***
Сначала у Османа в голове возникла несколько морально неправильная, но по своей натуре совершенно безобидная идея прикольнуться над тем определённым знакомым, который на высоте своей башни денно и нощно глядит через оптику огромного телескопа Лагеря Искателей Второго Слоя. В конце концов, он даже представить себе не мог его лицо, в случае, если он заметит их в первый раз не загодя, а под базой, где-то у самого лифта. Впрочем, некое чувство волнения перед первой дружелюбной встречей с чужими людьми за несколько недель напряжённых приключений вынудило его вести себя слегка скромнее, и даже при наличии возможности избежать всевидящего окуляра за счёт их мобильности и видения Полей Наначи, он не стал лишний раз выёживаться. Вместо этого, несмотря на сетования Пустой про то, что «на них постоянно смотрят», он шёл прямо по мосткам, открыто и уверенно, будто-бы к себе домой. Хотя было по крайней мере несколько основных причин, почему этой уверенности быть совершенно не должно. Некую непредсказуемость визиту придавал целый ворох обстоятельств, от необычной натуры Пустышки до не самого лучшего тона последней встречи с местными, но большую часть этих проблем Осман обдумал заметно загодя, ещё перед выходом на большую ходку наверх... Но по очевидным причинам он всё равно был достаточно заинтригован предстоящим визитом. Да и перспектива вновь оказаться на ладони у человека чрезвычайно сильного, в разы сильнее, чем он сам, всё ещё была волнительной. Но что-то ему подсказывало, что от такого дружеского визита не стоит ожидать чего-то из ряда вон ужасного. У Наначи такой уверенности, конечно, не было, но раз уж парень взял на себя обязательство быть в их отношениях несколько более динамичной их частью, то исполнять его следовало даже сейчас. А преодолеть страх людей было бы для Зайки очень и очень полезно. Теперь же они оба, Искатель и Пустая, стояли перед лицом приплюснутой сферы Лагеря, смотря на крупное в размерах здание снизу вверх, и в несколько волнительной тишине ожидали опускающейся к ним кабинки лифта. Когда та, наконец, с характерным металлическим стуком остановилась на их уровне, Осман будто-бы услышал, как Наначи сглатывает застрявший в горле комок, и тут же повернулся к ней. По её несколько отрешённому взгляду он понял, что плохим решением было прямо забыть о такой, казалось, незначительной вещи, как... Лифт. Парень выдохнул, подшагивая к ней, снимая грубую рабочую перчатку и протягивая Пустышке ныне оголённую руку. Та незамедлительно, лишь завидев, за неё ухватилась и её тёплая ладонь вжалась в его собственную с неожиданной силой. Наначи, видимо, отразив своё собственное поведение, тут же сжала глаза и немного потрясла головой, отчего её приопустившиеся уши слегка поболтались на ветру. — Зай. — подбадривающе, успокаивающе произнёс Осман. — Всё хорошо. Никакой опасности нет. — Ннаа... Знаю. — всё ещё с некоторой тенью боязливого отвращения ответила она. — Просто... Бездна, они не могли придумать метод подъёма хуже. Парень не разжимал хватку на её ладони и тогда, когда они вместе вошли в небольшую клетку, и тогда, когда она тронулась вверх со скрежетом и мерным, стучащим звуком перемещающихся цепей, заставляя Пустую слегка дрогнуть. Впрочем, видимо, стараясь отвлечься, она тут же тихо заговорила. — Коть, как мне представляться? Несколько легкомысленно пожав плечами, он ответил ей тем же тоном, прекрасно понимая, что теперь есть реальная перспектива того, что через гул машин их на самом деле услышат. — Я представлю, не парься. Дальше — как пойдёт. Всем будет интересно, и я бы не советовал совсем кукситься... Но если там будет кто-то кроме местных — стоило бы избегать. Одно дело — коммуникация, другое — слухи, и вот именно слухов нам тут совершенно не нужно... Наверное, Наначи бы чем-то ответила или хотя-бы кивнула, но к эмоциональному грузу теперь добавился ещё и реальный, физический. Конечно, Проклятие Второго Слоя окраинной, достаточно слабой вариации, в сравнении со всем тем, через что они прорвались в ходе подъёма, было чем-то тривиальным и незначительным. Но, во-первых, после этого же подъёма все итак безмерно устали, а во-вторых его эффекты вторили психологическому угнетению ситуации. И, спустя несколько чрезмерно долгих секунд ожидания, лифт вновь остановился и открылся, впуская двух путешественников в пределы Аванпоста и одновременно открывая их виду незамедлительно встретивших их лиц, отличавшихся друг от друга — да и от них самих тоже — буквально во всём. Выражение лица Марулка становилось всё краше буквально с каждой секундой, с каждой деталью, которую улавливал его чрезмерно пытливый взгляд в настолько же чрезмерно ярких синих глазах. В чуть более нормальной ситуации Осман бы ну никак не смог сдержать внезапный приступ искреннего хохота от одного лишь шокированного вида мальчика. Справедливости ради, Синего Свистка было очень сложно не понять от и до. В последний раз, когда он видел сверстника, шансы на его выживание и последующее восстановление в условиях Бездны выглядели чрезвычайно блекло. Человек, нет, ребёнок с парой сломанных конечностей, валяющийся посреди Второго Слоя и истекающий кровью обладал крупной выборкой из местных жителей, которые были бы совершенно не против позаниматься стервятничеством. Да Марулк, наверное, окончательно попрощался с очередной жертвой чьего-то очень яркого садизма. А теперь... Парень сам всё никак не мог к своей трансформации привыкнуть, а он-то... И это ещё и совершенно не затрагивая феномен Наначи, держащейся с Османом за ручку и выглядящей абсолютно сюрреалистично, будто-бы с другой планеты, вне всякой зависимости от слоёв тяжелой походной одежды, которую она всё-таки решила натянуть прежде чем входить в поле зрения огромного перископа. Жарковато, да, зато без потенциальных эксцессов. С этим её решением парень, естественно, смирился. В какой-то мере это противоречило самой сути вылазки, но у всякой неразумной неосторожности был свой ощутимый лимит. К тому же, было бы как-то совсем жестоко настаивать на обратном, а Осман вообще уже навидался её страданий на остаток жизни. На удивление, Озен не хватило гордости дождаться того момента, когда детишки придут к ней на покаяние сами. Она стояла у Марулка за спиной, возвышаясь над ним и над гостями грозной, непоколебимой тенью, что, впрочем, было для неё образом совершенно обычным. В стальном спокойствии Белого Свистка, её выражение лица было совершенно нечитаемо, и она выглядела тем величественнее, чем больше была похожа на статую: памятник недвижимому стражу своей скромной обители в глубинах Второго Слоя, неизменно встречающей своих гостей холодным, сфокусированным взглядом. Осман не мог не проглотить комок в горле, глядя на Недвижимого Лорда снизу вверх с некой долей интриги и беспокойства в глазах, охватывающих всех присутствующих в прихожей Лагеря разом. Из головы, мысли в которой теперь бежали одна за другой точно на марафоне, всё никак не собиралось выходить жуткое воспоминание об их последней встрече, которая теперь вспоминалась как сущий сон, далёкий, но всё-таки пугающий по сей день. Он вспоминал себя, свою категоричную глупость и тот каскад эмоций, который он умудрился вывалить на человека совершенно незнакомого, отчего где-то глубоко в груди легко покалывало чувство стыда за недалёкое прошлое. В памяти висело и поведение Озен — циничное, чрезвычайно садистское, и, в ретроспективе, оказывающее ему чрезмерное для обычного Синего Свистка внимание. Хотя теперь-то паззл, конечно, встал на свои места. Не то что бы от этого ситуация становилась хоть сколько-нибудь менее странной, конечно... Да и стоял перед ней уже немного не тот же самый Синий Свисток. Тяжёлые, жёсткие, но при этом гибкие и в целом практичные ботинки с костяной подошвой соответствующего светлого цвета были аттрибутом совершенно незаменимым и несменяемым, и вместе с Османом пережили всю эпопею с Первого до Пятого слоя включительно без особенных проблем. Конечно, на грубой коже виднелись некоторые следы износа, а у самой пятки стёршаяся часть внутренней обивки уже начинала натирать стопу, но сделаны сапоги всё-таки были на редкость добротно, и, при должном уходе, могли прослужить парню ещё несколько подобных приключений. То есть, имели огромные шансы пережить своего владельца. Самому костюму пришлось заметно хуже. Если штаны Лунного Свистка тоже в целом сохранились практически без непрошенных дыр(а всё-таки появившиеся были оперативно зашиты имеющимися средствами), то вот с пришедшейся Осману по нраву жёлтой курточкой с костяными наплечниками пришлось попрощаться, по той простой причине, что осталась от неё лишь пара-тройка кусков обугленной ткани. На её место пришла крупная, добротная кожанка тёмно-серого цвета, по структуре напоминающая плащ. Новая одёжка была ему явно не по размеру(учитывая, что та когда-то в далёком прошлом была снята с неудачливого взрослого Искателя), однако была по возможности сжата, а её подолы были несколько укорочены в угоду банальному удобству. Под плащом — типичная холщовая белая рубашка, по текстуре и виду напоминавшая те, в которых мальчики из Приюта обычно проводили большую часть времени на поверхности. Теплоизоляция была не лучшей, но после леденящих ветров Пятого Слоя и тёмных, голодных ночей в трущобах Орта, обычные пещерные перепады температуры казались парню сущим пустяком. На удивление, его лицо за эти несколько недель также претерпело некоторые изменения. Нет, повзрослеть(то есть постареть физически) он не успел, хотя иногда Осману казалось, что тут и там ранее комфортная одежда теперь ему немного жмёт. Дело было в другом — в чертах, во взгляде, в мимике, в его настрое, в конце концов. Извечная потерянная задумчивость в светлых серых глазах(зрачок в одном из которых приобрёл отчётливый голубой оттенок), пусть и осталась его незаменимой чертой, несколько отступила в сторону, позволяя лицезреть спокойную, даже расчётливую стойкость. И самообладание и