***
Темнота не опустилась на убежище и к тому моменту, когда место казни было подготовлено. Осман в его создании не учавствовал. Ему было больно даже смотреть на то, с какой спокойной отстранённостью Наначи выбирает плюшевые игрушки, которые отправятся в преисподнюю вслед за Митти. По правде говоря, он до сих пор был в нерушимом ступоре, а его голова молча пыталась переварить рассказ Пустой. Рассказ о зашуганном и отстранённом от общества ребёнке. О том, как её волей судьбы и не самым красивым, но действенным обманом втянули в Бездну. О её внезапно появившейся из ниоткуда подруге — первом лучике света в её жизни... Обо всём том, что с ними произошло, стоило им обоим получить некую надежду на будущее. И о том, как Наначи стала тем человеком, коим она являлась сегодня. "Человеком". На удивление, Осман был напуган этим рассказом даже больше Рега. Тот готовился действовать, исполнять просьбу Наначи. Аубад даже пытался говорить с ней, проявлять эмпатию, жалеть её, пусть и неуклюже. Свисток же, в свою очередь, не мог сподвигнуть себя даже на это. Просто был не в состоянии сказать или сделать что-то. Напускные холод и спокойствие в действиях Пустой прямо таки кричали о том, что она сознательно или бессознательно нуждается в чём-то, в какой-то особенной реакции с их стороны... Но Осман не мог сказать ей ни единого слова. Нет, он совершенно не обратил внимания на ту часть её рассказа, где она учавствовала в экспериментах Бондрюда или испытывала на смертельно раненных Искателях отраву для Митти. У него до сих пор не было к ней никакого отторжения, но даже этого он выразить не мог, поскольку вместо неприязни он испытывал какой-то глубинный страх. Не по отношению к ней, естественно. Он сам не до конца понимал, чего он боится. Быть может, сделать или сказать что-то неправильно. Быть может, оказаться в своих суждениях о ней неправым. Быть может, самих обвинений в собственной неправоте... Погрузившись в свои мысли, он и сам не заметил, как уже стоял на небольшой поляне, в центре которой и валялись все собранные игрушки, книги, другие вещи, которые по представлению Наначи были для Митти дороги. Когда он "проснулся" от глубокого страха, Рег уже наводил на кусочек мяса и шерсти в центре всего этого нагромождения Испепелитель в собственных слезах и соплях. И, с характерным звуком оружие начало медленно запускаться. Как вдруг... — П-ПОДОЖДИ! Наначи внезапно оказалась в поле зрения Османа и кинулась вперёд, прямо на линию огня. Свисток, стоящий в метре от Аубада, инстинктивно потянулся к нему и опустил его руку в землю, впрочем, тот и сам понял, что стрелять пока что не стоило. Пустая, рыдая и всхлипывая, бросилась к своей обезображенной судьбой подруге и опустилась перед ней на колени, обнимая её чуть-ли не всеми четыремя конечностями. — М-М-Митти.... Моё... Моё сокровище... А затем она громко зарыдала. Не стесняясь, не скрывая ни капли из накопившейся за годы отчуждения смертельной горечи. Выливая всё свое существо в пронзительном визге и слезах. Осман инстинктивно потянулся ладонью к лицу, немного опуская голову. Его собственное тяжелое, прерывистое дыхание теперь скрыть возможности не представлялось. Через звон в ушах и громкий стук сердца где-то в желудке он слышал, как Рег рядом с ним тихо всхлипывает, а его металлические конечности слегка подрагивают от напряжения. Паника наступила с новой силой. И сквозь её плотную пелену проходила только одна мысль. Почему этот мир настолько несправедлив? Настолько. До такой степени. Почему он, человек, который прожил почти всю свою сознательную жизнь на улице и редко испытывавший за последнюю пару месяцев что либо кроме боли и беспокойства, не перестает удивляться жестокости этого мира? На этот раз ему удалось оклематься только тогда, когда огромный луч света пронзил вечерние сумерки буквально в паре метров от него, и негромкие звуки, которые до этого периодически издавала Митти, внезапно окончательно затихли. Даже когда от замученной до состояния овоща девочки остался только дымящийся кратер, все вокруг Османа продолжали тихо плакать. А он не был способен даже на это. В таком состоянии он был способен исключительно на тихий ужас. Они вернулись в убежище уже когда окончательно потемнело. Рег тут же спокойно лёг