—
Женя лёгким движением постучал в дверь трёхкомнатной квартиры в «Федерации». Максим вскоре открыл её. Выглядел неизменно гладенько и умиротворённо, с выдержанным, невозмутимым выражением. Всё смотрелось так, словно он не снял место на двое суток, а прожил в нём долгие годы. Вероятно, ввиду бурной фантазии и неадекватного восприятия реальности, примерно так он и думал. Шёл мимо моста в Тушине, воображая себя в Барвихе. Ел жидкий борщ в столовой, состоящий из одной капусты, представляя гарбюр. Ловил, в общем, «рублёвские» флешбэки вместо вьетнамских. Получалось эдакое обратное посттравматическое расстройство. — Заходи, мышка, — сказал Максим и поцеловал его в щёку. В такие моменты появлялось желание выложить «материальную помощь» прямо на стол (замашки-то). Женя зашёл внутрь и попал в демонстрацию работы дизайнера, — какого-нибудь тонкокостного пидорка со связями в «Просторе», что помнил название всех оттенков красного лучше, чем имя собственной матери, и пропивал юность в «Поречье» — которая стоила, видимо, примерно столько же, сколько и сама квартира. В голове вертелись матюки. Пространство было разделено не дверьми, а тонкими деревянными досками (гладкими, как с картинки). Навороченная, объёмная стена с левой стороны демонстрировала электрический камин с изображением пламени. Прямо напротив стояли низкие креслица: симпатичные, но «прощай, спина». Рядом лежали книги и журналы, которые вряд ли кто-либо из гостей — путешествующих по работе и пересыпающих одну ночь или элитно трахающихся парочек — трогал. Дизайнер явно имел фетиш на свет: лампы — никакого старого европейского шика, одни геометрические фигуры и корпуса приглушённых цветов — располагались в каждом уголке. Женя заметил это, потому что мелкие источники (вроде миниатюрных бра по две стороны от кровати и «кругляшек» на кухне) Максим включил уже днём. — Симпатично здесь, — сказал Женя, не став высказывать искреннее мнение. Приехал позже, так как с утра ездил за ноутбуком. Пожалел уже, что взял самый обыкновенный и столь неподходящий для роскошной жизни, запланированной на эти выходные. Следовало брать макинтош из лимитированной коллекции, облепленный стразами, покрытый сусальным золотом и платиновыми наклейками с надписями: «сука, какой же я богатый» и «я лучше тебя, понял, лох?». — Я, в общем, читал ночью про аукционы. У нас это, в общем, не работает. На западе, правда, были прецеденты. Представляешь, мусолишь неделями какую-нибудь штучку, вроде флюгера… — Женя попытался вспомнить значение слова, но безуспешно. — И тебе разом падает. Жаль, не получится. — Максим подвинул к камину белый столик с заумной конструкцией: две маленькие столешницы на разной высоте наезжали друг на друга. Он напоминал что-то вроде детского креслица. — У них там от судов не отмоешься, — сказал Женя и сел рядом, чтобы открыть ноутбук и потратить целую субботу на работу, где, в отличие от офисной, действительно требовались излюбленные рекрутерами качества: стрессоустойчивость, многозадачность и коммуникабельность. Всё стопорилось ещё сильнее, а везение поворачивалось одним местом: попадающиеся под руку люди отбивали нейролингвистические фишки Максима, как мячики в бадминтоне. Закидывали в чёрные списки, отправляли жалобы и слали насмешливые смайлики, даже не тратя сил на угрозы и оскорбления. Женя считал проблемой именно удачу (её отсутствие), а не возросший интеллект населения. Эти мысли подтверждала история, рассказанная Максимом. Он отодвинул на второй план всё, кроме недвижимости. Договорился с какой-то парочкой на показ фейковой квартиры в «Четырёх солнцах». Ребята оказались «пень пнём»: внесли половину залога удалённо, приехали на место, прождали три часа, а после со всей вежливостью и обходительностью попросили вернуть деньги. Максим заблокировал их, а сим-карту, на которую они с интервалом в полчаса названивали, выбросил в мусорку. — Дебилы, — высказался Женя и залпом допил кофе. — Может, нам магами стать? — Максим посмотрел в окно. Оно не открывалось даже на проветривание. Богатые, похоже, плачут от недостатка свежего