Будешь или нет?

Двадцать четвёртого июня устроился корпоратив (или лучше «копроактив») в честь дня основания компании, что до сих пор неизвестно чем занималась. Несколькими днями ранее Босс выдал список правил, добровольно-принудительно обязательных к следованию: одеться в бирюзовые тона, так как данный цвет считался символом его детища; принести алкоголь с собой, так как деньги он, стало быть, не печатал; не уклоняться от коллектива и присутствовать в любом случае за исключением смерти и свадьбы. Женя хоть и спал неспокойно, ожидая скорого захоронения, которому бы предшествовала поездка в багажнике чёрной-чёрной машинки и расстрел в полном лиственниц лесу, но пока земля его ещё носила. Со вторым обстоятельством складывалось ещё проще: если бы Максим таки решился пришить себе пизду — наверняка женился бы, но пока обходилось без греха. Дух праздника не слишком интенсивно витал в плохо проветриваемом помещения офиса. Разве что, под потолком летали гелиевые шарики. Когда все нажрутся лично принесённым в судочках бухлом — начнут дышать этим презабавным веществом и до колик в животе гоготать от изменённого голоса. Добра в центре «зоны отдыха» стояло много: от дешёвого шампанского до дорогого ликёра. Бутылки были окружены тонкими пластиковыми стаканчиками. Полочки заполоняли кактусы в горшочках, потому что это растение также являлось символом компании. Сороки попивали мелкими глотками крепкое и щебетали о скучном насущном: планируемых к открытию новых станциях метро возле их сбитых в чистом поле новостроек, прогнозах на прекращение пробок на неизвестных областных шоссе, ценах на горящие путёвки в тёплые страны и датах отпусков. Отличалась только лысая дизайнерша, что выкрасила полсантиметра волос в корпоративный цвет. Она рассказывала дружку о берлинской моде: черноте, цепях и шипах. — Добро, друзья! — Босс, пожалуй, запрещал посуду только потому, что от грохота его голоса точно полопались бы даже самые толстые стёкла. Он припёрся в чём-то похожем и на пижаму, и на плавательный костюм. — У нас сегодня особенный день. — Улыбнулся крайне позитивно. За ним забежал Максим в рубашке чуть ли не с рюшами. Он отпросился посреди дня для переговоров с каким-то чуваком, которому «сдавал» помещение для бизнеса. Естественно, никакой недвижимостью Романов всё ещё не владел — только длинным языком. Им он и рассказал Боссу о неотложных семейных обстоятельствах. — Многие знают нашу историю, но у нас же есть новые соратники. — Босс склонил голову и посмотрел на Женю, что сидел на диване и вертел в руках стаканчик с красным вином. — Ты покрасил волосы? — Он спрашивал это в третий раз за неделю. — Ага, — промямлил Женя. — Знаете, во времена революции интернета не было, но мой дедушка уже продвигал… — Зазывалой его дед, похоже, работал. Босс рассказывал медленно и сбивчиво, поглядывая то на собственное отражение в зеркале, то на сорок (на предмет повиновения правилам). Он уходил далеко в историю, компенсируя детское желание побыть в центре внимания. Женя цедил винишко, жевал слегка жухлый виноград и откровенно скучал. — Успешно? — шепнул сидящему рядом Максиму. Тот тут же взял стаканчик из его рук и залпом выпил оставшуюся половину. — Да. Кормлю завтраками пока. Потом в блок кину. В общем, я тебе же сказать хотел… — Максим! Ты для нас как луч света, честно тебе говорю. Но ты не перебивай. Так вот. Я тогда работал на бирже… — Босс округлил глаза и продолжил. Рассказывал, как приехал в Москву и ночевал на вокзале, питаясь пирожками из палатки. Легенда настолько переполнялась клише, что только улыбку и вызывала. Жене даже стало на мгновение интересно, как всё происходило на самом деле. К моменту, когда Босс закончил богатую на автобиографические факты речь, почти никто не ходил ровно. Мелочь с пустыми лицами собралась в дальнем углу и над чем-то ржала. Рекрутер в коротком платье предлагала каждому первому