смелость, конечно, не были теми словами, которые в полной мере подходили ему, тем более что в ходе последних недель пацан не набрался ни того, ни другого так, как он набрался той самой стойкости. Уверенности. Извечное проклятие страха и эскапизма потеряло позиции, приоткрывая створки Окна Овертона, ведущего в уверенное, безропотное восприятие реальности, пусть до оного ещё идти и идти... На фоне этих умных глаз совершенно незначительно выглядела нестриженная, слегка завивающаяся копна волос и костяной шлем, ныне находящийся у него под мышкой. И даже висящий на шее Белый Свисток казался лишь дополнением к этому образу, образу принципиально нового человека в более-менее той же самой шкуре. Пусть и ребёнка. Эти двое-то вообще в последний раз видели его в детской курточке и шортиках. Если он не ошибается, конечно. Он будто-бы в другую жизнь заглядывает, вспоминая те времена... Но, справедливости ради, Осман не питал совершенно никаких иллюзий относительно его нового образа. Он прекрасно понимал, что, вне зависимости от того, деревянная игрушка у него на груди или витиеватый камешек, для великой и ужасной Озен он остаётся ребёнком, да и, наверное, останется ещё очень надолго. Главный вопрос заключался совсем в другом. Всё сделанное — вопреки, или под дудку воли Недвижимой? Предвидела ли она этот маловероятный, фантастический, но всё-таки для него хороший исход? Может, она именно к нему и стремилась, подписывая письмо о внештатном повышении парня? И что-то ему подсказывало, что, даже несмотря на всю желчь, события прошлого, гордыню и гордость, она не станет таить от него ни этого, ни многих других вещей. Поэтому он и пришёл. Встретиться с прошлым лицом к лицу. Первым разорвал гробовую тишину после подъёма лифта Марулк, но не словом, а тихим, но резким выдохом, точно весь этот десяток секунд обмена напряжёнными взглядами он не дышал вовсе. Впрочем, когда даже после этого никто не заговорил, мальчик слегка тряхнул головой, будто-бы опомнившись, сглотнул, и, наконец, подал голос. — П-Приветствую! — очень уж неопределённо произнёс Синий Свисток свою извечную мантру. — Добро... Добро пожаловать в Лагерь Искателей! Эти простенькие слова будто-бы включили всех присутствующих в комнате одним махом. Пушистая рука Зайки дрогнула и слегка покрепче ухватилась за ладонь Османа. Лицо самого Марулка немного посветлело, пусть и оставалось всё таким-же удивлённым, что само по себе служило подтверждением: да, он рад появлению знакомого живым и здоровым практически в той же степени, в которой ему удивлён. А Озен, в то же время, слегка двинула бровями, а её глубокий, протяжный голос, наконец, вышел из приоткрывшегося рта. — Ну и ну. Кто же зашёл к нам на огонёк?... Марулк тут же отступил немного в сторону, позволяя Озен сделать шаг вперёд и немного нагнуться, точно пытаясь разглядеть их получше. Их обоих — её на удивление пытливый взгляд упал и в глазную прорезь костюма Наначи, отчего та опять слегка напряглась. Вновь повернувшись к Осману, женщина позволила своему лицу искривиться в ироничной ухмылке, продолжая говорить. — Следовало бы догадаться, что за всем этим шумом стоишь ты. Удивительно скорее то, что ты в первую очередь пришёл на своих двоих, а не остался трупиком где-нибудь снизу. Да ещё и такой целый... Несмотря на явно насмешливый тон её ремарки, Османа эти слова нисколько не оскорбили. Напротив, на её кривую улыбку он ответил, приподняв один из уголков своих губ самому. Может, это — защитная реакция, а может ему и вправду понравилась оценка его «вклада» в какую-то картину мира, которую, видимо, имела в виду Озен. Та, не отреагировав на это, выпрямилась вновь. — Я так понимаю, что Лорд Рассвета и вправду...? — Мёртв. Да, было странно, что она знает об этом. Ведь, казалось бы, убивают Белых Свистков далеко не каждый день, и поверить этому, единожды глянув на Османа в такой форме было бы глупо. Но парень в этот момент всё равно будто-бы купался в славе. Может быть, даже не в ней, а во внезапно пробудившемся где-то глубоко в груди чувстве странного триумфа. Лорд Рассвета и вправду был мёртв. Когда он услышал об этом от кого-то ещё, новость, казалось, окончательно увековечила себя. Словно с целью это доказать, парень опустил свободную руку в глубокий карман плаща и немного порылся в нём, после чего достал и вознёс прямо перед собой ещё один белого цвета камешек. Бледные руки, формировавшие его основу, складывались вместе в молитве, и сим закрывали себя и то, что ещё таится внутри, от холодного, жестокого мира. Впрочем, это Бондрюду не вполне помогло. Теперь он — лишь след на истории Нараку. Грязный, кровавый, больше похожий на большой, размашистый шрам, иногда извергающийся потоками гноя, но всё-таки — лишь след. Теперь Озен, не отрывая холодного взгляда, смотрела прямо на этот самый свисток так, будто-бы видела что-то подобное в первый раз. Впрочем, навряд-ли ей когда-либо в прошлом доводилось видеть игрушку Лорда Рассвета настолько близко вживую. Осман мало знал об их отношениях, лишь от третьих лиц, но были все основания полагать, что это чувство триумфа она в какой-то степени разделяла. Да и, скорее всего, она знала слишком много о деятельности Бондрюда, чтобы питать к нему какие-то симпатии... Именно поэтому убийство Лорда Рассвета и стало визитной карточкой Османа, собой пытаясь подкрепить: дело всё-таки придётся иметь не просто с пугливым и слабым ребёнком, а с тем человеком, который был так или иначе способен приблизить конец этого монстра. И парень всё-таки не мог скрывать, что пафосность этого положения приносила ему искреннее, нескрываемое удовольствие. За сим он тихо, спокойно, не подавая ни малейшего признака своим эмоциям, произнёс ей в ответ: — И вас я тоже приветствую, Первая.***
После событий, сопровождавших последнюю встречу Недвижимой и Османа, последнему было как-то чрезвычайно странно вновь стоять перед ней, на её же территории, без глубиного страха и детского, чрезвычайно яркого чувства вины. Собственно, его обычная методика превозмогания эмоциональных трудностей — бескомпромиссное забытие — применялась к этому случаю в том числе, ведь всякий раз, когда парень вспоминал о нём, ощущал он именно вышеперечисленные эмоции. Ведь... Твою же мать. До какой степени детского, бессмысленного и беспощадного фатализма нужно докатиться, чтобы пойти на что-то такое? Каким комментариям это в теории может поддаваться? Хотя, справедливости ради, звоночки о том, что крыша слегка свисает с его головы приходили и заметно пораньше. Да и, учитывая контекст всех произошедших событий, рассматривать этот случай с рациональной точки зрения как что-то однозначно плохое попросту не выходило. Ведь даже этот случай косвенно привёл к очень даже неплохому исходу: Осман не только физически цел, а ещё и обзавёлся хоть какой-то волей к жизни, Белым Свистком и второй половинкой. Более того: Озен не сломала ему шею, лишь завидев. Напротив, она не только позволила им на какое-то время остаться в Лагере(к счастью, в этот период совершенно пустом за исключением её и Марулка) чтобы отдохнуть перед финальным рывком на поверхность, но и разрешила парню поговорить с ней тет-а-тет. Теперь же она, обычно возвышаясь над перилами местных балконов уличным фонарём, облокотившись на них, ожидала появления парня. Когда он вышел на тихую «веранду», открывая и его зрению вид на бескрайние просторы Второго Слоя, он не увидел её лица сразу, но был уверен, что та уставилась куда-то вдаль со свойственной ею утомлённостью в спокойном взгляде. Остановившись на месте как вкопанный и смотря ей в затылок, Осман пару секунд прокручивал в голове один и тот же вопрос. Интересно, сколько ей лет? Сколько долгих десятилетий она бороздила Бездну, чтобы в итоге оказаться в таком положении? Сколько времени требуется человеку на то, чтобы в конце концов найтись в этом жёстком, справедливом лишь в порядке исключения мире? И что же в такой момент у такого человека как Озен было на уме? Парень сделал шаг вперёд, из тени постройки на скрипучие доски балкона. С гулом, трепетом волос и одежд стоящих на открытом воздухе Белых Свистков пронёсся ветер, шумя где-то вдалеке листвой перевёрнутых деревьев. — Сумеречный Лорд. Глаза Османа открылись чуть шире. С короткой фразой Озен, несмотря на весь шум природы прозвучавшей чрезмерно чисто, где-то глубоко в сердце кольнуло странное чувство, смесь и гордости и какой-то глубинной горечи, точно позора. Не дождавшись созревшего у него в голове вопроса, она продолжила говорить в своей обычной манере, но при этом в таком тоне голоса, который парень слышал, может быть, раза два от силы. Вместо горделивой иронии — серьёзная, глубокая задумчивость. — Нет, я не придумываю Белым Свисткам прозвища. Было бы всё так просто, Бондрюда бы звали крысиным королём, и были бы очень правы, но... К сожалению, причина лежит в другом. Находя излишними комментарии к её словам, парень просто сделал несколько шагов вперёд и встал по левую руку от Недвижимой. Засунув руки в карманы, он также устремил свой взор куда-то вдаль, продолжая выслушивать её. — Ты не находишь самонадеянным думать, Девятый, будто Бездна оперирует нашими принципами передачи информации? Вряд-ли это был серьёзный вопрос, ведь Осман не мог дать на него хоть насколько-нибудь значимого ответа. Впрочем, пожав плечами, он всё равно высказался. — Ну... Людям вообще свойственно подбивать всё под свои нормы и понятия. А нормально именно то, что... Нормально для них самих. — Это не отменяет того, что человек по природе самонадеян. — тут же, ни секунды не потратив на раздумья, ответила Озен. — Но очень естественно, что именно тебе сложно это осознать. Ты же, наверное, узнал о... «Детях Преисподней», так называемых? — Узнал. — спокойно кивнув, ответил парень. — Из первоисточника. Детчуанга же жив... Был. Да я и сам тоже всё вспомнил. — Ясно. Значит, ты и вправду без сомнений поверил в свою исключительность? В первый раз за весь разговор Осман повернул слегка недоумевающий