воздуха. — Чего, бля? — Ну, порчу снимать и сглазы. Выложить прямо сюда предложение услуг. Назову себя Зинаидой. — Экстрасенсорные планы Максима прервал дикий хохот со стороны Жени. — Что? — Твои транссексуальные наклонности меня пугают, Зина. Ладно, хватит. Давай поедим что-нибудь. — Он прошёл к кровати и лёг на неё. Помимо обеда, Максим принёс шампанское (четыре, блядь, бутылки) в светлом пакете. — Сколько тут метров, интересно? — спросил Женя, когда вошёл на так называемую кухню. Пространство походило на космический корабль из трейлера «Пассажиров». Техника в большинстве своём отсутствовала. Видимо, дизайнер, которого Женя успел в красках представить, не держал в парадигме восприятия мира городских людей, готовящих дома. Человеческого стола также не было: только низенькие «грибочки» с выставленными на них свечами: толстыми и никем не зажжёнными (деревянный фитиль выглядел как новенький). — Сто, наверное. — Максим взял ножницы из шкафчика и аккуратно отрезал верхушки пакетам с едой. Дальше — больше. Снял с полок два бокала и принялся намывать их в течение пяти минут. — В хлоргексидине замочи ещё, — пробормотал Женя в коробку с лапшой. Слово «удон» невероятно забавляло. — Не ворчи, мышка. Эффект от алкогольного опьянения в случае Максима, который выдул полбутылки за двадцать минут, слегка задерживался. Вначале он продолжал актуальную тему: говорил о наполеоновских планах стать гадалкой, чтобы бабулек от больной спины излечивать, мужиков-изменщиков привораживать (жена хирурга бы воспользовалась) и волшебством помогать разбогатеть. Остальные идеи также были в лучших традициях Натальи Степановой (любимый персонаж бабушки Жени). Дальше — когда шампанское ударило в нежную голову Максима, а сам он примостился к подлокотнику и уложил стопы в тонких белых носках на колени Жени — дар предсказания открылся и в последнем. — Видишь лампу? — спросил он, указав ладонью (не пальцем) на потолок. Оттуда свисала круглая конструкция с пустотой внутри, подвешенная за ниточки. — У нас в Барвихе была похожая. Женя улыбнулся (интуиции, в первую очередь). Вспомнил сериал с таким названием, снятый по всем дурным законам сразу: вот тебе новенький, вот тебе ботаники, вот тебе шлюшки-стервы. Лизе нравился. — И как оно там? — Мы туда переехали, когда я уже окончил школу. С медалью, кстати. В общем, отец с этим своим другом сняли дом. Ну, семьями. Они вообще были какие-то… — Мысль он не закончил. Посмотрел внимательно на пол: синий узорчатый коврик. — На самом деле, там хорошие люди жили. В кино вот показывают, что в таких местах живут какие-то нелюди. Но я нелюдей вижу только последние два года. И как ни стараюсь понять, всё не могу. Вот. — О чём ты? — спросил Женя и аккуратно убрал его ноги с себя. Белоснежные носки напомнили о негласном правиле, существовавшем в девяностых: запрещалось носить чёрное бельё, так как оно заявляло о том, что ты, мол, не стираешь одежду. — Ну, скандальные они. От обиды, наверное. — Максим звучал, как экспат из страны первого мира, что приехал в забытую африканскую деревню и рассказывал местным, какими они были дикарями. Он взял вторую бутылку и штопор. — Будешь или нет? — Буду. Женя смотрел не на него, а в окно: на завитки «Эволюции», точки света с обеих сторон набережной, жилые дома вдали. Пятиэтажные малыши выглядели смешными и никому не нужными. Стеклянный Нью-Йорк возвышался прямо над рухлядью под снос. Водители за спорткарами (понт в абсолюте) обгоняли тех, что находились за рулём «жигулей». Повыше дороги — этажей на шестьдесят — Женя сидел рядом с Максимом. — У меня там было много приятелей. Интересные ребята. Правда, не знаю, что с ними сейчас. — Максим заливался и заливался. Вечер ностальгии он проводил, видимо, ежедневно. — И что случилось потом? — Потом я больше не мог влезать в долги. — Дальше Остапа понесло: что в повадках, что в речах. Он, полулёжа, нервно тряс ногой и вертел бокал в воздухе. Из-за резких движений содержимое несколько раз пролилось на диван. — Знаешь, вот зовут тебя в какой-нибудь Бурлеск. — Женя зажал рот кулаком. Так и видел, как он закладывал