сыграть в мафию с колодой карт на руках, но все отказывались, втягивая её в словесное поливание клиентов говном. — У этой стоматологической клиники весь офис через постель, я те говорю… — «тихо» сообщал ей рокер, наглотавшийся водки и отпустивший образ молчаливого товарища, общающегося лишь по делу. Женя никак не мог напиться, потому что как только протягивал к стаканчику руку — тут же сталкивался с забирающим его Максимом. Тот заливался и нервничал. Сидел и пялился в одну точку. Около туалетов до него добралась мафиозная охотница за болтовнёй, рассыпавшая пару картишек на только что вымытый уборщицей пол. Пахло сладкими духами и начинающимся проявляться перегаром. — Жень, а можно у тебя спросить? — Она имела гадкую привычку прикасаться, когда обращалась. Стояла и тянула за рукав, как пятилетняя. — Ага. — У тебя барышня есть? Женя открыл рот, закрыл и улыбнулся. «Барышня», может, и не очень соответствовала слову, но платьишки умела выбирать поэротичнее. — Ага. Рекрутер защурила и без того узкие зелёные глаза, после чего подняла подбородок и опустила уголки губ, словно в ожидании «правильного» ответа на следующий вопрос: — Красивая? — Ага. Захихикала, подняла валет, махнула рукой и ушла в женский туалет. «Пьянь», — пронеслось в голове. Обстановка складывалась утомительная. Женя недолюбливал даже действительно хорошие вечеринки с более-менее адекватными людьми: вроде бывших одногруппников. Впрочем, они тоже отличились: удалили друг друга из поля зрения на следующий же день после выпускного, проведённого на Фрунзенской. Распития и беседы с сороками не входили в понятие «хороший вечер», однако он вышел, как и полагалось в стенах бизнес-центра, продуктивным. Случилось кое-что занимательное, когда Женя вышел из туалета и прошёлся по коридорам, дабы немного побыть в одиночестве и отдохнуть от галдежа и музыки. В конце, около длинного немытого окна, стоял Никита и говорил по телефону. Женя подслушал, потому что стало банально интересно, чем дышала эта подвальная крыса. — Да, работать, конечно. У них приём, получается, с семи утра. Я где-то в пять выйду из дома и поеду тогда с деньгами. Ага. Да. Пап, да всё нормально будет. Он говорил, что скидку сделает. — Никита бродил туда-сюда и шаркал подошвой стоптанных сандалий. Только серых носков с дыркой не хватало. Он понизил голос и заговорил тише, но Женя всё равно услышал: — Миллион сто, да. Не знаю, часов на семь. Сложная операция. Да не надо приезжать… — Он неспешно пошёл по направлению к офису, и Женя быстренько зашагал назад. — Пошли. — Мать твою! — Женя схватился за сердце, когда услышал это над ухом. В последнее время пугался любого шороха, как трусливый заяц. Захлопывающиеся двери, кричащие сигнализации машин, открывающиеся банки газировки заставляли чуть ли не подпрыгивать на месте. — Мышка, ты чего? Пошли покурим. — Максим плохо держался как на ногах, так и в рамках приличия. Лапал прямо перед лифтом, чуть ли в штаны руки не засовывал. Поддатые головы встретил не долгожданный свежий воздух, а давящая духота. Высокая температура словно ни на градус не опустилась, хоть на часах и перевалило за десять вечера. Дождь словно преследовал их с Максимом фигуры. Так, они, подобно шаманам, призывали его в город. Доносился аромат чего-то горелого, словно недалеко от них жарили шашлыки на застарелом мангале. Женя бы не удивился. За последние недели он изучил район. Тот жил особенной, хаотичной жизнью: вмещал голые песчаные дворы с неровно покрашенными домами и вылизанные аллеи, по которым прогуливались люди в дорогих костюмах. Максим достал сигарету и прижался спиной к коре дерева (его к ним тянуло). Откинул голову и выдул дым прямо Жене в лицо. В Рязани такое считывалось как посыл нахуй, но здесь он не собирался быковать (не имел же ничего против). — Выпьем на брудершафт? — спросил Максим — уязвимый, хрупкий, по-особенному трогательный в холодном