—
Рабочий день прошёл с пустующим местом тестировщика: отключённым ноутбуком без наклеек и вольно перекатывающимся на колёсиках креслом с регулировкой высоты. Никита взял отгул, но о причине Босс не распространялся. В офисе ничего не изменилось. Сороки не обращали внимания ни на двух нервных сонных сотрудников, ни на отсутствие ещё одного. Здесь часто брали больничные и отпуска, пользуясь демократией начальства. Вечно хлебающие чай работнички и подумать не могли, какие чёрные интриги плелись за их поражёнными сколиозом спинами. Ближе к ночи Женя сидел дома в темноте, которую слегка нивелировала зажжённая бытовая свеча, воняющая парафином. Она стояла посреди стола в маленьком дешёвом подсвечнике и освещала только холодную в летнее время батарею и очертания окна. Электричество вновь отключили. Гаджеты некстати разрядились. Максим ушёл в магазин неподалёку и обещал вернуться через двадцать минут. Женя поднёс маленькое пламя к часам на духовке и увидел, что прошло всего пять. В практически центральном районе царствовала непривычная, недружелюбная тишина. Женя словно оказался в параллельном мире, слишком внутреннем и пустующем. С каждой минутой чернел не только лицом, но и душой: мрачной, отверженной, неприкасаемой. В письменном столе за стенкой лежало чуть больше полумиллиона: утренняя «добыча» и остатки былой мошеннической роскоши. Когда-то было пожирнее, но он всё спустил на помощь «другу». Понимал, что ни от кого с такой суммой не откупится и ближайшее время проведёт не в самых приятных местах. Максим продолжал увещевательным тоном успокаивать, заверяя, что всё будет в порядке: не отследят, не найдут, не заметят. — Мы оба прописаны у чёрта на горе. А Васе не нужно очередное судебное дело. Помимо логики, он использовал маленький психологический трюк — скорее всего не с продуманной целью манипуляции, а для собственного же умиротворения. Действительно верил в то, что говорил: — Мы никому не нужны. Каждое слово звучало двусмысленно, ненадёжно, странно. «Мы» могли быть конкретными двумя личностями, человеческим родом или этой гадкой его частью. «Никто» являлся полицией, судебными работниками, коллегами, священнослужителями, высшими силами, жизнью. «Нужны» вызывало у Жени отдельное паническое чувство. Земные страхи нагоняли эфемерные, оттого более жуткие, пакостные. Мать Никиты — о ней не было неизвестно ничего, кроме факта тяжёлой болезни и несостоявшейся дорогой операции (ни характера, ни биографии, ни отношения к своему спасению, ни возраста) — умрёт. Бледные худые руки — освещаемые оранжевым свечением, с парочкой мелких тёмных родинок, длинными светлыми волосами и тонкими короткими ногтями — не притрагивались ни к ней, ни к оружию, но именно они убили её. Другие помогли, поддержали, по-товарищески похлопали по плечу. Женя всё пытался вспомнить мгновение, в которое перешёл черту: когда пристрастие к символической марихуане завело его на дно заваленной шприцами подворотни. Всё старался понять — для чего. Заигрался в тёмную романтику, позабыв о том, что не фильм смотрел, а жил настоящую жизнь. Право имею? Нет. — Ты в порядке? — произнесли за спиной. Женя давно вышел из любых порядков, променяв человеческий облик (зато бедный и скучающий) на нечто безобразное (зато с дорогим телефоном и финансовой подушкой). — Скорее нет, чем да. Максим обнял его сзади, после чего нежно поцеловал в щёку. Губы были гладкими, не сухими, тёплыми. Он пах мёдом и железом (наверное, расплачивался монетами). Волосы щекотали лицо, и Женя слегка увернулся. — Мы же уже обо всём поговорили. — Она умерла, наверное. — Кто? — Мать Никиты. Максим тяжело выдохнул, сообщая, что тема разговора не представляла для него интереса. Достал дополнительные свечи из пакета. Они сидели без света уже второй час. До рассвета оставалось ещё четыре. Он зажёг их. Слегка усталое лицо стало чётче в обжигающем свечении. — Люди постоянно умирают. Мы тоже умрём. Может, нас даже убьют. Или собьёт машина. Или скосит болезнь. Но сейчас мы не обречены, а она — да. В общем, главное — это верно поставить акцент. Ты никого