направил его в сторону сестры. — Когда я воткну его тебе в сердце, ты будешь обездвижена, скованна перед лицом невыносимой боли. Время теряет всякий смысл — это как Ад на земле, что как раз тебе подходит, учитывая твоё предательство.       — Так бей, — произнесла Ребекка вполголоса, сглатывая собственные слезы.— Если ты действительно этого хочешь. Ей было больно не только физически, но и морально, ведь слышать, как ее голос был наполнен страхом за свою жизнь, в который, раз было невыносимо.       — Почему же ты не просишь у меня пощады? — недоумевал Клаус. — Прощения? Потому что я ждал этого.       — Обойдёшься. Я знаю, что этим ничего не изменишь, — сказала Ребекка. В его глазах не читалось ничего, кроме ярости и безумия. А в ее — лишь немые слезы и мольба о пощаде.       — И это всё? — спросил Клаус, отходя от сестры. — Ты сдаешься, как овца на заклании. Что тебе сказал бы твой отец? — спросил Клаус. Тембр его голоса звучал успокаивающе, но каждое сказанное слово звучало вызовом для нее, что не могло не порадовать гибрида. Ребекка подбежала к Клаусу, налетев на него подобно лавине, слетевшей с вершин заснеженных гор. Казалось, что она вот-вот смела бы его и погребла под собой, но Клаус сделал шаг и перехватил руку сестры, откинув ее тело к заброшенным картонным коробкам. Удар оказался мягким и Ребекка понимала, что это снова игра. Ее сердце билось столь сильно, что готово было разорвать ее грудь. Рука наткнулась на что-то металлическое и, обхватив этот предмет, она вскочила на ноги, отчего гибрид ухмыльнулся. Игра в кошки-мышки явно подпитывала его темную сторону. Мыслей в голове Ребекки не было, рука сама делала свое дело и через несколько мгновений достигла своей цели — челюсти коварного брата, который был не готов к такому быстрому удару и опустился на землю. На его губах отчётливо пропечатался ярко-алый след от удара. Видит Дьявол, Клаус улыбался вовсе не от страха, а от возбуждения. Его улыбка стала шире Тихого океана. Сердце наполнялось черной, густой злобой. Люди были правы. В нем находилось самое настоящее чудовище, которого боялась даже его семья. Посидев немного, он вдруг рывком вскочил на ноги и закружился вокруг сестры, двадцать раз меняя тактику и местоположение, как разъяренный тигр, прежде чем напасть. От неожиданности и испуга, Ребекка вскрикнула. Ее тело должно было взлететь вверх, но кто-то ее защитил от удара.       — Вот, кого я хотел видеть, — сказал Клаус. Ребекка посмотрела на лежащего Марселя и то ли от предстоящего страха за его жизнь, то ли от нехватки сил, она рухнула на пол. — Наказание Ребекки не будет законченным, пока она не увидит, как умираешь ты.       — Ник! Это была моя идея выманить Майкла, если хочешь отомстить мне — мсти мне, — кричала Ребекка. Ее крик прозвучал, как шепот, и казалось, прямо сейчас, у нее уже начнется истерика.       — Какая верность возлюбленному, — озлобленным тоном произнес Клаус. Он опустился на корточки к сестре, и она увидела в его руках тот самый клинок. Ребекке показалось, что из нее вырвался вопль, словно он прорывался наружу и получился таким громким и неистовым, что был таким реальным. Но она ничего не могла произнести, словно грузовик заехал на нее и переломал все ребра. — Знаешь, если бы ты предложила мне хотя бы часть того же… Я бы не делал этого, — прошептал Клаус. Он взмахнул рукой, и она увидела, как лунный свет упал на острую часть клинка, а через мгновение ощутила порыв ветра. Всего через несколько секунд воображаемый грузовик, перемоловший Ребекке ребра, съехал с ее груди. Кости волшебным образом срослись и легкие снова заработали. Она поморгала несколько раз, пытаясь понять реальность происходящего. Ребекка перевела взгляд на Марселя, но, увидев, что он тоже смотрел туда, она поняла, что это было реально. Все его естество изменилось в одну секунду. Было такое чувство, как будто в Клаусе жили две разных личности, и одна боролась с другой, пытаясь победить. Он, как и его сестра, пытался понять реальность происходящего. Либо он словил белку от своей же злобы, либо перед ним действительно была Лилит.       — Это твоя сестра, — сказала Лилит, прижав Никлауса к стене и держа у его горла клинок. Первоначальная версия о том, что это могла быть белка, а не Лилит, отпала. Ведь, скорее всего, они не умели разговаривать, хотя этот факт стоило уточнить у Стефана. — Только ты виноват в этой ситуации, — сказала Лилит. Голос ее подвел и последнее слово она произнесла вполголоса. Клаус начал активно сглатывать, словно его тошнило от собственной злобы по отношению к своей сестре.       — Никлаус! — громко произнес Элайджа, почти срываясь на крик и врываясь в помещение. Он сбавлял постепенно темп и к середине комнаты вовсе остановился, думая, что у него психическое расстройство. Его сознание восприняло Лилит, как галлюцинацию. Иначе, как можно было объяснить ее внезапное появление? Лилит смотрела лишь на него, а Клаус на нее, будто они продолжали вести диалог, хотя ничего не произносили. Она почувствовала, как разлеталась на кусочки. Как собранный пазл на столе, по которому резко ударили кулаком. Конечно, она слышала, что он мог быть жестоким даже по отношению к своей семье, но какая-то часть ее верила, что это была неправда. Странно, что она уже много раз встречала его глаза, но только сегодня увидела в них его худшую сторону. Медленно, но верно к горлу Клауса стал подступать самый настоящий стыд перед Лилит. Ему до сих пор все происходящее казалось каким-то ночным кошмаром. В помещении висела пугающая тишина, и Никлаус растерянно отвел глаза в сторону, хотя внутри по-прежнему стояло желание преподать урок сестре. Ведь она это заслужила. Медленно, словно каждый шаг Лилит приближал ее к чему-то бесповоротному, она отошла от Клауса. Без слов она присела на корточки и вначале уставилась на пустую стену напротив, прежде чем посмотрела на Ребекку. Ее белокурые волосы были растрепаны, в глазах был явный испуг, сердце билось так громко, что наверняка все это слышали. Лилит осмотрела ее тело и заметила множество укусов. Она подняла на гибрида взгляд, и ей хотелось разозлиться еще больше, но она все еще никак не могла отдышаться. Марсель и Элайджа были словно высечены из камня — неподвижные статуи посреди хаоса. Лилит поднесла свою кисть к губам и прокусив ее, протянула Ребекке, рассчитывая, что ее кровь должна обладать такими же свойствами, что и кровь Никлауса. Лилит не дала психике Ребекке отдохнуть и минуты, потому что она, прежде чем выпить кровь, посмотрела на брата, словно спрашивая разрешения. Ее не отпускало чувство, что это последний день в ее жизни. Клаус нахмурил брови, опуская голову, провел рукой по волосам, словно не решаясь запрещать Лилит лечить его сестру. Он все так же стоял, приклонившись к стене, напротив него на земле лежал Марсель, не двигаясь с места, как будто бы уже заранее знал все предстоящие последствия, если он пошевелится. Клауса вновь охватило чувство, похожее на тошноту, что-то липкое и холодное. Он не мог описать того, что сковало его сейчас по рукам и ногам, видя Марселя перед собой, но он явно желал и того наказать. Ребекка почувствовала, как ее тело согрелось изнутри после принятой крови. Лилит запустила пальцы в кармашек куртки и вытащила до дрожи знакомый клочок бумаги. Он лежал там же, куда она засунула его сразу после прочтения. Она снова прошлась по нему глазами. До ужаса корявый, еле читаемый почерк, разлапистые заглавные буквы, хвостатые знаки препинания… Прошло всего несколько секунд, а казалось, что вечность. Что было дальше — Лилит помнила смутно. Будучи под воздействием эмоций, ее сознание просто отключилось. Она лишь помнила, как