взгляд в сторону Озен, и увидел на её лице только-только сформировавшуюся ухмылку. Секунду они провели в молчании, ведь парень совершенно не знал, чем ему ответить на такую насмешку, и его ответа она не дождалась, продолжая. — Хорошо. — вновь несколько посерьёзнев, продолжила Недвижимая. — Ты и пришёл то сюда за правдой-маткой, так что, давай по порядку. Люди. Они приспособлены к существованию в Бездне? Осман, пару мгновений подумав, отрицательно помотал головой. — Проклятие действует исключительно на людей. — отметил он. — Это скорее даже признак целенаправленной враждебности среды... — Неважно. — бесцеремонно оборвала его Озен. — Не имеет значения, как с твоей колокольни кажется, как Бездна к нам относится. Дело тут в самом факте. На человека она влияет по особенному. Почему? Осман вновь немного подумал, и, совершенно игнорируя ранний опыт попыток вести с ней диалог, продолжил отвечать на полу-риторические вопросы. — Разум, наверное? — Любое существо разумно ровно настолько, насколько оно может это себе вообразить. — вновь парировала слова парня она. — В этом плане мы — те же животные, такие же тупые и так же повязанные на своих инстинктах. Даже воображение и причинно-следственные — лишь продукт новой ступени разумности, но никак не что-то принципиально новое. При обилии относительно умных существ, ничто не подвержено Проклятию, за исключением людей и их девиаций. В чём же дело? Тот, вздохнув, вновь перевёл взгляд на широкие дали. Уже на этот вопрос его мыслительных процессов не хватило, да и на сей раз Озен стремительно подхватила свою же мысль. — Я долго над этим размышляла. Зашагивая в сферу науки, я ставила перед собой цель — докопаться до этого феномена по настоящему. Прекратить ссылаться на дешёвую отговорку «душа» и понять, наконец, в чём же дело. Оглядываясь назад... Вышло слишком близко к солнцу. За это Бездна стёрла пару десятков косвенно причастных к этому людей, а меня лишила памяти. Вернув её, это дело я бросила. В таком возрасте волей-неволей начинаешь понимать, когда нужно остановиться... Но последствие хуже заключается в другом. «Душа» — это единственное, что я могу тебе сказать. Несмотря на сложность всего того контекста, который Осману нужно было переварить за несколько секунд, фрустрацию Озен при этих словах он будто-бы прочувствовал на себе же. — Тьфу ты. — разочарованно, даже как-то понимающе пробубнил он себе под нос. В моменте он почему-то совсем не воспринял, что ему нужно ощущать не это, а скорее боязливый трепет перед всем ей расказанным. Речь ведь шла о самом факте его существования. Его, Тиаре, Детчу, да даже самой Озен. — Но. — после секундной паузы, продолжила Недвижимая свой рассказ. — Это не совсем душа в смазливо-сказочной интерпретации. Хотя, конечно, ортские народные верования, как и более древний эпос, на котором они были основаны, были в своём понимании концепта очень близки. «Душа» — вещь, для Бездны эксклюзивная, но при этом, в контексте человека, всеобьемлющая. Принадлежит она не этому человеку а именно Бездне, являясь отражением своей воли на нём. Тот, в первый раз контактируя с Силовым Полем, позволяет Нараку оставить на себе этот след, как говорят некоторые, «наслоить душу на живое». Простым языком, она ставит на человеке своё клеймо, стоит тому один раз пересечь свои границы. Хорошо, что Озен говорила об этом достаточно размеренно, а потом дала Осману несколько секунд на подумать, поскольку эта информация вылилась на него как из ведра. Его лёгкое любопытство относительно её перспективы уже было удовлетворено через край, но даже это было только лишь началом. Кинув мимолётный взгляд на выражение его лица, Недвижимая продолжила свой рассказ. — Что же это означает? Первое — мне удалось вывести странную закономерность. Любая крупная новость появляется в общественности не посредством чьего-то сообщения с места событий, а самопроизвольно, ещё до появления свидетелей. Я связываю это с «Душами», ведь по-моему очевидно, что ничто другое не может передавать информацию так же эффективно как то, что существует в каждом из нас. Такие... «Слишком реальные» слухи генерируются из ниоткуда, чрезвычайно настойчиво вклиниваясь в текущую повестку. Первоисточник найти невозможно, но, как правило, ему все безоговорочно верят. Эта вера только укрепляется тогда, когда всё-таки появляются реальные свидетельства о ситуации. Такие «вбросы» выходят тем крепче и тем громче, чем они значимее. Именно поэтому прозвища Белых Свистков всегда даются оному народными массами. И вообще в их контексте этот феномен наиболее ярко выражен, ведь именно росказни о новых «легендах» среди Искателей обычно никто всерьёз не воспринимает. Озен вновь слегка улыбнулась, видимо, из-за своей следующей мысли, и это отразилось на тоне её голоса. — Вот, Сумеречный Лорд, например. Слышу и в респектабельном обществе, и в подворотнях: «Кто это? О нем ничего не известно! Будто чёрная кошка в тени. Да ещё и, вдобавок, появился, когда умер Лорд Рассвета. Точно Сумеречный, точно!». Ещё существует трактовка о предвестнике беды. Как ни странно, я склонна верить именно в неё... Но, давай, ближе к теме. Осману почему-то слишком уж сильно нравилось, когда речь о нём шла в подобном ключе. Титул «Сумеречного» отдавался где-то у него в сердце каким-то тёплым ощущением. А может быть и в этой самой «Душе», о которой идёт речь. Факт оставался фактом: некоторое тщеславие ему всё-таки было свойственно. Плохо? Может быть. Лучше боязни сплетен и слухов? Однозначно. — Второе. — неустанно продолжала Озен. — Лично ты, или тот второй пацан, забыла номер — не исключительны. Или, по крайней мере, исключительны вовсе не в ключе эфемерной «удачи». Об этой особости бы ещё существовала возможность спекулировать эмпирически, то есть, на основании того, что ты сейчас жив и стоишь передо мной, если бы теоретическая часть этой гипотезы не перечеркивалась реальным положением вещей. А реальность заключается в том, что мы все так или иначе дети Преисподней. Все до единого. Даже если существует какая-то градация по степени «безднорождённости», вычислить её нашими средствами невозможно... — Подожди. В моменте Осману оказалось чрезвычайно сложно не сматериться. Ну, конечно, в развале его предпочтительной картины мироздания было мало приятного. Тем хуже это становилось от того, что ему это было самозабвенно, будто-бы даже искренне рассказано. Этим он и устремился выразить своё недовольство. — То есть, Детчу мне прямо наврал? — Это в его духе. — коротко съязвила Озен. — Но, скорее нет, чем да. Все в команде прекрасно понимали, что я намеренно выдаю им информацию порционно, но осознать, что и более широкая картина вещей полностью иная, ни у кого не хватило мозгов. Туннельное зрение. Зубрёжки — кладезь, таланта — ноль. Все они такие, учёные... Озен слегка усмехнулась и чуть пожала плечами. Видимо, ей было достаточно комфортно обсуждать эту конкретную тему. Вполне возможно, что она говорила об этом с живым, думающим человеком в первый раз в своей жизни. — Утаивать реальное положение вещей было несколько причин. Первая оправдала себя в тот самый момент, когда он побежал плакаться к Бону, а я подозреваю, именно у него вы и пересеклись. У Лорда Рассвета была широкая сеть глаз и ушей, и я знала, что о моих потугах выйти на его поле он скорее всего в курсе. Я не знала только то, что конкретно ему известно и будет известно о сути исследований, и поэтому решила перестраховаться. Вдобавок к мерам внутри коллектива, я нагнала пыли ещё и снаружи. Было достаточно просто скорчить из себя старую дуру и сделать вид, будто я пародирую его же опыты. И там и там нужны дети. Ты был одним из тех, кого мы показательно... «Наскребли по сусекам» из мест не самых легальных, где Бон, кстати, при жизни очень крепко засел. Стоил ты бесценок, у тебя было что-то с памятью и ментальным развитием. В тот период мы далеко продвинулись в плане восстановления когнитивных функций человека средствами из Бездны в рекордные сроки, и в этом мне всё-таки нужно признать заслугу Детчу... Так давай проверим наш успех. Сам догадаешься о второй причине? С того момента, когда Озен дала ему слово, прошло несколько долгих секунд раздумий, в ходе которых лицо Османа постоянно то хмурилось, то немного расслаблялось, но в конечном итоге он посмотрел ей прямо в глаза и уверенно выпалил: — Болезнь. — Ты превосходишь мои ожидания. — саркастично, в шутку отметила Недвижимая, после чего продолжила. — Именно. Если знать весь контекст «Душ» и принять существование Болезни Дня Рождения как факт, то можно прийти к очень неутешительному выводу. В эпосе подобное размыто называется «Вздох». Люди, кажется, случайно умирают без предпосылок и препон. Чем дальше — тем их статистически больше. Двухтысячелетний Цикл подходит к концу. Теперь понимаешь, пацан? Парень понял, о чём шла речь, практически моментально, и он уже не смог сдержать удивления от услышанного. Где-то в груди похолодело, по спине прошла волна мурашек, а он сам тут же кинул взволнованный взгляд на Недвижимую, которая, в свою очередь, продолжала томно смотреть вдаль. — Сколько у нас времени? — спустя несколько секунд ожидания выпалил он. — По летоисчислению? Года 2-3. — как-то очень уж беззаботно ответила Озен. — Де-факто? Бездна его знает. Свидетельств процесса у нас не существует. Возможно, Орт выкосит одной волной. Может быть, это займёт пару лет. И это ещё, конечно, в том случае, если этот «вздох» вообще произойдёт. — А есть основания полагать иначе? — подметил Осман, сохраняя в голосе напряжённый тон. — Неожиданно, да. Я пришла к такой теории, наблюдая за Бездной в последние несколько лет. Осману, естественно, очень не нравилась идея массового вымирания всех, кому не повезло банально родиться на острове, и посему на этот раз слушал внимательно, ни в коем случае не перебивая женщину. — Начать стоит, пожалуй, с того, что лично тебе волноваться не о чем. Когда я сказала, что ты не уникален, я соврала. На самом