—
Последующие деньки Максим без зазрения совести забивал на важные задачи от Босса, что советовал самостоятельно общаться с клиентами, представляющими собой забытый огрызок городской администрации и отказывающимися согласовывать примерно всё. Тот кивал, открывал почту, с умным видом поправлял очки. Когда начальство отворачивалось, чтобы высказать совет типа «слушайте Моцарта, это хорошо для концентрации» — возвращался к возне с фальшивой театральной кассой. Схема работала и приносила небольшой стабильный доход, пусть и Карину (Максима) успели назвать меркантильной шлюхой уже как четыре раза. Женя не участвовал, продолжая заниматься «благотворительностью». В пятницу вечером он неспешным шагом возвращался с работы домой, выйдя, по обыкновению, на двадцать минут позже Максима. Они делали так специально, по негласному правилу. Шёл, наступая ещё чистой подошвой новых кроссовок по местами сколотой плитке, и слушал медленный, плавно шумящий эмбиент, всё стараясь спуститься с небес на землю. «Небеса» являли собой экзистенциальные размышления разного рода, сумбурные воспоминания, моральные страхи и тревожные симптомы. «Земля» представляла мирские темы и вопросы: еда на ужин, покупка антивируса понадёжнее, пить или не пить. Раньше Женя мыслил односложно, сосредотачиваясь на одной проблеме. Сейчас всё как-то ненормально смешивалось. Подступающее умиротворение разбила картина столпотворения у соседнего дома. Прямо возле подъезда — под дверью с коричневым козырьком в форме полукруга, от которого бахромой свисали узорные прутики, напоминающие расплавленную решётку от газовой плиты — находилось несколько служебных автомобилей: «Скорая» и парочка полицейских. Люди в форме двигались медленно, глядели вниз и неслышно переговаривались. Также сновало несколько зевак в обычной летней одежде. Женя замедлился и склонился, чтобы издалека разглядеть произошедшее. Прямо на тротуаре звёздочкой лежала мёртвая женщина. Голова была повёрнута вправо неестественно сильно, резко. Крови он не увидел. Сразу узнал в трупе соседку, что так часто дымила папиросы, стоя на открытом балконе в белом платье и разглядывая прохожих внизу. Ноги сами свернули в сторону собственного дома. Женя почти взлетел, как птичка, по направлению к нему. Никогда ранее не видел мертвецов. Данный неожиданный опыт заставил спрятаться за серой кирпичной стеной и закурить. Двор выглядел абсолютно безлюдным, пустым и каким-то безвременным: покатые крыши зданий излучали девятнадцатый век, а грязные таблички номеров машин — двадцать первый. Сквозь шум в наушниках слышались чужие жалостливые, испуганные охи и вздохи. Смотрел на наручные часы, показывающие девять с чем-то вечера, и невольно морщился. Тётка была богатая — сто процентов. Всё равно померла, ничего не забрав с собой: ни дома, ни платья, ни часов, ни паспорта. Валялась на грубом асфальте диковинной зверушкой для выпученных соседских глаз. Наверное, с ней случилось что-то обыкновенное: инсульт или инфаркт. Вышла из дома и не вернулась — никаких студентов с топорами, обычная несправедливая природа. — Пиздец, я сейчас такую инсталляцию видел. — Женя вошёл в квартиру и решил сразу же поделиться наблюдениями. Максим почти с агрессией печатал что-то на клавиатуре ноутбука, сидя на голом полу. Закинул ноги в сиреневых носках на то самое убитое кресло. — А? — Тётка сдохла прям на улице. Куча народу собралась. Ты чё делаешь? — Объясняю Вадиму, что скину фото из душа только после оплаты билета в театр. Женя засмеялся и немного расслабился. Вряд ли Вадим оценит сюрприз между ножек у Карины. — Мучишь парня. — Прошёлся по дому и