не убил. Ты помог любимому человеку. — Это в смысле тебе? — Женя невольно усмехнулся. Любил, да. Так матери любили нежеланных детей, так больные любили депрессию, так энергетические вампиры любили несчастье. — Да, а что? Женя покачал головой, не желая вступать в дебаты. Тем более, что он даже не мог с ним толком поспорить. Действия же говорили громче слов. — Я хотел сказать. — Отпил немного остывшего, забытого кофе. Состоял из него уже процентов так на пятьдесят. — Я больше не хочу всем этим заниматься. Этими подработками. — Твоё дело. Вот и поговорили. Теперь Женя понимал, что у Максима в черепной коробке лежало нечто другое, отличное от его собственного. Иногда он казался сверхчувствительным, трогательным, понимающим, тонким. Затем включался переключатель, и теми же интонациями он произносил что-то вроде «все умирают». Монстры носили очень красивые лица и болтали умилительно мягкими голосами. Это пугало так же сильно, как и то, что любовь с ними заражала некогда чистых, истинно беззлобных. Впрочем, Женя понимал, что лукавил. Зёрнышко всегда лежало в нём. Максим лишь заботливо полил его чистой водичкой.—
Спустя два дня, в четверг, Никита появился в офисе. Он сменил причёску: побрился практически налысо, оставив миллиметр, что сделало его волосы чуть короче, чем у дизайнерши. Он не улыбался и ни с кем не разговаривал. Общался исключительно текстом: скупым, сухим и относящимся строго к делу. Женя подметил несколько деталей. Во-первых, Никита отписал сообщения практически ко всем открытым в данный момент задачам. Расписал, что необходимо было сделать в будущем, хотя ранее столь сильной любовью к долгосрочному планированию не отличался. Во-вторых, с Женей не пообщался никоим образом: ни приветствия, ни упрёка, ни нейтральной отметки в чате. В-третьих, Максима он также обделил вниманием. Можно было предположить, что игнорирование связывалось с проявлением гомофобии, однако после того случая возле дерева они все как-то разговаривали. Так что отстранение вызвало в Жене панику более жёсткую, чем если бы тот при всех начистил им рожи, сковал наручниками и пинками под зад довёл до отделения. Спокойствие сигнализировало о непредсказуемости, необходимости ждать удара пострашнее. В середине дня Женя нечеловеческими усилиями всунул в себя куриный суп и булку с овощами. Тело вскоре заставило избавиться от обеда в туалете. Это походило на отравление, да только яд находился не в еде, а в самом организме. Никита ушёл на час раньше положенного, прямо в разыгравшийся июльский ливень. Вышел без зонта и надетого капюшона (даже кепки). Вечером Женя сидел на заднице Максима и делал ему массаж спины (рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…). Это, пожалуй, выглядело как блажь, распущенность, возвращение к безразличию, однако прикосновения действительно отвлекали. Ощущение кожи, мышц и костей под чувствительными пальцами расслабляло и приводило нервы в подобие порядка. Максим любил давление на плечи и шею, аккуратные нажатия на ямочки поясницы, щекотку слегка выпирающего позвоночника. Женя любил его тело и, вопреки ожиданиям, не ненавидел душу. Он её боялся. Максим не блевал, не обливался пóтом, не плакал в ванной, не травился успокоительным. Он смеялся над шутками, слушал музыку, смотрел видео, ел белый хлеб с красной икрой, курил сигареты из оригинальной жестяной пачки, договаривался с перекупщиками брендовой обуви, укладывал волосы воском и гладил белые рубашки. Жил. Когда уже лежали на одном уровне, и он осторожно вертел головой около плеча Жени, изредка целуя — сказал кое-что странное: — Не надо меня бросать. Вот и догадайся — угроза или крик отчаяния. Женя пока не собирался. Привык к тёплой подворотне со шприцами, чумному госпиталю, адскому пеклу с ароматом зубной пасты. Сравнивал себя с той лягушкой из поговорки, которую уложили в кастрюлю с прохладной водой и включили огонь. Так привык к теплу, что не понимал, что следовало уже выскакивать из кипятка. — О чём ты? — Он погладил его по шее. Наверное, они выглядели как герои романтического фильма. Ночь, свет