деле, у всех ваших похождений с «Судным Днём» был смысл, и очень значимый в контексте происходящего. Исходя из анализа древних писаний, существует категория «неполноценных». Испорченных. Тех людей, прикосновение Бездны к которым оставило их уродцами в том или ином плане. Если рассматривать всё происходящее как цикл, как спектакль, который оная разыгрывает, то эти люди отцепились от ниточек. Обычно это, конечно, ведёт к смерти. И мне до сих пор неизвестно, существует ли та самая «Душа» у подобных людей, или Преисподняя забирает её раньше времени. Иногда я жалею о том, что не довела дело до конца... Уже теперь она несколько сокрушённо вздохнула, покачав головой. Будто-бы только это её и расстраивало на фоне потенциального вымирания сотен, тысяч людей и фактической смерти им известного «мира». — Но уже поздно сокрушаться о прошедшем. За пару лет я успею разве что собрать команду и найти где-то деньги на все издержки. После инцидента связи у меня совсем не те, что были раньше. — даже как-то самоиронично произнесла Озен. — В любом случае, очень скоро тема потеряет релевантность. Остаётся надеяться лишь на сценарий Смещения. — И что же это такое? — Тебе известно, что произошло с моей командой? — даже увидев короткий кивок, Озен, впрочем, продолжила. — Бездна их прихлопнула и стёрла со стола, будто мошек, а потом прошлась тряпкой. Не осталось вообще ничего. Ни лаборатории, ни записей, на поверхности в их домах живёт кто-то левый. Гнездо только цело, я проверяла. И ещё исключением стали все присутствующие в операционной — комнате с особенным Силовым Полем, изолированном от остальной Бездны. Ни разу за всю свою жизнь я не встречала такого эффекта, и учитывая, что с Реликвиями он никак не связан, можно сделать вывод: Их взгляды вновь пересеклись, и серьёзность, с которой Озен посмотрела на Османа, как-то особенно отпечаталась в голове последнего. — Нас остановили искуственно. И я не говорю о Бондрюде или ком-то ещё, мои дозорные бы их за километр унюхали. Бездна стёрла всех членов группы из себя, а у тех, до кого не добралась, отобрала память о произошедшем. — То есть вы предполагаете, что Бездна жива? — уж совсем ошарашенно переспросил парень. В ответ Озен вздохнула, а потом пожала плечами, вновь обращая взгляд вдаль. — Возможно. Возможно разумна, хотя я в этом сомневаюсь. Но реакция на произошедшее очень похожа на отторжение. Отторжение чего? Чужеродных тел. «Испорченных» людей. Вас двоих, то есть, и меня заодно. Остальные — сопутствующий ущерб. — Вы тоже из... «Этих»? — Из «Этих»? Из каких-таких, из «Этих»? — не упустила шанса иронизировать Озен, хотя Осман сначала и не вполне понял причину этого. — Может, сам подумаешь? Откуда-то же я знаю об эффекте «Судного Дня», верно? Впрочем, Османа колкость не обидела, поскольку он был слишком занят поиском каких-нибудь дыр в выдвинутой ею гипотезе. — Но... — неуверенно протянул он. — Вот Пустая, допустим. Её же не стёрло вместе с Боном, верно? — Мы говорим о процессах кардинально отличных. — на удивление быстро ответила Недвижимая — «Уродство» — не самоцель, не в её случае. «Уродство» — не внешность и не испорченный глаз. Это — такое же клеймо, как и сама «Душа». На самом деле, даже учитывая всё уже пройденное, услышанное, вспомнившееся и почувствованное Османом на том долгом, муторном пути, который в конечном итоге привёл его к этому самому моменту, сюда, на балкон Лагеря Искателей, под лёгкий ветерок и долгие аннотации Недвижимого Лорда, он бы никогда не поверил в услышанное. Разум отчаянно пытался свыкнуться с мыслью о том, что где-то, в каких-то древних записях лежит вот такое великое предание о сущности мироздания, и что до этого момента парень не знал об этом совершенно ничего. Вообще. Ни единого слова. И ладно это, но вместо этого ему подсунули какую-то тупую байку про особенных мальчиков семи лет от роду. Лицо Белого Свистка поменьше скривилось в ухмылке, а его глотку покинул сиплый, ироничный смешок. Удовольствие на лице Озен теперь было совершенно нескрываемым. Опять-таки, будто-бы она не о мироустройстве вовсе рассуждала, и всё продолжала рассуждать... — Но эффект у этого клейма противоположный. Человек в рамках Цикла попросту становится... Чужим организмом, никак не привязанным ни к Болезни в целом, ни к «Вздоху» в частности. Но, в таком случае, какова у этих людей роль? Если Бездна не влияет на них, как они влияют на происходящее? Как они меняют ход Цикла? — А они его меняют? — с неким скептицизмом ответил парень вопросом на вопрос. — Сами по себе — нет. — покачала головой в ответ Озен. — Но одним лишь фактом продолжения своего существования они меняют исход других событий, малых и больших. Сотню лет назад, любая малейшая девиация в происходящих тогда событиях, прямо повлияла на мир в наше время. Не говоря уже про формирование одними «Уродами» других. Так вышло со мной и Детьми Преисподней. Так вышло с Лордом Рассвета и твоей подругой. Вероятно, откуда-то появились мы двое, да и множество других людей, которые могут об этом ничего и не знать. И в итоге мы приходим к тому миру, который формируется не волей Преисподней а действиями агентов хаоса, проникших в её пределы по ошибке. В таком случае, если событие «Вздоха» вызывается каким-то другим, то высок шанс, что мы предотвратили его, следуя своему обычному поведению. То есть, произошёл сценарий «Смещения». Смещения парадигмы дальнейшего исполнения воли Бездны. Смещения самого хода Цикла в целом и нашей его итерации в частности. То есть, механизм может быть попросту сломан, и тогда никакого вымирания не произойдёт. Осман десяток секунд молчал, глазея в землю и впитывая в себя весь этот поток информации. То, что Озен явно поскупилась на упрощение лексикона в угоду его пониманию её слов, ситуацию нисколько не облегчало. Но он вообще человек восприимчивый, и поэтому в итоге расставил свои точки над И и будто пробудился, тут же задавая новый вопрос Недвижимой. — Это всё может произойти только в случае, если что-то зависит от нас, верно? — Да. И, я тебе так скажу, этот сценарий не маловероятен. О множестве недавних событий вокруг Белых Свистков ещё несколько десятков лет назад нельзя было даже подумать без пары стопок горячего. И ни я, ни, тем более, ты, не имеем ни малейшего представления о том, как широко раскрываются крылья нашей общей бабочки. Открытым остаётся вопрос о предыдущих циклах, но события настолько далёкого прошлого останутся для нас загадкой навсегда. Так уж устроена Бездна... Если бы Осман не уставился вдаль пустыми глазами, он бы наверняка заметил упавший на него взгляд Озен, направленный сверху вниз в том числе и в переносном смысле. Вряд-ли она, конечно, насмехалась над ним без толики малейшего уважения, тем более что парень оказался в числе тех единиц, кто был удостоен узнать полную картину вещей, максимально полную в реалистичной перспективе... Но на её месте его бы тоже удовлетворил такой тихий шок со стороны собеседника. — Вот так мы можем спекулировать о Судьбе. — вздохнув, заметно легче проговорила она. — Удовлетворён? — Честно? — тут же ответил парень. — Нихера подобного. Вопросов, конечно, поменьше, но... На появившиеся ты мне не ответишь. Чисто физически. Происходит что-то слишком большое, и остаётся только ждать этого. — Это — часть опыта Белого Свистка. — немного более искренне продолжила Озен. — Не рост силы, а рост кругозора. Сильнее ты по большому счёту и не стал, потеряв кого-то близкого. Напротив, это — ошибка выжившего. Чтобы обрести Белый Свисток, и не сгинуть в попытках, в первую очередь нужна недюжинная сила. И даже с ней, рано или поздно, ты понимаешь, что сознательно никогда не повлияешь на мироустройство Бездны, не станешь полубогом, и горы свернёшь, не геройствуя, а лишь продолжая идти своим путём. По крайней мере, это — мой личный опыт. Такие короткие проблески искренности наверняка были для Недвижимой огромной редкостью, и для Османа было даже некоторой честью уловить хотя-бы один из них. Да и приятно было наконец услышать правду, что бы он ни говорил, и каким бы огромным всё вокруг не казалось теперь. Правду о мире, о будущем, о себе... — Лорд Рассвета, конечно, был тёмной лошадкой, но я не считала его человеком, и ты, видимо, тоже. Лорд Разрушения тоже получила Свисток когда была сопливым подростком. Чуть постарше, может, но цена всё равно одна. Но в Лизе было что-то особенное: в своём разгильдяйстве и юношеском запале она умудрялась о таких эфемерных вещах забывать. Об остальных я знаю до позорного мало. Но ты... Их глаза вновь пересеклись траекториями, и оценивающий взгляд Озен одарил парня холодным, спокойным блеском. — Я бы никогда не подумала, что доживёт до этой ответственности такой обидчивый сопляк, как ты. Возможно, я чего-то не знаю. Возможно, я постарела, набралась высокомерия и предрассудков. Оглядываясь назад, у меня тоже были свои... Затыки. Собственно, на этот раз он и не был обижен. Осман слишком долго маялся самокопанием и боялся чужого мнения до усрачки, чтобы принимать близко к сердцу нелестные оценки. Достаточно было того факта, что он жив, не потерял себя, и внимал, что ему делать дальше. — Точно я знаю одно — времена меняются. — несколько меланхолично заявила Озен. — Поэтому я считаю, что ты — один из предвестников новой эпохи, какой бы она ни была, и каким бы ни был ты. — Рико. Озен несколько насупилась, глядя ему прямо в глаза. У Османа взгляд тоже слегка потух, пока он объяснял, что имеет в виду. — Перед смертью она тоже получила свой Белый Свисток. Недвижимая выдохнула и, уведя глаза в сторону, слегка кивнула головой. — Значит и это — тоже правда. Ты жив, а она мертва. Вот оно как. Что-то в этом выражении заставило холодные мурашки пройтипо спине парня. Она не просто сравнила их, что само по себе было несколько обидно, но и дёрнула край очень недавно нанесённой раны. Впрочем, сам напросился. Чего ещё можно от нее ожидать? Утешения? — В целом всё сходится. Уходит кое-где несправедливое и непростое, но