включил свет в каждом помещении, чтобы сумрачная темень не давила на голову. Максим как-то недовольно взглянул на него, прищурился и сказал: — Я вина купил. Выпей, а то у тебя опять волосы дыбом. Женя так и сделал. Задержал дыхание (сильно пахло алкоголем, словно в бутылку подлили водки) и приложился прямо к узкому горлышку, не став пачкать посуду. Когда наконец стало полегче — положил её обратно в шкаф, прислонился к нему и чуть ли не присвистнул от увиденного. Максим, похоже, мечтал не только о карьере писателя, но и актёра. Каждый раз вживался в образ со всей душой (душонкой, скорее). Стоял в дверях, согнув ногу в колене, одетый в короткое чёрное платье, похожее на длинную атласную майку. Оно обтягивало всё, что можно и не прикрывало ничего, что нужно. Тонкая, но плотная бретелька словно специально сползла с широкого плеча, оголив ключицу и тёмную родинку над ней. Максим убрал волосы от лица и улыбнулся. — Пиздец, — тихо сказал Женя. «Пиздецом» называлось то, во что он превращал его такими выкрутасами: в голодного бешеного пса с красными глазами и слюнями, льющимися из пасти. Самоуважение и объективные оценки испарялись так же быстро, как разливалась кровь в голове той несчастной соседки. Максим неторопливо прошёл к столу — ленивее, чем обычно. Юбка задралась ещё до того, как он приложил задницу к поверхности, и из-под неё показались кружевные розовые трусы. — Не нравится такое? — спросил он с хитрым и довольным выражением лица, которое нагло заявляло о том, что он прекрасно знал правильный ответ. Нравилось. Очень нравилось. Положил ладони на крепкие разведённые бёдра и провёл выше: к месту, где бледная сухая кожа становилась темнее и влажнее. Длинная шея пахла сладостью: смесью ванили (как в кексах) и цветущей на улицах сирени. В месте между ухом и челюстью ощущался особый телесный аромат, от которого сводило зубы и чуть ли не зудело в черепе — до боли, до желания расколоться и раствориться. Максим подвинулся и залез поглубже на стол, обняв Женю ногами. Они целовались — глубоко, настойчиво, увлечённо — и цеплялись, осторожно и ненасильственно сталкиваясь пальцами. Крупный подрагивающий кадык под губами и мокрые женские трусы под рукой доводили голодную собаку до какого-то страшного предсмертия. Попросит сейчас вырезать полрайона — Женя и вырежет. Когда пальцы дошли до самых укромных мест — идиллия нарушилась. Телефон Максима, что по «счастливому» стечению обстоятельств, лежал на столе экраном вверх, зазвонил. Громкий звук и растекающаяся по дереву вибрация нервировали настроенную на удовольствие собаку. Максим не обращал на это никакого внимания, продолжая притираться и томно вздыхать с открытым ртом. — Почему он звонит? — В голосе Жени слышался зачаток злобы, граничащей с аффектом, пока что напоминающий лишь лёгкую сердитость. Звонил «Вася» с эмодзи в виде сердечка после имени. — Не знаю, — ответили «на отвали». — Почему он тебе звонит? — Отошёл подальше и сжал челюсти до боли в зубах. Максим фыркнул, поджал губы и сбросил звонок. Минута молчания воспринималась как час, целый день, безразмерные сутки. Женя — со сжавшимися кулаками, паром из ноздрей и эрекцией в ещё застёгнутых штанах — наблюдал за переменой в глазах: помутнение сменилось ясностью, томление — страхом. Подспудно он, конечно, кое-что припоминал: парочку своих отъездов к сестре на ночь, нетипично нескорые ответы на сообщения в какой-то из дней; телефонный разговор вчерашним утром, который, похоже, не причудился. Тот понимал же. Сучонок в платьице всё понимал, потому и стал неумело скрываться, больше не прерывая секс словами «есть кое-кто». Женя подошёл