на свой спальник на полу, готовясь отойти ко сну. Осман присел на свою лежанку, скрестив ноги и отвлечённо смотря в точку на деревянном полу. Пару минут Наначи молча стояла в неопределённости, после чего, никому ничего не сказав, вновь вышла на улицу, на задний двор. И в убежище слегка несчастливых людей повисла нерушимая тишина. Впрочем, ненадолго. — Осман. Осман молчал. Осман думал. Молча сидел в полной панике и замешательстве, не реагируя на внешние раздражители. — Осман! Свисток дрогнул и поднял глаза. Рег приподнялся со своей импровизированной кровати и теперь смотрел на него сверху вниз. — Осман, я понимаю, что ты не в порядке. Мы все в шоке. — с неожиданной для него тихой решимостью заговорил с ним Аубад — Но у меня... Очень плохое чувство. Очень. Мы неправильно её поддержали. — Друг мой, мы вообще её не поддержали. — с подобным Пустой отрешённым спокойствием сказал Свисток. Рег не обратил на его холодный реализм ни капли внимания. — Я... Я сейчас на несколько часов засну, ты это знаешь. Я не могу совершенно ничего сделать или сказать Наначи. Но... Голос Рега слегка задрожал, и в этот момент до Османа начало кое-что доходить. Глаза Лунного Свистка открылись слегка пошире, он посмотрел прямо в глаза слегка сонному Аубаду. — Ты можешь. И... И я понимаю, что ты... Ты не должен ничего для неё делать. Но, пожалуйста, поговори с ней. Не дай ей себе навредить. Иначе... Я не знаю, как я... Осман без лишних слов быстро поднялся на ноги. Всю его усталость от сегодняшних событий как рукой сняло. Он сделал пару быстрых шагов к Аубаду и положил руку ему на плечо. — О, нет, брат, ты неправ. Я должен. Я на самом деле ей должен. Свисток поднял глаза и глянул на теперь открытую настежь дверь на улицу, после чего продолжил — И, не сомневайся, я сделаю всё, что в моих силах.***
Тяжелые и быстрые шаги раздавались через пещеру гулким эхом. Дыхание Османа заметно потяжелело не сколько от усталости, столько от предвкушения того, что ему предстоит совершить. Луч его фонаря беспорядочно скакал по каменным стенам в такт его бегу. Лунный Свисток, естественно, не видел своё лицо в тот момент, но примерно представлял, какую эмоцию оно выражало в первую очередь. Панику. Он был самым неподходящим человеком в мире для этой задачи по целому ряду причин. Во-первых, Осману никогда в жизни не доводилось отговаривать людей от подобного рода опрометчивых поступков. Некого было, никто не просил, да и, на самом деле, он никогда не чувствовал в этом нужды. Как-то ему было совершенно фиолетово. Одним человеком больше, одним меньше... Однако, те свободные, непринуждённые, но, неоспоримо, совсем не счастливые времена теперь прошли как страшный сон. Обязательства, которым он с недавних пор себя подверг, не оставляли ему иного выбора, кроме как проявить инициативу и взять ситуацию в свои руки, что само по себе было для него уже не в новинку. Да и, тем более... Кто, если не он? Во-вторых Осман не знал, что говорить. Ситуация Наначи теперь была ему совершенно, целиком и полностью понятна. До последней буквы. И она была донельзя трагична. На самом деле, он не слышал более трагичной истории за всю свою сознательную жизнь, ну, или, по крайней мере за тот её период, что он помнит. И именно это ни в коем разе не делало его задачу проще. Вместе с самой ситуацией он прекрасно понимал еще и почему Пустая хотела свести счёты со своим существованием. И пусть ему было слегка обидно, что она пошла на такой шаг уже после его обещания дружбы, но Свисток вообще никогда не был человеком обидчивым, да и уже привык к тому, что люди его нисколько не ценят... Но что ему сделать, что сказать, к чему апеллировать, чтобы как-то повернуть её взгляд на ситуацию? Логика? Какая, нахер, логика? У неё горе. У неё депрессия. А Осман совсем не психолог. Личная эмпатия? Да... Ей словно не плевать? Мечтать, конечно, не вредно, но было бы глупо ожидать от Наначи того, что она начнёт именно его и его симпатию в этот момент ценить чуть больше, и именно это повернёт всё вспять. Был и ещё один вариант. Сказать всё, как есть. Обозначить, почему ему в первую очередь это нужно настолько сильно. Но... Бездна, это же эгоизм чистой воды. Да и кто-ж так делает с людьми в горе? Как запасной вариант сойдёт, но не