понятное, да и всё-таки своё лето. Время Рассвета: рассвета идей, людей, этого странного ощущения детскости, которое бывает свойственно и очень неожиданным людям. Иногда, всем нам. Мы все выросли в ту эпоху, и её правила нам очень знакомы. Что же будет дальше, если Рубикон нас не убьёт — тайна за семью печатями. Я слышала лишь о Сумерках. — И мне выпала честь олицетворять эту эпоху в твоих глазах? Прокажённый типа? Несколько секунд после этого вопроса Озен упорно глядела ему прямо в глаза. По тому, как глубоко она пыталась пробиться оным ему в душу, Осман сделал удовлетворительный вывод: ей и самой искренне хотелось знать на этот вопрос чёткий ответ. Почему — уже другое дело. — Поживём — увидим. — наконец, твёрдо произнесла она. — Ты был прямым свидетелем тому, как мнимая власть вскружает людям головы. И ещё кое-что тебе, именно тебе, нужно знать: страх разрушает даже тогда, когда мотивирует. — Знаю. — отрезал он в ответ. — Теперь знаю. — Что же... Верю. Тогда у тебя даже есть шансы не выставить себя посмешищем, умирая в муках. Как неожиданно. Что дальше? Прекратишь быть ходячей угрозой для своих близких? Внезапный, как парню показалось, переход к открытым насмешкам немного выбил того из колеи, но даже тогда Осман попытался сохранять хладнокровие. — Всё и вправду настолько плохо, или мне твоё остроумие не принимать во внимание? — спокойно проговорил он в ответ. Услышав его слова, Озен не удержала в груди тихий, глубокий, мелодичный смешок, прикрыв при этом рот пальцами приподнятой правой руки, после чего продолжила. — Как хочешь, Сумеречный Лорд. Но ты имей в виду, что в ближайшем будущем лучше не станет никому. А так... Озен развернулась и кинула на Османа последний мимолётный взгляд, возвращая на её бледное лицо обычное выражение холодной насмешливости. — В любом случае, за тобой будет очень интересно наблюдать. Девятый. Вскоре её силуэт пропал из поля зрения, её негромкие и размеренные, но всё такие же статные и массивные шаги пропали в глубине Лагеря Искателей, и, в итоге, Недвижимая оставила Османа в гордом одиночестве и глубокой, тяжелой задумчивости. Наедине с холодными ветрами надвигающейся Девятым Валом Судьбы.***
Дождь стучал по крышам многочисленных домов часто и негромко, точно симулируя крысиный топот в глубине прогнивших стен. Его холодное присутствие наполняло ночной воздух совершенно неповторимым духом влаги и даже мороза, хотя, казалось, до холодов времени было ещё с головой. Редкие вспышки света, проходящие по небу в виде огромных трещин, точно сам небосвод готов расколоться на части, озаряли Город на Краю Великой Дыры, его бесчисленные, разномастные домики и усыпанные лужами улицы во вспышке света холодного, даже белого спектра. Гром, спустя мгновение после удара молнии проходящий по бескрайнему пространству, раздавался отзвуком такого далёкого, и в то же время такого близкого шторма, точно канонада. Наверняка на широких просторах Южных Морей в такую погоду творился сущий ад во плоти, окутывая небольшой островок, будто спокойный центр урагана среди беснующихся волн, плюющихся пеной в маниакальном порыве поглотить всяк сюда входящего. В городе было темно. На редкость темно. Да, в такое время и в такую погоду очень мало кому приходило в голову зажигать фонарь у своих широко распахнутых дверей, ожидая разномастных гостей с самыми разными намерениями, но обычно хотя-бы в парочке окон горел небольшой, метущийся, но несломленный свет, горящий вопреки бесконечной тьме ночи. Сейчас же единственными источниками освещения были редкие уличные фонари где-то в портовом квартале... И один-единственный тёплый уголок в одном из окон Приюта Бельчеро. Осман попытался посчитать окна на стенах, и, тем самым, вычислить, кто это такой нетерпеливый из своих продолжал просиживать долгие часы по ночам, несмотря ни на что, но из-за кромешной темноты очень быстро сбился со счёту. — Ннаа. Ага. Приют. — прозвучал где-то под боком тихий, тонкий голос. — С виду будет поприличнее, чем та дыра, в которой я когда-то жила. Стояли они, благо, под козырьком, и холодные потоки дождя в кои-то веки не падали на их итак насквозь промокшую одежду. Впрочем, Осман не жаловался. Было приятно в первый раз за несколько недель, наконец, почуять запах морозного летнего дождя, который где-то в глубине разума парня неизбежно ассоциировался с чем-то вроде свободы. Вообще, в обычной обстановке ему даже нравилось ходить под осадками не укутавшись в плащ, ощущая, как холодные капли катятся по его лицу и шее и заставляют кожу покрываться мурашками, но на сей раз он был как-то не в настроении. В конце концов, в моменте Осман был настроен совсем на другое. Пока что они пришли сюда разве что одним глазком глянуть на место, которое он всё-таки в глубине души считал домом. Это место было одним из немногих в городской застройке, откуда было видно Приют Бельчеро в полной красе. Обычно, несмотря на размеры здания, большая его часть оказывалась скрыта за плотной стеной высоких, массивных деревьев, так как стояло оно на отшибе. И сейчас парочка была к нему не то что бы совсем близко, прижавшись к стенке, под козырёк какой-то хозпостройки и в меру возможности поглощая детдом глазами. — «С виду». — с некоторой иронией повторил за ней Осман. — Что ты умудрилась разглядеть, интересно? Вот когда будет посветлее — тогда и лицезреешь всю красоту этих мест... — Бездна, ну давай подойдём и попялимся ещё немного на коробку из цемента. — с таким же тоном голоса отшутилась Пустышка. — Нам туда не по пути, Зай. Не сейчас, по крайней мере. — спокойно покачал Белый Свисток головой в ответ. — Хотя, если мы планируем сегодня спать, то я бы предпочёл кровать холодному полу. Скажи, любишь внимание детишек? — Ннаа. До смерти. Излишнюю угрюмость Наначи парень решил пропустить мимо ушей, хотя всё-таки слегка покрепче сжал её руку, в как бы умиротворительном жесте. Больше его, конечно, волновало другое. Он мог поклясться, что в какой-то момент разглядел в том самом окне, источавшем тёплый свет сквозь пелену дождя какое-то движение, и теперь усердно щурил глаза, пытаясь понять, от недосыпа ли ему мерещатся вещи, или же... — Ничего, случаем, не чувствуешь? — спросил он, всё ещё сверля глазами дырку в каменной стене Приюта. — Нет, Осси, я вообще ничего не чувствую. — слегка уставше ответила ему Наначи. — Тут нету Силовых Полей. Я как слепая, пойми же... Как только Осман осознал степень дискомфорта Пустышки, он тут же опомнился, сфокусировал взгляд на ней и быстро кивнул, немного сжимая её руку и разворачиваясь — Ладно, Зайка, прости. Пойдём уже. — деловым, торопливым тоном проговорил он. — Так бы я не таскал тебя тут по ночам. Но это тебе тут не хочется излишнего народного внимания, верно? — Ннаа. Да, да. Я терплю. Но не надо об этом говорить... Таким тоном, ладно? Та тень жалобности в её тихом голосе, еле пробивающемся через стук шагов по дороге и негромкий шум льющейся с неба воды, одновременно уколола его сердце лёгким чувством вины и слегка удивила. Удивила в основном именно несвоевременностью жалобы. В ближайшем прошлом было же и гораздо хуже, и некомфортнее... — Ты же не любишь бессилие. — продолжила она всё тем же голосом. — А знаешь, как бессильно я себя чувствую без Чуйки? Тут же столько народу по хатам расфасовано... И я никого не чувствую. — Понимаю, Зай. По ночам гулять вообще страшно. И иногда опасно. Хотя не в нашем случае, конечно-же. Парень вновь включил фонарь на шлеме, ранее до появления в поле зрения Приюта выключенный во избежание интересных инцидентов. Не то что бы им особо хотелось быть замеченными случайным обывателем Орта средь ночи, но обычный горожанин кинет заспанный взгляд из-за створок и вернётся в царство Морфея, а у кого-то знакомого может внезапно сшибить крышу от вида старого друга. По крайней мере, по воле случая именно с такими людьми Осман и был знаком. — Да и... Как-то тебя не очень приветливо встречает внешний мир спустя столько лет. — шутливо, но всё-таки с серьезным контекстом продолжил он. — Но тут так не всегда, если что. Некоторые виды на одном этом островке ничто из Бездны не переплюнет, вот увидишь... — Нна. Да помню я, что такое солнце. — в каждой шутке в словах Наначи была лишь доля шутки. — Его нужно не просто помнить. Такое чувствовать надо. Погруженный такими недовольными, усталыми, но лёгкими и в меру возможности поддерживающими моральный дух разговорами, парень и не заметил, как они инстинктивно миновали несколько кварталов, преодолели серьёзную часть города и теперь встретились лицом к лицу с высоким навороченным зданием штаб-квартиры Гильдии. Поднимаясь по каменной лестнице и подходя вплотную к тяжёлым деревянным дверям, Осман внезапно обнаружил, что из чрезвычайно щёлок в ней на улицу льётся тёплый свет. Он никогда не интересовался, работают ли местные клерки круглосуточно. Впрочем, сейчас значения это не имело. Вместе войдя в широкое помещение местной приёмной и протопав пару мокрых шагов по сухому полу, параллельно стягивая взмокшую куртку, он обнаружил, что его предположения были верны, и их визита уже ждали. В своих тёмных костюмах двое гильдейских клерков были больше похожи на священников из книг и преданий, чему вторило странное выражение смирения на их спокойных лицах, свойственное лишь кому-то, кто в любой момент времени ставит волю чего-то эфемерного, растворённого в воздухе вокруг них выше их собственной, и на этом выстраивает логику своего поведения. В таком настроении, равно как и в их уверенной, статичной позиции посреди отзывающегося на каждый звук гулким эхо залом, всё-таки было что-то загадочное и даже завораживающее. Осман уж было хотел отпустить какой-то колкий вопрос про то время, которое служащие провели стоя как статуи, ожидая его, но в какой-то момент потерял нужные слова и сам встал на месте как вкопанный прямо напротив мужчин. Следовавшая за ним тенью Наначи встала по правую руку, всё не осмеливаясь сделать лишний шаг в сторону или без нужды засветить