свете фонаря — и показал глазами на прозрачный стаканчик в своих пальцах. — Бокала не хватает. — Нормально. Выпили, конечно. Связали руки в причудливую фигуру да отпили по очереди. Максим слегка загорел, и его кожа почти блестела. Чувствовался аромат одеколона (селективного, наверное), смешанного с дымом и вином. В глазах виднелась интрига, невысказанная мысль, невыпущенный пар. — У меня от тебя шарики за ролики, — тихо сказал Женя, находясь в миллиметре от его лица. Максим еле заметно улыбнулся и кивнул соглашаясь. Поцеловались — прямо здесь, безрассудно и неосмотрительно. Зато приятно и даже вкусно: остатки вина передавались из одного жаркого рта в другой. Максим прикоснулся прохладными кончиками пальцев к шее, и Женя закатил глаза от удовольствия. — Далеко не ходим, братцы? Они разъединились и медленно отошли друг от друга. За спиной стоял Никита и смотрел на них с приподнятой бровью. Не поленился же, сделал два лишних шага, высказался. Началась, блядь, комедия положений. Текст роли Женя, правда, забыл (никогда и не учил). — Да ладно. Все и так всё знают. Но чтоб прям здесь… Ладно, до понедельника. Руку не жму. Женя бы с удовольствием сжал ему шею: не возбуждения для, а исключительно смерти ради. Разозлился. Залез к Максиму в карман и резким движением достал пачку с сигаретами, чтобы вытащить ещё одну. Тот же стоял и задумчиво смотрел вслед Никите, что шлёпал на оплёванную автобусную остановку. — На место его пора поставить, — сказал он. — Братец кролик. Эгоистическая натура расцвела и запахла. Он ведь замечал непрерывные придирки Никиты по поводу и без, но раз они не касались его напрямую, то и внимания не обращал. Скорее всего, и забывал сразу же, как только включался в работу или поток собственных мыслей. Однако теперь Никита задел и Его Высочество, так что Максим и стал разбрасываться угрозами. — Поехали, — сказал он. — Куда? — Развлечёмся. Они не попрощались с кутящими на десятом этаже сороками. Окна офиса горели бирюзовым светом, который Женя уже почти ненавидел. Максим упорно не отвечал на вопрос о направлении и цели поездки: размахивал рукой, отворачивался, фыркал, хмыкал и обещал масштабных развлечений. Женя сдался, уставился в окно очередной элитной машины, пытаясь отвлечься от испорченного самой гадкой сорокой настроения. Максим был прав. Следовало. Следовало поставить его на место.

—

Это выглядело как обычный подвал: вроде тех, где на минус третьем этаже чинили туфли, заклеивая их пистолетиком. Они находились в одном из центральных переулков, на освещение которого почему-то пожалели денег. Спустились по лестнице в подземелье и направились вперёд по длинному мрачному туннелю. Координаты местонахождения Жене были неизвестны, потому что по дороге, что заняла минут двадцать, он прикорнул, опершись о дверь машины. — Ведёшь меня надбровные дуги резать? — Ха-ха. Далее оказались в цветочном магазине. Вряд ли Максим собирался приобрести букет, обычно он дарил другие (и даже не венерические): состоящие из проблем и головных болей. Цены на тюльпаны и хризантемы вызвали ужас и пришлось поблагодарить судьбу за то, что Романов не особо выступал по романтике и прочей лабуде. В конце очередного коридора находилась железная дверь, что выглядела, как нарисованная: выпаянные кружочки, неразличимые рисунки, линии. Максим стукнул по ней пять раз, и открыла девчонка, годящаяся на главную роль фильма Тима Бёртона. Дело заключалось не в сходстве с Джонни Деппом, а в увлечении готикой: вуаль на лице доходила прямо до накрашенных чёрной помадой губ. — Заходите. Стен внутри не было — их заменяли зеркала. В них отражались розоватые цветы, рогатые вешалки и маленький столик, за которым и сидела загадочная дамочка. Максим о чём-то с ней пошептался, и та вручила ему белую карточку. Женя никак не мог отойти от вылившихся на него помоев, зарываясь в такой ранимый внутренний мир. Он ненавидел