месяца, голые тела, тонкое одеяло, аккуратные прикосновения. — Мне будет больно, — прошептал он. — М-м. — Женя знал, что ему тоже будет несладко (всю жизнь, вероятно). — Принеси сигаретку, мышка. Женя включил ночник и пошёл в прихожую. Залез рукой в карман тонкой джинсовой куртки, которую надевал сегодня, чтобы не промочить футболку (с крокодильчиком) под дождём. Вместе с пачкой достал желтоватый стикер, на котором толстым маркером было написано одно слово. Чудовище. Почувствовал жар, сменившийся на холод. Испугался. — Чего копаешься? — Максим вышел из комнаты, наступив босыми ногами на разнёсшуюся с коврика пыль. Посмотрел на записку как на кривой код, который с ходу не знал, как исправить. Порылся в своей косухе и вытащил оттуда такую же. Усмехнулся и пожал плечами (не нервно, обыденно). — Господи. Ладно, я завтра приду в офис пораньше и переговорю с ним. — Ты идиот? — Женя хихикнул, после чего чуть не разрыдался. — О чём? — Нет, я не идиот. — Он предупреждающе, выжидающе посмотрел в глаза. — Не о тебе. Вопрос закрыт. Дай сюда. Женя чувствовал себя паршивым трусом в сравнении с ним. Тот же окошко открыл, зажёг папироску, сложил ножку на ножку и задумался, видимо, о вновь раскрывшейся романтике их отношений. Нравились героические поступки, тайны и опасности. Взращивал же чувство собственной важности, обожал эту достойную сценария жизнь. С одной стороны, Женя мечтал стать таким, как он: избирательно слепым. С другой, желал ему стать нормальным, вылечиться от страшной болезни. Левая рука постепенно отнималась. Сердце ныло и грудину стягивало, словно кожу яичным белком намазали.—
Следующим утром, проводимым в наблюдении за удаляющимся на «службу» Максимом с высоты пятого этажа, Женя чувствовал пустоту. Устал от беспокойства по поводу тумаков судьбы, что прилетали в голову со слегка отросшими светлыми корнями. Сидел на балконе и пил тройной эспрессо, уложив пятку на колено. Ночью видел кошмар, что не преследовал его со времён переезда из Рязани. В те дни — промозглые, нищие, одинокие в абсолюте — практически каждую ночь приходили паразиты. Сам сдуру по юности начитался статей о всяких тварях, что пожирали организмы изнутри. В эту ночь столкнулся с их роем прямо на потолке. Они спадали на него и через поры пробирались в тело. Кричал, да никто не слышал. Максим, тем временем, скрылся за поворотом. Зайдёт в офис, услужливо пообщается с Никитой, внимательно расспросит о случившемся, поклянётся в непричастности, пообещает помочь, позвонит с предложением ограбить банк и возместить урон его семейке. Однако жизнь являлась той ещё штучкой: зубастой стервой с заливистым злорадным смехом. Она исполняла мечты и желания, только очень уж извращённым образом. Да, Женя желал наказания, но о таком не мог и помыслить. Когда пришло это сообщение, он всё ещё находился на балконе и глазел на одетых в серое прохожих, гуляющих под вечно сумрачным московским небом. Птицы летали низко и хаотично, чуть ли не сталкиваясь крыльями друг с другом. Максим: Я иду домой… Женя почувствовал неладное: предвосхищение необратимости. Не стал бы он писать, если бы забыл что-то в квартире. — Алло? — беспокойно сказал Женя, когда тот принял звонок. В трубке шумел ветер и ничего, кроме гула воздуха, не слышалось. Он же самый трепал волосы и заставлял мурашки появляться на коже. Наверное, лето придёт в конце месяца. Жара расплавит свежий чёрный асфальт, а после всё пойдёт своим промозглым чередом. — Алло? Что такое? — Пиздец, — сказали в ответ. Левая рука снова отключилась. Женя впервые услышал мат из его уст: не сжёванный, а чёткий и уверенный. — Это пиздец. Он шёл домой, а не ехал валить лес. Значит, дело приняло другой, чуждый пониманию, оборот. — Я не слышу тебя. — Я скоро приду. — Макс, что случилось? — Он повесился в туалете. Женя почувствовал гадкий, обжигающий ноздри запах и откашлялся. Максим стоял над ним с ватным диском, пропитанным жидкостью для снятия лака. «Откуда здесь эта хуйня?», — подумал он в первую очередь, а потом вспомнил последний разговор и железной волей остановил себя от