свою настоящую сущность перед кем-то незнакомым. Так бы они и стояли посреди зала, явно пахнущего свечами и бумагой, под стук падающих, если бы один из мужчин, пониже, не заговорил. — Ваш визит не был предсказуем, Сумеречный Лорд. — тихо, но в то же время чётко и глубоко произнёс он. — Но он приветствуется. Существует процедура, которую вам рекомендуется пройти. Осман сдержал подступившее к языку растерянное шаблонное «здрасьте». Несмотря на уважительное обращение в его адрес, Белый Свисток совершенно не чувствовал себя хоть сколько-нибудь статусно на фоне этих людей, с виду так много знающих... — Ваша Личная Ценность. — указал на неё пальцем всё тот же клерк. — На данный момент она не является Белым Свистком, и большая часть функций оного для вас недоступна. После соответствующей обработки, ваша связь с Реликвией будет многократно укреплена, а сами вы получите символ вашего статуса, по совместительству — сигнатуру самой Души, что заточена там. Только сейчас парень заметил, что в одной из рук другой мужчина, повыше, держал небольшую коробочку. Подняв её, он взялся за тёмное дерево обоими руками, и когда шкатулка, наконец, открылась, она обнажила свои внутренности, обитые красным шёлком, с небольшой выемкой в середине. Красивенько. Даже как-то слишком пафосно. — Процесс занимает от нескольких часов до нескольких дней. — продолжил архивный клерк, говоривший и ранее, указывая на коробку ладонью. — Из-за его специфики, назвать конкретные сроки невозможно. Он может быть закончен как к утру, так и к концу недели. Заходить в Архивы для проверки готовности рекомендуется регулярно, мы не уполномочены хранить ваш Свисток долгосрочно. Осман, в порыве сомнений, снял камешек с шеи и покрутил его в руках, параллельно кидая неопределённый взгляд на стоящую неподалёку Наначи. Впрочем, он понимал, что та очень навряд-ли очень хотела показать своё мнение по этому вопросу, которое явно не факт, что вообще было. Именно поэтому, спустя секунду, парень сделал пару шагов к клеркам, и, кинув на Реликвию последний взгляд, аккуратно положил её в выемку. Закрыв коробочку, мужчина, все так же держа её в обоих руках перед собой, будто что-то хрупкое, направился по коридору восвояси, стукнув тяжёлой деревянной дверью где-то в глубинах здания. После этого, клерк вновь обратил своё внимание целиком и полностью на парня. — Но, как я понимаю, пришли вы не за этим? Осман спокойно кивнул, извлекая из кармана промокшей куртки другой Белый Свисток, принадлежавший ранее Бондрюду. — Вроде-как все Белые Свистки после смерти возвращаются на поверхность, так? — Верно. — тут же кивнул он головой. — Кончина Лорда Рассвета — трагичное событие. Очень жаль, что она подтвердилась. Однако, я благодарю вас за пунктуальность. У Османа в груди что-то ёкнуло. Интересно, мужик и вправду не понимал, что перед ним стоит человек, который делал всё, что в его силах, чтобы Бон, всё-таки, закончился? Или ему просто было совершенно плевать на мнение в этом вопросе, пусть и Белого Свистка, но в то же время обычного человека? Или он банально не знает, о каком отбитом животном идёт речь в контексте Бондрюда? Последняя опция была очень вероятной, но после всего увиденного и услышанного Османом это попросту не уживалось у него в голове. В любом случае, эмоционально Белому Свистку было немного неприятно слышать шаблонные соболезнования. Впрочем, справедливости ради, если не слёзных, то хотя-бы меланхоличных поминок по «трагичной кончине героя нашего времени» стоило ожидать по всему Орту. Можно было бы этому воспрепятствовать, но вставать на трибуну и с неё доказывать всему миру, каким Бон был полнейшим уродом было бы достаточно опрометчиво. Особенно учитывая, что большая часть доказательств этого похоронена под толщей Моря Трупов в глубинах Пятого Слоя, и подавляющему большинству местного населения строго-настрого запрещено даже появляться на такой глубине. Короче... Хер с ним, с Лордом Рассвета. Рассвет всё, закончился — это главное. Осталось только с ним попрощаться. Впрочем, несмотря на то, что парень как бы протянул клерку небольшой камешек, намереваясь сдать ему Реликвию и до поры разойтись как в море корабли, тот, вместо этого, развернулся и небыстро направился вдаль по коридору, в противоположную его коллеге сторону, параллельно коротко обращаясь к парочке. — Пройдёмте. Прежде чем зашагать следом за ним, Осман вновь глянул на Пустышку и немного зазывающе протянул к ней руку. Та секунду засомневалась, видимо, недооценивая свою причастность к делу, но спустя миг, позволила себе взяться за его ладонь и направиться за ними. Нет уж, притащил её сюда парень совсем не для того, чтобы наспех пересказывать всё произошедшее. Раз не запрещают — значит, втягивать её в процесс можно. Вот он и будет. Чем больше — тем лучше. Осман в этой части штаб-квартиры Гильдии ни разу не был, но откуда-то он всё-таки слышал что там располагались архивы. Древняя как мир и огромная, в пол-Идофронта библиотека с огромным количеством знаний разной степени полезности для посещения всегда требовала индивидуальной санкции со стороны кого-то очень влиятельного. С размерами слухи, конечно, перебарщивали, однако, факт оставался фактом — такого запаса книжек парень не видел совершенно нигде. И тем значимее был его трепет, когда тяжёлые двери в первый раз открылись перед ними, и он глянул чуть-ли не вертикально вверх — на чрезвычайно высокий потолок. Два этажа набитых шкафов выглядели триумфально, и было совершенно непонятно, как вся эта громада освещалась десятком ламп из светящихся камней, тех, что ещё цепляли на пули и на лоб Искателям. Парень только недавно вспомнил, что, оказывается, чрезвычайно сильно любил читать. У него и сейчас от вида всей этой информации что-то глубоко в груди зачесалось. Впрочем, привычка, а если быть точнее — её отсутствие, играли всё-таки большую роль, ведь стиль жизни Османа ни в один момент такое времяпровождение не поощрял. Наверное, снова приноравливаться надо. Круто это, в конце концов — погружаться в грёзы о неведанных землях... Но дело, видимо, было совершенно не в архивах самих по себе, поскольку клерк комнату полностью проигнорировал. У одной из дальних стен была ещё одна пара крупных дверей, этих — уже с каким-то узором, видно, совсем уж особых. Пройдясь сквозь отдающийся эхом с каждым шагом зал, озираясь и поедая глазами его пафосный интерьер, они остановились прямо перед этими дверьми, точно Красные Свистки пред Воротами Преисподней — с тем же благоговейным предвкушением. Вытащив откуда-то из под тёмной мантии достаточно крупный ключ, мужчина с соответствующим щелчком дважды провернул его в замке, после чего отворил пред ними ещё один зал... И этот удивил парня ещё больше, нежели предыдущий. Длинная комната с высокими потолками, мраморными колоннами, красным ковром и позолоченными канделябрами была больше похожа на коридор, пусть и широкий. У больших портретов неизвестных, висящих на стенах в расписных рамках, стояли каменные постаменты. Подойдя поближе к одному из них, в характерной небольшой выемке Осман обнаружил... Свисток. Белый. Парень тут же обогнал мерно идущего вперёд мужчину и стал в каком-то странном удивлении поедать глазами людей на картинах. И сначала ему казались что на всех двадцати насчитанных им портретов лица будут исключительно незнакомые, пока в его поле зрения не попался статный силуэт в тёмном комбинезоне. Озен. Молодая девушка, величаво стоящая на расписном балконе из какого-то белого камня под светом солнца примерно в зените, и томно смотрящая куда-то вниз и вдаль, поглощая глазами узкие улочки Города Великой Дыры, на удивление мало чем отличалась от современного Недвижимого Лорда. За исключением парочки неизбежных знаков зрелости, всё, от неестественно бледной кожи до осанки и выражения лица осталось неизменным, будто-бы выточенным в камне. Даже её одежда осталась примерно той же, придавая итак великому облику ещё и несколько зловещий вид. На секунду задержавшись у её портрета, парень сделал ещё пару шагов вперёд, и, оторвав глаза, тут же вновь остановился как вкопанный, уставившись на второе обличье, ныне кардинально отличное — на Лорда Рассвета. В какой-то момент интрига уж успела кольнуть Осману в ребро, ожидая по аналогии с Озен увидеть Бондрюда в молодой вариации, может быть даже без его осточертевшей аттрибутики. К сожалению, этим надеждам было реализоваться не суждено, ведь на крупном холсте оный стоял прямо перед зрителем, буравя его «взглядом» своей безжизненной маски и раскидывая руки в его обычном, для постороннего наблюдателя приветливом жесте, будто бы разгоняя одним своим присутствием снежный буран. От картины несло духом Пятого Слоя: в числе её аттрибутики кроме метели был и огромный луч фиолетового света аккурат за Белым Свистком, где-то на фоне проглядывался тёмный, неясный силуэт какой-то огромной постройки — видимо, импровизированного Идофронта. На переднем же плане по бокам от Бона, в сиреневой тени, прятались от взора человека ещё несколько людей. Походу, Теневых Рук. Глаза Османа опустились на пьедестал под картиной, этот — пустующий, и он практически сразу понял, что от него требуется. Глубоко вздохнув, он медленно, будто-бы возлагая жертвоприношение неведомым Богам, вставил в небольшую выемку Белый Свисток Лорда Рассвета. Прах к праху. Как это там?... Sic Semper Tyrannis. Парень не вполне помнил, что конкретно означает эта цитата, равно как и её произношение, но простой дедукции ему хватало, чтобы очертить её общий контекст. И ещё чтобы она однозначно пришлась ему по вкусу. Немного улыбнувшись, он сделал шаг назад, и только сейчас приметил на том же постаменте какие-то надписи. Не успев отодвинуться, он остановился, и вновь оказался рядом с выгравированными в камне буквами, теперь щурясь в попытках медленно, но верно прочитать весь текст. «Абсолютно неординарное существо — Человек, с какой бы точки зрения не опускался взгляд теоретического оценщика. Эволюция подарила