подобных людей: мелочных, хитреньких, гаденьких, первых в топе по никому не нужной прямолинейности. Нелюбимое народом лицемерие вызывало гораздо меньше негативных эмоций: думай и болтай за спиной, но в рожу, сука, улыбайся. «Зазеркалье» всё только усугубляло, вызывая уже привычную тошноту. — В чём развлечение? — Женя прошёл в малюсенькую комнатку через плотные чёрные шторы. Внутри располагался длинный стол и просторные кожаные диваны. В остальном всё выглядело так же, как и снаружи: зеркала, темень, низкие потолки. — Имей терпение. — Максим понажимал что-то в телефоне, сунул его в карман и уселся на диван, издав довольный стон. — Тут классно. Последовала тишина, которую разбавляла лишь тихая и спокойная музыка. Женя положил под себя ногу и откинулся на спинку дивана расслабившись. Максим уже почти валялся на нём, еле заметно улыбаясь. Дальше началась фантастика. Из-за шторы с шумом выехала лента, похожая на конвейер, и «принесла» два бокала с коктейлями: пузатое стекло, розоватая водичка, голубые трубочки, облако сухого льда сверху. — Удивил? — Максим снял бокалы, поставив их на стол. — Почти. Коктейль пусть и выглядел безобидно — содержал в себе только водку и клубничный сироп. В голову прилетело моментально и в первую очередь Максиму. Он вновь вошёл в любимый поток рассказов обо всём и ни о чём: целых два года бедняжка не подставляла жопу под солнышко на песчаном берегу курортов; только сейчас нищенка смогла добраться до этого места, в котором цена за любой напиток состояла из четырёхзначных чисел; столь долго рабыня горбатилась за гроши вместо того, чтобы догадаться щипать бабло с истинных «тупой и ещё тупее». Женя молча слушал, опять выступая любимой и такой тёплой жилеткой для золотых соплей, текущих из платинового носика (не иначе, ну). — Уволиться хочу, — добавил он. Снова залез в телефон, и спустя две минуты (видимо, они были единственными посетителями) приехало четыре шота: зеленоватое на дне, белое сверху. Максим выпил сразу же. Видимо, «мышка» поймала ещё и настроение «нажраться хочу». — А ты сколько уже там работаешь? — Год где-то. В общем, меня гнетёт этот маленький масштаб. Мне нужно что-то большее. — Гугл? — Женя хмыкнул и опрокинул шот, количество сахара в котором вмиг сковало дыхательную систему. Болезненно откашлялся и попросил привезти на шайтан-машине воды. — Да нет. Я творческий человек, понимаешь. Мне нужна свобода. — Максим задумчиво посмотрел в одно из зеркал и замолчал. Всё это звучало презабавно. Складывалось впечатление, что он не понимал, о чём говорил. Актёры театра, певцы, художники — все они либо убивались от кошмарных условий работы, предполагающих чуть ли не вахтовый метод; либо сидели без предложений и сосали палец (или хуй). Впрочем, может, Максим и понимал. Он желал валяться на кровати и воображать, пока батьки незаметно засовывали денюжку в кармашек. В любом случае, действия противоречили любым желаниям. Максим размеренно загонял себя в ловушку долгами, работой по техническим заданиям и криминалом, что из мелкого постепенно переходил в крупный. Заключался в замкнутый круг и старался этого не осознавать. — И коллектив у нас тот ещё. Носится Никита со своей мамкой, как с писаной торбой. Обиженный жизнью. — А ты? — улыбнулся Женя. — А что я? — Ты мне чего-то сказать хотел. — Потом. Наебенивались: бесцельно, беспричинно, безостановочно. Узкая лента продолжала приезжать, а мысль о расходах — улетать всё дальше. Рот Максима переключился на сплетни о сороках: кто-то вечер пятницы проводил, нюхая до состояния овоща; кто-то обязательно с кем-то спал на выездном летнем празднике; кто-то стырил деньги у Босса чуть ли не из кармана и был по какой-то причине прощён. Никаких откровений не вылилось — обыкновенная жизнь в индустриальных декорациях. Волновало другое: разговор Никиты с отцом. В уже расхристанной до одури голове так и проносилось шикарное число: миллион сто. Максим об этом не знал и наслаждался без задней мысли. Он залез ладошкой за спинку дивана и что-то нажал, отчего комнатка осветилась ярким розовым светом (фуксией, типа). Так и стоял перед глазами не вышедший стриптизёр в стрингах с зайчиками Playboy и кожаной шапке. Спустя несколько переключений цвет сменился на фиолетовый, и Максим с призывом похлопал себя по коленям. Женя повиновался и залез на него, пусть телодвижения после смешения разнообразных напитков дались с трудом. Развёл ноги и обнял за шею, начав притираться и пьянеть ещё сильнее. Отвесили звонкий шлепок по заднице. — Это чё такое? — поинтересовался он с хитрой улыбкой. — Наказываю тебя за раскладывание пасьянса на рабочем месте. Женя засмеялся и прислонился щекой к его горячему и покрасневшему лицу. — Времена не те для пасьянса, — сказал он медленно и тихо, прямо на аккуратное ушко с зажившей дыркой от прокола. Широкая рука снова с размаху ударила точно посередине. Максим залез в карман и достал маленький бутылёк коричневого цвета. Обычно в таких продавали мази, но здесь внутри находилась прозрачная жидкость. Он вылил немного на указательный палец и подставил к губам Жени. — Чё это? Я не хочу больше мультики смотреть. — Облизывай. Женя взял палец в рот и слизал горьковатую жидкость. Наверное, это была обычная «встань-трава» в бешеной концентрации. Максим сделал то же самое и полез целоваться. Спустя какое-то время шарики за ролики поехали уже с ненормальной скоростью, и языки стали стремиться проникнуть прямо в глотки. Определённо поднялась температура. — Можно сниму кое-что? — спросил Максим, имея в виду видео, а не одежду. — Без лица, — добавил он. Женя кивнул, не став грузить голову на тему компромата. Одним больше, одним меньше. Максим включил камеру и стал снимать, как медленно расстёгивал крупные пуговицы на рубашке, раскрывая вид на напряжённый живот и светлую дорожку волос, тянущуюся к широкому ремню брюк. Он ловко справился с застёжкой и заснял твёрдый, чуть ли не железный стояк под трусами. Погладил рукой и слегка стянул их, пробираясь пальцами глубже в промежность. Трогал всё, что, так сказать, плохо лежало. После остановил съёмку. Штучка в баночке превратила происходящее в длинный марафон, длящийся часа два. Они прерывались на выпивку и продолжение любительской фотосессии. Выглядели, в итоге, как после тренировки. Сердце начинало шалить — следующий день необходимо было провести на детоксе апельсиновыми фрешами и талой водой. — Ничего местечко, — сказал Женя и застегнул наконец рубашку. — Домой? — Давай.

—

С кулинарным делом Женя никогда не дружил, но в последнее время и без того увлекался несусветным бредом, — пазлы с конями собирал, картины по номерам рисовал (мог себе позволить), музыку бессонными ночами сочинял — лишь бы не оставаться наедине с мрачными мыслями, что накатывали волнами удушающего жара и могли, стало быть, сожрать. Преподаватель по психологии как-то обмолвился (иногда в бесконечные байки о жизни вставлял что-то дельное) о том, что страх и тревога являлись очень разными чувствами. Страх — это когда боишься конкретного, а тревога — когда боишься незнамо чего. Женя даже здесь не мог определиться и оттого волновался ещё сильнее. С беспокойством он стоял у плиты и готовил пахучую бодягу из макарон, помидоров и всего остального, что нашлось в холодильнике в неиспорченном виде. Кухня напоминала поле боя: красный соус повсюду, рассыпанная соль (через плечо не перекидывал, однако) и ошмётки, слетевшие с тупого ножа. Максим всё обещал заточить, рассказывая о том, как этому сложному делу его научила почившая бабуля, но забывал. — Слишком остро, — сказал он. Тремя секундами ранее просто сунул в кипящее месиво палец и облизал его. — Выкину, значит. — Женя сбавил огонь до минимума и прислонился к стойке. — Чё у нас с магазином? — А? Да ну его. У меня проблемы посерьёзнее, если