рвоты. — Живой? — спросил Максим и поднял брови. — Тебя вырубило, кажется. Действительно, спина ныла. Упал прямо на голый кирпич. Очнулся не только убийцей, но и птичьим туалетом. «Сюрприз» прилетел на живот (не голый, по счастью). Вдруг он тихо завыл, не обращая внимания ни на Максима, ни на соседа, что стоял на соседнем балконе. Пытался закричать, но не получалось. Скулил и скулил, как ударенная палкой псина. Птицы кружились над ним, превращая двор на Трёхгорном в сцену из фильма Хичкока. — Давай я тебе чай с ромашкой заварю? — Какой чай, блядь? Какой чай? Мы человека у… — Рот ожидаемо закрыли рукой. Смачно шлёпнули. Женя резко убрал его ладонь и ударился головой об оградку (специально). Снял футболку и выкинул её вниз, на улицу. Максим выглядел напуганно, но, видимо, не от факта содеянного, а от поведения Жени. Тот с третьей попытки встал с пола и на дрожащих ногах прошёл в комнату, где ничком свалился на постель, чуть не задавив кошку. Она фыркнула и спрыгнула вниз. — Ну, это, в общем. Я пришёл, а у нас здание обнесено. Никого из наших не было, кроме начальства. Охрана там ещё, вот, стояла. В общем, сказали, что сегодня выходной из-за ЧП и всё такое. — Он аккуратно присел на уголок кровати. Говорил с паузами, неуверенно. — Ну, мне рассказали. Так, в общем. Босс наш пришёл с утра пораньше на работу, а он там… Ну, в туалете, короче. Часа три как. Он так подумал. Вот. Блин, никогда такого не было. Давай я тебе валерьянки дам. У меня просто рецепт на успокоительное закончился уже. Он мялся, не понимая, что следовало делать с телом, распластанным по постели. Оно продолжало подвывать. Женя никак не мог вдохнуть полной грудью. Организм отказывался принимать кислород и доставлять его по венам. — Это он из-за нас, да? — Максим принёс воды с десятком капель валерьянки и отдал Жене в дрожащие руки. Сам пить не стал. — Спасибо. — Вряд ли такая фигня подействует после столь плотного сидения на жёстких препаратах, но это — лучше, чем ничего. — Не из-за Папы Римского же. Оставь меня в покое. Больше они не разговаривали. Максим работал над чем-то, сидя за ноутбуком. Выглядел смурным, но не проявлял эмоций: не сокрушался, не оправдывал произошедшее, не плакал. Только кошек от себя не отпускал. Одна дремала на коленях, периодически обнимая лапами за спину. Другая лежала на столе и время от времени хлопала по нему хвостом, чтобы погладил. Чувствовали, наверное, неладное и успокаивали хозяина. Женя спал тревожным сном, то и дело просыпаясь от кошмаров. За ночь проснулся раз десять. Около шести утра, когда уже рассвело, а Максим спокойно лежал рядом, встал и вновь вышел на балкон, увидев мир совсем иными глазами. Понял, что получил своё. Воспалённые мозги видели надпись «чудовище» повсюду: в куче облаков, очертаниях луж. Даже слово «химчистка» прочитал неправильно, так как там была буква «ч». Никита никогда его не отпустит, а записка с роковым словом будет вечно преследовать. В аду его встретит не запах пасты, а восемь букв. — Прости меня, — прошептал он и закрыл мокрое от слёз лицо ладонями. — Прости. Пусть в голову беспрестанно лезли образы коллеги, что когда-то был ребёнком и из школы его встречала ещё когда-то здоровая мать — Женя понимал, что подобные накручивания являлись бесплодными и никому не нужными. Следовало предпринимать реальные действия. Не можешь изменить прошлое — влияй на будущее. В настоящем он имел мало: пятьсот с чем-то тысяч в коробочке, душевную болезнь в головушке и тяжёлый крест на плечиках, что опустился на них душным июльским днём.—