нам воистину прекрасные механизмы выстраивания причинно-следственных связей, запоминания и передачи опыта по наследству, комплексной социализации. Человек из тысячелетия в тысячелетие, от огня, дубин и копий до мегаполисов и пароходов, несмотря на вековечную историю распрей и конфликтов, выжигал себе место под мировым Солнцем теми средствами, о существовании которых нельзя было вообразить без его ловкой пятипалой длани. Именно человеческие эмоции, мысли, переживания, весь их бесконечный спектр, стали пиком развития Разума в нашем его представлении, величайшим Магнум Опусом первого разумного вида на земле» «Однако, как показала история же, метаморфоза неостановима. Высшее благо для человека как существа — познать чувство искреннего, трепетного волнения от окатывающей его неостановимой волны Прогресса и открытий. И именно на это Благо, на котором строятся все остальные грёзы человечества, отдают свою жизнь только величайшие умы человечества — Визионеры своей эпохи» «Визионер видит цель: в его скурпулёзных планах она уже лежит у него в руках, не существует только разве что физически — пока что. Визионер в его ценностной системе так же постоянен, как и решителен, ведь никто кроме него не сумеет так мастерски очистить своё сознание от всей той грязи, что лежит на нём грузным, недвижимым якорем большую часть человеческой жизни. Визионер никогда не ударится в лицемерное купание в славе за его великие деяния, и уж точно не отведёт взгляд от своей финальной цели — Рассвета для нового Человека Разумного» «Вполне возможно, многим на этом долгом и жертвенном пути придётся пренебречь. Возможно — чем-то в общественном понимании ценным. Возможно — самой человеческой сутью. Но, в таком случае, насколько человечна эта человечность, если мешает главной, ультимативной цели нашего вида: прорываться, эволюционировать, покорять?» — Тьфу блять. — Нна... Белый Свисток сначала не отразил то, что от неудовлетворения не сдержался, а затем с лёгким удивлением глянул на внезапно оказавшуюся рядом Наначи. Впрочем, явная желчь в её голосе связана была вовсе не с ним. Напротив, десяток секунд она тоже стояла рядом, вчитываясь в длинные письмена. Даже не видя её лицо полностью, парень мог спокойно дедуцировать по одному лишь тону привычного "ннаа"канья её отношение к короткой оде Бондрюду. Секунду Осман постоял на месте, обмениваясь с ней слегка обиженными на мир взглядами, после чего понял, что сказать им друг другу нечего, развернулся и пошёл дальше. И вновь сделал лишь несколько шагов, прежде чем изумлённо, с внезапно округлившимися глазами, уставиться на новое полотно. Вообще-то парень был готов поклясться, что ни разу в своей жизни не позировал для портрета. Хоть убей. У него не укладывалась в голове сама необходимость его рисовать, возможность, что кто-нибудь возьмётся создать образец исскуства в его честь исключительно из личного желания. Это уже не говоря о том, что, вроде как, полотна метра полтора на два минимум рисуются далеко не за недели две, которые он пробыл Белым Свистком по поверхностным меркам. А ещё никто, абсолютно никто с поверхности не видел его в этом облике до того как он вновь притащился в Орт. Короче, вокруг этой занятной ситуации было чрезвычайно много переменных, заканчивающихся лишь таинственным многоточием. Но... Вот он, Осман, Сумеречный Лорд, на красочной, наверное, шедевральной картине средь целой галереи Белых Свистков. Стоит он средь гигантского леса(из тех, что на Четвёртом Слое поодаль от проёма), во тьме ночи. Красноватый свет от оставшегося где-то за сценой огня снизу вверх падал на стоящего на возвышенности, присогнув ногу, парня, освещая его костюм ещё Лунного Свистка. Тот кстати, несмотря на, кажется, достаточно напряжённую обстановку, абсолютно цел и чист, словно с иголочки. В левой руке он крепко сжимал массивную кирку, перевалив её за спину, через плечо, в ему привычной манере. Правая же рука, закрытая перчаткой, протянулась к зрителю, точно рука помощи и направления, стремясь вытянуть оного из адского пламени. На его чистом лице смешивался тот самый огонь, бликами отражавшийся в его светлых глазах, и мягкая полутень, падающая на его силуэт свыше. Решительный, огненный взгляд парня, его упругая, упорная стойка прекрасно сочетались с искренним, активным, даже несколько весёлым выражением молодого лица. Казалось, одним своим видом Белый Свисток на картине говорил «встань и иди». Ведь ещё далеко не всё потеряно. Он хочет видеть огонь и в твоих глазах, ведь это прекрасно... ...Осман проморгался, выдохнув в первый раз за где-то полминуты, выталкивая всё его существо из транса словно грубой силой. Его лицо искривилось в глупой ухмылке от того искреннего шока, который он испытал, глядя на себя же самого в каком-то... Абсолютно художественно гиберболизированном его варианте. Парень вновь повернул взгляд на Пустышку, которая, в отличии от него, взгляд от портрета отвести не могла до сих пор, и от этого ирония тут же слезла с его лица. Хватит уже защитных реакций. В конце концов, ему в первый раз довелось увидеть то, что всегда видела она. Только вот, жаль что Осман не мог в этот самый момент лицезреть миловидное личико Наначи. Его улыбка сменилась на тёплую, чуть видную, с заметным красным следом на щеках. Нет уж, ему с головой хватает лести. Потом, наверное, Зайка всё выразит. Тем более что сейчас вообще навряд-ли может. Да и он тоже. Наверное. Зато может кто-то другой, кто-то, кому довелось в какой уже раз подряд испробовать свой литературный талант лизоблюда в адрес загадочного Сумеречного Лорда, может быть, того же человека, чья рука создала и произведение искусства чуть выше. Осман, припав руками к заготовленному и ему пьедесталу, уронил пытливый взгляд на текст, вырезанный на его гладкой поверхности. «Когда свет начинает покидать пределы горизонта событий, когда земля нормальности медленно уходит из под ног, когда принесённые зенитом полуденного солнца эмоции и события иссякают и уходят в архивы небытия, на десятилетия сохраняя свою яркость лишь в человеческой памяти, тогда приходят Сумерки. Их вестник, восстающий из пепла надежд, пожинает плоды труда поколений и сам указывает правила игры в новой эпохе, обывателю доселе невиданной, лишь одним своим существованием.» «Мир, поглощённый в сиреневую полутьму, кажется кошмарным сном, ведь его явление в таком обличьи ломает устои бытия в его узких пределах для чрезвычайно многих людей. За сим следует хаос, страх, ненависть, Раздор, Смерть. Но человек, чья сознательная жизнь была определена оными условиями, именно в этот судьбоносный момент может отставить панику в сторону. Чуть яркое закатное солнце, пробиваясь через туман, сохраняет на, казалось, охладевшей земле остатки того тепла, той Тоски, той совести и той Ценности, которые в его видении есть фундаментальное право каждого, будь то в старой, или в новой реальности. Как бы дымка вечернего тумана не смешивала восприятие со страхом, как бы уродливая сторона монеты не показывала свои кривые зубы в гримасе ненависти, Вестник всегда готов быть человеком действия — действия, определяющего самого себя. Позволив стали восприятия закалиться, встретившись с огнём мира внешнего и внутреннего, реального и ложного, теневого и настоящего, он вышагивает из наступающих Сумерек, чтобы показать, что в полутьме всегда можно нести свой собственный факел, каким бы ни был оттенок его света, и что бы он не принёс в бренный мир.» «Потому-что прекрасное лежит в контрасте. Когда мир загорается фонарями человеческого превозмогания, даже Рассвет неизбежно блекнет в контрасте с оными. И тогда, быть может, если Человек Разумный предпочтёт этот путь самовнушению и самообману, на землю вновь упадёт дневной свет раннего Весеннего солнца.» Э... Прочитав массу чрезвычайно связных слов, Осман стоял на месте как поражённый несколько долгих секунд, глядя в пустоту и глуповато улыбаясь. Да ну... Куча текста — и ни о чём. Совсем. Картина была выразительнее. И всё-таки он не мог отрицать, что именно с чем-то таким встречался в первый раз во всей своей жизни. Персонализация всех этих странных чувств, рвений и эмоций в лице творческого монолога для единственного читателя, воистину, поражала воображение и сладко чесала ему где-то под ушком так, как могла только Зайка. А он и не думал никогда, что его самолюбие может быть так раздуто. Но ладно уж, насмотрелись на красивенького нестриженого(как выясняется, кстати, практически кудрявого) мальчика. Было на очереди ещё кое-что очень, чрезвычайно важное. Белому Свистку хватило один раз отвести от триумфального портрета взгляд, чтобы понять, что стоял он уже у противоположного конца длинного коридора. И заканчивался он ещё одной картиной, последней, в узорчато расписанной позолоченной раме. Осман в целом должен был догадаться, кто на ней будет. И, по большому счёту... Наверное, он был абсолютно солидарен с тем, кто принимал решение об обитателе почётного места. Она стояла посреди пейзажей высшей степени фантасмагоричной красоты. Разноцветные, пёстрые скалы самых разных цветов мягкого, тёплого спектра вытягивались ввысь, затачивались и устремлялись то в сторону, то в небо, завивались в причудливой формы силуэты. Какой-то уж слишком яркий свет окружения падал на тропку на стороне скалы, придавая всему какую-то странную атмосферу, точно происходящее было в сладком, завораживающем сне, из тех, которые оставляли приятное тепло в груди даже после пробуждения. Где-то там, в практически бескрайних небесах, бледных, но несущих за собой глянцевый оттенок того самого света, и за сим прекрасных как и почва под ногами, метались крупные, но бесформенные летучие животные. Впрочем, чрезвычайно далеко. Ничто не могло своим чрезмерно хищным присутствием прервать прекрасное спокойствие картины. Этот самый свет, настолько же похожий на солнечный, насколько и ещё более светлый, будто-бы размытый, без конкретного источника, падал на её лицо. Она вообще была в облике не самом