честно. — Кто б сомневался. — Накрыл готовящееся блюдо крышкой и сел за стол, чувствуя, что масло и жир успели проникнуть в каждую пору. Хотелось засесть в душе на час-два. Лучше бы чипсов поел, ей-богу. Максим мельтешил перед глазами, бродил из угла в угол, руки заламывал. Закусывал губы да вдаль смотрел: на чернеющее летнее небо, покрытое привычным городским дымком. — Ну? — Я, в общем, говорил с Васей. Женя недовольно посмотрел на него. Тон и столь долгое откладывание сообщения о разговоре явно предполагали, что величайший эскулап вряд ли смиренно простил слежку и слив почти интимных фото собственной супруге. Впрочем, может, они и помирились. Вся гоп-компания там с жёлтым билетиком бродила. — Ну?! — Я, в общем, у него в долг брал. И он мне его как бы простил. Но тут сказал, мол, всё. Я тебя не знаю. Возвращай. Ты не думай, мы не встречались, просто… — Сколько? Максим специально играл на нервах и напрашивался на кулак, потому что снова замолк и лихорадочно усмехнулся. Сложил руки на груди и посмотрел вниз, словно речь шла не о жизни и смерти (буквально или образно, непонятно), а о «дисциплинарном взыскании» в виде лишения Боссом премии. — Я тебе ща в рожу дам, — предупредил Женя. — Восемьсот, — ответили с придыханием. — На что тебе, блядь, такие деньги? — Ну, это. Женя резко дёрнулся, когда услышал шипение позади. Бурление не остановил даже слабый огонь, и соус для пасты вывалился из краёв посуды прямо на недавно чистую белую плиту, успев заляпать пол. Выругался на всё происходящее сразу. «Это» со стопроцентной вероятностью заключалось в гулянках, шмотках, цацках, ненужных программах, вложениях непонятно во что и поездках на такси с отполированными не только машинами, но и водителями. Максим определённо лукавил. Василий не давал никаких долгов и не просил их возврата, а просто потребовал компенсацию за подарочки, которую решил направить на оплату адвоката. Последний, тем временем, защищал выдуманную версию о том, что сосед по постели был всего-то учеником-интерном (просто номеров с двумя кроватями не нашлось, ну). — Когда ему надо? — спросил Женя. — До среды. — Не отдавай. Нет таких денег сейчас. — Он ужасно разозлился, поэтому и действительно вылил ужин прямо в мойку, после чего открыл кран и залил её водой. Мысленно пожелал удачи соседям снизу. — Убьёт. — Максим смотрел на него умоляющими глазами, как на настоящего волшебника, что мог крутануть палочкой с искорками на наконечнике и родить такую сумму за неполные четыре дня. — Не убьёт. — Женя полез за сигаретами. Общение с Романовым явно портило его здоровье. — Ты его не знаешь! — Максим кинул грязную ложку в сторону подоконника. Она звякнула, соскочила вниз и громко стукнулась о батарею, после чего упала на пол, оставив пятно вокруг себя. — Не ори. — Женя, это из-за тебя происходит. Не найдёшь деньги — я тебя сам убью. В аду «Розе» не наливают. — Развернулся и ушёл. На их длинном балконе, что протягивался от комнаты до кухни, лежал чемоданчик: бордовый, вместительный такой. Женя заострил на нём взгляд в желании запаковать туда вещи, нажитые непосильным трудом, свалить из города и забыть о навалившихся приключениях навсегда. Догнал бы, убил — пусть. Изящные руки принесли бы красивую и даже романтичную смерть. Только это требовало куда большей смелости и силы воли, направленных на отключение драных, давно зарождённых чувств. Если на такие подвиги толкала любовь, то он её не хотел. Однако никто не спрашивал. Вопрос «будешь или нет?» не имел смысла, потому что ответом каждый раз, изо дня в день, становилось «буду»: хоть неуверенное, хоть тихое, хоть кричащее, хоть злое. — Я тебе только одно могу предложить. — Женя сказал это, когда подошёл к комнате, но не зашёл в неё. Максим складывал вещи, чтобы, видимо, занять руки. — Иди сюда. — Быстро думаешь. Женя открыл морозилку и достал из неё покрывшуюся налётом бутылку водки. Налил немного