более. Особенно учитывая то, что к тому моменту всё будет уже решено так или иначе. Но как-то ему нужно будет это сделать. И сомневаться в своём успехе Осману по очевидным причинам не хотелось. В-третьих, он прекрасно понимал все её мотивы на немного более глубоком уровне. И в целом он был даже согласен. Мир — место явно недостойное хороших людей, и справедливости в нём нет, не было и не будет. Желание умереть, не существовать, не функционировать — абсолютно нормально по своей природе, и, зачастую, во многом оправдано. Но ему всё равно нужно было выразить то, что на себе он практически никогда в жизни не испытывал, и в перспективах не испытает, по крайней мере в ближайшем будущем — искреннее беспокойство человека, который видит, что ты достоин по крайней мере подобия лучика света во тьме, шанса на светлое будущее. Ему необходимо было это выразить, показать иной выход из ситуации. По крайней мере потому, что ему было не плевать в слишком уж высокой степени. А другой выход был. Выход, не просто в разы более приятный, а даже во многом более простой, чем забвение. В любом случае, теперь, когда ему просто нужно идти и попытаться, ничего из этого значения не имело. Каждая секунда, которую Осман тратил на поиск правильных слов приближала его и всю остальную группу к трагедии и всем её последствиям. Свисток выбежал на поляну, из которой состоял задний двор убежища. Прохладный ночной воздух окатил и даже слегка обжёг его лёгкие. Ночная тьма кромешной тут по какой-то причине не была, к ней даже могли привыкнуть глаза. Плевать. Осман не мог отвлекаться на внешние раздражители в тот момент. Не тогда, когда на счету человеческая жизнь. Он рванул дальше так быстро, как вообще мог, перескакивая через могильные камни. Сердце стучало где-то под горлом, но, опять таки, совсем не из-за усталости. Может быть, риска вообще не было? Наначи же не заявляла прямо, что готова лезть в петлю. Может, ей просто нужно время побыть в одиночестве после такой потери... И в таком случае вмешательство Свистка и вправду будет лишним. Такой вариант развития событий до этого момента ему в голову просто не приходил, и, на самом-то деле, он его пугал. В первый раз в жизни он не хотел оставаться безучастным в горе его друга, и если он не понадобится даже тут... Однако, времени на сомнения уже не было, и шанса повернуть назад Осману никто не дал. Наначи стояла у реки. Примерно там же, где они случайно встретились в прошлый раз. Неподалёку от этого места располагался небольшой водопад, шум каскадом льющейся воды наполнял воздух стойким, но тихим фоновым шумом. На удивление, активизировались какие-то насекомые по типу цикад, их периодически раздававшийся синхронный треск слегка отличался по тону от их аналога с поверхности. Пахло свежестью — той самой ночной свежестью в дикой природе, а ещё сквозь неё периодически пробивался приятный запах каких-то белых цветов, хаотично рассыпанных по округе. Пейзаж, конечно, успокаивающий. Но Османа он ни капельки не успокоил. Более того, когда Пустая повернулась к нему, его беспокойство о собственной неуместности в этот момент достигло апогея, по спине Свистка прошли холодные мурашки, и он не мог не отступить на шаг, направляя взгляд в землю. — Я... Выражение лица Наначи сквозь полутьму было очень трудно разглядеть, но даже спустя секунду достаточно неловкого молчания та ничего не сказала. Осману хватило времени собраться с силами, вновь посмотреть ей в глаза и заговорить уже более-менее уверенным, но всё ещё очень тихим тоном голоса. — Знаешь, я совсем не подумал, что тебе просто нужно побыть одной. Да, да, знаю, я не из... Чувствительных людей. Беспокойство в голову ударило, только и всего. Если хочешь — скажи мне, и я уйду. Навязываться не буду. Секунду Наначи тоже, видимо, мялась. Наверное, Свисток и вправду прервал её мыслительный процесс. Впрочем, в конечном итоге она медленно, но прерывисто выдохнула и попросту махнула рукой в нейтральном жесте. — Ннаа... Ладно уж. — Её тон голоса и впрямь был не лучшим. Когда Осман его услышал, уверенность начала мало-помалу к нему возвращаться. — Что ты собираешься делать? — немного подумав, задал вопрос Лунный Свисток. Как ему казалось, не лучший в этой ситуации. — Вопрос... Вопрос очень хороший. — тихо