ближе, задрал юбку и попытался развернуть его на живот, чтобы кое-что проверить. Предположение, как и внезапная ярость, не казались глупыми, а непосредственно претендующими на реальность. Сопротивление Максима, что вжался задом в стол и замахал руками, всё только подтверждало. Может, он опасался изнасилования. Женя бы с удовольствием — ткнул лбом в стол, стянул трусы и выебал со всей открывшейся жестокостью: до кровищи, истошных криков и размазанных по подставке для горячего соплей. — Поворачивайся! — Женя увидел красные полосы на жопе прямо перед тем, как его с силой оттолкнули. Ударился поясницей об угол кухонного гарнитура. — Съебись отсюда. Максим нервно откашлялся и потянулся к телефону синеватой от недавнего зажима ладонью, но Женя рявкнул: — Оставь! Оставил. Предыдущую просьбу недопонял — звука захлопнутой входной двери так и не послышалось. Женя продолжал нетерпеливо его ждать. Хотелось заглотить последние две трети бутылки, докинуть таблеток и впасть в кому (хотя бы временную). Измучился проблемами, их новизной и непонятностью. Розовые очки самообмана действительно бились стёклами внутрь, и свежий взгляд показывал неприятную картину. Женя больше не был «простым плохим парнем», что безразлично жил в сексуальное удовольствие. Он стал сраной половой тряпкой, грязным ковриком перед входной дверью; паркетом в раздолбанной провинциальной маршрутке, залитым спадающей с вонючих сапог мартовской слякотью. «Чисти ножки, мышка, вперёд», — подумал он. Женя размял шею, выпрямился и вышел в комнату, где играющая в тишь да гладь трансвеститская рожа как ни в чём не бывало сидела за ноутбуком, поджав ножки, и продолжала зарабатывать деньги. В жизни он сделал одну честную вещь: написал слово «неконфликтный» в разделе «личные качества» на агрегаторе по поиску работы. — Уйди отсюда, я тебе по-русски сказал. — Женя с нарочито отвращённым видом взял его брюки с пола и кинул прямо в лицо. Тот поднял глаза и исподлобья посмотрел в сторону: как раз на дверь, на ручке которой висел его антикварного вида зонт. — Одевайся и вали. Продашься за материальную помощь и найдёшь где выспаться. — Не говори со мной так, — мирно попросил Максим. — Я тебе ничего не обещал. — Это звучало ужасно забавно. Он выражался тоном побитой родителями шестилетней девчонки, что пыталась отстоять права на разгром дома и разрисовывание белых стен фиолетовыми фломастерами. Женя ударил его в подбородок: резкую и такую красивую линию челюсти. Максим округлил глаза, как от неожиданного «скримера», и встал. Потерял дар речи от дворовой наглости, выбивающей серебряную ложку изо рта. — Не обещал. Кто я тогда, мышка? Удобный подельник? Решение твоих проблем? Отдых от доминирования? Еблан с работы? — Схватил за волосы и, пока тот не успел отпрыгнуть и улизнуть, ударил лбом о стену возле кровати. Максим, наконец, среагировал. Тяжёлый кулак врезался Жене прямо в нос, выбив искры из глаз, кровь из ноздрей и крик изо рта. Это разозлило ещё сильнее. Ответил — прямо в кончик носа (по хрящикам). Не без надежды на то, что мозги перекрутятся и встанут на место. — Я тебе всё честно сказал. — Максим стоял, держась кончиками пальцев за кровоточащее лицо. Отступал назад: к крайней стене, к которой прижимался книжный шкаф со стеклянными дверьми и разобранная гладильная доска, играющая роль офисной беговой дорожки (на них обеих ведь бросали одежду). — Откуда я знаю, что ты себе надумал? Женя засмеялся как сумасшедший. — Что я, блядь, надумал? Ты живёшь со мной, спишь со мной, воруешь со мной и пизди́шь со мной. Говоришь, какой я охуенный. Кольцо купить? Оно у тебя уже есть. — Женя