губы сами двигались, а слезы продолжали чертить полосы на щеках. Перед Лилит разворачивалась в линию тонкое красное полотно. Она вытянула руку, разглядывая его, прежде чем спустить. И вдруг… Это было сродни волшебству, чистому абсолютному волшебству, какое иногда случается, когда ты меньше всего ждешь. Она не успела ни испугаться, ни отпрянуть: по ее ладони ударил воздух тонкими крыльями, будто села ласточка на ветку. Рука Лилит провела по окружности, но ласточка вдруг соскочила и взвилась в небо, словно говоря: «Не тревожьте, я здесь вообще-то живу». Это снова чудо, входящее в жизнь Лилит без спроса? Кажется, ей пора начать привыкать. Лилит почувствовала, как ее плечо задели, и она покосилась на Клауса, но сразу же забыла свой гнев. Сейчас он был ни к чему. Никлаус стоял на коленях с таким необычным для него дурацким выражением, совершенно ошалев от счастья. Голос сестры, как удар хлыстом, прошелся по нему. Ему снова стало стыдно за совершенные действия. Для него не было никаких оправданий, но он продолжал извиняться перед сестрой, держа ту за руку.       — Прости меня, — прошептал Клаус, и Лилит снова взглянула на него. Неужели чтобы что-то понять, человеку надо пережить катастрофу, потерю, боль, близость смерти? Но все испытания очень важны. Они меняют человека все больше и больше. Чем чернее мрак в твоей жизни, тем лучше ты потом различаешь свет. Понимаешь, что это свет, и умеешь ценить его.       — Пожалуйста, Ребекка. Прости меня… — шептал Клаус.       — Что происходит? — выдавила из себя единственный вопрос Ребекка, и по ее щеке прокатилась слеза, которую Клаус поспешил стереть. Он пригладил ее волосы, словно это как-то изменило бы ее потрепанный вид, а после снял с себя куртку и накрыл ею плечи сестры, совершенно позабыв о том, что вампиры не чувствовали холода. Элайджа будто отсоединялся от своего тела и мозга, хотя и заставлял себя дышать, а потом собирался заново, как пазл.       — Ребенок…— проговорил Элайджа одними губами, не веря самому себе и своим глазам. На мгновение он задержал дыхание, и все вокруг замерло вместе с ним. Он не двигался в ожидании какого-либо подтверждения, стихли всхлипы Лилит, перестали биться в окно капли дождя. Чья-то теплая ладонь дотронулась до спины Лилит, и она подняла свои заплаканные глаза.       — Ребенок, — сказал Клаус, смотря на Лилит. — Наш ребенок? Сегодня Лилит поняла кое-что важное, а именно: жизнь не склад из одних неудач, боли и падений. Эта череда плохих и хороших вещей, и, находясь в нижней точке, нужно помнить, что рано или поздно начнется восхождение. Плавный подъем или стремительный взлет, но он обязательно будет. Брови Ребекки резко взлетели вверх, а глаза округлились от изумления. Она положила руку на живот и почувствовала толчок. Все казались такими же реальными, как снег в стеклянном шаре.       — О, Боже, — вдруг сказала Ребекка. — Так вот почему мне так хотелось смешать кровь с майонезом и выпить ее, а я думала, что это последствия от укусов, — сказала она, разряжая обстановку вокруг. Марсель долго не решался, длинно выдохнул, провел ладонью по рту, подбородку, растер затылок.       — Можно объяснить, что происходит? — спросил Марсель, не понимая, о каком ребенке шла речь. Смех разразился по помещению, как фейерверки в Новый Год. Мир стал вдруг подобен залу с ожившими золотыми статуями, которых забросили далеко к созвездиям. Где-то на бетонном полу лежал тот самый клочок бумаги. На свете множество декораций, игра никогда не прекращается, и тот, кто видел голые колосники во всей их ужасной наготе и не отпрянул в испуге, тот может представить себе бесконечное количество сцен с самыми разными декорациями. Тристан и Изольда никогда не умирали. Не умирали и Ромео и Джульетта, и Гамлет, и Фауст, и первая бабочка, и последний реквием, как не умирал и их ребенок.