на дно гранёного, оставленного кем-то стакана, и выпил одним глотком. Наверное, смерть быстрее пришла бы от отключки печени, которую постоянно травили таблетками и алкоголем (часто смешивая). Да, он рассказал о подслушанном телефонном разговоре Никиты. Женя запомнил все детали: время, место, сумму. Пусть в глазах и виделся интерес, Максим сказал нечто ожидаемо рациональное: — Вот это реальное палево, мышка. Женя покачал головой и добавил в себя водки прямо из горла. Положил руку на предплечье сидящего Максима и вдобавок кивнул для собственного успокоения. — Доступ к личным делам открыть — тебе нефиг делать. Он в дыре живёт. Если даже на дом поставили камеры, то по-любому есть слепые зоны. В пять утра поблизости никого не будет, там одни пенсионеры. Дашь ему чего-нибудь занюхать. Я быстро заберу. Он не знает, что я его слышал. — Женя шептал это дрожащим голосом, пугаясь надуманной прослушки. — Из окон увидят. — Кто? Что? — Он бы и дальше продолжал играть в урок русского языка и задавать вопрос к имени существительному, но Максим посмотрел на него, как на идиота. — Мы же не бить его будем. Осторожно всё провернём. Я Лизке скажу, что мы у неё спали. Она не откажет и грузить не будет. — Воспрянул духом прямо. Испытывал явное удовольствие от сцены, где Никита получал пощёчину справедливости по небритой роже. Никто не обещал, что она будет соразмерна урону. — Увидят, Женя. — Смени пластинку. — Меняю. Сто пятьдесят восьмая. На десять лет можно присесть. — Максим отстранился, открыл окно и взял сигарету. Не отказывался — размышлял. — На десять мы с тобой уже наработали. — Хватит. Максим скурил в одну тягу половину сигареты и выбросил её вниз с балкона. Вернулся обратно, провёл руками по лицу и откашлялся. Женя взял рыжую кошку и уложил спиной себе на колени. Несмотря на не самое осторожное отношение, она доверяла и не шикала, подставляя лохматое пузо под руки. Он поводил по мягкому ладонью, но вдруг та махнула лапой и поцарапала запястье. — Ты чё? — уточнил Женя, но в ответ даже не мяукнули. — Так ты будешь или нет? — спросил он уже у Максима. Тот заулыбался, поднял голову кверху и посмотрел на потолок с лампочками-кругляшками. — А тебе оно зачем? — Я же твой друг. Плюс триста тысяч. — А философия какая? — Философия в том, что сука он драная. Следующие дни Женя никак не мог успокоиться, только и думая о ходе скорых событий: поездка, координаты, «завал», шуршание руками по мешковатой одежде, скрытие. Воображение рисовало будущее, опираясь на прошлый опыт, однако подобных приколов в его маленькой жизни ещё не случалось. Оттого мозги рисовали нелепые закрученные сюжеты, словно сошедшие с экранов кинотеатров, где крутили американские блокбастеры. Следом шла трагическая сцена, истинный путь героя: Никита валялся у подъезда или внутри него, пока к нему не подбежал бредущий по делам «деревенский» зевака и не потрепал по плечам. Тот очнулся, впал в экзистенциальный кризис, осознал гнусность своего поведения и далее по жизни творил только добро да всем улыбался. Женя уклончиво пропускал остальные варианты: полицейский участок, убийство в отместку, похороны оставшейся без жизненно важной операции ни в чём не повинной матери. Они с Максимом более-менее продумали «дело», а в случае чего имели время наскрести средств для защиты. Никита представлялся слабым червячком, даже неспособным на активное проявление агрессии, так что вряд ли мог запачкать руки в столь большом количестве крови. Безликую и безымянную женщину Женя не знал, да и глаз его привык к постоянному столкновению с описаниями смертельных состояний. Привык к переступанию границ и отсутствию наказания за это: мошенничество, отмывание денег, разрушение семей, безразличие, хладнокровие и нелюбовь. «Не процентщица, не процентщица», — иронично думал он, смоля сигареты и романтически смотря в окно, совершенно не осознавая, что собирался сделать.