ответила Наначи. По факту, просто ушла от ответа. Плохой знак. Осман уж было хотел продолжить, как вдруг Пустая ответила вопросом на вопрос, не меняясь в лице. — А ты? Третий раз на тех же граблях. Свисток тяжело вздохнул. По крайней мере, на этот раз у него был чёткий ответ. — Попросить тебя меня послушать. Потом извиниться за паранойю, но, всё-таки, попросить тебя не делать ничего... Такого рода. А дальше — по ситуации. Из-за очередной паузы над поляной вновь повисла тишина. Пустая явно не ожидала от Свистка такого прямого ответа на свой вопрос, да и он сам не имел ни малейшего понятия, что делает. Осман уж было хотел продолжить, как вдруг Наначи высказалась сама. — Мне... Больше незачем жить. После... Митти для меня ничего не осталось... — медленно проговорила Пустая. Ей явно было очень трудно поддерживать тембр голоса. — И... Я не думаю, что я когда-нибудь смогу наслаждаться жизнью. — Не совсем. — незамедлительно сказал Осман, пытаясь придать его голосу некую теплоту — Я очень не хочу показаться безучастным, и, не пойми меня неправильно, мне... Честно очень жаль, что твоя жизнь была настолько плохой. Но мы оба знаем, что времена горя давно прошли. Митти... К сегодняшнему дню как минимум не была той же Митти. Той, которую ты знала. Со всеми вытекающими. Ты понимаешь, о чём я. — И... И что? — Наначи поспешила возмутиться, однако Осман тут же продолжил свою мысль, не давая ей себя антагонизировать. — А то, что ты могла наслаждаться жизнью после того, что тогда случилось. Ведь, как я уже сказал, в тот день было решено вообще всё, но, спустя столько лет... Ты можешь испытывать хорошее настроение. Можешь смеяться. Можешь привязываться. Так просто работают люди, да и Пустые тоже. Мы ко всему привыкаем. Молчание. Видимо, Наначи было решительно нечего сказать в ответ. Осман же волновался. Он решительно не мог понять, работают ли его доводы. Почему он вообще просто опровергает её аргументы? Это же так не работает... Но ему не оставалось ничего иного, кроме как продолжать свою мысль и надеяться на лучшее. — Знаешь, я не берусь судить людей. Я никогда не знал, что происходит у них в головах. Для меня это тёмный лес. — Осман принял паузу, формируя свою следующую мысль. — Но, судя по тому, что я вижу... Мне кажется, что ты просто не хочешь видеть хорошие стороны жизни. Ты не хочешь видеть себя в них. Я хочу узнать, почему. Я хочу тебя понять. — Нна. Почему? — При этих словах голос Наначи слегка задрожал. — Зачем тебе это нужно?... — Да потому-... Осман осёкся на полуслове. Нет. Нет, нет, ни в коем случае. Точнее... Ему всё ещё было трудно говорить об этом в таком ключе, в котором он хотел выразить свою мысль. Он прекрасно знал, что у банальной симпатии на самом-то деле много граней. Но ему всё ещё было донельзя сложно выразить её в обычном, дружеском, уже установленном между ними двумя ключе. Особенно, учитывая надуманную Свистком себе же малозначимость для окружающих. Особенно, учитывая его реальные чувства. Глубокий вдох. Выдох. Хорошо, перефразируем. По крайней мере, до поры. Твою же мать. От её слёз у него самого глаза намокли. Странное чувство. Немного страшное. — ...Потому-что я вижу тебя как хорошего человека в плохих обстоятельствах. И я... — Осман. — бесцеремонно оборвала его Наначи. Ему не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться, а она продолжила дрожащим, тонким голосом. — Ты это до сих пор не отразил? Я резала людей на операционном столе. Живых людей. Я резала детей. Я... Свою мысль она не закончила. По всей видимости, из-за подступивших слёз, ведь спустя секунду с её стороны Осман услышал несколько тихих всхлипов. Что... Что он вообще делает? Почему он завёл об этом разговор? У него... Осман потряс головой и поморгал, заставляя свои собственные слёзы отступить. Всё его подобие стратегии разваливалось как карточный домик, но... Нельзя поддаваться панике. Нужно закончить начатое. И потом подумать о чём-то ещё. — Наначи, послушай. Ты хочешь себя в этом винить? — Я... Нна... Это... Это н-неважно. Мы в реальном мире. Это... Ф-Факт. Слабость в её голосе продолжала выводить на слёзы самого Османа, но... Он же не мог останавливаться? — Если мы говорим о фактах, то твои действия значения не имели. Не ты бы это делала — так