сплюнул прямо на пол. Железный привкус во рту вызывал тошноту. — Блядь ты лицемерная, — тише сказал он. Максим слетел с катушек, когда услышал такое в свою сторону. Буквально набросился, свалил с ног на пол, залез сверху. — Не говори со мной так! — На каждое слово — а их было пять — в лицо прилетали удары кулаком, и складывалось впечатление, что ещё один, и мечта о коме сбудется. Болезненность терялась за эмоциями и общей неадекватностью, но назавтра он вряд ли сможет встать с кровати. Женя кое-как приподнялся и, сыграв на неожиданности, ударил его в шею: в тот самый крупный и столь эротичный кадык. Максим издал некий заглушённый вопль и закрыл лицо руками. Из его рта точно так же, зеркально даже, текла кровь, скатываясь на голую грудь, которую обнажало, прости господи, декольте. Член стоял. «Ебанутый», — подумал Женя (уже в триста второй раз). — Вали отсюда, — хрипло сказал он и, используя последние силы, столкнул его с себя. Максим ударился спиной о кусок стены, задев ребром острый угол шкафа. Последний опасно завибрировал, но, к счастью, не разбился и не свалился суке на голову. За убийство срок бы дали более весомый, чем за мошенничество. Не опасался бы каникул на нарах — прикончил бы. Максим поднялся и раскачивающимися, неустойчивыми шагами добрёл до кресла, у которого продолжала валяться приличная одежда. Прошла пара минут, и он, наконец, ушёл.—
Спустя пятнадцать минут — когда Женя стоял у раковины и как последняя сволочь шипел от жжения перекиси водорода, касающейся «боевых» ран через салфетку — послышались настойчивые стуки в дверь. Видимо, таксистов, готовых заляпать чьей-то кровью салон автомобиля, на ночных улицах не нашлось. Игнорировал, намыливая и наблюдая за розоватой водой, уходящей в слив. Мечтал о жизни в симуляции, где Максим являлся картинкой, иллюзией; скачанным из интернета файлом, что можно было беспрепятственно удалить, а после — очистить корзину. — Открой! — кричал из-за двери он: человек из мяса, а не желанный набор пикселей. Наверное, хотел забрать вещи: ноутбук, кошелёк, телефон. — Это, что ли, моё наказание, — пробормотал Женя. Дополнительно выругался и пошёл открывать. Максим стоял на пороге в тёплой рубашке, из-под которой выглядывали очертания платья, и широких брюках. Смотрел двойственно: злоба, сообщающая о намерении продолжить (если что), смешивалась с глубоким, почти таинственным расстройством. Челюсть покраснела. Формировался, видимо, будущий синяк. Между носом и верхней губой подсыхала размазанная ладошками кровь. — Мне больно. — Кому сейчас не больно? — спросил в пустоту Женя — только на колени не упал и к небесам не обратился. — Да нет. Я, кажется, ребро сломал. — Он аккуратно присел на голубоватую скамеечку с каретной стяжкой и болезненно, неполноценно откашлялся. Женя взял телефон и вызвал такси в ближайший травмпункт. Возможно, не мешало и ему посетить данное учреждение. Заявились бы туда вдвоём с раскрашенными лицами, и жизнь открыла бы новую грань абсурда. Так и предвиделись саркастичные замечания медперсонала вроде «помирились мальчики?». Машина — повышенной комфортабельности, конечно же, чтобы патлатая шлюха не тряслась на поворотах и не испытывала слишком сильной боли в треснутых косточках — задерживалась из-за увеличенного спроса. Они ждали молча, расположившись по углам этой мягонькой лавочки. Кошки бродили, как электрошокером ударенные: с торчащими перпендикулярно задницам хвостами, дёргающимися ушами и показывающимися то и дело клыками. Таких показывали в старых чёрно-белых фильмах о полтергейсте. Женя флегматично наблюдал за ними, чувствуя некое запретное