стриптизершам деньги в трусы (этими пальчиками, боящимися пизды как огня). — И всё такое. Я же не могу это тянуть. У отца ещё было что-то, но это, знаешь, для его старости в огородах. Сволочь. Иди, сынок, учись зарабатывать. Мы же дали тебе образование. Оно мне не было нужно. — Максим развёл пальцы и провёл ими по лицу: ото лба к подбородку. Женя пообещал себе, что обязательно найдёт вариант открыть окно, чтобы модифицироваться в Человека-паука и побежать домой прямо по крышам, если это чудо начнёт рыдать. — Я хотел быть писателем. Женя начал медленно раскачиваться. — И что бы ты писал? — Роман. Я пишу уже полгода. Про дерево. Женя обхватил себя за колени. — И сколько написал? — Две страницы. Да что смешного? Нужно каждое слово подбирать. Лёг на диван, закрыл глаза и сложил руки на груди. Всё не мог перестать улыбаться: то ли от выслушанного бреда, то ли от ударившего в голову шампанского. Максим наклонился и осторожно поцеловал его в губы, пустив в рот ещё немного. Умудрялся же в краску вгонять. — Так слаще, да. — Женя притянул его за шею и продолжил поцелуй. — Я хочу кое-что сделать, — прошептал Максим. — М-м? — Сейчас, — сказал он и ушёл. Женя встал и прошёл к входной двери. Спортивный рюкзак, в который поместился только ноутбук, телефон и небольшое количество вещей, которые бы, оставшись дома, точно вызвали у матери вопросы (вроде мужской бритвы), лежал между белым пуфиком и подставки с сухоцветами. Спьяну тыкнул в них рукой, после чего написал сестре. Женя: Как семейные посиделки?) Он сказал ей правду. Поехал, мол, к «челу». Та пофыркала, пошутила, но, в целом, осталась довольной тем, что братику не пришлось скитаться по вокзалам. Лиза: Норм. Максим отсутствовал чуть меньше часа. Судя по шуму воды, он торчал в ванной. Женя включил телевизор и стал бездумно листать каналы: с фильмами, клипами, мультиками. На сотом нажатии кнопки со стрелочкой вправо стали появляться совсем экстравагантные передачи: кустарные пародии на «Спокойной ночи, малыши» и игры «Угадай слово». Женя остановился на последнем, отчего в голову полезли дурные насущные вопросы, начинающиеся с неблагодарного «а что, если?»: загребут, найдут, отомстят. Споров с собственной совестью пока не появлялось. Максим вышел без новой стрижки, цвета волос, маскарадного костюма и даже порезанных вен (в конце-то концов). — Чё ты там делал столько времени? — Соскучился? Ложись. Вертолёты поймались сразу же, как он приземлился на кровать. Давно не пил ничего, кроме пива. Максим лёг рядом и скоро залез сверху прямо в одежде. — Разденешь меня? — спросил он на ушко. Некоторые его интонации, движения и прикосновения отключали голову, желание спать, опьянение и усталость. Женя бы и при смерти его трахнул, честное слово. Возможно, раздевание тот представлял по-другому, когда просил о нём. Наверное, хотел некоего ритуального танца, но Женя просто стянул с него свитер и штаны (даже ремень не расстегнул, всё равно болтались). Поцеловал в шею, поставил небольшой засос над ключицей. Женя разделся сам, а тот снова потянулся к шмоткам, скинутым на серый паркет возле кровати. Покопался, а после осторожно положил в руку презерватив. — Давай. Я хочу. Очень. Это было что-то новое: не секс, не трах, не ебля, не возня. Это был дикий, ненормальный, неадекватный, неизведанный, непонятный и ничем не объяснимый пиздец. Всё время, в течение неторопливых и терпеливых движений, они не отлипали от губ друг друга. Максим — драное переложение замаскированного ангела — неотрывно, медлительно моргая, смотрел в глаза. Серьёзно так, внимательно, участливо даже. Каждое осторожное, невесомое движение — тихое касание шеи, рёбер, волос, подбородка и плеч этими изящными музыкальными пальцами — выбивало воздух из лёгких. Зрение сузилось до очертаний его лица в приглушённом свете маленького абажура, подвешенного с правой стороны от кровати. Слух воспринимал только звук салютов, которые с определённым интервалом выпускали в небо за окном. Наверное, они были разноцветными: фиолетовыми, голубыми, жёлтыми вспышками в ночной темноте. Женя сделал более