кто-нибудь другой. У Бондрюда на это было достаточно людей. А на Четвёртом Слое ты работала с живыми мертвецами. Ты сама об этом говорила. На этом парень закончил мысль, и она наверняка была ей понятна, и Пустой вновь было совершенно нечем ответить... Но она продолжала молча лить слёзы. Тихо всхлипывать, уставившись в пол, с упавшими к вискам ушами и осевшим на пол хвостом. И это стало последней каплей. Чаша страха, неуверенности, волнения, слабости, бессилия, да и терпения Османа окончательно перелилась через край. — Хотя... Знаешь, что?! Забудь! Сейчас же! При этих словах голос Османа при этих словах тоже сорвался. Наначи, услышав их, вновь глянула вверх, не пытаясь скрывать свои слёзы, но теперь с заметной долей удивления во взгляде. — Знаешь, почему мне не плевать?! Настоящую причину?... Да я вот тоже не знаю! — Осман сделал уверенный шаг вперёд несмотря на идущие по щекам слёзы. — Серьёзно, я не имею ни малейшего понятия. Но что я знаю точно, так это то, что ты МНЕ важна! В ответ Наначи словно слегка встрепетнулась. Она тут же перестала дрожать а её кроличьи уши слегка приподнялись. Свисток же словно получил удар под дых. Он никогда и не думал, что ему в жизни доведётся сказать что-то подобное хотя-бы кому-то. Даже без какого либо особенного подтекста. Просто в рамках обычной человеческой симпатии. Но, пройдя через некий невидимый барьер, разделяющий его и достаточно банальные тёплые чувства к другим людям, не говоря уже про что-то более изощрённое, Осман внезапно осознал, что чувствует себя в разы более уверенно, чем во время демагогии про вину. И он продолжил гнуть эту линию. Эдакая смесь между двумя опциями — правдой и эмпатией. Никакой лжи о его эмоциях и чувствах. Только парочка недоговорок. — Мне с высокой колокольни плевать, в чём ты там виновата и виновата ли на самом деле. — продолжил Осман со слезами на глазах, делая ещё один шаг вперёд — Я не вижу в тебе монстра, не вижу убийцу, кем ты там ещё можешь себя назвать. Я вижу в тебе... По крайней мере своего друга! Кого я назвал своим другом, и этой позиции я буду придерживаться до самой смерти. Наначи явно не знала, как на это реагировать. Осман не знал, как реагировать на её реакцию — выпученные глаза и слегка ошеломлённый взгляд. Но он продолжал говорить. Продолжал подходить ближе. Уверенность приходила, а слёзы уходили, пусть их остатки и всё еще текли по его лицу. — И именно поэтому... Как минимум поэтому я хочу для тебя только лучшего. Я хочу, чтобы ты, наконец, увидела, что теперь у тебя есть путь легче и приятнее, чем смерть. Я хочу, чтобы ты поняла одну очень важную вещь. Теперь они были буквально в метре друг от друга. Осман не знал и как себя чувствовать тоже, видя заплаканное, но теперь откровенно изумленное лицо Пустой. Оставалась лишь пара жестов. Не раздумывая, он придвинулся вперёд и слегка приобнял её за плечи. — Ты больше не одинока. Не увидев активного сопротивления, парень дотянулся до лица Наначи и парой лёгких прикосновений стёр с её лица оставшиеся слёзы. По ряду причин этот жест был даже излишним... Но он просто не мог от него удержаться. В особенности тогда, когда он уже проделал такой путь. — И пока я жив, пока мы — те же люди, какими мы являемся сейчас, это не изменится. Просто потому, что для меня верность — это не пустое слово. И не громкое заявление тоже. Пока поток мыслей Османа стремительно подходил к концу, он думал, что не может придумать лаконичное заключение своей речи. Но сейчас это значения не имело. Сейчас важно было совсем другое У него... Получилось? Очередная пауза длилась буквально пару секунд. После неё, моргнув в первый раз за полминуты, Наначи внезапно подняла руки и потянулась куда-то наверх. Осману понадобилось критическое количество времени, чтобы понять, что пальцы одной из них оказалась на основании его шеи. Свистку показалось, что он физически почувствовал, как внезапно загорелись его щеки и расширились зрачки. Попытки дышать словно упёрлись в бетонную стену на полпути. — Н-Наначи. Я не... Я не имел... Пустая остановилась уже когда приподнималась на носочки, и в ответ на удивлённое бормотание Османа легонько усмехнулась. Услада для ушей, никак иначе. — Ннаа. Да заткнись уже, а? Столько слов, и без дела? Но она всё-таки решила