наслаждение, существующее позади внутричерепного вакуума. Удовольствие накатывало от поданного голоса, продемонстрированного самоуважения, отстаивания собственных прав и интересов (пусть и через мордобой). Поднималась затерянная мужественность, противопоставляемая конформизму, удушающему его последние месяцы. Максим заговорил в момент, когда автомобиль уже приближался к подъезду. — Всё, что я получаю — это нелюбовь. Насмешку, презрение, снисхождение и нелюбовь. — Он сказал это негромко, несмело и, кажется, продуманно. — Как вы ко мне — так и я к вам. Правильно? Женя не ответил. Начатый спор всё равно не успел бы прийти к финалу. Сидел и перебирал языком зубы во рту, чтобы убедиться в их целостности. Наверное, он внушал себе нелюбовь: докучающую, надоедливую, раздражающую. Женя хорошо знал её прямо с пелёнок, видя дьявола на букву «н» в мелочах, что накапливались, накладывались друг на друга и делали её единственным полноценно ясным чувством. Максим пробивал полотно, выстреливая в незащищённые точки любви: стремлению сберегать, спасать, защищать, согревать и брать в зависимость; оправдывать всё плохое объёмной, льющейся через края любовью. — Езжай и возвращайся, — устало произнёс он. Слова ни в коем случае не противоречили храбрости последнего часа. Он принял решение: сумасбродное и рискованное, но пока что единственное возможное. Устал и от драм, и от мелодрам, и от комедий, и от гротеска. Хотел экшена, приключений, триллера пожёстче бытовой драки с мелочной сокрушительностью в результате. Максим косо посмотрел, но после послушался: встал, взял вещи и вышел из дома, не прощаясь и ничего не говоря. — Ну, поиграем с твоим хозяином? — сказал Женя, когда белая кошка подошла, виляя хвостом в уже более спокойном расположении духа. Поднял её на руки. Разлилось громкое, вибрирующее мурлыканье. Получается, давала добро.—
Максим взял отпуск от второй работы, отложив на момент «болезни» переписки с желающими наладить личную жизнь театральными любителями. Основную же не пропускал, ежедневно появляясь в офисе к двум часам дня с холодным кофе в руке и тёмных солнцезащитных очках на лице. Из-под них выглядывал неэстетичный, выбивающийся из образа интеллигента фингал. Каждой интересующейся и доверчивой (ну так, не особо) сороке с умным видом рассказывал о лечении от выдуманного конъюнктивита. Женя всё порывался выдать шутку про тропикамид, что Максим забрал из клиники для домашнего использования: пускания по вене для успокоения. Конечно, никто ничего не колол. Перед сном он, смотрясь в настольное потускневшее зеркальце, — всё ещё в квартире на Трёхгорном, где они сосуществовали молча, стараясь не попадаться друг другу на глаза — наносил мазь на разбитое и умытое от тонального крема лицо. Женя вторил украдкой, а на работе общался прямо: в морду, мол, дали, дело-то не твоё. Все всё понимали. Никита наблюдал с прищуром, окидывал насмешливыми взглядами, но не комментировал. Осознавал, видимо, что раз Женя набил морду другу — врагу надаёт точно. В пятницу наступил день (вечер, точнее) «Икс». Являясь человечком спонтанным и воротящим нос от всякого рода списочков с пунктиками, Женя решил действовать по ситуации. Ходил да разыгрывал задрипанную бытом жёнушку, собирая разбросанное «мужем» тряпьё с различных горизонтальных поверхностей (стульев, столов, подоконников), и чуть ли под нос не бормотал что-то типа «никакой помощи в этом доме». — Хочешь чайку́? — спросил он, подойдя с уже пустыми руками к креслу, на котором сидел Максим. Тот таки выполнил обещание и купил новое: серое, маленькое и далеко не такое удобное, как предыдущее. Сидел, задрав