резкое движение, и верхняя губа Максима поднялась, оголив зубы. Он провёл по ней большим пальцем. — Тише, — прошептал Максим. Это «тише», такое простое и короткое слово — не физические ощущения и не их совокупность (запахи, звуки, жар) — стало последней каплей. Женя глубоко поцеловал его и издал низкий, протяжный стон. Он никогда так не делал, ни с кем, ни при каких обстоятельствах (не из принципа, просто не хотелось). — У тебя есть ещё? Максим кивнул. Он лежал с приоткрытым ртом, смотрел мутным взглядом из-под тёмных ресниц, то и дело выгибал поясницу, вжимаясь задницей в постель. Женя не понимал, как можно было так чувственно лежать (тупо, блядь, лежать). Во второй раз он сел сверху. Положил локти на плечи и начал двигаться сам: извилисто, мучительно неспешно. Женя снова не продержался долго, смотря на напрягающийся то и дело пресс, открытую шею, глубокие и слишком притягательные глаза. Это был полный пиздец. Салюты же продолжали греметь — долго-долго. Они взлетали вверх даже в тот момент, когда Женя засыпал: на животе, отодвинувшись как можно дальше к краю. Коротко поблагодарил шампанское за возможность быстро уснуть и ни о чём не думать.—
Ванная была в серых оттенках: прямо как погода за панорамными окнами и прямо как настроение, отражённое тусклым выражением лица в зеркале. Женя выглядел так, словно спал не в апофеозе бетонных джунглей, а в джунглях самых настоящих: старой азиатской деревне, рядом с ульем, полным бешеных пчёл, что ночью остервенело пускали жало в его лицо. Физические впечатления являлись чуть более урбанистическими: чувство, как после переезда асфальтоукладчиком. Впервые он плохо помнил, что случилось вчера. Они выпили, поговорили, переспали. В какой-то момент — после плеснувшей в лицо холодной воды и ощущения сухого полотенца — он узрел ночные происшествия перед глазами, но тут же отогнал их от себя (особенно эмоции). Женя вышел из ванной, где в цветочном ароматизаторе плавали деревянные палочки, стоящие возле раковины-плошки, и вовсю горел тёплый пол, выкрученный на тридцать пять градусов. Он встретился не только с собирающейся грозой за окном, — чёрные тучи, в противовес ночному фейерверку, бродили по небу совсем не празднично — но и с отставленной жопой Максима, едва прикрытой тонким одеялом светло-коричневого цвета. Видимо, тот немного простудился, из-за чего громко, как кот, сопел на всю квартиру. Ноутбук и мышка, лежащие на столике возле камина, тотчас вызвали головную боль и заставили от них отвернуться. Женя лёг обратно, и Максим сразу проснулся, повернулся и начал приставать. Тело ощутило электрический удар, но не от прикосновений, а от странных воспоминаний, вновь возникших в голове. Может, вчера залитые мозги просто что-то перепутали. — Я не в форме. — Женя, никогда ранее не обладавший благородным глубоким басом, зазвучал, как пропитый дальнобойщик, что отказывал начальству в выходе на работу по причине запоя. — Жаль. — Максим встал без кряхтений и мычаний. Наверное, родился на пару часов раньше. Молодость догоняла. Одевался. Натягивал бесформенные шмотки рваными, несколько резкими движениями. Женя не видел в нём ничего чересчур необычного, неземного или действительно ангельского. Неровные рёбра торчали, редкие волосы на теле пропадали за тканью одежды вместе с мышцами, над которыми не сильно-то и работали. Однако срывал же башню да покруче любой лощёной модели. Пока Женя не слишком стремительно приходил в себя, заливаясь эспрессо с холодной водой и закидываясь слабыми обезболивающими, Максим разворачивал ведьмин дом. Это даже не требовало искусного обмана, люди в некотором смысле за него и платили. За несколько часов — под звук дождя и «рэпчик» в наушниках — мессия с ровной осанкой успел наобещать излечение от больных суставов для чьей-то бабуленьки, вечную любовь и даже замедление старения. Некоторые женщины далеко за пятьдесят применяли навыки пользования интернетом, полученные от детей и внуков, достаточно специфично. Стемнело неестественно скоро для двадцатых чисел апреля, но погода, всё же, немного успокоилась. Максим (или Зина, сложно