немного подождать, когда он окончательно осознает, что всеми руками за. Осману хватило её насмешки и доли секунды чтобы оклематься и слегка ухмыльнуться в ответ. — Сама напросилась, что уж. Дальше все происходило быстро и как-то абсолютно сюрреалистично. Наверное, не только для Османа. В основном потому, что инициатором действа оказался он сам. Его рука стремительно, но мягко прошла по её пушистой ключице, дошла до её затылка и проникла под белоснежные волосы. Второй он потянулся вниз и аккуратно приобнял её за талию, окончательно затягивая её в свою орбиту. С такого расстояния даже сквозь полутьму можно было разглядеть каждую маленькую деталь на её лице, от завораживающих янтарных глаз до белой точки на её щеке. И, Бездна, как же он хотел ощутить каждую из этих деталей... А потом всё дошло до дела. Излишне будет говорить, что с первой секунды контакта их поцелуй стал лучшим тактильным ощущением в жизни Свистка. Да, слегка странным, по праву пушистости Пустой, но жаловаться ему было решительно не на что. Когда их губы, наконец, встретились, глаза Османа закрылись первыми. Впрочем, зрение всё равно было излишним. Интуитивность происходящего вогнала его в такое глубокое чувство тепла, радости и блаженства, что из его беспокойной головы вылетели все мысли до единой. Наначи же, пусть в момент их встречи и слегка напряглась от неожиданности, но очень скоро вновь расслабилась, словно расплываясь в его объятиях и слегка поворачивая голову набок удобства ради. В этот момент он хотел бы видеть её лицо — с лёгким румянцем, спокойное, но настолько же вовлеченное в их первый поцелуй, как и он сам. Он выпустил из груди воздух сам, затем ощутил её тёплое дыхание на своих губах, прижимаясь к ней всё ближе и ближе каждым сантиметром своего тела... Запах... Её фирменный аромат в его лучшем проявлении. Слегка сладковатый и такой тёплый. Во всех смыслах похожий на родной дом. Хватка её мягких, пушистых рук вокруг его шеи буквально зарывала все его органы чувств... В ней. Даже вкус её слюнки, неизбежно оказавшейся на его губах, казался таким донельзя родным... Всё его существо за долю секунды оказалось переполнено какой-то бесконечной нежностью к ней, и само по себе понимание того, что в этот момент она ощущала то же самое на пару мгновений остановило его сердце. Им удалось сделать лишь пару вздохов, но чувство того, что они дышали одним и тем же воздухом, буквально друг другом, только всё усугубляло, добавляя всё новые и новые краски в теперь казавшийся бесконечным и бесконечно тёплым поцелуй. Когда пришло время разойтись, Осман не был готов отпустить её губы. По правде говоря, он вряд-ли был бы готов это сделать в любом случае, дай ему час, два или день этих ощущений. Но, почувствовав, что момент настал, они чуть ли не синхронно отцепились друг от друга, открывая глаза, после чего, словно в качестве прощального жеста, Пустая мягко прикусила его нижнюю губу. В ответ Свисток аккуратно потёрся с ней лбами, параллельно достигая её щеки своими пальцами. Тот мягкий, довольный, тихий но звучный выдох, который сопровождал уход Наначи заставил кончики рта Османа слегка приподняться в чуть видной улыбочке. Рты обоих после произошедшего были слегка приоткрыты, ртами они дышали, глубоко, но тихо, словно ни при каких обстоятельствах не желая разрывать образовавшуюся между ними тишину. Свисток двинул свою ладонь вниз, ощущая изгибы её лица, и легонько приподнял её подбородок, аккуратно почёсывая её челюсть в процессе. Когда Пустая от этого приподняла голову, им довелось вновь увидеть лица друг друга в полной красе. Слегка уставшие, но такие довольные, такие умиротворенные... Первая мысль пришла в голову Османа уже тогда, когда они стояли в объятиях друг друга, лицо Лунного Свистка покоилось в её волосах, между её периодически подергивающимися ушками, а голова Пустой вжалась в его шею, слегка массируя губами его ключицу. Может быть, сейчас он не был готов перестать её целовать. И не готов бы был и спустя часы и дни. Но, на самом-то деле, теперь они были предоставлены друг другу совсем не на часы. Да и не на дни тоже. В первый раз в своей бесконечно одинокой жизни Осман мог сказать, что одним своим действием начал что-то безмерно прекрасное. Что-то неописуемо вечное.