ногу на подлокотник, как болотная лягушка, и читал, прости господи, Сартра. Ад — это другие. «Вот и нихуя», — подумал Женя. Абстрактные другие могли болтать и считать всё, что позволяли рамки их мышления. В конкретной ситуации любой видел лишь часть сумасшедшей, нечёткой и подвижной (что страшно) сути, выраженной в словах и поступках. Внутренность каждый знал лично. В случае Жени она выражалась разорванной книжкой «кодекса чести» вместо души. — Давай, — затравленно ответил Максим и вжал шею в плечи. Завернулся в плед. Квадратные очки сползли на заживающий нос (ушибом отделался). Кошки по подростковому бесились прямо на развороченной кровати: облизывали друг другу уши, целовались, обменивались вероятными паразитарными инфекциями. За последнее время они разорвали плотные коричневые занавески, содрали кусок обоев, разнесли по дому рулон туалетной бумаги. Женя терпел. Принёс чай: ягодный, кисленький, терпкий. В нём плавали кусочки имбиря, песчинки коричневого сахара и половина растолчённой таблетки снотворного. Максим выпил его до дна. Сладость, видимо, скрашивала ужас французской философии. Пока Женя продолжал карьеру обслуги, тот уснул прямо в кресле, прижав голову к спинке и смешно раскрыв рот. Захотелось сунуть палец за его слегка поражённые кариесом зубки и поводить туда-сюда в очередном эротическом приступе. Времени, жалко, не было. Подошёл поближе, почти хищнически подкрался. Покашлял, потрогал, позвал. Максим спал. Тогда взял его за указательный палец и разблокировал тем самым телефон, являющийся кладезем столь важной в данный момент информации. Выключил свет, не оставив даже ночника. Кромешная тьма способствовала здоровому, глубокому сну. Закрыл дверь в комнату и пошёл заниматься изучением кое-чего поинтереснее литературных трудов прошлых веков.—
Женя притаился в уголке за кухонным столом, как самый настоящий подлый воришка, ворвавшийся в чужой дом. Запрятался возле стенки, сполз по стулу и вцепился вспотевшими от разыгравшегося авантюризма ладошками в телефон, чтобы не только разобраться в правде, но и покончить с «полиаморией», «свободными» отношениями и прочими модными наименованиями блядства, на которое он по глупости когда-то подписался. Всё, отрёкся. В арсенале было два тихих часа до того, как беспокойное тело за стенкой попросится пить, ссать и переворачиваться. Также имелось несколько мессенджеров, приложений соцсетей и, к счастью, бесперебойно работающий интернет. Первые пять минут, проведённые в тишине и полумраке за хаотичным пролистыванием, дали лишь понимание, что переписки действительно были разбросаны по совершенно разным чатам. Сообщения шли кусками. Отдельные периоды «общения» являлись безвозвратно удалёнными. Женя искренне старался не расхохотаться от увиденных мельком обращений а-ля «пупс» и «киса». Особь, вырубленная в кресле, вела себя незаконно ебливо для «пупса» и нападала чересчур человечно для «котика». Возможно, будучи помладше, Максим дрался грязнее, выцарапывая глаза и вырывая волосы. С некоторых высказываний, всё-таки, захихикал. Вася: Пупс , я под эвакуатором В ответ написали лаконичное: Ну и иди нафик Переписка напоминала разговор числящихся в старшей группе детского садика. Перед глазами встал образ брутального и зрелого Василия, лежащего в обнимку с лебёдкой. Разговор датировался декабрём прошлого года: ещё до того, как они с Максимом поели тот злополучный праздничный торт. Тональность общения звучала несколько болезненно: уменьшительно-ласкательные суффиксы и общая капризность Максима намекали на гаденькую, преувеличенную неравность отношений. Несмотря на крайнюю