привычном: штаны с ботинками от наряда оставались теми же, а вот куртку, видимо, из-за жары, пришлось обвязать вокруг пояса, оставляя на верхней половине её тела лишь небольшую маечку. Девочка шла ровно вперёд своей спокойной, но в то же время упругой и точно стремительной походкой, словно от зрителя. Однако, в моменте она будто-бы приостановилась, замедляя ход, и протягивая в его сторону руку, будто-бы зазывая смотрящего следом за собой. Это же было видно и по её изумрудным глазам, что словно светились в бликах небесного света, и по небольшой приветливой, счастливой, озорной улыбочке, пробивающей всякого кто когда-либо видел её при жизни до костей, до самой сущности простенького бытия... Сначала Осман из рефлекса усердно заморгал. Потом, когда он понял, что таким образом влагу из глаз не изгнать, тут же потянулся к лицу итак взмокшим рукавом, проходясь им по закрытым векам. Тяжёлый выдох аккомпаниировал опустившемуся в стену взгляду. Момент молча пробыв в комке неопределённых тяжёлых дум, закопавшись в себя, парень слегка мотнул головой, будто-бы смахивая мор в сторону до поры. Неприятный осадок всё ещё скрёбся в нижней части глотки Белого Свистка, сохраняя его лицо в чрезвычайно кислом, обиженном состоянии, но разумом он понимал несвоевременность всяких эмоций. Ну или, быть может, он опять пытался принудить себя смириться с произошедшим. Что же, успешно. Пока что. И, чисто ради интереса... Он ещё издалека заметил, что на пьедестале Рико было написано заметно поменьше. Тут место для Свистка тоже, конечно, было уготовано, и так бы у парня был стопроцентный шанс исполнить старую традицию Искателей вновь, притащив и её Личную Ценность на поверхность. Но свой выбор он сделал — максимально сознательный, даже ценностный. Что-то было неправильное в самой мысли о том, что она ни разу в жизни не подержит в руках свой Белый Свисток, мечту сотен людей, в том числе и её самой... «Тоска по неведомому, по тем секретам, которые лежат в глубинах Вселенной и есть Человек.» «В его детском рвении к неизведанному, к лучшему, к настоящему, он не остановится ни перед чем, лишь бы удовлетворить свои извечные грёзы, определяющие само бытие.» «И даже когда холодные ветры смерти, несправедливой и непредсказуемой, внезапно ударяют в лицо этой вечной решимости, и даже возьмёт своё, её огонь никогда не угаснет в сердцах тысяч людей.» «Мечта и есть Тоска. Мечта и есть Ценность. Мечта и есть бессмертие.» Наверное. Наверное, Рико и вправду на шаг ближе к бессмертию, чем можно было подумать. Но какой с этого вообще прок? Какой прок с пафоса? В чем смысл героизации всех, буквально всех, без разбора? Вот оно что-ли, «упоминание в истории», от одной мысли о котором многие — как выясняется, чрезмерно многие — люди истекают слюной? Нет, парень не осуждал никого за целеполагание, но, Бездна... В какой момент по их мнению наступает этот самый катарсис: всё, пришёл, увидел, победил? В те самые секунды, когда тщеславие приятно лижет на ушко с каким-то пафосным обращением? Вот, полминуты назад, например. Так и... И что с того? В голове у парня завихрился последний, ультимативный вопрос. Он вновь отступил на шаг, постоянно бегая глазами между портретами, но теперь не улавливая ни единой детали в красивых пейзажах и лицах крупным планом. В конечном итоге, когда Осман всё-таки раскрыл рот, его глотку покинул сбивчивый, неуверенный, обескураженный, и поэтому тонкий голос. — И... И всё? На этом всё? Белый Свисток, наконец, повернул голову назад. Его взгляд устремился мимо Наначи, стощей как вкопанная и вьедающейся глазами в портреты. Вместо этого, он обратился к стоящему немного позади клерку, также смиренно глядящему на светлое лицо Рико, заложив руки за спину. Вопрос тоже, естественно, был направлен к нему, и Осман не вполне понял, уловил ли мужчина это вообще или нет, и поэтому продолжил, уже чуть более собранно. — Нет, я не про надпись, Бездна с ней. — помотал он головой, поворачиваясь к нему всем телом. — Вы же зал не перестраиваете каждый раз, когда светится новый Белый Свисток? Ну мало ли на какую ещё черную магию кто-то из ваших способен? — Мы — лишь летописцы. — смиренно ответил клерк, не отводя взгляда от портрета. — Те, кто знает, каким курсом Нараку всегда следовала. Те, кто старается видеть и слышать больше. Гильдия гордится этим. Осман, сорвавшись с места, сделал несколько шагов к мужчине и остановился от него в метре, думая, как выразить ту глубинную фрустрацию, что закипела в нём. — И как?... И... И что? Получается пророчествовать? — продолжил он. — Как вам понимается, что происходит, м? Вы можете объяснить это мне? — Бездна испокон веков следовала курсу великого Цикла. — продолжил спокойно отвечать мужчина. — И Белых Свистков никогда не было больше пары десятков. Однако, в последнее время её волю становится всё труднее объяснить преданием... — Вы... — в попытках придумать, что сказать, Осман сдвинул брови в неудовлетворённой гримасе. — Да вы сами мне только что об этом сказали! Вы подгоняете происходящее под свой шаблон, объясняете необъяснимое лишь тем, что... «Ну, Бездна»... Своей же риторикой вы пытаетесь предсказать нам всем смерть так, будто это — данность! И при этом вы явно знаете больше, чем доступно случайному человеку. Так скажите мне на милость: знаете ли вы, нужно ли нам ждать апокалипсиса, или я могу жить, не опасаясь смерти всех, кто мне близок?! — Если наше восприятие и вправду формирует для нас реальность, то почему бы вам не забыть об этом? — Потому-что я не могу! — перешёл на повышенный тон Осман. — Потому что мне нужна правда! Гарантии! Я жить хочу, сука! Уже на это его ответом никто не удостоил, что дало время парню немного остыть. Впрочем, не более чем немного, лишь достаточно, чтобы уйти в избегание. Ухватив Наначи за руку, он, ненароком не рассчитав свою силу, слегка дёрнул её за собой, и они оба быстрым шагом двинулись к выходу. На секунду его разум пробило сожаление о том, что он позволяет себе таскать её за собой как собачку, коей она явно не была, что ещё больше убавило его пыл, и заставило перейти на более умеренную походку, держась за ручку уже более бережно. Тем более что Пустышка наверняка ощущала себя не менее беспомощно, и, наверное, даже более. Тем не менее, несмотря на это, Османа всё ещё раздирало слепленное из целой палитры разных негативных ощущений чувство обиды, естественно, направленное не конкретно на этого клерка. От бессилия отчаянно хотелось либо сломать что-то некрепкое и большое, чтобы однозначно поддалось, либо лечь на кровать, укутаться в простыню и не подниматься больше часа так два. Немного разочаровывал и сам факт того, что этот срыв был не более чем бессилием — детским, бессмысленным и беспощадным, ставящим под удар любого, кто только мог попасться под руку в моменте, ведь хватало выдержи не быть полной свиньёй у Османа далеко не всегда... ...Раздираемый мыслями, сомнениями, самобичеванием, вопросами без явных ответов и прочими суетными заморочками, парень и не заметил, как его чуть-ли не на крыльях вынесло сначала из зала Белых Свистков, потом из архивов, а затем поднесло к двери на улицу, перед коей у него хватило ума прийти в себя и немного отдышаться после короткого срыва, оставившего его разум в состоянии обиженной кашицы. Впрочем, только лишь поняв, что он успокаивается, парень ощутил лёгкое прикосновение к своему плечу, и повернулся к Наначи, которая смотрела на него из под маски со шляпой с заботливым, мягким взглядом. Наверное, Пустышка бы сделала больше, но, вот незадача, в тяжеленном пузатом костюме эффективно обняться к неё бы вряд-ли получилось, да и проку бы от этого не было. — Ннаа. Коть. — спокойно, даже несколько успокаивающе обратилась она к Осману. — Я... Надеюсь, ты в порядке. Потом это обсудим, хорошо? Парню только и оставалось, что утвердительно покивать головой в ответ. — Просто... — отсвечивая всё тем же разочарованием, но теперь заметно тише произнёс он. — Противно, что пиздец, зай, понимаешь?... — Понимаю, честно. Мне тоже сейчас не очень хорошо. Но... Не время, опять-таки. Куда мы теперь? Секунду подумав, Осман приподнял глаза обратно к двери на улицу и пожал плечами, впрочем, в утвердительном контексте. — Туда же, куда планировали. Опций ночлега у нас немного. — подытожил он, и тут же потянулся к ручке двери, параллельно вновь накидывая на голову толстый капюшон. Впрочем, чтобы посредством лишь одного своего присутствия отыскать частичку того самого места, парню потребовалось лишь открыть с соответствующим щелчком тяжёлую деревянную дверь, впуская в величественный зал сквозняк и шум летнего дождя, ведь за ней их ожидал не только оный. Кроме тихого постукивания капель по кровле и земле, у самого крыльца массивного здания Гильдии ещё пару секунд можно было слышать два голоса, один — мужской, молодой, но взрослый, а другой — и вовсе практически детский. —...и с твоей стороны это было безответственно. — «Безответственно»?! О какой ответственности может идти речь, когда я слышу, что... Примерно к этому моменту звук скрипящей двери дошёл до ушей говорящих средь улицы людей, и оба синхронно подняли глаза на выходящую в полумрак парочку, а те — на них, и все тут же остановились на месте, точно вкопанные. И если Натта в состоянии такого искреннего изумления ещё иногда можно было лицезреть, то вот то, как внезапно теряет всякий холодный, родительско-учительский шарм Джируо в пользу точно такого-же шока, было событием чрезвычайно редким. В полумраке свет неяркого фонаря освещал удивлённые лица присутствующих, в полу-тишине редкое завывание холодного ветра создавало какую-то странную, яркую атмосферу, свойственную только для этой ситуации, точно настолько-же странной в глазах всех четверых из них. В голове медленно назревало понимание того, что после этого короткого, неловкого момента им придётся разгребать последствия оной, да и в целом того самого действа, которое сотрясало их умы и души вот уже несколько недель подряд.