Женя сидел и тряс ногой в той самой переговорной, где целую жизнь назад проходил собеседование в компанию с бирюзовым логотипом. Он так и не оказался на месте Большого Босса, не продвинулся по карьерной лестнице и не добился невероятных результатов. Однако съел много печенья, выпил галлон кофе, сверстал сотню статеек на десятке сайтов и подружился с коллективом: с одними его представителями жарко ебался и мутил криминал, других заочно убил. Мораль получалась следующая: «не устраивайтесь, ребята, в непонятные компании с хилыми бизнес-центрами». Шутки шутками, но Женя чувствовал себя получше, потому что наконец начал принимать правильные решения, а также думать головой, а не местами от неё далёкими. — Извини, я тут. — Босс зашёл в маленькое помещение, увешанное плакатами. На круглом графитовом столе стояли белые лилии в прозрачной вазе. Вода немного застоялась, потому издавала болотный запах. Пятью минутами ранее начальство ходило вокруг да около в буквальном смысле, крича на кого-то по телефону. Женя жалел и его. Забавная получалась корпоративная обстановка, раз сотрудники вешались на перекладинах в туалетах. Было бы смешно… Дальше и так ясно. — Уходишь, получается? — Да. — Женя кивнул, сделав скорбное лицо. — Знаете, эта ситуация… — Он, конечно, не краснел и не подавал вида, что мог бы сообщить о причастности к ситуации. Естественно, вина лежала на нём. Однако актёрское прошлое позволяло не давать повода для разоблачения. Вполне возможно, что Босс даже не поверил бы в реальный расклад. — Тише воды, ниже травы. Так он сказал когда-то, упрекая Женю в отсутствии энтузиазма и инициативности. — Да. Не будем об этом. — Сел напротив и черканул подпись в заявлении об увольнении по собственному желанию. Далее положил на стол конверт с деньгами, и Женя сунул их в рюкзак. — Максим тоже уходит? — Не знаю. — Он говорил правду, потому что пресекал все его попытки поговорить. Тот бы обязательно вывел на эмоции, одними жестами и интонациями заставил наворотить дел ещё кошмарнее. Женя не хотел материального, осязаемого наказания. Он еле-еле принял небесное. — Трудовую не забудь, — вслед крикнул Босс. Так Женя пошёл мимо промежуточных этажей, затерянных закоулков, диванчиков у ресепшена и вендинговых автоматов. Прощался с привычной обстановкой «второго дома» безо всякого сожаления. Будущее предполагало много дел: восстановить себя (нормального, держащегося в рамках) и найти себя (увлечься новым, нормальным занятием). Карьера клерка явно не удалась, а занятная бизнес-альтернатива выжала все соки и обрекла на вечное горение в преисподней.—
Максим гонял балду почти в прямом смысле. Он играл с кошками в мячик, как с энергичными в силу возраста щенками. Бросал откуда-то добытую оборванную игрушку, а две дурочки наперебой за ней гонялись. Приносили хозяину, что лежал на кровати практически в неглиже. Тот швырял обратно. Глухой звук и топот били по больной голове. Женя собирал вещи, — исключительно необходимые: технику, чуток шмотья и деньги, которые сосед, благо, не прикарманил — а тот безразлично глядел. — Уходишь, значит? — Я к сестре ненадолго. — Врёшь. Врал, естественно. В народе хорошо говорили: «с глаз долой, из сердца вон». Женя собирался последовать непрошеному и невысказанному совету да послать его к чёрту, чтобы, наконец, зажить нормально. Знал, что будет ломать, жечь и болеть. Знал, что захочется прибежать, приползти, вернуться. Знал, что потребуются титанические усилия, чтобы не совершить ошибку (выйдя из безопасной комнаты). Знал, что будет помнить: запахи, прикосновения, звуки, разговоры, события; историю, которая больше никогда и ни с кем не повторится. Максим реагировал спокойнее некуда, продолжая баловаться с кошками. В прошлой жизни Женя знавал людей, что после одной ночи, проведённой за не особо запоминающимися телодвижениями, выносили мозг неделями. Тут же они развернули целую криминальную фантасмагорию, а тот валялся себе на чистых простынях во флегматичных настроениях. — Будешь скучать? — Женя уже собрался на выход, но тут подошёл к излюбленному балкону и в последний раз посмотрел на соседний дом. Максим молчал. — Будешь или нет? — тихо, с долей сарказма, произнёс он. — Буду, — тихо, с долей грусти, ответил он. Женя не стал его трогать, обнимать, целовать, гладить. Если бы прикоснулся к этой мягкой коже — точно не решился бы уйти. Распрощались. Женя ехал в лифте, в котором ещё недавно стоял Максим с ружьём, и старался не придавать воспоминаниям значения. Он не хотел превращаться в Романова окончательно, вешая на каждую дурь ярлык «символично, правда?». Нет, не символично.