сказать) начал издеваться над вытяжкой: золотистой громадиной, не сочетающейся с серо-бежевой цветовой гаммой и выглядящей, как огромный футляр от очков в вертикальном положении. Выкрутил мощность на максимум и принялся в неё дымить, хотя хозяева, вроде как, подобный беспредел запретили. — Курить воспрещено, бунтарь. — Женя подошёл к нему и ткнул в бок. Не отреагировал. Отвёл руку от лица, но тот нагло потянулся губами к сигарете. — Чё за игнор? — Это мой пранк. Женя расхохотался так, что чуть лбом не ударился о вытяжку, что смиренно всасывала дым. — Ты и такие слова знаешь? — Я вообще много чего знаю. — Максим сделал загадочный вид. — Например, что Босс собирается нас активно развивать. — В смысле? — Ну, в общем, хочет привлечь кого-то из офиса к новому проекту. Мы же все — оркестры. Лучше нам с тобой не соваться. Платить будет мало, а доставать — ого-го. Так что косячь побольше. — Максим вынул из холодильника зелёный виноград в контейнере и положил на стол. Женя не имел понятия, откуда тот вообще взялся. — Боюсь, если я буду косячить больше — Никита меня сожрёт. — Он никогда не жаловался вслух, да и вообще никого из сорок не обсуждал, но здесь к слову пришлось. Максим поднял глаза, склонил голову и прищурился. Помолчал. — Что? — спросил Женя. Надеялся, что тот не занимался формулировкой лекции о том, каким дурным тоном считалось обсуждение коллег за спиной. — Фонды, — тихо ответил он. Медленно снял фольгу с шампанского, которое, видимо, собрался выпить прямо сейчас: полседьмого вечера. — Что? — Ну, не совсем фонды. Сборы, в общем. Никита собирает матери на лечение. Мы можем такое же сделать. Женя нервно посмеялся и сел рядом. — Продолжай магическую карьеру, а. — Хочешь философское обоснование? — Звучало, как шуточка, но Максим не улыбался. Размеренно разливал напиток по бокалам и отчего-то постоянно ёрзал по обивке дивана. Она — матовая, с мелким ворсом — шла узорами. Задница у него, что ли, болела. — Это ты сейчас в сарказм попытался? — Знаешь, что такое СМА? — Женя покачал головой. — Это генетическое заболевание. Я, конечно, не медик, но, вроде как, они не могут ходить, двигаться. Вот. И оно, в общем, прогрессирует. Есть всякие препараты, которые задерживают его развитие. И сейчас в Америке делают какое-то якобы волшебное. — Он усмехнулся. — В общем, таких случаев не очень много, но все на слуху. Люди любят детишек и хотят им помогать. Особенно таким. Сердобольность отключает мозги. Плюс, подделать документы очень легко. Или просто украсть. — Максим склонил голову и пожал плечами. Последнее слово стояло эхом в ушах. Женя испытывал зудящее ощущение тревоги. Он не знал, от чего конкретно. Они и так творили разное за последние недели: обманывали, вымогали, обворовывали. Белочка пришла слишком рано и быстро, но он словно и вправду услышал позади вопрос от абстрактного силуэта: — Право имею? Женя обернулся, но столкнулся только с вытяжкой, встроенным холодильником и голой кухней, на которую даже цветов не поставили. Максим же преспокойно пил, облизывался, молчал. Казался намного старше двадцати четырёх. — Можно вопрос? — Конечно. — Смешно он разговаривал. «Ш» звучал громко, акцентировано. — Откуда такая мизантропия? — Ты и такие слова знаешь? — Максим вернул фразу и неизмеримо этим загордился, спрятав хитрую улыбку за бокалом. — Нет у меня её. Что не пьёшь? — Пью. Стены в башне были ожидаемо тонкими. По соседству играла музыка: древний «клубняк». Кто-то ругался или, как говорится, просто так общался. Шум воспринимался как из-под толщи воды. Женя уже полностью отследил траекторию поведения Максима в подпитии. Сначала он сухо предлагал идеи, оценивал происходящее, иногда даже комментировал действия (постоянно говорил «сейчас приду», хотя никто не спрашивал). После алкоголя постепенно, осторожно, мелкими шажками, как в прохладное озеро, заходил в самое настоящее нытьё. Вот уже как пятнадцать минут ностальгировал по своей бабульке, сидя подобно непропорционально длинной лягушке. — Отец хотел купить ей квартиру в Москве или хотя бы приличный дом. Ну, как он говорил. Она