увлекательность присланных эмодзи с красными розочками, дебильных прозвищ, подробностей виртуального секса и огрызков онлайн-скандалов, Женя отвлёкся от них и стал прицельно искать кое-что конкретное. Интересовали две вещи: дата и место следующей встречи, а также отношение законной жены Василия к происходящему в его жизни мракобесию. «Она» — так сухо эти двое называли Анну (жену) — ни о чём, к великому счастью, не подозревала. Любовники совершенно точно скрывались: по отелям, гостиницам и съёмным квартирам. Чётко просчитывали крысиные рандеву, чтобы «она» не догадалась, не припёрлась, не развелась. Отберёт же не только бизнес (частную клинику в центре), не только детей (мелких сыновей), но и кое-что более важное: репутацию и не пальцем деланную клиентуру. Вася: Мы сейчас плохо общаемся, кис Я с ней не сплю На лето разъедемся , славо Богу Да как всегда пилит Конечно, многое оставалось за скобками: реально ли Василий отвращался от жены или просто успокаивал «пупса», в чём конкретно выражалось пиление (если существовало), почему Максим принимал всё это. Вторая необходимая для коварного плана вещь нашлась быстро. Следующая встреча собиралась проходить в небольшом отеле на Смоленской. Похоже, желающих выкачать жир с ляжек и вколоть в лицо слегка поубавилось, так как место не отличалось ни неземными ценами, ни обилием охраны с дубинками, ни натыканными на каждом квадратном сантиметре камерами. Всё играло на руку. Женя забронировал номер. Достал сигарету и закурил в глубокой задумчивости: не о будущих действиях, а о чём-то вечном и бесконечно повторяющемся. Как последовательно и ритмично мигала лампа на вытяжке, так и преемственно (из поколения в поколение) люди врали и думали лишь о своём удовольствии. Женя уже вышел из возраста юношеского максимализма, чтобы горячо этому возмущаться, но ещё не успел до конца принять суровость человеческих отношений. Он был таким типичным в свои двадцать четыре.—
Женя прямо представлял, как вырвет из блокнота листок без линовки и гелевой ручкой набросает всю динамику поистине удивительных отношений Максима и Василия. Пойдёт с конца, выпишет договор о встрече на Смоленской. Далее запишет краткое «ути-пути», случившееся на прошлой неделе. После посчитает количество их расставаний: одиннадцать «прощай навсегда» за последние шесть лет. Причинами для воссоединения почти каждый раз становились постылые и скучные поздравления с праздниками от самого Василия. Все сообщения были короткими, за исключением парочки, написанных непосредственно Максимом. Первое он отправил летом позапрошлого года и, видимо, забыл удалить. Максим: Я встретиться хотел, потому что болею и мне тут скучно сидеть. Я знаю, что нет времени, но я же недалеко, и мы хотели поговорить обо всём этом. Нет так нет, конечно. Но я устал уже. Какой тут «имидж»? Я в него не верю уже. Ты пропадаешь, а я сижу тут, как дурачок. Ладно, захочешь — сделаешь же. Позвони мне, хотя бы. Спасибо Видимо, под «имиджем» имелась в виду женитьба. Женя сбросил окурок (пятый за последние полтора часа) в сколотую пепельницу и продолжил листать вверх. Второе сообщение, написанное через несколько месяцев после предыдущего, было эмоциональнее и любопытнее. Максим: Да не надо мне рассказывать сказки, как пятилетке. Я уже через полгода понял, что вы меня держите за дурака. Я и половины не получил от того, что наобещали. А что получил — сам знаешь. :) У твоего Андрея квартир — охренеть. Вы мне кинули денег, на которые однушку бабушкину не купишь. Если хочешь меня снова запугивать своими «методами», то не надо. Я, во-первых, не боюсь. Во-вторых, если он что-то и