отказывалась. Знаешь, прожила там всю жизнь, в деревне, и её родители тоже. Они с матерью сплавляли меня туда на лето, если я не ездил куда-то учиться. Мы смотрели индийское кино и лепили вареники. — Он очень мечтательно улыбнулся. Посмотрел в окно, словно выискивал её в небе (дешёвый жест). — Она долго болела. Знаешь, что сказал мой отец? Что она должна дожить свой век. Вот и всё. — В смысле? — Ей было девяносто шесть лет. Он отказался тратиться на лечение. Вот. — Вчерашние опасения начали сбываться. К сожалению, Женя был слишком пьяным, чтобы выпрыгивать в закрытое окно, когда глаза Максима оказались на мокром месте. К счастью, он, всё же, не рыдал (лишь приближался). — Я тебе сочувствую. — Она меня мышкой называла. Два часа. Долгих два часа Максим рассказывал — вздыхал и охал, описывая в мелких деталях всё: от формы пуговиц на бабушкиных платьях до запаха каких-то отдалённых от цивилизации лугов — о варениках, телевизорах, похоронах, депрессиях, суицидальных наклонностях; кредитах, взятых на «жизнь». Отдельное место в пустословии занимала ненависть: к работе, Тушину и отсутствию путешествий. Полчаса болтал о своей книге, ничего не говоря по существу. Кажется, просто переставлял местами слова «символ», «образ» и «идея» (словно экзамен сдавал). Также около десяти минут тосковал по кошкам, оставленным в квартире на произвол судьбы и автоматической кормушки. Вставал и садился, подливал и выпивал, бродил из угла в угол и два раза чуть не расплакался. Женя верил, что останавливал то и дело начинающийся процесс его же прохладный взгляд, не обещающий подтирания соплей. «Скинь на карту за психоанализ. Они же там тоже сидят и молчат», — подумал он, но сказал другое: — Я что-то устал. — А. — Максим проснулся от вербального потока сознания. — Извини. — Конешно. В постели он, вопреки ожиданиям, не заткнулся. Лежал на плече Жени, и тот чувствовал мягкие волосы, касающиеся уха и запах алкоголя вперемешку с мятной зубной пастой. — Женечка, — прошептал с закрытыми глазами. Всё было видно, потому что свет в квартире, похоже, полностью не отключался в принципе. Веки выглядели крупными, слегка вдавленными около кости. Под ними суетно двигались сами глаза. — Женечка… — Он провёл пальцем по подбородку. «Женечка» сосредоточенно сгрызал губу изнутри и старался не возбуждаться. Сам себя не узнавал, потому что повторять вчерашнее почему-то не хотелось. — Женечка. — Что? — Мне с тобой так хорошо. «Конечно, целая живая жилетка. Чего бы не хорошо», — подумал он. Настроение портилось с каждым последующим словом: — Я всегда так сильно жду нашей встречи. Мне так это всё нравится. У нас как будто есть секретик. — Он пьяно захихикал. — Так романтично. Так ласково. Меня никто никогда так не целовал. — Максим тёрся лбом, словно рогами бодался. Впрочем, у кого из них были рога — вопрос сложный, требующий обстоятельного подхода. — М-м, ага, — откровенно и очень эмоционально высказался Женя. — Моя маленькая мышка. — Залез сверху. Во время поцелуев — в лицо, губы, шею, щёки — Женя никак не реагировал, только дышал глубоко. «Тогда почему?». — Вопрос — непроизнесённый, невысказанный и такой простой — остался лишь в голове (надолго). Застрял так, как несколькими часами ранее у соседей заела музыка. — Мне нужно в туалет. Просто сбежал — как от психопата, как от зубастой собаки, как от вербующих сектантов со стеклянными глазами. Прижался голой спиной к стене в ванной и выдохнул. Он не собирался разыгрывать драму без зрителей: разбивать костяшки по канонам пацанской романтики или стоять под тёплым душем, чтобы, как поговаривали эмо, скрыть в воде свои слёзы. Сел на поверхность рядом с раковиной (пустой, ввиду необжитого места) без страха сломать его и посмотрел под ноги, как разбаловывавшийся мальчишка. Провинился, не оправдал своих же ожиданий в прагматизме. Зарождённое чувство ничего хорошего не предвещало, но — как ни старался давить его ироничными пометками в голове, высмеивать и отворачиваться — отступать не собиралось. Накатывало и накатывало. Беги, Женя, беги. Только бежать, похоже, было уже некуда.