узнает, то, понятное дело, не от меня. Я жить хочу. По крайней мере, пока). Давай лично в следующий раз. И пей поменьше. Люблю. Закончились «пупсы» и начались заковыристые разборки, которые Женя читал внимательно, почти наизусть заучивал. Далее следовал достаточно завуалированный и неясный диалог, в конце которого Василий написал два странных, но очень занятных сообщения. Василий: У Романовых никогда не было друзей После шёл смеющийся смайлик. Особенно среди Рубцовых . Мы ж проще по праву Женя с нахмуренным видом уставился на фамилии. Он недовольно выдохнул, понимая, что превращение в Варвару (ту самую, которой нос оторвали) выходило неизбежным. Поплёлся в прихожую, где лежал унесённый с работы личный ноутбук, забрал его и открыл, выругавшись на еле-еле заряженную батарею. Зашёл в режим «инкогнито», вбил в поиск «Василий Рубцов Москва» и не нашёл ничего интересного, кроме сбитых по стандартам двухтысячных годов сайтов с отзывами о врачах. Дамочки писали о нём, как о внимательном, учтивом и профессиональном товарище. Также отыскались интервью на медицинские темы, где Василий оперировал неизвестными терминами. С фотографий смотрел обычный мужик среднего возраста в зеленоватом халате и с поседевшими висками. Глаза только были красивые: большие, бледно-голубые. Женя изменил имя на «Андрей» и нервно рассмеялся, когда дошёл до сути дела. Открывшиеся данные поставили всё на места: не детально, не подробно, не в красках и описаниях, но поставили же. Конечно, этих Андреев Рубцовых существовало столько, что не сосчитаешь. Тем не менее, только один затесался в архиве предприятий, как соучредитель компании по инвестированию в недвижимость. Рядом с его именем находилось другое: Борис Романов. Женя снова отправился в прихожую, чтобы вытащить из кармана рубашки Максима паспорт. Он всегда носил его там, так как сигарет без удостоверения ему не продавали. Ф.И.О. в виде Романова Максима Борисовича просто умилило. Умилил и факт банкротства холдинга в две тысячи четырнадцатом; и наличие дочерней компании в той же тематике, ещё действующей, принадлежащей исключительно брату Василия. Женя криво улыбнулся. «Пупс», видимо, отлично заговаривал зубы ещё с детства, а также замечательно подделывал подписи близких родственников, умел искусно убеждать и строить глазки котика из «Шрека». За бабушку мстил или просто купался в нелюбви: отцовской, материнской, общественной. Сам же оказался козлом отпущения. Впрочем, это были лишь догадки проходимца, заигравшегося в расследователя. Женя вспомнил старый разговор: — Откуда такая мизантропия? — Нет у меня её. Врал. Женя открыл окно, чтобы выветрить запах табака и какого-то пугающего ошеломления, витающего в воздухе. Прибрался, вошёл в комнату, положил телефон обратно на кресло, предварительно протерев (на всякий пожарный) экран и корпус краем футболки. — Макс? Спишь? Молчал. — Шею так свернёшь, — добавил он. Поднёс палец к носу, чтобы убедиться в дыхании. Пришибло его, конечно, сильно. Спал даже в момент, когда Женя поднимал его на руки и не слишком уважительно скидывал на кровать. Спал даже тогда, когда раздевал догола, щекотливо стягивая со ступней сиреневые носки. Сдвинул одеяло и приложился щекой прямо к жопе: круглой, прохладной и гладкой. Максим сладко сопел, обнимая толстую подушку. Женя ткнулся носом в поясницу и зверино понюхал кожу, пахнущую сном и мягким летним расслаблением. Повздыхал жарко, поцеловал, облизал и чуть зубы не выпустил. Сунул руку себе между ног, чтобы сбросить накопившееся за последние дни напряжение. — Дурак, — проворчал шёпотом. Заснул в этой же нелогично ласковой позиции.